Текст книги "Таежная богиня"

Автор книги: Николай Гарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

– У-уф! – он потряс головой. – Все, все, больше не буду! – проговорил он, точно обращался к вогулу.

– Она там, на склоне, оттаяла, – добавил Амелька.

Никита часто-часто закивал головой, боясь к ней прикоснуться.

– Может, это не твое? – видя недоумение на лице гостя, проговорил вогул.

– Мое, мое, – с болью выдавил из себя Никита. Он сел рядом с сумкой и медленно расстегнул молнию. Странно, но состояние содержимого было почти в идеальном состоянии, словно все вещи в нее только что положили. Никита стал рыться, доставая то одну вещь, то другую, вспоминая бабушку, дом, дорогу и Бабкина с Тонькой. Документы и деньги лежали нетронутыми.

– Это тебе, – Никита протянул Амельке бутылку “Столичной”, которая была надежно завернута в толстенный свитер, – вишь, не разбилась, мерзавка.

Вогул взял бутылку, и глаза его сверкнули...

– И это тебе, – Никита протянул плитку шоколада, купленную еще в свердловском аэропорту. – И вообще, все это тебе, кроме документов и карт, – добавил облегченно Никита, вспомнив, кто его спас и выходил. Он положил пачки денег на черный, засаленный и изрезанный стол.

– Это что? Деньги, что ли, нынче такие? Зачем они мне в тайге? Это в городе надо. В городе можно много купить на них. Здесь нет. Здесь не купишь.

– Ничего, пригодятся. Детям отдашь, внукам, – Никита оставил себе лишь на обратный проезд.

Часом позже они сидели за столом и неторопливо разливали “Столичную”, закусывая морожеными стружками медвежьего мяса.

Выпив, Никита еще отчетливее почувствовал тревогу. Что-что, а тревогу он научился чувствовать загодя. Но это была не столько тревога, сколько ощущение чего-то странного. Особого страха не было, скорее, наоборот. Защемит сердце, а потом сладко перевернется в груди и затихнет. А через несколько минут снова. И началось все это с сумки.

“Что же в ней такое? Или что с ней связано?” – прожевывая мясо, думал Никита.

– Ты вот скажи, – после того, как хмель вошел в голову, спросил Никита, – как мне отсюда выбраться?

– Зачем выбраться, живи пока. Совсем здоровым станешь, тогда и спрашивай.

Странно, но Никита и сам чувствовал, что скоро ему отсюда не выбраться. Не выбраться ни сегодня, ни завтра, ни через год, да и выберется ли он вообще отсюда?

И вдруг словно чем-то острым полоснуло Никиту: самолет... летчики, девушка и парень, что остались в кабине. Вдруг они, как и сумка, оттаяли! Надо найти их и похоронить. Сообщить куда надо!

– Нет там никого.

– Откуда ты знаешь?!

– Знаю, однако, – невозмутимо произнес Амелька и снова налил в кружки.

– Но они же были! – проговорил Никита и зажал уши.

– Я ходил, но... не дошел. А раз не дошел, значит, там никого нет. Эта гора самая священная у нас. На ней ничего не должно быть. Через эту гору даже птицы не летают. Я сколько раз замечал. На ней никогда не бывает следов. Нынче я сам убедился в этом.

– А что за ней? Ну, за этой горой?

– Не знаю, не бывал. А зачем мне туда? Зверь и здесь есть, только бей успевай.

– А мне туда надо! – Никита проговорил и почувствовал, как спало внутри напряжение, точно он признался в каком-то своем самом страшном грехе, облегчил душу.

– Тебе туда не попасть, однако.

– То есть как не попасть?

– Сколько туда людей ходило, никто не возвращался.

– А их искали?

– Кто искал, тоже не приходил обратно. Никто не возвращается.

– Чушь какая-то! – Никита вскочил и, достав из сумки карты, стал разворачивать. – Скажи-ка мне, Амелька, что за деревни здесь находятся, ну рядом с нами и с этой твоей горой загадочной?

– А какие здесь деревни? – задумался старый вогул. – Ну ближе всех Карыс, небольшое село, дней пять ходьбы будет село Пунк-патта, совсем мало изб.

– Нет здесь таких, – Никита вглядывался то в старинную карту отца, то в современную, где не только поселки, но даже и заброшенные избушки были указаны. – Погоди, погоди, а реки, какие здесь реки бегут, или озера? – волнуясь, спросил Никита.

– А какие здесь реки, озера, – снова начал в раздумье вогул. И опять огорошил Никиту, назвав несколько рек, которых не было на карте.

– Что за ерунда?! Мистика какая-то! Может, я не там смотрю? – Никита уже волновался. Он срастил две половинки старинной карты. – Слушай, Амелька, а ты слышал такое название – Хурумпауль?

– Почему нет? Слышал, там моя дочь живет.

– Ну?! Где это? – Никита почувствовал облегчение.

– Далеко, однако, будет, очень далеко отсюда, на север три недели идти надо.

– Ну, хорошо, а речку Волья и Талтма? – Никита напрягся.

– Слышать слышал, но не был, – невозмутимо ответил Амелька.

– Так где же мы находимся, черт побери?! – Никита терял самообладание. – Что же это за места такие дикие?

– Почему дикие? – и Амелька снова назвал ряд поселков, которых не было на карте.

Никита еще с полчаса допрашивал старого вогула, пока наконец не понял, что в картах отсутствует некий участок. Было такое впечатление, что в этом самом месте, где они сейчас находятся, кто-то раздвинул Урал, заполнив образовавшуюся нишу тайгой, реками и озерами. Раздвинул, а нанести на карту забыл или не захотел. Никита никак не мог прийти в себя. Он снова и снова расспрашивал Амельку, но того словно заклинило.

Если старый вогул сильно захмелел и начал что-то не то нудно напевать, не то протяжно рассказывать, не видя Никиты, то Гердов был трезв как стеклышко. Он чувствовал себя на затерянном острове, о существовании которого не знает никто. Все больше и больше им овладевало странное и восторженное чувство, похожее на чувство первооткрывателя, точно он стоит у истоков величайшего открытия, будь то земля или планета.

– Слышь, Амелька, – Никита тронул за плечо вогула, – а как туда, за эту гору, попасть? – он будто забыл, что недавно спрашивал старика об этом и получил отрицательный ответ. Но алкоголь расслабил Амельку, развязал ему язык, притупил страхи и строгости, открыл запреты. Он встрепенулся, уставился на своего гостя мутными глазами и, растянув рот в блаженной улыбке, ответил:

– Войкан-аги знает туда дорогу.

– Войкан-аги? – удивленно приподнял брови Никита.

Амелька вскинул брови и медленно пояснил: – Белая девка! Она вся белая. У нее сахи из белых шкур, и олени в упряжке белые. И руки белые. А вот лица никто не видел. Она платок напустит и с маху к Степке Паланзееву за мешками.

– За какими мешками?

– Как за какими? Ну, там с мукой да с мануфактурой.

– А как мне ее найти?! – Никита едва сидел на лавке.

– По последнему снегу и приедет, однако.

– Куда?! – Никита чуть не кричал.

– В Карыс, – Амелька опять посмотрел на гостя, как на сумасшедшего, который не знает даже поселка Карыс.

С самого утра под угрюмые взгляды Амельки Никита начал собираться. Лишнюю пару лыж вогула он дооборудовал надежными креплениями по своей ноге. Из кусков ровдуги сшил бахилы, которые тут же натянул на ботинки, пришил лишнюю лямку к сумке так, чтобы не мешала при ходьбе. Уложил карты и документы.

Амелька был расстроен. Он не находил себе места, корил себя почем зря, что давеча пьяным проболтался про Войкан-аги, которая приезжает из-за гор от самих духов. Это была тайна поселка. Никто и никогда ею не интересовался, вернее, в ее сторону боялись даже смотреть, торопливо отворачивались, когда она, точно ветер, неслась на высокой нарте, запряженной в четыре великолепных белоснежных хора – оленей-быков.

И еще Амельке было жаль отпускать этого славного паренька, с которым было гораздо веселее и совсем не обременительно. Еды хватало, спать было на чем, дров... так весна на подходе. Конечно, он мечтал еще и поохотиться с ним. Одного-двух семилапых завалить, жир да желчь на исходе.

Войкан-аги

Никита шагал по заваленной снегом, промороженной до основания речушке. Амелька подробно описал путь до поселка. Все было неплохо, кроме одежды. Вогул настоял, чтобы он надел совик – шубу из оленей шкуры мехом наружу, которую носят поверх малицы в сильные морозы. Другой зимней одежды, что подошла бы Никите по размеру, у Амельки не нашлось.

Если не считать совика, который стеснял движения и был тяжеловат, то все было неплохо. А между тем дорога-русло была удивительной. Никита словно попал в сказку. С обеих сторон с явным недоумением на него смотрели огромные кедры. Они тихо перешептывались между собой, красноречиво жестикулировали ветвями, снисходительно и с упреком покачивали головами. Русло речушки то сужалось, скалясь своими каменистыми берегами, то вдруг расширялось, и тайга немного отступала.

Лес был сплошь хвойным, густым, темным и от этого немного жутковатым. Таких больших деревьев Никита еще не видел, хотя побывал во многих местах Урала. Здесь была какая-то особенная атмосфера. Ему все время казалось, что за ним одновременно следят, по меньшей мере, с десяток пар глаз. Все русло было исполосовано следами. Снег давно не выпадал, поэтому наряду со свежими следами зверей и птиц сохранились давнишние. Никита слабо во всем этом разбирался, он просто шел и ахал

Становилось теплее, и Никита стал слегка поругивать Амельку, что тот навязал ему эту шубу. На одном из открытых участков под Никитой неожиданно с уханьем просел снег. Звук было слабым, жалобным, точно снег прощался с зимой и морозами. Эти жалобные выдохи с прогревом воздуха участились. Снег становился липким, однако лыжи, подбитые камусом – лосинными шкурками, снятыми с голени животного, продолжали скользить удивительно легко. А вот шуба стала мешать. Никита слегка вспотел и стал чаще останавливаться. К вечеру стало подмораживать. Никита выбрал место для ночлега, утрамбовал снег, навалил лапника и, соорудив нодью, закутался в совик. Вот теперь, лежа в тепле, он уже добрыми словами вспоминал Амельку.

На третий день Никита вышел к поселку Карыс, что означало “высокий”. Речушка, по которой он шел, к тому времени стала значительно шире, а перед самым поселком впадала в еще более широкую реку. Судя по хребтинам перевернутых лодок на берегу, эта река была судоходной. На берегу Никита насчитал с десяток черных изб, разбросанных в беспорядке до самого леса. И лишь одна большая и широченная изба стояла на другом берегу.

Первыми Никиту встретили поселковые собаки, которые со всех сторон кинулись на нежданного гостя, полаивая не зло, а как бы для приличия. Потом высыпала ребятня и с изумлением уставилась на обросшего рыжей бородой человека в совике и бахилах. Кроме собак и детишек, которые боязливо жались к своим домам, никто не вышел, хотя почти у каждой избы стояли оленьи упряжки.

Никита прошел во второй от реки дом, где жил сводный брат Амельки Тимофей. Никиту поразили избы лесных вогулов. Их фундаментами служили пни деревьев, а длина бревен была разной, отчего углы домов казались “лохматыми”. Торцы бревен были не отпиленные, а отрубленные топором.

Тимофей встретил Никиту хоть и сдержано, но довольно приветливо. Жил он один. На вид ему было, как и Амельке, под шестьдесят, и они здорово походили друг на друга – оба низкорослые, узкоплечие и удивительно энергичные для своих лет. Услышав, что Никита пришел от Амельки и принес от него шкурки для Паланзеева в расчет за продукты, боеприпасы и рыболовецкие снасти, которыми тот снабжал все окрестные села, Тимофей быстро накрыл стол. После того как Никита плотно поел, хозяин расположился напротив и приготовился слушать гостя.

Когда Никита дошел до главной цели визита, Тимофей приуныл.

– Скоро, однако, Войкан-аги появится. Завтра снег совсем будет серым, – таков был ответ Тимохи. Да еще показал избу Степана Паланзеева, ту, что стояла на другом берегу реки. Больше Никита, сколько ни допытывался, ничего не узнал. Но и этого было вполне достаточно, чтобы подождать “белую девку” и поговорить с ней о посещении священной горы и поиске останков людей после авиакатастрофы.

...Войкан-аги появилась внезапно. Белая упряжка, точно снежный вихрь, пронеслась вдоль поселочка, перелетела через застывшую реку и замерла у паланзеевской избы.

Никита надел лыжи и, схватив в охапку сумку, со всех ног пустился к реке. Но как он ни спешил – не успел. Поднимаясь на противоположный берег, Никита растерялся, увидев, как из избы Степана Паланзеева вышла, судя по легким шагам и плавным движениям, девушка, которая, быстро отвязав первого оленя, взяла в руки хорей – длинный тонкий шест, с девичьим изяществом присела на нарту и таким же снежным вихрем рванула в обратный путь. Никита успел лишь рассмотреть ее безупречно белую шубу-сахи да алый платок, повязанный по-вогульски. И все. Он не успел перевести дыхание, как белые олени вынесли девушку на другой берег, и под лай собак она тут же скрылась в лесу. “Вот те на!” – только и смог выговорить вслух Никита и в отчаянии сел прямо на подтаявший снег. Когда штаны промокли, он поднялся и медленно пошел к паланзеевской избе.

Его встретили неприветливо. На крыльцо вышел угрюмый, темный лицом вогул лет пятидесяти.

– Че тебе, парень?

– Я принес шкурки... от Амельки, – проговорил Никита и полез в сумку. Достав легонький, но пухлый мешок, протянул его Степану.

Тот прямо на крыльце развязал его и перевернул. На грязный и затоптанный дощатый настил живыми зверьками скользнули собольки и куницы, беленькой молнией сверкнул горностай, серенькими клубками вывалились белки.

Степан присел, взял одну из шкурок, вывернул, точно чулок, и стал внимательно разглядывать мездру. Затем проверил вторую шкурку, третью, пока не просмотрел все. Двух белок и соболька он забраковал и вернул Никите.

– Ладно, скажи Амельке, что он погасил долг, – после чего повернулся и, не прощаясь, скрылся за дверью.

Никита только руками развел.

Через полчаса он уже шел по следу девичьей упряжки. След был широким и неглубоким, что говорило об устойчивости и легкости нарты, а стало быть, быстроте. Никита шел ровно, не спеша, но и не расслабляясь.

Если раньше дорога к поселку шла все время под уклон, то теперь, наоборот, – на подъем. К вечеру Никита так выдохся, что сил едва хватило приготовиться к ночлегу. Торопясь за белой нартой, он совсем забыл прихватить что-нибудь из еды и теперь засыпал голодным. Перед тем как уснуть, а может уже во сне, по другую сторону костра он вдруг увидел силуэт девушки в белой сахи. Странным было то, что он не успел разглядеть лица девушки, но в том, что она улыбалась, Никита мог поклясться.

Утром в первую очередь он обошел свою временную стоянку в надежде найти следы ночной гостьи, однако никаких следов не было. Значит, приснилась, решил Никита и пустился дальше по нарточному следу.

К горам след вывел неожиданно. Сначала он сделал крутой поворот, нырнул в густой низкорослый кедрач и резко выскочил на открытый участок пологого склона. Поверхность склона была ровная, плавная, без единой зацепки для глаза, но на горизонте завершалась причудливым нагромождением огромных камней.

След исчез. На плотном, как асфальт, фирне не осталось ни малейших признаков ни от оленьих копыт, ни от полозьев. Никита растерялся. Но через минуту-другую принял решение идти вверх по склону, ориентируясь по последнему отрезку следа нарты.

С каждым шагом перед Никитой распахивался необыкновенный простор. Было ощущение иного, незнакомого ему масштаба. Здесь не было высоченных скалистых гор, как на Северном или Полярном Урале. Были гладкие на вид, покатые увалы с нагромождением огромных камней на вершинах. К одной из таких вершин и поднимался Никита. Не дойдя до скальных развалин примерно с километр, Никита остановился. Он смотрел на огромные, метров по десять в высоту, каменья и не верил своим глазам.

Перед ним был настоящий каменный город! Были дома и улицы, площади и перекрестки, были переулки и дворцы. Не выдержав напряжения, Никита бросил на снег сумку и уселся на нее. Он с восторгом и страхом рассматривал этот мертвый “город” и поражался, насколько искусно создала его природа. Часом позже он разгуливал по “улицам” и “переулкам”. Эта экскурсия была и увлекательной, и жутковатой. Никак не отпускала мысль, будто однажды некий злой волшебник взял да и превратил настоящий город с людьми и домами в камни. Незаметно наступил вечер, и тени от “домов” стали густыми и тяжелыми. Было страшно и притягательно, как это бывает на кладбищах.

Тучи набежали на вершину и превратились в туман, который по-хозяйски пополз по “городу”, заполняя собой улицы и площади. С туманом пришло тепло. Оно, как дыхание гигантского живого существа, накатывало волнами. Стало душно и темно. Никита стоял на месте, поскольку не знал, куда идти. Было ощущение, что его заманили в лабиринт. Оставалось найти укромное местечко для ночлега. Забившись в одну из скальных щелей, он нырнул в совик и попытался уснуть. Прошло три дня, как он ничего не ел, кроме нескольких горстей прошлогодней брусники, что он собрал на проталинах. Все эти дни у него кружилась голова, и слегка подташнивало. Каждый раз, укладываясь спать, он думал о еде. И еще о том, что, наверное, завтра, как рассеется туман, он пойдет обратно. Все, с него хватит! Набредет на первый попавшийся ручей и пойдет по нему вниз, все равно выйдет на людей. Однако голод неожиданно отступил, и Никита задремал. И вновь, как и в прошлую ночь, он то ли во сне, то ли наяву увидел девушку в белой сахи. Ее силуэт хорошо был виден через узкую щель в скале. Она стояла неподвижно, шагах в пятидесяти, и явно улыбалась, хотя лица так и не было видно.

А ночью он неожиданно проснулся оттого, что кто-то звал его по имени. Так уже было под Отортеном. Это был женский голос, очень тихий, мягкий и до боли знакомый. И этот голос звучал на фоне каких-то необычных звуков. Никита прислушался. Там снаружи происходило что-то невероятное. В черную щель мощными порывами задувал теплый влажный ветер. Сквозь его шум Никита очень явственно услышал стон – тихий, протяжный, обреченный. Никита поднялся и выглянул из скальной щели. Резкий порыв ветра хлестнул его по лицу плотным горячим порывом. На щеках и лбу он почувствовал влагу. Было так темно, что не угадывались даже ближайшие камни.

Справа Никита вновь услышал протяжный стон. Но в нем больше не чувствовалось горя и обреченности, он медленно перерастал из робкого в угрожающий рык. Этот рык был продолжительным и походил на рокот какого-то гигантского двигателя. Но и этот звук стал меняться. Вскоре и справа, и слева от Никиты черное пространство бешено хохотало. Казалось, что хохочет сама Буря. Никите стало не по себе, хотя он догадался, что это всего лишь шалости ветра, который то и дело менял направление и, попадая в трещины и щели, производил эти странные звуки. Вдруг за спиной что-то рухнуло. Раздались глухие удары обвалившихся камней. Никита вжался в скалу, но все стихло, и до него снова стали доноситься снаружи то детский плач, то хохот, то рычание...

С рассветом, до которого он так больше и не заснул, все стало ясно. Нагроможденные над трещиной камни, которые Никита принял за крышу, с оттепелью внезапно рухнули, и рухнули именно на то место, где спал Никита. Оленью шубу так и не удалось вытащить, и чтобы достать сумку, Никите пришлось повозиться. Когда же он вылез из каменной щели, то вновь поразился – снега как не бывало, он остался лишь в низинах и разломах. Теплый ветер и дождь играючи слизали его со склонов за ночь. И вновь Никита вспомнил, что подобное уже было на подходе к Отортену.

Небо было голубым и нежным. Голодный, злой и невыспавшийся Никита решительно направился обратно, но, пройдя шагов двадцать, неожиданно натолкнулся на свежий след. Это был тот самый широкий след от полозьев девичьей нарты. Странным было то, что нарта проехала уже по траве, а не по вчерашнему снегу. Где же она была ночью? Пережидала поблизости, стало быть, уже утром? Но ведь она могла еще вчера умчаться ох как далеко! Он озадаченно смотрел на прошлогоднюю траву, примятую нартой, на глянец на глиняных участках, на отпечатки оленьих копыт, олений “горох”...

Никита задумался. С одной стороны, еще пару дней – и он протянет ноги, а с другой – раз уж столько прошел... Не может же это продолжаться до бесконечности. Тем более что девица тоже где-то пережидала непогоду или была в гостях у какого-нибудь охотника вроде Амельки. Ну ладно, вернется он в поселок... Если еще вернется! Сейчас реки и ручьи как бешеные... Если он не найдет людей, придется топать до самой реки Сосьвы. А до нее и с обильной едой не дойдешь. Построить плот? Так, опять же, ни топора, ни пилы.

И снова след закружил Никиту. Солнце было у него то слева, то сзади, то справа. Он потерял ориентацию. След крутил его, пока не вывел на обширное плато, которое завершалось скальной грядой с почти отвесными стенами. След от нарты вел прямо к этой гряде, словно в ней были ворота. Никита прошел к самым скалам, но ни ворот, ни прохода не обнаружил. След терялся у самой гряды. Чертыхаясь, проклиная все на свете и совершенно обессиленный, Никита повалился на сырую землю. Перелезть скалу? Ну, во-первых, уже не было никаких сил, а во-вторых, упряжка перелетела, что ли, через эти чертовы скалы?! Чтобы сориентироваться по времени, Никита повернул голову в сторону солнца да так и замер в изумлении. Южная сторона гряды метров через двести выступала из общей стены и по виду напоминала голову гигантской рыбы с разинутой пастью. Будто неведомая сила выбросила на плато чудовищную рыбину, которая, задыхаясь, разинула пасть да так и окаменела.

Никита оглянулся. Лес был далеко внизу и уходил к горизонту волнами. На небе не было ни облачка. Океан леса, бесконечное небо и “рыбина” на пустынном каменистом плато являли собой фантастическое сочетание. Никита представил, как можно было бы это изобразить на холсте в стиле “фэнтези”. Если ввести светло-серый с фиолетовым и оранжевый с голубым... Добавить “рыбине” огромные красные глаза, и картина закончена. “А вдруг там проход на другую сторону и девушка?!..” – подумал Никита и легко поднялся.

Однако, войдя в “рыбью пасть” – обширную скальную нишу, он выругался. В нише не было ни прохода или щели, ни пещеры. В отчаянии Никита схватил камень и бросил в глубину ниши. Камень не долетел. Он ударился о землю, выбив целый веер мелких камней, некоторые достигли стены ниши. Никиту удивил звук удара. “Или мне послышалось?”.

Он медленно подошел к внутренней стене грота и стал ее ощупывать, ничего подозрительного не заметил. Тогда он снова вернулся на то самое место, откуда бросил камень, и вновь запустил булыжник. И опять один из мелких камней вызвал какой-то деревянный звук. Никита еще и еще раз запускал камни, но уже с ближнего расстояния, пока не определил, откуда идет этот звук.

Он нащупал искусно замаскированный небольшой, примерно в квадратный метр, щит из тесаных досок. Толкнул. Тот не поддался. Толкнул сильнее. Опять никаких результатов. Никита поискал глазами камень, которым можно было разбить дерево, но увы, самый крупный был не более средней картофелины. Тогда он развернулся и стал долбить доски ногой, пока силы его не покинули. Затем лег на спину и стал толкать щит ногами, а руками упираться в скальные выступы. Доски немного ослабли. Собравшись с последними силами, разбежался и, сгруппировавшись, ударился в щит...

Ему показалось, что никакого щита вовсе и не было, а была легкая завеса из тончайшего материала. Секунды три Никита летел. Его внутренности будто бы оторвались, перемешались и застряли в горле... Он падал в какую-то пропасть, бездну! Однако приземление оказалось не столь трагичным, как можно было ожидать. Никита со всего маху врезался в рыхлый, сильно подтаявший снег и ударился по касательной, как прыгун с трамплина. Тем не менее удар был достаточно силен, чтобы Никита потерял сознание. Он уже не чувствовал, как его тело, переворачиваясь, стремительно неслось вниз, окруженное фонтаном снежных брызг. Лишь перед невысокими, торчащими из-под снега скальными выступами, похожими на рыбьи плавники, на языке альпинистов – “жандармы”, тело Никиты остановилось и замерло в вывернутой, переломанной позе.