Текст книги "Таежная богиня"

Автор книги: Николай Гарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

Все это время Матвей не размышлял над своими действиями. Казалось, руки сами знали, что делать с заготовкой до тех пор, пока она сама не остановила их. Матвей вертел ее в руках и не верил глазам. Брусок превратился в изящную по силуэту и пропорциям, изысканную по фактуре вещицу. Ничего больше нельзя было ни отнять у нее, ни добавить. Изделие ни на что не походило и ничего не напоминало. Оно было свежо в своем образе и красиво. Мало того, оно, как нечто живое, просилось в руки, ласкалось и не хотело с ними расставаться. Матвей был поражен.

Когда он примчался к скульптору, тот, улыбаясь, долго крутил изделие в руках, радуясь за своего ученика.

– Убедился? – только и спросил он Матвея.

– Значит, подобное может сделать каждый, если будет строго соблюдать метод? – задал Матвей скульптору мучивший его вопрос.

– А сам-то ты как думаешь? – вопросом на вопрос ответил тот, продолжая обезоруживающе улыбаться.

– Не знаю, – честно признался Матвей.

– Процесс художественного творчества – божий промысел, как бы сказал философ в старые времена. Я могу с ним только согласиться.

Это был первый переломный момент в творчестве Матвея. После этого он будто начал жить в еще одном измерении – внутреннем. Ему казалось, что он стал слышать, как растет трава, как вздыхает земля под колесами грузовиков, как стонет от боли сломанное дерево. У Матвея было ощущение, что с него неожиданно сошла кожа и он чувствует своим телом малейшее колебание воздуха, тончайшие звуки, перепады температур, электромагнитных волн...

Матвей стал иначе видеть натуру. Ему было недостаточно просто изображать виденное. Теперь ему хотелось передать прозрачность, запах, печаль или радость, внутреннее напряжение или покой. Работы получались нетипичные и непонятные для многих. И чем более непонятными для окружающих были работы, тем с большим азартом он уходил в глубину своего внутреннего мира.

Первым, кто понял своеобразный стиль Матвея, был Аркадий Сергеевич Фомичев, известный свердловский художник, член правления Союза художников.

Экспрессивный, порывистый и в движениях, и в разговоре, и в принимаемых решениях, он первым почувствовал смысловую глубину работ Матвея. Прославленный художник сразу понял, что перед ним необычайно талантливый, тонко чувствующий мир художник. И, вероятнее всего, его ждал невиданный успех и признание...

Впервые Матвей увидел Урал на практике после четвертого курса. Долгая дорога от Ивделя по разбитому и заболоченному тракту-зимнику, через Бурмантово до маленького поселочка Суеватпауль Матвею показалась каторгой. Голод, который постоянно преследовал молодых практикантов, черные, звенящие тучи комаров и совершенно раздолбанный ГАЗ-53, который приходилось чуть ли не на руках выносить из каждой лужи, а лужи тянулись бесконечной вереницей. Дальше – больше. Ладно, если дождь идет час или два, пусть даже день, но если льет неделю и не собирается останавливаться? И каждый вечер, когда разжигаешь костер, нет ни огня, ни тепла, только дым, и ты лезешь в мокрую палатку снова голодным, искусанным комарами. Мокрый от дождя и пота, всовываешься в мокрый спальник и просыпаешься оттого, что твои ноги лежат в луже. А утром все тот же дождь, острые лямки, пружинистый мох под ногами, скользкие камни, комары и впереди бесконечность. Какая уж тут романтика!

...Но вот ты на вершине Отортена, горы не столь уж и высокой – 1182 метра над уровнем моря, но красивой и величественной. Над головой только чистейшее небо, а внизу, прямо под ногами, под почти отвесным обрывом, озерцо, из которого выбегает ручей, а через несколько километров превращается в могучую реку Лозьву. От масштабов и божественного простора у Матвея сердце готово было выскочить из груди, а по всему телу бежали мурашки.

Ребята были далеко внизу. Они не стали подниматься на вершину и теперь маленькими черными точками двигались по ручью к месту их стоянки. А Матвея гора удержала. Она взметнула его вверх и, держа на своей вершине-ладони, хвастливо демонстрировала своему гостю фантастические пейзажи, раскинувшиеся вокруг. Матвей крутил головой, то и дело ахая от невиданной им доселе Земли. Его поражали вершины и их бесчисленные отроги, гладкие обширные склоны, прорванные скальными выходами, огромные, покрытые изумрудными мхами и пестрыми лишайниками глыбы, змейки рек, тянувшиеся то ли хвостами, то ли головами к подножиям гор... Поражало настолько, что в голове то и дело проскакивала мысль: “А Земля ли это?”

– Лунт-Хусап – “Гусиное гнездо”, – вслух проговорил Матвей, словно поясняя кому-то стоящему рядом. – Или Лунт-Хусап-Сяхл – “Гора гусиного гнезда”, – добавил он немного нараспев, точно проверил название на звук. Перед подъемом он начитался странных и красивых названий окружающих вершин, запомнил их расположение на карте и теперь отгадывал, произнося вслух.

– Печерья-Талях-Чахль – продолжал он, глядя строго на север. – Койп, – перевел он взгляд чуть влево, где возвышалась куполообразная гора. – А это, стало быть, знаменитая Мань-Пупыг-Нер – “Малая гора идолов”. – В такую погоду с Отортена были видны и сами идолы – семь каменных останцев, похожих на уродливых гигантских людей, бредущих в задумчивости по склону.

– Яныг-Пут-Урын-Сяхл, Ялпынг-Нер, Вот-Тартан-Сяхл, – продолжал не без труда выговаривать Матвей, обегая взглядом окружающие его вершины. – И наконец, Тумп-Капай – “Гора-Великан”, – Матвей смотрел уже строго на юг. – А чуть левее должна быть Холат-Сяхл – “Гора мертвецов”. Ах, вот она где, голая и безжизненная.

Неожиданно Матвей почувствовал, что эти названия, имеющие столь необычное сочетание звуков, напоминают ему композицию его последних рисунков. По спине пробежал холодок. “Что это, случайное совпадение?”

Скользнувшее к западу солнце разбросало по восточным склонам, скалам и ущельям мазки теней от нежно-влажной умбры до глубокого фиолетового. Хребты стали выше, объемнее и... телеснее. Округлости вершин, хребтов и отрогов напоминали человеческие тела. Угадывались бедра и колени, плечи и локти, груди, кисти рук и более интимные места. Эти тела дышали, медленно, со скоростью движения теней, меняли свое положение, точно готовясь ко сну. Матвей очнулся от легкого холодка, пришедшего снизу от озера. Он только сейчас заметил, что внизу уже ночь.

Место для палатки, где ребятам предстояло прожить целый месяц, все трое подбирали долго и тщательно. Мишка Борисенко откровенно побаивался открытых горных участков, поэтому уговаривал товарищей остаться внизу, в лесной местности. Но тогда каждое утро им предстояло бы проходить до рабочих мест на пару километров больше, да столько же обратно вечером. Кроме того, внизу комары могли съесть их живьем. Толька Захаров, обстоятельный и хозяйственный, предлагал встать там, где много грибов, рыбы и дров.

Однако Матвей молча поднимался все выше по склону-тягуну к указанному на карте месту, где им предстояло отрыть несколько пробных шурфов и канав, чтобы “закрыть квадрат”. Чем руководствовался Матвей, он бы и сам не ответил. Было желание подняться как можно выше, подальше от кровососущей армады, пожить в горах, под облаками – вот, наверное, и все.

Поднимаясь по берегу бурной речушки с высокими и крутыми скальными берегами, они неожиданно вошли в маленький “оазис”. Ущелье распахнулось, образовав довольно обширную поляну, одна часть которой густо заросла низкорослым ивняком, а другая упиралась в отвесную скалу с неглубокой нишей. В нише ребята обнаружили груду золы и старых углей, четыре чурбака, оленьи черепа с рогами. “Стало быть, место обжитое”, – решили все трое и с облегчением начали ставить палатку и обустраивать бивуак.

Не сразу они заметили, что из-под скальной ниши выбегал ручеек. Он был настолько слабым, что казался просто мокрым участком под скалой. Однако несколькими шагами дальше был маленький, в метр диаметром, водоем, где скапливалась вода. Дно и берега этого водоема были аккуратно выложены плоскими камнями. Вода в него просачивалась почти незаметно, а выбегала веселым водопадом.

– Что это? Может, кто-то в детство играл, или было лень три шага сделать? – бросив камень в эту искусственную лужу, спросил Мишка Борисенко. Анатолий с Матвеем повернули головы и только теперь заметили этот водоем, зачем-то устроенный в трех шагах от речки.

Анатолий с Матвеем молчали, поскольку не находили ответа. Да и зачем?.. Есть это лужа, ну и пусть себе будет.

Вернувшись с Отортена, Матвей черпанул воды из этого водоема и поставил котелок на огонь. Ребята уже спали. Сделав первый глоток, Матвей сначала ничего не понял. Чай был какого-то иного вкуса. В нем появился привкус можжевельника, чаги, мяты и чего-то еще неуловимого. Незаметно он выпил почти половину котелка и отправился спать.

Забравшись в свой спальник, Матвей почувствовал необыкновенную легкость. Он закрыл глаза и тут же увидел... их палатку со стороны речки. Возле палатки догорал костер. Три чурбака, на которых ребята сидели, походили на огромные гильзы. Рядом были разложены кружки, чашки, котелки.

Матвей приблизился к палатке, из которой слышался храп. Он не стал заглядывать внутрь, боясь увидеть среди спящих ребят самого себя. Зайдя за палатку, Матвей вздрогнул. Скальная ниша загадочно светилась зеленоватым светом. “Откуда?! Там же стена!” Матвею стало не по себе, он решил вернуться к костру и дождаться, что будет дальше. Но его тело перестало слушаться. Оно вдруг стало чужим, сильным и ловким. Ноги сами повели его к скале. Приблизившись к черной громаде, Матвей увидел, что на самом деле никакой ниши нет, что вместо нее глубокий провал, из которого, точно туман, вытекает зеленоватый свет.

Ноги продолжали идти, унося его в глубину провала. С каждым шагом свет становился плотнее и гуще. Матвей уже ничего не видел. Через несколько шагов туман рассеялся, открыв удивительное пространство, в центре которого в кресле с высокой спинкой сидела женщина. У Матвея мелко задрожали ноги. Женщина сидела неподвижно в царственной позе. Ее голова была высоко поднята, а глаза закрыты. Матвей увидел вокруг сплошную стену черных гор, над головой звездное небо. Откуда-то доносились тихие и печальные голоса людей. Все это было в высшей степени непонятно и страшно!

Человеческие голоса окрепли, слились в сплошной стон, ноги Матвея подогнулись, и он рухнул на колени. И в этот момент веки женщины дрогнули и стали подниматься. Едва они приоткрылись, как на Матвея хлынул поток яркого зеленого света. Этот свет ударил его, ослепил, оглушил, смял, припечатал к земле.

Потом, когда Матвей проснулся, он так и не смог вспомнить, что было дальше. “А может, все это мне не снилось?!” – думал он.

А ручеек этот стал для ребят настоящим открытием. Его водой они умывались, обтирались, стирали, готовили еду и чай. Вода была поистине волшебной: удивительно вкусной, снимала усталость, быстрее обычной закипала, залечивала царапины и раны, прекрасно мылилась и приносила необыкновенные сны. Напившись вечернего чая, ребята торопливо укладывались в палатке, поскольку во сне у них сбывались мечты, они видели то, что хотели.

Каждый раз, залезая в спальник, Матвей волновался, как перед свиданием. Поэтому засыпал не сразу. А когда перед ним возникала женщина в изумрудном свечении, он не мог понять: это уже сон или нет?

Увидев эту женщину впервые, Матвей вспомнил сказ Бажова “Хозяйка Медной горы”. Но с каждым разом он все более убеждался, что его “изумрудная женщина” ничего общего с подземным миром не имела. Она была земная, скорее лесная, таежная. Ее высокие острые скулы, длинные, чуточку раскосые глаза с загадочным прищуром напоминали внешность восточной женщины.

Уже на следующую ночь, при втором “свидании”, Матвей смог рассмотреть ее. Перед ним было то, о чем можно лишь догадываться, необыкновенное, божественное и строгое, до боли близкое и бесконечно недосягаемое. Нерусское, но земное, человеческое, не придуманное, но безупречное и недоступное. Перед Матвеем, казалось, была сама Красота!

Матвей просыпался, продолжая спать. Что-то делал, говорил, работал и все время думал о Ней. В свободное от работы время Матвей брал альбом и уходил вверх по речке. Ежедневно он вносил коррективы в черты лица своей “изумрудной” женщины, с радостью открывая для себя все новые и новые нюансы. Но он не мог удовлетвориться нарисованным. Матвей был в отчаянии. В каждом рисунке чего-то не хватало. Он искал, находил, добавлял, но снова был недоволен. Пока не попробовал менять углы нанесения штрихов после акварельной подготовки. Когда “многослойная” технология дала наконец эффект объемного изображения, Матвей воспрял духом и с азартом продолжил экспериментировать. Для большего эффекта оживления рисунка он стал использовать свет от свечи, лучины, солнца. И здесь появились некоторые успехи. Но Матвей не успокаивался и продолжал искать дальше.

Гердова всегда считали странным, а тут в горах он еще больше замкнулся, настораживал ребят постоянной задумчивостью и сосредоточенностью. Он много рисовал, но никогда не показывал, не делился мнением, не спорил и не настаивал. После необычной встречи с вогулкой, которая совершила над ним какой-то странный языческий обряд, Матвей вообще ушел в себя. У него появились какие-то удивительные качества. Он не тонул в болотах, его не кусали комары, он никогда не испытывал голода, усталости, недомогания.

Поэтому его скоропалительная и в высшей степени странная женитьба, которая произошла вскоре после получения диплома, ошеломила всех, кто его знал.

После возвращения с практики у него, помимо страсти к рисованию, появились еще два увлечения – изучение вогульского фольклора и... разглядывание девушек. Причем последнее было опять-таки странным и необычным. Он не просто молча посматривал на девушек, заглядывая им в глаза, он что-то искал в них, пытаясь вспомнить забытое. Он, казалось, все время сравнивал их с кем-то.

Бурные события после защиты дипломной работы закрутили Матвея. Праздничная, разгульная атмосфера новеньких, с иголочки горняков – инженеров-геологов коснулась и его. А довольно симпатичный, интересный, необычный юноша с дипломом в кармане и талантом художника заинтересует кого угодно, если в его глазах – желание любить.

Матвей действительно изнывал от ожидания обжигающих чувств, от переполнявшей его нежности. Он созрел, определился и был готов к любви. Матвей понимал, что его “изумрудная” женщина не просто вымысел сознания или обыкновенная мистика, в самой глубине души он верил в ее сверхъестественное происхождение. А начитавшись мифологической литературы и сопоставив с тем, что видел, Матвей определился – он встречался с прекрасной и неповторимой, божественной Калтась-эквой! – верховной матерью-богиней! Которая являлась женой или сестрой самого Нуми-Торума – верховного бога всех манси. Что она Земная мать, праматерь всех духов, хозяйка и волшебница северной тайги и гор. Калтась-эква всегда молода и красоты необыкновенной.

...Уже в конце выпускного вечера рядом с Матвеем оказалась шустренькая, быстроглазая хохотушка Вика, первокурсница с их же факультета. Веселье продолжалось почти до утра. Что и как было дальше, Матвей не любил вспоминать, а может, действительно не помнил.

Когда Матвей проснулся, то сначала услышал привычный перезвон внизу, на кухне, потом почувствовал запах свежей выпечки. Хоть голова и была залита свинцом, он все же улыбнулся, радуясь, что дома, что дикие оргии выпускного позади. Однако когда открыл глаза и попытался подняться – его охватил ужас! Скосив глаза, он похолодел. Рядом лежала вчерашняя хохотушка!

Матвей был готов провалиться сквозь землю. Девица крепко спала. Он порывисто сел и уставился на неожиданную находку. Широкое, мятое лицо, пухлые губы, разбросанные по подушке волосы, наполовину выбеленные перекисью водорода, перегарочный “выхлоп”... Матвей осторожно приподнял одеяло – девица была совершенно голой. Катастрофа!

С минуту, просидев истуканом, Матвей тряхнул головой, вяло встал, оделся и спустился с чердака. Мать суетилась у плиты.

– Мам?! – жалко улыбаясь, Матвей развел в стороны руки, дескать, что тут поделаешь, моя работа. Казни.

Маргарита Александровна выпрямилась, повернулась к сыну и, с печальной укоризной покачивая головой, покрутила у виска пальцем.

– Ох, Матвейка, Матвейка, какой же ты дурачок! – вытирая руки о фартук, почти шепотом проговорила мать. Ее глаза быстро наполнялись влагой. Она подошла к Матвею и, обняв его за шею, тихо заплакала, как плачут при безвозвратной потере.

Через месяц Матвей женился, а еще через восемь месяцев у него родился сын Никита.

Вика, Виктория и после замужества осталась веселой и беззаботной. Она забросила учебу. Матвей зарабатывал много. Кроме того, в начале семидесятых он вошел в группу первооткрывателей крупного месторождения платины на Северном Урале, за что ему выделили двухкомнатную квартиру почти в центре Свердловска. Виктория была в восторге. Теперь чуть ли не каждый вечер она была готова посещать театры, принимать гостей или ходить к внезапно появившимся многочисленным знакомым. А Матвей работал. Приезжая домой, он, к огромной радости жены, забирал сына и увозил его в Сысерть к бабушке.

Матвей долго не обращал внимания на многозначительные взгляды, намеки, а порой и откровенные уверения соседей по дому, что его Виктория, мягко говоря, погуливает. Но проверять у него не было ни желания, ни времени. Он работал как одержимый. Да и Урал держал. Часто по месяцу, а то и по два он не появлялся дома. А когда приезжал, забирал сына и тут же уезжал к матери.

Как-то тихо и незаметно они с Викторией оттолкнулись друг от дружки и поплыли своими путями-дорогами. Матвей почти перестал появляться в квартире, а Никита все дольше жил у бабушки, пока совсем не остался.

Главным для Матвея был Урал. Он заглядывал в него все дальше и глубже. Добросовестно и самозабвенно отдавался работе. За ним числилось не одно открытие. Его именем назывались два месторождения. Звали в науку. Пророчили большое будущее. Но сам Матвей все больше и больше уходил в... Камень, как он для себя определил. Ему то ли казалось, то ли он на самом деле стал чувствовать Урал кожей, всем своим нутром. Он слышал напряжение каменных глубин, голоса, вздохи минералов, их мелодичный звон, чувствовал аромат пород.

Кроме того, Матвей внимательно изучал мифы и легенды каждой вершины, ручейка или камня. Он разговаривал с ними, рисовал их “портреты” в альбоме, добавляя в изображение содержательную суть. Познал множество обрядов и ритуалов вогулов. Горы стали ему близкими и понятными.

Этюды он привозил и осторожно показывал своему приятелю Фомичеву, который, пожалуй, был единственным, как ему казалось, кто понимал его работы, ценил и горячо верил в него. Матвей готовился к своей первой выставке.

Однако наряду с успехами в нем неумолимо росло пока смутное, но все более и более усиливающееся чувство резкой перемены в судьбе. Это чувство, с одной стороны, торопило его сделать еще что-то более важное и значимое, с другой – остужало, намекая, что все его дела здесь и сейчас не более чем суета.

На следующий год Гердова перебросили на новый участок. В том же районе, но подальше от Лиственничного увала. Там и произошла трагедия...

 Виктор-Шатун (продолжение)

Никита проснулся от холода. В вагончике было светло. Пахло кислым, утробным, – результатом вчерашней целебной процедуры. Он резко поднялся и, подойдя к Виктору, прислушался. Ровное ритмичное дыхание Шатуна успокоило его и обрадовало. Никита вышел из вагончика и зажмурился. Яркое слепящее солнце было повсюду. Оно просачивалось через зажмуренные веки, одежду, кожу, отражаясь от чистейшего снега, солнце заливало небольшую долину искрящейся белизной.

Вернувшись в вагончик, он будто ослеп. Здесь было темно, как ночью.

– Ты не мечись, пообвыкни, – услышал он слабый голос Виктора.

– Ну, как ты? Что-то болит? – набросился он на того с вопросами.

– Да ты не суетись, Столица, поживу еще, – хрипло ответил Шатун и попросил воды. – Горло болит, ободрал, видно, ногтями, и голова кружится.

– А как желудок? – не удержался Никита.

– Пусто, гулко и противно, – чуть живее ответил Виктор. – Ты давай спроворь завтрак. Я чаю попью, а ты свари себе пшенку с мясом.

Разжигая костерок, Никита вспомнил про разбитую вечером бутылочку из-под коньяка. Поднялся и пошарил ногой – никаких осколков. Поискал в углах – тот же результат.

– Ты что там потерял, Столица?

– Да, – нехотя ответил Никита, – вчерашний вечер.

– А-а! Не ищи, вчерашний вечер у меня.

Завтракали молча.

– Мне надо денек отлежаться, а ты можешь идти на Хальмер, схемку я накидаю, – и Виктор полез в рюкзак.

– Не-е, – сыто потягиваясь, ответил Никита, – вместе пришли, вместе и уйдем. А то опять выпьешь что-нибудь несъедобное.

– А что, я разве что-то пил? – спокойно спросил Виктор.

Никита вскочил, словно и не съел огромное количество каши с мясом.

– Ты шутишь?! А коньяк?!

– Не-ет, я пью только водку, если ты имеешь в виду алкоголь.

У Никиты заныли виски. “Значит, сон!”

– Слушай, а почему тогда тебя так прихватило? – не унимался Никита.

– Не знаю, наверное, сыпанул что-то не то в кружку. Может, вместо корня мухоморчика бросил. Это со мной бывает.

Остаток дня Никита молчал. Он лежал на своей лавке и делал вид, что спит. “Если я переутомился, надо отдохнуть”, – думал он, отлеживая до боли бока.

– Слышь, Столица, – через какое-то время нарушил тишину Виктор, он был уверен, что его напарник не спит, – а вообще, ты пацан ничего! Спасибо, что вытащил меня! Я действительно мог коньки отбросить. Слышишь, нет?

– Да слышу. На здоровье, – почти равнодушно ответил Никита.

– Вчера ты какого-то армяшку все время поминал, – Виктор повернулся на бок, – что за хмырь?

– Да так, забудь. Плод больного воображения, – Никите не хотелось говорить и думать на эту тему. – Ты бы про отца моего рассказал, – неожиданно предложил он напарнику.

– А что про него рассказывать? – Виктор опять повернулся на спину и, глядя в потолок, продолжил: – Интересный был мужик, я тебе доложу. Кстати, а как он, говоришь, погиб?

– Заряд не разорвавшийся разбирал, вот и...

– А что Михеич? – Виктор опять повернулся к собеседнику. – Степан Михеевич же был в партии штатный взрывотехник.

– Ну, этого я не знаю, кто был, кто не был, – немного раздраженно проговорил Никита.

– Странно, – продолжал размышлять Виктор, – Понимаешь, твой отец был порядочным мужиком, я бы сказал – чересчур честным и принципиальным. В партии, кроме геологов и коллекторов, было много рабочих, ну, которые шурфили, то есть рыли ямы, носили приборы, строили избы, рубили просеки, работы всегда хватало. Так вот, было немало таких, которые твоего отца люто не любили. Если кто проспал или там попахивало сивухой, с пробами смухлевал – сразу расчет. В его партии деньги заработать было нелегко.

– Или половину карты спер, – с легкой иронией добавил Никита.

– В том числе. Мне тогда почти шестнадцать было. Но выглядел на восемнадцать. Поэтому твой отец меня и взял разнорабочим.

– Пригрел... на груди, – опять съязвил Никита.

– Да-а, мужик он был нормальный, – будто не замечая подковырок, продолжал Виктор.

– Короче, его убили. Так, нет? Ты это хочешь мне сказать?! – Никита сел и уставился на своего проводника. – Ты же тоже в него стрелял!

– Стрелял, не отказываюсь, но стрелял в воздух, да к тому же холостыми. Для испугу. А он не испугался, – Виктор тоже поднялся, хотя сделать ему это было непросто.

– Да ладно, лежи, – Никита махнул рукой и потянулся за сигаретами. Глубоко затянувшись, он снова расположился на лавке, подложив под голову руку. Закурил и Виктор.

– Не пойму, почему карта состоит из двух частей, – проговорил Никита после долгого молчания.

– Не из двух, а из трех, – тут же ответил Виктор. – Если бы ты внимательно посмотрел, ты бы это понял. Я это знал, когда еще самой карты не видел, из архивных документов. Тот, кто создавал эту карту, поделил Урал на три далеко не равные части. Или просто случайно, или нет, в ней вырван клок. В той половине, что я стырил, оказалась только часть Северного Урала, а у твоего отца, то есть сейчас у тебя, видимо, осталось все остальное.

– И что?

– А то, что у твоего отца, возможно, остался какой-то кусок, который соединяет обе эти части. Да и соединить их – тоже еще не все... Места стыков неровные, да к тому же “ключ” этот, будь он неладен! Вот Матвей Борисович этим и занимался... но тут я подоспел. Помню, когда на свету развернул карту, полным дураком на нее смотрел. Конечно, расстроился и, честно говоря, пожалел, что стырил. У меня такое чувство до сих пор, что расшифровать ее невозможно.

– Неужели и вправду эта карта такая ценная? – вырвалось у Никиты. И чтобы исправить положение, он торопливо добавил: – Я хочу сказать, был ли смысл ее так тщательно шифровать? Что в ней? Клады таежных пиратов?..

– Ну, ты даешь, пацан! Был бы жив твой отец...

– Да ладно выделываться. Есть что ответить – скажи, а нет – переживем.

– Хорошо, Столица, тогда слушай ликбез по истории... Начнем повествование издалека. Аж с бронзового и железного веков.

– Во как! – не удержался Никита.

– А как иначе, раз тебя в институтах не научили. Так вот, все начиналось, усекай, бывший студент, с выходом таежного населения на крупные реки, или, по-разбойничьи, “большие дороги”. В это время возрастает спрос на пушнину. В обмен на нее, заметь, Столица, поступают предметы роскоши, которые скапливаются в руках родовой верхушки и военной знати. А с этим приходит целая эпоха войн и грабительских походов. По всей Сибири строятся городки-крепости. Мангазею, например, это, если ты помнишь, где-то между теперешним Салехардом и Норильском, называли не иначе как “златокипящей”, просекаешь? За все времена раскопок на месте городища, а они, я думаю, велись и диким способом, и научным, не нашли ни единой золотой вещи. В то время как я на месте бывших далеко не богатых усадеб у себя в Перми под полами находил и золотые монеты, и серебряные, и медные. А тут целый городок, или по тем временам городище, пусть в тундре, да на вечной мерзлоте, и никакого тебе ни золота, ни серебра.

– Ну и?..

– Все, что наторговывали купцы, уходило за Урал-Камень, то есть в Европу. А предметы роскоши, в том числе золото и серебро, оседали в основном в... священных местах вогулов и остяков – капищах, жертвенниках и так далее. А священные места главным образом сосредоточены на Урале. Западная Сибирь – это бывшее морское дно. Плоское, низкое, и по весне поймы Оби, Иртыша и других рек превращаются в моря. А на Урале все иначе. В горах спрятать и проще, и надежнее. Не случайно все легенды о Золотой бабе связаны с Уралом, а дыма без огня не бывает. Это что касается одной исторической эпохи.

А вот другая, гораздо ближе. В августе 1919 года из Тобольска колчаковцами были вывезены и спрятаны в верховьях реки Вах огромные ценности сибирского белого движения. Этот клад ищут до сих пор. И до сих пор живы люди, которые знают, где это золото спрятано. Кроме золота там находятся отчеканенные из драгоценных металлов сибирские ордена “Освобождение Сибири” и “Возрождение России”, учрежденные в июле 1918 года временным Сибирским правительством вместо отмененных царских наград. При отступлении белых из Тобольска все эти ценности вместе с дорогой церковной утварью были вывезены на пароходе в сторону Сургута. Но до оного они не дошли... Они попали в руки шаманов и были запрятаны на священных местах. А священные места на то и священные, что доступа к ним нет.

– Слушай, ты-то сам в это веришь? – бесцветно спросил Никита. Ему эти рассказы показались неправдоподобными.

– Ну, смотри, – с этими словами, морщась от боли, Виктор полез в свой рюкзак и стал доставать небольшие тряпичные узлы и разворачивать их. На стол одна за другой ложились грубой плавки серебряные изделия в виде маленьких фантастических чудовищ с человеческими телами, но головами то зверей, то птиц, то рыб... Солидно прозвенел, случайно коснувшись края стола, небольшой серебряный поднос с объемными вензелями по краям. Встала и мутно засветилась низкая, похожая на пиалу, чаша. – А вот еще, – таинственно, с горящими глазами проговорил Виктор и, развернув небольшую тряпицу, протянул Никите сверкнувший зеленью камень...

– Изумруд! – вскрикнул тот, и его лицо вспыхнуло огнем. – Откуда он у тебя?!

– Места надо знать, – ответил Шатун важно. – Этот булыжник отсюда, с Полярного Урала! А говорят еще, что изумруды есть только на Березовском руднике.

– Но насколько мне известно, так оно и есть.

– Слушай, Столица, ты то прост как полено, то умен не в меру, – Виктор потянулся за сигаретами. Закурив и увидев, что напарник ждет, продолжил: – Для того чтобы появился изумруд, любознательный ты мой, надо, по меньшей мере, два компонента – это бериллий и трехвалентный хром.

– Бр-р-р!.. – затряс головой Никита.

– А ты что хотел? – сделав глубокую затяжку, продолжал Виктор. – Так вот, когда много хрома и очень мало бериллия, ну это я предельно упрощаю, получается рубин. Этого рубина здесь хоть лопатой греби. А вот когда хром входит в любовный альянс с бериллием, от этой любви и рождается зелен камень изумруд.

– Ну, так бы и сказал...

– Я, конечно, могу рассказать тебе более подробно, начать хотя бы с ультраосновных пород, серпентинитов, гидротермальных растворов, в коих зарождаются основы минерала, только надо ли это художнику?..

– Не надо. К чему ты мне всю эту химию рассказываешь?

– А к тому, Столица, что совсем рядом, километров сто – сто пятьдесят, во глубине горных пород и произошел этот уникальный процесс соития бериллия с хромом. Да-с! И думаю, либо никто, либо оч-чень мало людей об этом знает.

– Ты хочешь сказать, что здесь есть месторождение изумруда и об этом никто... – Никита в крайнем удивлении уставился на Виктора. – Это же...

– Именно так, – Виктор, закрыв глаза, пустил в потолок струйку сизого дыма. – Дело в том, что два гигантских массива этих компонентов давным-давно шли навстречу друг другу при тектонических подвижках коры и не дошли. И не дошли всего каких-то двадцать километров. А дошли, коснулись друг друга и зародили этот изумительный минерал несколько “ручейков”. Тоненьких, маленьких, но несколько. Один из которых я и открыл. Ну, не совсем я, и не совсем открыл, но это детали, – завершил он.

– А если бы дошли?

– А если бы дошли, – Виктор загасил окурок, расплющив его о торец стола, – тогда изумруда было бы как грязи и он стоил бы не дороже, чем, например, яшма.

– Слушай, Виктор, откуда у тебя все это? – Никита продолжал разглядывать находки. Подобные вещи могли украсить любой музей.