Текст книги "Таежная богиня"

Автор книги: Николай Гарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

Странности Мань-Пупы-Ньера

Валерия после всего случившегося наотрез отказалась идти в штаб, где они в прошлый раз ночевали. Встретив прохожего и узнав, что в поселке имеется гостиница, они немало удивились.

Гостиницей оказалось одноэтажное деревянное здание, больше похожее на сельский клуб или школу с крыльцом и фронтоном, большими окнами и когда-то красным, а ныне розовым рваным флагом на коньке.

Порог гостиницы они перешагнули, едва держась на ногах от усталости и голода. Перешагнули, да так и замерли у входа.

Две лампочки ватт по сорок с трудом освещали огромное и странное пространство – просторный зал с низким потолком, подшитым когда-то беленой фанерой, сплошь уставленный кроватями с металлическими спинками и рваными матрацами. Бугристые матрацы походили на грязный прошлогодний снег. Четыре деревянных столба-колонны посреди зала поддерживали опасно прогнувшийся потолок. Две полуразрушенные печки-голландки стояли друг против друга у входа и в торце помещения. Одна лампочка горела в углу справа от входа, а вторая по диагонали в дальнем углу. Под второй лампочкой за едва державшимся на ногах столом сидела компания из трех мужчин и женщины. Все были изрядно пьяны и вполголоса выясняли отношения. По лабиринтам между кроватями бегали дети. Их было четверо. Девочка лет двенадцати сидела поодаль и наблюдала за беготней ребят, которые с визгом и криками носились друг за дружкой.

На Никиту с Валерией никто не обратил внимания. В помещении было накурено, пахло перегаром и винной кислятиной, гнилью и затхлостью, битым кирпичом, мочой и обреченностью. Валерия поморщилась, постояла несколько секунд, потом решительно шагнула вперед и, сбросив рюкзак, села на одну из кроватей под тусклой лампочкой. Никита проследовал за ней. Во всяком случае, здесь было теплее, чем на улице.

– Слушай, что там у нас осталось из еды? – еле ворочая языком, спросила девушка.

– Пакетик супа, – роясь в вещах, отозвался Никита, – семь кусочков сахара и пачка печенья.

– А как мы сварим? – Валерия проглотила слюну от предвкушения скорой еды.

– Я думаю, на берегу, там и дров достаточно, да и рядом.

Вскоре, протягивая руки к огню, они с нарастающим нетерпением ждали, когда же наконец закипит в котелке вода.

Когда они вернулись в помещение, их рюкзаки были раскрыты и вещи в них перемешаны. Поставив на стол котелок, Никита и Валерия бросились проверять содержимое рюкзаков. Но все было на месте. Что же в них искали? Подняв глаза, поняли. Четыре пары детских глаз не отрывались от котелка с супом. Они обступили стол и, положив на стол подбородочки, шумно шмыгали носами. Над ними стояла старшая девочка и, виновато улыбаясь, исподлобья поглядывала то на Валерию, то на Никиту. Дети были чумазы и одеты в рванье не по росту. Их вцепившиеся в край стола ручонки белели от напряжения.

Никита с негодованием оглянулся на пьяную компанию. Там продолжался горячий спор, который то и дело переходил в вялые толчки кулаками друг друга в лицо, грудь, плечи. На столе, кроме бутылок, ничего не было.

Пока Никита с недоумением и гневом разглядывал женщину за столом, по всей вероятности мать этих детей, Валерия разливала суп. Когда она протянула первую чашку детям, те оглянулись на старшую девочку. Девочка молча взяла на руки самого маленького из малышей и начала кормить его из ложки. На вторую чашку остальные трое набросились с такой жадностью, что не успела Валерия глазом моргнуть, как у котелка снова стояла пустая чашка, а голодные детские глаза с прежним вожделением поедали ее глазами. Пришлось вылить детям остатки супа и пойти ставить на огонь котелок для чая. Но и с чаем произошла та же история. И пачку печенья, и сахар дети съели в момент.

Похлебав кипятка, Никита с Валерией попробовали уснуть, привалившись друг к другу спинами. У того и другого ком стоял в горле от чувства вины перед этими детьми и мысли, что эти дети, скорее всего, повторят участь родителей, что у них, едва родившихся, уже нет будущего. Оттого, что завтра они с Валерией умчатся в тепло, сытость и комфорт, а эти дети останутся здесь.

Никита глубоко вздохнул и снова посмотрел вниз. Впереди среди густой еловой щетины замелькали черные домики. “Ушма!” – снова тяжело вздохнул Никита. Он совсем развернулся на скамейке, чем вызвал еще большее раздражение соседей, и буквально прилип к исцарапанному стеклу. “Вот и река, и остатки моста, все еще не восстановленного, а вот и клуб, пристрой, крыльцо...”

“...А в клуб можно как-то попасть?” – Никита словно наяву услышал Леркин голос.

Лера первой захотела осмотреть клуб.

– Хотите на картины гоманские взглянуть? – спросил тот устало и равнодушно.

– Угадали, – так же устало проговорила Валерия.

Изнутри клуб оказался небольшим. На длинных, в два ряда поставленных лавках могло уместиться до двухсот человек. Тусклое пространство, пронизанное четырьмя тонкими колоннами-опорами, было угрюмым и стылым. Стены были обиты вагонкой, которая поблескивала облезшим лаком.

На этих стенах висели картины Анатолия Гомана. Три прямоугольничка на правой стенке и три на левой. Никиту сразу покоробили две детали. Картины были прибиты к стене огромными гвоздями по углам. Шляпки гвоздей поблескивали металлом и вызывали неприятное чувство – точно и картины были закованы в железо и тянули срок. Второе – багеты картин были выполнены из дешевого, плохо оструганного плинтуса.

Однако когда Никита взглянул на первое полотно – аж присвистнул! Следом ахнула и Валерия. На картине была изображена Ушма. Художник выбрал ракурс с того самого места, где они в тот злополучный вечер садились в лодку. Вид с этого места на мост и дальше на поселок поражал своей нереальностью. Во-первых, сам мост был металлический, с богатым ажуром то ли литых, то ли кованых деталей, с частоколом фонарей, которые переходили на каменную набережную с лавками из того же металла. Аллея, идущая в глубь поселка, пестрела сказочными цветами. Вместо бараков и черных изб стояли красивые коттеджи с высокими островерхими крышами, балконами и фонарями. Перспективу аллеи завершал многоярусный фонтан. На мосту и скамейках были изображены парочки. Над крышами домов пестрыми букетами замерли фейерверки. Картина была сказочно яркой и чрезмерно сочной. В уголке было нацарапано: “Ушма после нас”.

На второй картине был изображен домик с единственным окном, в котором, подперев руками голову, сидела старушка. Поражали глаза старушки – огромные, исполненные тоски и боли. Тематике вечного ожидания была посвящена и третья картина. Длинный стол с обилием закусок и разноцветных бутылок, по обе стороны которого сидели нарядные люди с поднятыми стаканами и рюмками. На переднем плане налитый до краев стакан и пустой стул...

Вертолет пошел на крутой вираж. Салон накренился, и в окошечках напротив замелькали кусочки леса, скал, зигзаги речушек. Потом машина выровнялась и, трясясь, точно в агонии, начала снижаться.

Никита вышел из вертолета, поднял голову и обмер. Прямо перед ним на обширном склоне стояли семь гигантских каменных столбов-останцев. “Так вот они какие, эти каменные идолы!” – подумал Никита. Идолы стояли поодиночке, гордо взметнув свои корявые каменные тела к небу.

Давно улетел вертолет. Ребята, взвалив на себя немалую поклажу, начали спускаться в темнеющую низину, где было решено поставить шатер и палатки, а Никита все стоял и не мог оторвать взгляда от величественных великанов, от живого мифа маленького народа манси.

– Ну что, впечатлился? – голос Сосновского оглушил Никиту.

– А? Что? Да, да, сейчас, одну минутку, – ответил он, не отрывая взгляда от болванов. – Это и есть Мань-Пупыг-Нер?

– Он самый.

Между тем тучи, которые плотным туманом подкрались к подножию кособокой горы, продолжали медленно и настойчиво карабкаться по ее склону, подбираясь к столбам. Никита почувствовал, что должно произойти еще одно чудо, и неожиданно повернулся к руководителю группы:

– Виталий Павлович, я должен увидеть, как они поплывут!.. – тихо проговорил Никита и умоляюще взглянул на Сосновского.

– Что? – не понял тот. – Кто поплывет, куда?

– Они! – Никита кивнул на идолов.

– Ну что ж, тогда давай поднимемся повыше, а то тучи нас накроют раньше, чем мы увидим, как столбы отрываются от земли, – начальник группы принял игру Никиты в метафоры.

Взяв рюкзаки, они поднялись по плато до обрыва, который круто уходил вниз к огромным снежникам, из-за которых мелкой щетиной выглядывал лес.

– Ничего себе горка, с одной стороны пологий склон, а с другой обрыв! – удивленно проговорил Никита.

– Ничего удивительного, такова почти вся тектоника Урала, – ответил Сосновский.

А тучи тем временем продолжали едва заметно ползти по западному склону, приближаясь к подножию столбов. “Будто Всемирный потоп”, – мелькнуло в голове Никиты. Наконец туман достиг ног каменных идолов.

– Смотрите, смотрите! – взволнованно воскликнул Никита.

Семь каменных гигантов оторвались от земли и поплыли над тучами. То ли плыли, то ли брели в белом клубящемся поле, что-то высматривая под ногами. Никита искал в силуэтах столбов, в их фактуре, композиции нагроможденных камней что-то антропоморфное или зооморфное, пока неожиданно не догадался, что эти идолы совсем не земного происхождения и нечего искать какой-то аналогии или ассоциации с чем-либо известным. Это пришельцы из космоса или из-под земли, которые вот-вот сбросят свои каменные наросты и явятся миру в своем истинном обличии – самоедами-великанами, которые пришли завоевывать вогульские земли. Никите стало немного не по себе.

– Ну, все, Никита, пойдем, мы и так задержались, – проговорил Сосновский и решительно пошел вниз, в туман. Виталий Павлович шел уверенно, ходко. Никита едва успевал за ним. Вскоре он почувствовал едкий запах дыма. Послышались голоса, и показалось желтое подвижное пятно костра. Лагерь поисковики устроили среди низкорослых деревьев, рядом с веселым ручьем, зажатым кочковатыми плюшевыми берегами.

Под утро Никита проснулся от расстройства желудка. Вытащив из рюкзака рулон туалетной бумаги, Он торопливо покинул шатер. Дождь закончился, но туман стал еще плотнее.

“Та-ак, куда же мне рвануть, – переступая с ноги на ногу, лихорадочно думал Никита. – Наверно, лучше по ручью, вниз. Пройду шагов сто и устроюсь”. Он оглянулся на проступающий из туманного марева шатер, палатку, запомнил, как стоят деревья, и пошел вниз по ручью. Отсчитав сотню шагов, Никита еще раз оглянулся и уже хотел было присесть, как вдруг ему показалось, что на другом берегу ручья кто-то стоит. Медленно повернувшись, Никита вздрогнул. На другом берегу ручья действительно стоял человек.

Это была женщина в странной длинной одежде, искусно расшитой мелким диагональным орнаментом по нижнему срезу, на груди и рукавах. Женщина стояла ровно, не шевелясь и не мигая. Никите показалось, что именно она была тогда на Ауспии. Но не успел он спросить ее об этом, как услышал (точнее, почувствовал, поскольку губы женщины не шевельнулись): “Хотите отыскать тех двоих? Не надо, они уже никогда не вернутся. Они сделали свой выбор. Им хорошо”. Никита хотел возразить, но женщина неожиданно пропала. Словно ее и не было. Никита перешел ручей и внимательно осмотрел почву на том месте, где стояла женщина. Следов не было, обильная роса искрилась на каждой веточке, мхе, травинках.

Странно, но желудок Никиты теперь был в полном порядке. “Ну что ж, раз такое дело, пойду досыпать, если усну”. Никита побрел обратно по течению ручья, автоматически отсчитывая сто шагов. Отсчитав, огляделся, но лагеря не обнаружил. Прошел еще шагов пятьдесят, внимательно вглядываясь в туман – никаких признаков. “Что за чертовщина?! – Никита стал волноваться. – Ручей тот же, а где шатер с палаткой?” Если бы они снимались, то он непременно услышал бы, да и как можно за пять минут собраться, да и зачем, если встали основательно, до окончания поисков?

В плотном сизоватом тумане Никите показалось, что ручей как-то странно светится. Вода текла, мягко переливаясь флуоресцентным зеленоватым светом. “Ну вот, еще одна неожиданность”, – без особого энтузиазма подумал Никита и стал подниматься дальше. Ему казалось, что лагерь где-то чуть дальше, выше по течению. Он шел, поглядывая на странную воду, пока не вышел к небольшому озерку. “Откуда здесь озеро?!” Он смотрел на светящуюся воду в полном недоумении. Свет шел из глубины. Никита присел и опустил руку в воду. Мягкая прохлада окутала пальцы, ладонь, запястье. Но когда поднес руку к глазам – рука была... сухая! “Сухая вода!” Никита опять опустил в воду руку, уже по локоть. Результат тот же. “Что за фигня?!”

Светящаяся вода была прозрачной настолько, что дно было как на ладони. Хорошо просматривался каждый камешек, каждая песчинка в любом месте озера. Вот льдистой стрелкой мелькнула рыбешка, оставив после себя облачко мути, а вот другая, гораздо больших размеров, проплыла медленно, сонно и важно. Рыба была необычной. Огромные глаза навыкате были полузакрыты, а мохнатые плавники походили на крылья.

Никита зачем-то вошел в воду и побрел за рыбой. Он брел все глубже, пока не увидел каменные ступени, которые уходили в глубину, откуда и шел странный зеленоватый свет. Никита не чувствовал ни сырости, ни холода. Спускаясь по ступеням, он был уверен, что с ним ничего не случится. И действительно, когда он снова шагнул и голова ушла под воду, он сделал паузу, а затем попробовал вдохнуть – получилось. Под водой дышалось легко и свободно. То справа от него, то слева проплывали рыбы с... человеческими лицами. Они с удивлением разглядывали Никиту, поджимали губы и, резко вздрогнув телом, пропадали.

Когда Никита сошел с последней ступени, он увидел их обоих. Женя сидел, а справа от него стоял Игорь. Они оба светились этим странным зеленоватым светом. Приблизившись к ним, Никита замер и долго молчал. Молчали и ребята. Они точно спали. Головы у них были опущены, а глаза закрыты. Наконец Никита открыл рот, но Женя опередил его и, не поднимая головы, ответил на незаданный вопрос: “С нами все хорошо. Вот это передай, пожалуйста, матери”. Женя протянул руку Никите. Их руки соприкоснулись, и Никита ощутил ледяной холод, исходящий от Жени. Однако предмет был теплым. Никита зажал ладонь, не посмотрев, что в ней. “Все, Никита, тебе пора. Ты найдешь своего отца ровно через три года, и не здесь, а гораздо дальше на Севере”.

Никита смотрел на Женю и никак не мог справиться с ощущением, что тот полностью состоит из воды. “Если, – мелькнула мысль у Никиты, – я прикоснусь к его щеке, то по ней пойдут круги, как по воде. Тело затрепещет, заволнуется и... растает”.

Выйдя из озера, Никита не прошел и десятка шагов, как натолкнулся на шатер. Страшно усталый, он рухнул на свой спальник и тут же словно полетел в пропасть. Но стремительное падение прервали чьи-то руки, которые подхватили его и затрясли.

– Давай вставай, вставай, Никита, хватит дрыхнуть, – услышал он, – нечего было по ночам бродить.

Еще не открыв глаз, Никита почувствовал запах дыма, курева, тушенки и мокрой земли. Бряканье посуды, приглушенный говор сразу нескольких человек. Никита открыл глаза и тотчас зажмурил. В шатер через открытый дверной проем било утреннее солнце.

– Ну, так куда ты ходил под утро? – повторил вопрос Сосновский, который, сидя за раскладным столом, шелестел картами, перебирая их, ставя какие-то пометки.

– Я... к ребятам ходил, – неожиданно для себя сказал Никита и испугался. Замер и Сосновский. Он внимательно смотрел сверху на Никиту и ждал продолжения.

– У них все хорошо... Они сказали...

– Что-о?! Они живы? – громко крикнул Виталий Павлович. В шатер стали заглядывать ребята.

– Нет, они не живы, они уже давно не живы, – Никита еще ниже опустил голову.

– А кто же тебе сказал?! Где они?! – затряс его Сосновский.

– Да не кричите вы! И уберите руки! – Никита вскинул голову и так посмотрел на руководителя, что тот поперхнулся. – Вот, – он разжал кулак. На ладони, светясь и сверкая фантастической зеленью, лежал изумруд. – Женя просил матери передать.

– Все, мужики, все, схожу с ума! – запричитал Виталий Павлович, схватившись за голову обеими руками.

– Никита, ты не мог бы рассказать все по порядку, – к Гердову подсел один из спасателей, – не упуская мелочей.

– А как рассказывать, если я сам не верю в то, что со мной происходит?! – ответил Никита.

– Ну-ка дай я посмотрю на минерал, – попросил притихший Сосновский.

Он долго рассматривал изумруд, вооружившись маленькой лупой.

– Ничего не понимаю, – произнес он наконец, – откуда он? На Урале, насколько я знаю, всего два месторождения – Березовское и Полевское. А этот совсем из другого места. Да и потянет он каратов на... Целое состояние! Скажи мне честно, Никита, откуда он? Никто не заберет его у тебя, и ты передашь его Жениной матери, только скажи, где взял?!

Никита порывисто поднялся, взял из рук Сосновского изумруд, положил в карман и молча вышел из шатра.

Ожидание

Никиту словно подменили. Маргарита Александровна просыпалась от скрипа пола на чердаке – внук уже работал. И засыпала, когда он продолжал работать. Сверху приятно тянуло запахом масляных красок, разбавителя, лака. Настряпав Никите еды, она уходила из дома на целый день, оставляя внука творить.

Голова Никиты трещала от избытка идей, которые были одна безумнее другой. Наконец выстроив их, Никита принялся осуществлять свои замыслы. Он даже особенно не задумывался, что и как будет изображать. Руки делали почти все сами. Нередко Никита сам удивлялся тому, что выходило у него из-под кисти. Сочные по цвету, трепетные и чувственные образы, казалось, дышат с определенным ритмом и настроением. Иллюзия пространства необычайной глубины и чистоты передавалась Никитой естественно и правдиво. Картины были как живые существа. Они словно издавали невыносимый молчаливый крик или звенели так, что закладывало уши.

Осенью Никита явился к Аркадию Сергеевичу Фомичеву, или Репью, как он назвал его при первой встрече, и молча поставил перед ним два полотна, что привез с собой из Сысерти.

Минуты три Репей стоял не шелохнувшись. Потом медленно перевел взгляд на Никиту и вдруг с милицейским подозрением выпалил:

– Ты где их нашел?! И ведь какой овечкой прикинулся тогда, а?! Хорош, ой хорош гусь!

Он сорвался с места и забегал по мастерской.

– Погодите, погодите, Аркадий Сергеевич, это мои картины, я их написал, причем только что, – Никита обезоруживающе улыбался.

– Ты думаешь, я стар, выжил из ума и не помню работы Матвея?! Нет, милый человек, я прекрасно помню не только темы, но и технику его работ, каждый, можно сказать, мазок!

Вдруг неожиданный звонок в дверь прервал словесную тираду художника Фомичева, и он бросился к дверям.

В мастерскую вошел могучий мужчина лет шестидесяти, с крупной головой, породистым носом и высоким покатым лбом. По осанке, театральности в движениях, по удивительного тембра голосу это был настоящий оперный артист.

– Нет, ты представляешь, Виталий, и он еще говорит, что это его работы! Да я двадцать лет их хранил вот здесь! – Репей кинулся к полке и похлопал по ней ладонью, подняв облако пыли. – Двадцать лет они лежали вот здесь и год назад пропали. А это сынок, оказывается, его... вырос!..

– Аркадий, успокойся, – гость прошел в мастерскую, чуть качнул головой Никите, бархатисто проговорил: – Здравствуйте, молодой человек!

– Нет, ну ты представляешь, каков нахал?!

– Подожди, Аркаша, я пришел по поводу выставки, что ты заявишь, количество, размеры...

– Да погоди ты о выставке, во мне кровь кипит от возмущения, а ты про выставку. Вот полюбуйся, притаранил мне две работы и выдает за свои!

Гость подошел к картинам, скрестил руки на груди и, покачиваясь с пятки на носок, долго рассматривал Никитины работы. Потом повернулся к Аркадию Сергеевичу и тихо проговорил, словно отдал приказ:

– Извинись, Аркаша, перед молодым художником.

Затем подошел к Никите и протянул ему руку:

– Замечательные работы! Давно я ждал нечто подобное, смело и откровенно. У вас что-то еще написано? – Никита кивнул. – Ну, так давайте несите все. Я помогу вам выставиться. Как ваше имя?

– Никита Гердов, – совсем растерявшись, проговорил юноша, не сводя глаз с внезапного покровителя. Он стал догадываться, что это один из самых авторитетных художников Свердловска.

– Вот и отлично, Никита Гердов. Завтра же прямо на Куйбышева, девяносто семь в Дом художников ко мне, – он опять протянул руку, – Коротич Виталий, будем знакомы. А ты, Аркадий, не будь смешным, извинись, пока не поздно, перед Никитой Гердовым.

– А то что? – набычившись и оттопырив губу, проговорил тот обиженно.

– А то, что скоро он станет знаменитым и тебя не будет замечать, – и, бархатисто смеясь, гость важно вышел из мастерской.

Региональная выставка в Доме художника была плановой и поэтому не очень многолюдной. В основном была местная богема, завсегдатаи подобных мероприятий. Выцветшие, слегка увядшие дамы усиленно демонстрировали свою утраченную стать, то и дело поправляли или теребили украшения в ушах, на груди и на шеях. Они ходили, как правило, одни. Перед каждым произведением в изумлении вскидывали брови, замирали на несколько секунд, потом делали шаг назад, смотрели, слегка поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, потом торопливо делали шаг вперед и, чуть присев, щурясь, читали название работы и фамилию автора.

Мужчины ходили группами по два, три и более человек. Среди них обязательно был ведущий, который первым давал оценку работе, знакомил с авторами. Молодежь, как правило, быстро пробегала по выставке, иногда задерживаясь у неожиданных и необычных работ, и неслась дальше.

Никита волновался. Еще бы – первая выставка и сразу три полотна! Он прохаживался немного в стороне от своих работ, на случай, если кто-то им заинтересуется.

– О, Никита-живописец, привет! Слушай, старик, я что-то не совсем понял твои шедевры, если честно. Ты уж прости нас, журналистов. У нас что на уме, то и в... газете... – Перед Никитой вырос корреспондент местной газеты “На смену”, что летал с ними на поиски Жени с Игорем. “Кажется, его зовут Андреем”, – с трудом вспомнил он имя журналиста. Парень был симпатичным, но чрезмерно суетливым и разговорчивым. – Слушай, Гердов, а тема Севера, видно, тебя сильно задела, а?

Никита сдержанно поздоровался.

– Кстати, как здорово, что я тебя встретил! На неделе мне звонили из Ямало-Ненецкого округа. Им художник нужен, портретист. Какого-то то ли чиновника, то ли председателя колхоза рисовать. У тебя как со временем? Может, слетаем?

– Надо подумать.

– А что тут думать! Проезд, суточные, гостиница – за их счет, что тут думать! Ну и гонорар северного масштаба, – толкнул он в бок Никиту.

– Ну хорошо, уговорил. А когда ехать? – Никита слегка заволновался, увидев, что в его сторону направляется группа солидных людей во главе с Коротичем.

– В августе, Никита, в августе. Ты мне скажи, как тебя найти.

Но Никита уже ничего не слышал...

– Ну вот, уважаемые коллеги, перед вами Никита Гердов, в некотором роде сюрприз выставки, прошу любить и жаловать, – проговорил Коротич, подходя к Никите и здороваясь с ним за руку.

Однако, кроме Виталия Михайловича, с Никитой больше никто не поздоровался и даже смотрели на него равнодушно и вскользь.

А вот работы рассматривали долго и внимательно. Повисла напряженная тишина. Лица далеко не молодых экспертов долго оставались невозмутимыми. Коротич улыбался и подмигивал Никите, мол, все нормально, парень, мы-то с тобой знаем, что к чему, а эти пусть пыжатся, ломают комедию.

– Я что-то не пойму, что за стиль использует... э... молодой человек? – наконец проговорил один из них.

– На мой взгляд, чересчур много агрессии, – безапелляционно заявил другой.

– А по мне, здесь больше философии, чем живописи, – повернулся к Коротичу третий.

Вечером, когда Никита рубил топором свои работы во дворе бабушкиного дома, ему все время казалось, что из них вот-вот брызнет кровь. Ему даже слышались с каждым ударом тихие стоны и приглушенные вскрики.

Маргарита Александровна, стоя у окна и наблюдая за внуком, тихо плакала. В глубине души она понимала, как с каждым ударом топора ее внук становится взрослее, правильнее, становится настоящим. “В деда, в деда пошел Никитушка, – думала старушка. – Видно, пока не его время, не его час...”