Текст книги "Таежная богиня"

Автор книги: Николай Гарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

Калтась-эква

...Волнистая рябь яростно сияла, отражая лучи заходящего солнца. От этого казалось, что часть озера – жидкое золото, а если посмотреть чуть в сторону – свинец.

Никита сидел на высоком берегу и радостно щурился. Он не замечал, что в руках у него удочка, что поплавок давно скрылся под водой, что день стремительно заканчивается. Он давно не испытывал такой беззаботности и покоя. От яркого света глаза его устали и начали слезиться. Блики поплыли радужными кругами, задрожали, потянулись вверх – и вот уже это не отраженные лучи оранжевого солнца, а живой огонь. Огонь огромного костра, языки которого, как и блики на воде, трепетали и рвались, убегая вверх и в стороны. Огонь не был жарким. Никита его не чувствовал, хотя и находился совсем рядом. Справа и слева от костра высились серые скалы, покрытые выпуклыми островками мхов и разводами желтых лишайников. За костром, раскрыв каменную пасть, чернела пещера.

Между костром и пещерой появился силуэт. Языки пламени присмирели, стали короче. Послышался сдержанный человеческий гомон. Никита заметил, что у подножия скал в покорных позах склонились люди. Они были в меховых одеждах, с бронзовыми лицами. Многие из них стояли на коленях и тянули руки в сторону силуэта. Силуэт постепенно обретал конкретные очертания. Стало видно, что по ту сторону огня сидела женщина. Сидела ровно, величественно, грациозно. Голова была высоко поднята, руки покоились на коленях. Черные, отливающие синевой волосы на уровне лба были перехвачены обручем с огромным зеленым камнем посередине. Еще мгновение – и появилось лицо. Его светлый треугольник с высокими скулами и закрытыми глазами поражал утонченностью. Полные, капризно выгнутые губы подчеркивали властный характер. Два веера опущенных ресниц говорили о величине и разрезе глаз. Длинную шею охватывало множество бус, браслетов, обручей со странными символами и знаками, грубовато выполненными в золоте. Золото было и на запястьях, и на предплечьях. Плечи были прикрыты коротенькой накидкой из горностаевых шкурок. Женщина была не просто красива, она была божественно красива!

Красота эта была настолько совершенна, настолько ослепительна и фантастична, что поверить в нее можно, если к ней прикоснуться. Но между ними был огонь, а кроме того, он боялся ее, боялся прикоснуться, разочароваться, отвести глаза, думать о ней как о живом человеке, обыкновенной женщине.

Но было еще одно, – страшно даже подумать, но он когда-то видел все это, или ему снилось. Длинные пушистые ресницы женщины дрогнули и начали подниматься...

“Вспомнил!” – вздрогнул Никиты. Он смотрел и не мог оторваться от глаз женщины. Едва они приоткрылись, как из них вырвался сноп зеленого света. Этот свет был настолько сильным, что затмил огонь, осветил скалы, залил все вокруг своим сказочным мерцанием. Свет ударил Никиту в грудь, толкнул, но тут же подхватил, обнял и растворил в себе. “Это она! Это она! Это она!” – твердил про себя Гердов.

– Пася олен, Никита! – нет, не услышал Никита, почувствовал. Он не заметил, чтобы ее губы шевельнулись.

– Пася олен! – ответил Никита и немало удивился, что и он произнес приветствие не вслух, а про себя, но был уверен, что она услышала.

– Вот ты и пришел ко мне, – свет из ее глаз продолжал струиться, он буквально заливал все вокруг. Теперь люди в меховых одеждах лежали на земле лицом вниз и что-то глухо выкрикивали.

– Но я... Я не хотел, так получилось! Где я?

– Ты у меня дома.

– Зачем?!..

– Ты же хотел тайны. Хотел познать ее. Познать себя. Познать искусство. Найти гармонию. Наконец, познать мир, в котором живешь.

Никита замолчал. Он вдруг вспомнил веранду, свое полубезумное состояние, когда взялся за кисть. Вспомнил, что, едва увидев ее в тетради отца, он больше не мог думать ни о ком. Даже красавица Лерка перестала для него существовать как женщина, и все, которые когда-либо были.

Да, это была она! Калтась-эква – Богиня-мать. Земная мать, как гласила мифология манси.

– Завтра у тебя будет радость, – сообщила Она. – А потом горе и печаль.

– Какая радость? Какое еще горе?! – заметалось в голове у Никиты.

– Я буду всегда рядом, ты это почувствуешь.

Никита, несколько успокоившись, готов был засыпать Калтась-экву вопросами. Но едва он решился задать первый вопрос, кто-то положил ему на плечо руку. Никита вздрогнул и обернулся. Позади него стоял низенький мужичок-вогул.

– Что такое?! – не без возмущения произнес Никита и тут же снова повернулся к богине. Однако Калтась-эквы уже не было. Пропало свечение. Куда-то подевались и люди. Вновь вырос и заплясал среди скал огонь.

У Никиты перехватило дыхание. “Что же это было, сон или явь?! – он вцепился зубами в предплечье и почувствовал боль. – Значит...”

– Айда, парень, пошли, – прозвучало сзади, и на плечо Никиты легла рука.

– А где она? – начал было Никита, но, увидев бесстрастные глаза мужичка, лишь замычал, точно от боли, и пошел за кривоногим вогулом, понимая, что он в чьей-то власти. Скорее всего, самой Калтась-эквы.

Никита пришел в себя далеко не сразу. Очнулся от холода. Его крупно трясло. Одежда была насквозь мокрой. “Где я? Что со мной?” – ударило в голову. Он попытался оторваться от холодного снега. Но едва сделал первое движение, как огнем вспыхнули колени, локти, плечи, подбородок. В ту же секунду память вернула Никиту в то мгновение, когда кто-то невидимый толкнул его и он, не встретив препятствия, пробкой вылетел на другую сторону скальной стены, где сейчас и находился.

Морщась от боли и холода, Никита огляделся. Было темно. Справа и слева убегали вверх каменные стены. Все, что ниже, было покрыто кромешной тьмой. Никита поднялся и, превозмогая боль, сделал шаг. Подождал, когда боль уляжется, сделал второй шаг, третий. Надо было уходить с этого холодного снега. Осторожно передвигая одеревеневшие ноги, Никита стал спускаться в жуткую тьму. Ноги быстро устали. Дрожь постепенно прошла, тело горело огнем.

“Если это ущелье, то внизу обязательно должны быть кусты или деревья! – рассуждал сам с собой Никита. – Разожгу костер, – он торопливо нащупал в нагрудном кармане спички, надежно завернутые в промасленную бумагу, перехваченную резинкой, – и тогда осмотрюсь”.

Ему казалось, что прошла целая вечность. Тело продолжало гореть, ноги едва держали его на крутом скользком склоне, голова раскалывалась от пугающих мыслей. Неожиданно Никита услышал под собой журчание. Ручей! Куда-то же он течет!

Неожиданно впереди появился слабенький желтый свет. Никита пошел на него. Легкое журчание под снежной толщей превратилось в грозный рокот с перестуком камней, которые ручей ворочал.

В самый последний момент Никита почувствовал опасность, но не успел среагировать – кромка, которой заканчивался карниз снежника, внезапно ушла из-под ног, и он снова полетел вниз. Его вопль разорвал темноту и улетел куда-то многократным эхо. Никиту пронзила боль и безжалостно рванула его тело во все стороны. Через какое-то время Никита перевел дыхание. Запершило в горле, а глаза защипало от слез.

Он упал на россыпь камней, ободрал левый бок, разбил локоть и плечо. Рядом уютно звенел ручей, который вырвался наконец из-под снега и сменил тональность. Когда боль утихла, Никита поднялся и, продолжая спуск, чувствовал тепло, которое волнами накатывало на него снизу. Вместе с теплом он ощутил острый и чуть пьянящий запах молодой травы! Вскоре камни закончилась и под ногами запружинило. Никита остановился. Наклонившись, он нащупал упругий травяной ковер, который показался ему нежнейшим бархатом. Ноги подогнулись, тело сложилось, и он опустился на колени. Продолжая гладить траву, Никита прилег на бок и почувствовал под собой самую мягкую на свете перину. В его голове еще мелькали, наскакивая одна на другую, мысли, но сон подхватил тело и сначала закрутил, как в водовороте, а потом плавно и сладко закачал на своих волнах.

Отец

Проснулся Никита на топчане. На огне кипел чайник, а в котле утробно булькало. Никита не сразу обратил внимание на то, что он, как тогда у Амельки, обильно смазан жиром. Отражение огня бегало по телу, отчего казалось, что он бронзовый, как памятник.

Никита приподнялся, но тупая боль снова уложила его на лопатки и прижала к топчану. Никита стал вспоминать все, что с ним произошло с того момента, как он покинул Амелькину избушку. Вспомнил, и как кто-то невидимый, он мог в этом поклясться, толкнул его под зад и Никита полетел черт знает куда. А потом, Никита аж вздрогнул, перед ним возникло такое знакомое и совершенно чужое прекрасное, царственное лицо Калтась-эквы. Но правда ли это, не приснилось ли? Он вспомнил, как кусал себе предплечье. Подняв руку, увидел следы от зубов. Неужели он действительно видел ее?! Фантастика!

Скрипнула дверь, и в черную избу вошел старичок, очень похожий на Амельку, только меньше ростом. Старичок с некоторым почтением положил рядом с Никитой одежду, отошел в сторону и тихо произнес:

– Одевайся, парень, и айда, пошли.

– Куда?! Что со мной произошло?! – набросился Никита на него с вопросами. Однако тот словно не слышал, стоял себе, глядя на огонь. Никите ничего не оставалось, как, превозмогая боль, медленно подняться с лежанки и начать натягивать одежду.

– Скажи, где я? – уже спокойнее спросил он старичка.

– Торопись, однако, – был ответ, – там все узнаешь.

– Интересно, кто же это меня ждет? – под нос себе проворчал Никита и шагнул к двери.

То, что он увидел, выйдя наружу, изумило Никиту до такой степени, что он застыл как вкопанный и долгое время не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.

– Айда, парень, – вернул его к действительности старичок.

– Да погоди ты! – не глядя на него, ответил Никита, продолжая зачарованно смотреть вокруг. Перед ним раскинулось широкое ущелье с причудливыми деревьями и каменными слоеными стенами. Различные по толщине, цвету, фактуре и текстуре слои различных горных пород были слегка волнистыми и походили на срез гигантского торта “Прага”. Этот “торт” был разрезан на две части, между которыми, витиевато изгибаясь и прыгая на коротких перекатах из одного водоема в другой, бежала серебристая речушка. Кусты и деревья были рассажены с изыском и композиционной мерой, точно здесь серьезно поработал искусный садовник. Такой художественной завершенности в природе Никите еще не приходилось видеть. Все вокруг было пронизано гармонией и покоем. Аромат просыпающегося лета, цветовая и световая игра скальных слоев, изумруд молоденькой травы, умбра с платиновым отливом вековых кедров, пикообразных, мохнатых елей и пихт, вздутостей кочек, сплошь забрызганных “кровью” прошлогодних ягод брусники и клюквы, – все, куда бы Никита ни посмотрел, вызывало у него устойчивое чувство нереальности виденного. Дополнением этой нереальности были огромные рыбины, которые лениво пошевеливали плавниками в каждой протоке, даже в каждой луже. Рыбины не шарахались, когда Никита склонялся над ними, а лупоглазо разглядывали его, точно впервые видели человека.

Когда прошли по едва заметной тропинке с километр, ущелье раздвинулось, превращаясь в долину. Теперь Никите казалось, что каменные стены походят не на торт, а на разрез гигантского агата с огромной волнистой нишей, тянущейся вдоль всего подножия. Темная ниша манила своей жутью и загадочностью. Вольно петляющая речушка то забегала туда, то выбегала, словно чего-то пугаясь.

– Слышь! – обратился Никита к старичку. – Тут что, кроме нас с тобой, людей больше нет?

– Почему нет, – не оборачиваясь и не сбавляя шага, после паузы проговорил тот.

– Тогда где они и почему не ловят рыбу? Здесь же ее...

– Зачем ловить, когда не надо.

– А зверь здесь есть? – Никита был рад, что старичок разговорился.

– Почему нет? И зверь есть, как не быть.

– А почему его не бьют?

– Зачем зря бить? Зверя бьют, когда он сам этого хочет, – спокойно отвечал старик.

– То есть как это он хочет? – изумился Никита. – Шутишь?!

– Зачем шутишь. Старый или больной зверь сам на охотника выходит и подставляет себя для выстрела или в капкан попадает.

– Во как! Это для меня новость!

Между тем тропинка резко повернула влево и, запрыгнув на едва заметный выступ в скале, побежала вверх и вдоль склона. Начался подъем. И тут Никита заметил веревку. Шелковая, затертая чуть не до черноты, она тянулась вдоль тропы и крепилась на альпинистских крюках. Это были перила, которые обычно устраивают в горах альпинисты. “Странно!” – отметил про себя Никита.

Уступ был довольно широкий. На нем можно было разминуться двоим, можно было нести негабаритный груз. Пандус был ровный, гладкий, точно кто-то основательно поработал над горной тропой. Но веревка продолжала убегать дальше, вперед и вверх. Никита смотрел по сторонам и все больше дивился тому, что открывалось с высоты. Ущелье раздалось в ширину и превратилось в уютную долину с высокими стенами-горами. Все, что осталось внизу, поменяло цвет и фактуру. Еще больше запетляла речушка, сверкая хрусталем на перекатах. Тяжелее и массивнее стали скалы.

Теперь Никите казалось, что эта небольшая, но удивительно пышная даже в такую раннюю весну долина покоится в гигантских каменных ладонях. Эти грубые, холодные и мертвые “ладони” с трепетом оберегали жизнь, которая была надежно спрятана от ледяных ветров и любопытных глаз.

Увлекшись, Никита наскочил на старика, который неожиданно остановился перевести дух.

– Ну, вот, – тихо проговорил тот, – теперь иди сам. Вон в ту дверь, – он махнул рукой, указывая на скальную нишу.

Невзрачного вида дверь тянула его как магнитом. “Что там?” – хотел было спросить Никита, но проводника и след простыл. “Неужели сиганул с такой высоты?!” Никита даже глянул вниз с обрыва. “Чудеса!” – пожал он плечами и решительно шагнул в сторону двери.

От первого же шага по телу пробежал озноб. Забылись и красота долины, и старичок. От второго Никиту будто током ударило. С третьего шага туго и глухо бухнуло сердце.

За дверью оказалась черная пропасть, бездна, черное бездонное пространство.

– Смелее, Никитушка! Проходи, – прозвучал голос, от которого через Никиту будто прошла молния. Темнота сдавила его так, что он не мог вздохнуть. Он ждал, когда снова прозвучит этот голос.

– Ну что же ты?!.. Подойди, я на тебя посмотрю...

Никита как завороженный сделал шаг в черную бездну. Сделал и удивился, что не сорвался в преисподнюю, а встал на твердую почву. Справа в огромной пасти чувала горел огонь, а напротив на белых шкурах полулежал белый старик. Его седые, отливающие желтизной волосы переплелись с такой же белой и длинной бородой. Высокий лоб мудреца слегка поблескивал от влаги. Лишь лицо было странным и страшным. Оно было рябое, бугристое, сплошь покрыто множеством синих пятен, рытвин, морщин. Вместо глаз зияли огромные глубокие провалы. Все в старике было мертвым, все, кроме губ. Живые, растянутые в счастливой улыбке, они были до боли знакомы... Никиту закачало, повело в сторону, и он понял, что теряет сознание.

– Ну, ты что, сын! Держись! – слова старика подхватили Никиту и удержали от падения. – Подойди ближе, я тебя рассмотрю получше.

Никита сделал еще шаг, и еще, пока не почувствовал, как по его плечам, голове, лицу забегали быстрые, легкие пальцы.

– Какой ты стал! – продолжал улыбаться старик. – Красивый и совсем взрослый. Нюра, посмотри!

Из темноты вышла невысокая стройная девушка и, сильно смущаясь, посмотрела на Никиту. А тот, едва ее увидел, заметно вздрогнул, снова испытав небольшой шок. Что-то в облике Нюры, как назвал ее старик, было до боли знакомым, точно они уже встречались раньше. Овал лица, внимательные, чуть ироничные глаза, знакомый прищур, высокий лоб, даже движения что-то напоминали Никите.

– А, каков? – продолжал восклицать старик. – Хорош, хорош и ладен твой брат, Нюра!

Брат?! У него расширились глаза, и стало не хватать воздуха. Он уже по-другому смотрел на девушку, узнавая черты гердовской породы.

– Да, Никитушка, это твоя сестра, милый.

– Привет, – очумело проговорил Никита.

– Привет, – отозвалась девушка.

– Потом она все тебе расскажет, – немного задыхаясь, продолжил старик. У него заметно изменился голос. Дыхание стало шумным, а когда он говорил, то слышался свист и сип. Однако он продолжал удерживать Никиту за руку.

– Ты сядь, посиди со мной. Мне, знаешь, мало осталось...

– Пап, отдохни, потом поговорите, – в глазах девушки появился испуг.

– Да, да, да! Потом, милая, все потом! – второй рукой он торопливо ухватился за Нюру. – Ты же знаешь, моя хорошая, что сегодня последний день, завтра для меня уже не будет. – Старик надолго замолчал, успокаивая свои хрипы и сипы.

– Бабушка знала, что я живой! – внезапно вновь заговорил старик. – Знала, что ослеп. Знала, что ты найдешь меня. В марте двадцать второго числа она умерла, – тихо договорил он, – умерла моя мама, – еще тише добавил старик.

– Как умерла?! – Никита словно проснулся. – Откуда вы знаете? Что с ней случилось?!

– Умерла, Никитушка, умерла наша бабушка тихо, спокойно, – рука старика мелко дрожала.

– Как же так! Как же так! – продолжал сокрушаться Никита. – Она же еще не старой была! – После такого страшного известия Никита с трудом приходил в себя. – Где я? Почему... ты жив?! – наконец задал самый главный вопрос Никита.

– Почему я оказался тогда живым? – старик ненадолго замолчал, словно прислушиваясь к всхлипам в груди. – Я хорошо помню, как метнулась в меня земля грязным огнем... Взрыв был небольшим. Очнулся уже зимой. Вогулы оживили меня. Оживили, но глаза... Я всегда думал, что слепой человек немного... мертвый. Не глухой, не немой, а именно слепой. Причем если слепой с рождения, то твой мир просто иной, так как ты его стал ощущать всеми органами чувств. Ты родился с этой чернотой, родился, живешь и другого не знаешь. Тебе даже кажется, что и все остальные люди живут в темноте и так же чувствуют этот мир. И приходится лишь удивляться, почему они друг друга не понимают, – старик перевел дыхание и продолжил: – А когда ты перестаешь видеть в самом расцвете сил и продолжаешь жить в полной темноте, то живешь прошлым, только тем, что помнишь. Любое событие ты переводишь в памятные зрительные образы, и если не получается... Жить в темноте, после того, как ты перестал видеть, очень непросто. Почти невозможно.

Старик вновь остановился. Он часто дышал. Лоб покрылся крупными каплями пота. По всему было видно, как тяжело ему говорить, как быстро он теряет силы.

– Но жить можно, и даже вполне... Можно жить слепым почти полноценно, если есть любимое дело. Если ты нужен, если тебя окружают понимающие, любящие люди, если ты чувствуешь, что живешь не зря... Я понимаю тебя, Никита, понимаю, как признать в полуживом, безглазом старике своего отца, которого ты потерял еще в детстве. И не просто потерял – похоронил. Даже решил найти его могилку. Я понимаю. Но вспомни рассказ генерала, с которым ты ехал в одном вагоне...

– Откуда вы знаете об этом?! – Никита был потрясен.

– Я много чего знаю, сын. Я знаю, как ты учился в школе, в Строгановке. С кем дружил и кого ненавидел. Как мучился с темой дипломной работы. Знаю, что из этого получилось. Я все про тебя знаю. Нюрочка потом расскажет, если сам не догадаешься. Все и сложно до абсурда, и просто до смеха. Ничего случайного нет. Меня выбрала Она. Ты знаешь, о ком я говорю. Она выбрала меня, а я тебя, своего собственного сына. Выбрал, и Она со мной согласилась, – старик опять замолчал. – Все, что с тобой происходило до сих пор, – через паузу продолжил он, – было... что-то вроде проверки. И ты справился. Ты понял, что художник – это человек с обнаженными до предела чувствами. Человек, живущий обостренными чувствами, эмоциями, ощущениями... Лишенный стереотипов. У него каждый день, каждый вздох, каждое мгновение новое, необычное, волшебное!.. Забраться в себя и вывернуться наизнанку! Сорвать с себя кожу! Наконец, сойти с ума!.. Вот что такое художник. Ты чист и честен перед собой. Ты сохранил себя и не боишься быть непонятым, отвергнутым, смешным. Ты готов, – держа Никиту одной рукой, старик потянулся и положил на него вторую руку. – Ты должен сделать Чудо! Здесь ты реализуешь себя. В первую очередь как художник. Как художник ты откроешь совершенно иной мир, с иными законами, с иной, более высокой нравственностью и моралью, – старик задохнулся, и его узкая грудь заходила ходуном.

– Все, папка, все, больше ни слова, – склонилась над ним Нюра и стала заворачивать его в шкуру.

– Подожди, Нюра, еще два слова, – остановил ее старик. – А теперь к вопросу, где ты находишься. Ты находишься в самом священном месте на нашей земле, на всем Урале. Да, мой мальчик, в самом-самом! Но этого места нет ни на одной карте. Сюда невозможно попасть ни случайно, ни намеренно. Сюда попадают, если Она этого захочет. Это место нельзя даже вычислить с помощью приборов, увидеть с самолета. Это загадка природы. Так получилось с самого начала, еще при тектонической подвижке земной коры, когда формировались эти горы. Несколько отдельно стоящих вершин создали некий многоугольник, наподобие Бермудского. Между ними возникло поле, которое никого не пускает внутрь себя. Это место и выбрала для себя Она – Верховная богиня-мать!

Старик снова сделал небольшую паузу.

– А летчики, – старик словно угадал вопрос Никиты, – летчики твои живы, здоровы, но ничего не помнят. Поле горы, куда вы врезались, стерло из их памяти весь полет, начиная с ямальского Белоярска. Нет ни обломков, ни памяти. А тебя привела сюда Мис-нэ – лесная фея...

– Все, папа, – Нюра закрыла ему рот, – остальное я ему расскажу. Я же все помню.

– Нюра, дай я ему самое главное скажу, всего два слова, – отвел ее руку старик – это крайне важно.

– Только два слова, – разрешила та.

– Так вот, Никитушка. В этой долине содержится информация о всей нашей земле, о всех людях, племенах, религиях, верованиях, которые когда-либо жили на Урале. Их немало. Здесь все ответы на все вопросы... Это надо... сохранить... Сохранить и через это заглянуть в завтра... Меня каким-то чудом сначала спасли, а потом... посвятили... Это не случайно, что она выбрала нас. Мне как слепому довелось создать пантеон Нижнего мира. Я его сделал... Двадцать лет... Ты создашь пантеон Среднего мира... А твой сын, мой внук – Верхнего!

– Так у меня еще... – начал было Никита.

– Будет, будет. Подожди. Через три года у тебя родится мальчик, сын. Он научится видеть сквозь землю и небо... В тридцать лет он завершит нашу с тобой работу... Запомни! Никто, кроме нас, это не сделает. Я так и не смог расшифровать карту... Это сделаешь ты... В ней все ответы...

Цепкая костлявая рука старика, что держала Никиту, начала медленно слабеть. Девушка метнулась к очагу, потом снова к старику. Запахло травами.

Никита отчетливо увидел, как старик меняется на глазах, как бордовым цветом окрашиваются его лицо, волосы, борода...

– Ты бы вышел, – обратилась к Никите Нюра, – ему совсем плохо.

– Что? Да-да, – торопливо ответил тот и направился к выходу.

Едва выйдя за дверь, Никита опустился на четвереньки. Разум отказывался верить. Столько лет!.. Он был жив!.. Бабушка знала!.. За ним следили!.. Никита обхватил голову и тихо застонал. Разум отказывался понимать, а сердце таяло... Оно таяло и хотело верить, и сомневалось, и пыталось достучаться до разума.

Чувал почти не горел. Угли сиренево мерцали. Теперь старик лежал ровно, вытянув вдоль туловища тонкие костлявые руки. Подбородок вздернулся, и белая борода смешно топорщилась над узкой тщедушной грудью. Нюра стояла на коленях с низко опущенной головой. Все замерло. Даже очаг как-то осторожно догорал, не выдавая себя ни единым звуком. А может, это у Никиты заложило уши и он ничего не слышал. Он подошел ближе.

– Прости!.. – неожиданно проговорил Никита. – Прости... папа!

Едва он произнес “папа”, как горло сдавило, перехватило дыхание, колени дрогнули и подломились. Он схватил холодную руку старика и, прижавшись к ней, тихо заплакал.

– Прости! Прости! Прости! – заикаясь и захлебываясь слезами, твердил Никита, вжимаясь в холодную руку.

Когда он наконец поднял голову, на него, не мигая, смотрели широко раскрытые глаза Нюры.

– Надо огонь развести, – тихо проговорила девушка.

– Да! – только и ответил Никита.

Вскоре огонь разгорелся, и в помещении стало светло.

– Сложи ему руки по-православному, – попросила девушка и тихо добавила: – Хотя хоронить будут по-вогульски.

Снаружи послышались голоса. Скрипнула дверь, и в помещение стали заходить люди. Они точно ждали, когда старик умрет. В основном это были старушки в платках, надвинутых так, что лиц не было видно. В руках одной из них дымно тлел гриб-трутовик.

Старушки не без труда уложили тело старика на пол ногами к двери. Сами же уселись вокруг него, поджав под себя ноги, и негромко, мелодично заплакали, запричитали что-то на непонятном языке. Они еще больше надвинули на лица платки и закачались из стороны в сторону в такт завываниям.

Древний погребальный обряд продолжался в точном соответствии с традициями.

Сквозь пелену слез Никита видел, как старушки срезают пучки волос с головы покойного, медленно и осторожно снимают с него одежду, наливают воду в берестяную чашку, что-то добавляют в нее, перемешивают и начинают водить вдоль тела с головы до ног пучками стружек, смоченных в этой воде. Потом отца начали одевать в традиционную одежду, которую принесла Нюра. Это была одежда из меха.

Одна из маленьких старушек срезала с головы Нюры щепотку волос, потом подошла к Никите и проделала то же самое. Волосы она положила на покойного. Потом перед отцом поставили столик на маленьких ножках и заставили дымящимся вареным мясом. Когда мясо остыло, старушки окружили столик и принялись есть. Этого Никита уже не мог вынести и, едва держась на ногах, вышел за дверь.

Закончив с трапезой, старушки стали готовиться к похоронам. Тело отца они осторожно положили в половину лодки, выдолбленной из цельного ствола дерева. После чего рядом с ним стали класть его личные вещи, тут же портя их. Дно чайника пробили топором, сломали топор, чашку и кружку. Затем уложили рядом с ним всевозможные амулеты в виде зверьков, людей, непонятных знаков, как понял Никита, сделанные из золота. Чуть позже Никита убедился, что изделий из золота было много. И все они имели сугубо сакральное значение.

Обряд продолжался долго. Никита будто в бреду делал, что ему велели: пил, ел, ходил вокруг покойного. Его голова была огромной и пустой. Лишь в те короткие моменты, когда в поле зрения Никиты попадала заплаканная Нюра, на его лбу собирались морщинки. Лицо девушки как бы олицетворяло всю гердовскую родню, будто здесь присутствуют также и бабушка, и ее сестры – тетки отца, и погибший на войне дед, и другие родственники.

После смерти отца и Нюра, и Никита точно обет молчания на себя наложили. Просыпаясь утром, они молча завтракали, после чего, не произнося ни слова, отправлялись на могилку отца.

По настоянию Нюры отца похоронили на высоком плато, с которого открывался вид на священную долину. Три дня они носили со всей округи камни, из которых Никита выложил аккуратную, чуть выше человеческого роста пирамиду. На ней не было ни имени, ни фамилии усопшего. Она напоминала древний мавзолей жрецов и была видна отовсюду.

За работой ему пришлось много передумать. Было крайне удивительно, что, пройдя столько необыкновенных мест, он попал-таки в самое сердце Урала, которое не обозначено ни на одной карте. И это в наше-то время, когда люди побывали на Луне. Еще более невероятной казалась встреча с живым отцом. И почему было столько преград на пути к ней, ведь встреча оказалась всего-то на несколько часов. Застать отца живым и почти тут же расстаться навсегда!

Кроме того, несколько фраз, которые отец успел произнести перед смертью, смутили Никиту. Он вновь и вновь напрягал память, вспоминая, что тот говорил, и приходил в тупик. Не эта же девочка, обретенная сестра Нюра, пояснит ему, что хотел отец, что он говорил в здравом уме, а чем бредил. И Никита со снисхождением старшего брата посматривал на столь неожиданно появившуюся у него сестренку, которая с удивительным упорством и усердием тянула детскую нарточку, груженную очередным камнем.