Текст книги "Таежная богиня"

Автор книги: Николай Гарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

– Главное чудо впереди, – тихо добавила девушка.

Солнце накрыло ребят, когда они были уже на полпути к дому.

Никита собирался недолго. Оделся в то, что когда-то носил отец. Что ждало его под землей, он представлял очень смутно. Нюра не отходила от него ни на шаг.

С яра казалось, что сопки рядом, а на самом деле только до речки, которая плавной петлей огибала возвышенности, пришлось отмахать порядочно.

– Ну все, дальше один, – с явным сожалением проговорила Нюра, подойдя к самой воде. – Холодная! – присев, она попробовала ее рукой. Никита всматривался в подножие сопок.

Река, которая с высоты яра выглядела безобидной серебряной ленточкой, оказалась довольно широкой, хотя и мелководной. Талая вода давно спала, и теперь она бежала в своем обычном русле.

– Я не знаю, что там тебя ждет, – проследив за взглядом Никиты, проговорила девушка, заправляя прядь волос под платок. – Папа никогда не говорил о своей работе. Он каждый раз рвался туда, чуть ли не убегал, а через семь дней мама почти на себе приносила его обратно. Она вот здесь его и встречала. Будь осторожен!

Нижний мир

Холодная вода остудила Никиту, освежила мысли, заставила смотреть под ноги и по сторонам. Выйдя на другой берег и надев обувь, Никита не сразу почувствовал, что ступил на совершенно иную территорию. Только несколько погодя он вдруг обратил внимание, что чего-то явно не хватает. Оглянулся. Стоявшая на другом берегу Нюра лениво отмахивалась от комаров. Никита прислушался, повертел головой. Кажется, здесь не было комаров. Почему? Он снова прислушался. Нет, все же какой-то звон есть. “Воздух, – вдруг догадался Никита, – это звенит сам воздух! Однако!”

Но не только это поразило Никиту. Прямо от воды шла дорожка примерно в метр шириной, выложенная крупной речной галькой. Идти по такому покрытию оказалось трудно, но для слепого человека это было хорошим ориентиром. “Неужели отец сам это сделал? Это же гигантский труд!”

Никита больше не оглядывался, он знал, что за ним наблюдает Нюра. За эти несколько дней он неожиданно для себя принял ее сердцем, принял как младшую, очень умную сестренку. У них было много общего. Они оба рвались к неизвестному, к познанию будущего, жаждали больших масштабов. Им было тесно в обозримых границах. Они были детьми своего отца. Никите нравилась целеустремленность Нюры, ее порывистость и гибкость, доброта и честность, принципиальность и отчаянность. Он уже знал, что она не сойдет с места, пока он не вернется.

Дорожка плавно огибала болотины, скальные выступы, сухие коряги, редкие низкорослые деревья.

Сопки росли прямо на глазах. Обойдя каменные глыбы величиной с двухэтажный дом, Никита вышел к серединной, как он считал, части сопок. Здесь, на расстоянии в две сотни шагов, они оказались гораздо выше, чем виделись издали, и совсем не гладкими. Подножия наиболее крупных из них были будто надкусаны, как булки. Места откусов серели почти отвесными скалами. Эти скалы располагались неправильным полукругом. В одной из них чернела огромная трещина, похожая на символ молнии. Галечная дорожка, пролегая через просторную площадку с молодой травой, заканчивалась трехъярусными уступами, похожими на ступени.

Никита, с опаской поглядывая по сторонам, приблизился к скалам. Трехъярусные ступени-уступы на самом деле оказались овальным подиумом, прижатым к скале, в которой хищной кривой пастью зияла трещина.

Диаметр подиума был немалый – шагов тридцать. Посредине выжженным пятном чернело костровище. Поверхность подиума, также выложенная из галечника, плавно перетекала внутрь трещины, в ее сумрачное нутро. Никита поежился. Дорожка как-то уж слишком услужливо заманивала его в глубь скалы.

Взойдя на подиум, Никита вновь удивился. Вокруг огромного проема на скальных уступах, в малейших углублениях, в щелях, везде, где только можно было что-нибудь положить или засунуть, пестрели тряпочки, свертки, узелки с пожертвованиями. От этого проем казался еще страшнее. Даже выбеленные временем рогатые оленьи черепа, в огромном количестве разложенные на крупных уступах скалы и ступенях подиума, не так пугали, как кусочки давно выцветших тряпок, торчащие повсюду. Что-то первобытное, дикое и непонятное было во всем этом.

Вокруг царила абсолютная тишина. Ни пения птиц, ни комариного писка, ни колебания воздуха. Даже тот звон, что был слышен у реки, куда-то пропал.

Никита замер в нерешительности. Дорожка вела внутрь скалы. В последний раз оглядев окрестности, Никита решительно шагнул в полумрак разлома.

Нюра ждала Никиту точно на том месте, где они расстались накануне. В ее улыбке были напряженность и тревога. Издали в летней долгополой сахи и платке она напоминала мать или жену фронтовика в вечном ожидании.

Когда Никита перешел речку, девушка кинулась к нему, обняла за шею и уткнулась лицом в грудь.

– Ну, что ты, – Никита растерялся, хотя ему был приятен порыв сестры. – Будто меня год не было, – добавил он, чтобы заполнить паузу.

– Три дня тоже немало, – оторвавшись от Никиты, проговорила девушка и, совсем как бабушка Маргарита Александровна, с мудрым прищуром посмотрела на него.

– Шутишь?! – Никита не верил, что прошло три дня.

– Смотри, как трава за эти дни поднялась. Вчера дождик прошел. Вон в низинке все еще вода стоит. И ты... – девушка не договорила.

– Что я?

– Сильно изменился. Осунулся, лицом почернел, и волосы... – она опять запнулась, – почти все белые. Да и борода... Пойдем, Павел, я тебя кормить буду.

Никита вздрогнул и внимательно посмотрел на сестру:

– Ты сказала – Павел?

– Разве ты не получил новое имя?! – совершенно искренне удивилась девушка и уставилась на брата непонимающим взглядом.

Никиту снова тряхнуло, да так, что пришлось присесть на влажную землю и закрыть глаза. Едва он это сделал, как память ворвалась в него черным подземельем...

...Шаг, еще шаг вслепую, и он снова полетел куда-то в бесконечную темноту. Падение было недолгим. И когда ужас падения пронзил его насквозь, он вдруг услышал впервые, как кто-то тихо и мягко произнес над самым ухом: “Павел!” Вода обожгла его, поглотила на несколько секунд, вобрала в себя, а потом вытолкнула на поверхность.

Отфыркиваясь, он забарахтался, удерживаясь на плаву. С первым же взмахом Никита натолкнулся на отвесную каменную стену. Попытался зацепиться, но поверхность была гладкой. Вскоре он почувствовал несильное течение. Подчиняясь ему, Никита поплыл, то справа, то слева натыкаясь на гладкие стены. Через какое-то время течение усилилось, но русло обмелело. Никита плыл, время от времени касаясь дна то коленями, то руками. Однако когда он попытался встать на ноги, то больно ударился головой о свод этого странного тоннеля. Пришлось плыть дальше. С каждым гребком русло мелело, а скорость потока возрастала. В полной темноте Никита представлял русло в виде каменной трубы со скользкими стенами, у которой угол наклона все время увеличивался. Никита, не переставая, делал попытки нащупать хоть какой-нибудь выступ в проносящихся мимо каменных стенах, но все было тщетно.

А скорость потока между тем росла. Никита начал паниковать. Он несся в абсолютной темноте неведомо куда. Вдруг впереди послышался шум. Он быстро нарастал, постепенно превращаясь в грохот настоящего водопада. Никита заметался. Он хватался за стены, сдирая кожу, срывая ногти, но никак не мог затормозить свое скольжение. Перед его глазами вставала одна картина страшнее другой. “Вот и все!” – билось в его висках. Оставалось надеяться на чудо. Неожиданно после плавного поворота, куда внесло Никиту со всего маху, он увидел тусклый свет. Грохот нарастал. Становилось светлее. Были отчетливо видны гладкие стены русла, потолок, бурлящее тело воды, слышался запах травы, солнца...

Еще один изгиб, и в глаза Никиты ударил дневной свет где-то далеко внизу. Водопад уже ревел. Никита не видел, но ясно представлял, как потоки воды со всего маху разбиваются в пыль, падая на острые скальные выступы.

Перед самым выходом на свет тоннель сужался настолько, что Никита понял: ему непросто будет проскочить. И тут он сообразил, распрямился, упершись конечностями в шершавые, едва приметные уступчики в стенах, и его скольжение сначала замедлилось, а потом и вовсе остановилось.

Пока Никита лихорадочно соображал, что делать дальше, вода все напирала и наконец, словно пробку, вытолкнула его наружу. И снова, в который раз, Никита совершал незапланированный полет в неизвестность. Он летел, зажмурившись, ожидая смертельного удара о камни, прощаясь с белым светом. Падая, он снова услышал, как кто-то произнес по слогам: “Па-вел”.

Никита вылез из воды. Снял с себя одежду, выжал и разложил на нагретых солнцем камнях. Сам же сел на корточки, обхватил колени руками и, продолжая все еще жмуриться, заплакал.

Он плакал от обиды и счастья. От дикого везения и отчаяния. Оттого что нашел и тут же потерял отца. Что больше нет бабушки, которая, по сути, была еще и матерью, что в тридцать с лишним совсем один. Тело Никиты содрогалось, он тер глаза кулаками, как в детстве, и чувствовал себя маленьким и никому не нужным. Между тем все настойчивее приходили мысли странные, неожиданные и необычные. Теперь он другой! Стал другим! Совсем другим! Новым! Он недавно умер, а потом, вот только что, – родился! Умер и родился в этой горе, на закате и в утренние часы похожей на лежащую женщину!

Никита продолжал плакать от бессилия и малодушия, от стыда за неверие и сомнения. Трудно было поверить, что его отец, слепой, в одиночку за двадцать лет... Никита выплакивал свою последнюю слабость, остатки своего мальчишества, выплакивал из себя прошлое, самого себя.

– Папа получил новое имя, Петр, когда пришел в себя, – неожиданно прозвучало над Никитой. Он открыл глаза. Взгляд Нюры был обращен вдаль, точно она что-то высматривала на другом конце долины. – А меня будут называть Анной. Хотя, как ты понимаешь, Нюра – это та же Анна, тем не менее Анной, как решил папа, меня звать пока рано.

– Зачем менять имена?

– Имя – это судьба, – тихо проговорила девушка и осторожно присела рядом. – Твое прошлое, а стало быть и прошлое имя, будет связывать тебе руки, мешать творить. Ты будешь в плену у прошлого, повторяться и, возможно, не сделаешь того, что должен сделать. Изменится имя, изменится и судьба.

– С чистого листа? – Никита повернулся в сторону сопок.

– Послушай, – Нюра повернулась к Никите, – тебя никто не держит. Ты свободен. Можешь хоть сегодня идти к перевалу. Но там, на той стороне, – она махнула рукой по направлению скал, – ты не узнаешь себя. Не узнаешь, потому что... потому что ты уже другой.Никита и не возражал. Еще под землей, он почувствовал: в нем что-то изменилось. А когда перешел реку и встретился с сестрой, у него возникло ощущение новизны во всем. Это было и радостно, и страшновато, точно он вновь попал на землю, которую покидал на несколько десятилетий.

Тем не менее Никита хотел до конца разобраться в самом механизме смены имени. То ли остаток самолюбия, то ли трезвое и взвешенное чувство заставляли его это сделать. Нет ли с его стороны предательства по отношению к прошлому, прежнему имени. Тридцать с лишним лет он был Никитой и вдруг стал Павлом. Разве не предательство?

И тут Никита вспомнил лекции по искусствоведению. Кажется, в Японии художник, достигший всеобщего признания, сам менял имя, чтобы никому не известным вновь добиться признания, а не почивать на лаврах, губя талант. И для того чтобы стать по-настоящему великим и достичь истинной славы, надо было этот путь пройти трижды. За всю историю Страны восходящего солнца это удавалось очень немногим. Зато их имена в истории навечно.

– Ну и, кроме седины и усталости... в чем же все-таки я другой? – примирительно спросил Никита.

– А вот сейчас я тебя накормлю, и ты... – Нюра повела взглядом вокруг себя, – вот здесь у кедра, когда будешь отдыхать после еды, тогда и почувствуешь.

– Теперь поверил, что три дня пробыл в сопках?! – весело приговаривала Нюра, то и дело подкладывая Никите-Павлу дымящиеся куски мяса. Длинная деревянная тарелка стояла у него на коленях.

– Уу-ооо-мм-ааа! – отвечал тот, вгрызаясь в очередной кусок вареной оленины. Ему казалось, что такой вкуснятины он не ел никогда. Свежее, ароматное, нежное мясо будто само запрыгивало в рот.

Склонив голову набок, Нюра смотрела на брата, как смотрят все любящие женщины на своих мужчин за столом. “Как мужчина ест, так и работает...” – говорила бабушка. А Никита рвал зубами очередной кусок и, не прожевывая, пропихивал в себя, чувствуя, как насыщается его утроба.

Наконец он остановился. Поблагодарил Нюру, вытер о прошлогоднюю траву руки и, тяжело поднявшись, пошел к кедру. Рухнув подле него, он утонул в его змееподобных корнях. Широко зевнув и, не обращая внимания на комариный писк, моментально провалился в сон. Было по-летнему тепло и почти безветренно. Солнце щедро грело землю. Трава шла в рост, она торопилась, зная неожиданности местного климата и быстротечность лета.

В глазах Нюры сменялись печаль, радость, досада. Она умиротворенно смотрела на брата, который по-родственному обнимал во сне могучий корень, прижавшись к нему, как к живому.

Первый урок

Много лет назад, в одну дождливую осень, старая кедровка, отчаянно молотя крыльями, с большим трудом тащила в своем зобу добрую горсть отборных кедровых орехов. Ее многолетний опыт подсказывал, что впереди долгая и голодная зима, что, когда наступит лютая стужа, каждый орешек может решить ее судьбу. Нужно было как можно быстрее спрятать добытое в надежном месте и снова вернуться в кедровник. Однако, залетев в долину, старая птица почувствовала, что второй перевал ей не одолеть, и стала стремительно снижаться.

Она безошибочно определила лучшее для хранилища место. Это была небольшая ниша, образованная каменной плитой, что наполовину торчала из земли с небольшим наклоном. Плита являлась своеобразным козырьком, под которым уютно зеленела мшистая кочка.

Птица забралась в нишу, привычно отрыгнула орешки и замаскировала свою добычу, натаскав в клюве сухой травы, веточек и даже камней.

Очень скоро в долине вовсю хозяйничала снежная вьюга, которая засыпала нишу снегом. Потом пришло небольшое и короткое потепление. Днем оно растапливало снег, а ночью подмораживало. Над орешками возникла ледяная броня, которую уже не могла бы преодолеть ни сама хозяйка-кедровка, ни случайно забредший лемминг, ни какая другая живность. Всю зиму бушевали метели, трещали морозы, но птица так и не прилетела за своим добром.

С началом лета в долину пришли дожди. К середине лета почти у всех орешков лопнули скорлупки, и из них выстрелили бледные трепетные ростки. Их было много, и им было тесно, но они дружно поднимались, меняя цвет, щетинясь мягкими колючками.

Однако не все орешки оказались в выгодных условиях. Некоторые из них попали в более сухие места, иные на камни. А самый маленький из них вообще закатился в такую глубину, где хоть и был клочок плодородной земли, но не хватало влаги. Он так и дремал в ожидании своей участи.

К осени из-под каменной плиты выглядывала целая метелка изумрудных побегов. Перезимовав, с первым теплом они с новой силой пустились обгонять друг дружку в росте. Однако скудность почвы и сухое лето подкосили значительную часть из них, и к новой осени метелка заметно поредела. А с началом зимы произошла трагедия. Жесткие, сильные губы огромного лося одним движением срезали малолеток. К лету из-под плоского камня уже ничего не выглядывало. Зато пришло время того самого маленького и забытого орешка. Талая вода и дождливое лето прервали его сон. Цепляясь за своих погибших братьев, гибкий побег будущего дерева выглянул из-под плиты, затем вытянулся в струнку, распустил колючки и приготовился ждать свою первую зиму.

Ему повезло. Долгое время ни звери, ни люди даже близко не подходили к нему. А он рос, торопился, используя любую возможность еще крепче ухватиться за землю, запустить в нее свои корни, точно предчувствуя силу будущих ветров, которые обрушатся на него. С каждым летом он становился все выше, ствол толще, корни сильнее, а крона гуще. Когда на нем появились первые плоды, когда каждая его ветка прогнулась под тяжестью смоляных шишек, появились люди, звери, птицы, грызуны. Он стал ориентиром для всего живого, знаком, кормильцем.

Рядом с ним вырос культовый амбарчик, куда люди приносили пожертвования. Чуть поодаль застыли старые нарты-сундук с ящиком, в котором разместились котел с чайником, сухари и соль с сахаром. Возникло костровище, где люди готовили себе еду, и нередко в разговорах или молчании проводили подле него долгие ночи. Но ни разу с него не обломили ни одной живой ветки, не побеспокоили корней.

Он не знал главного: что давным-давно не случайно залетела сюда кедровка. Не случайно забрел лось и оставил его без братьев-конкурентов. Не случайно на него даже птицы не садились, когда он был маленьким. Он нужен был этой долине как символ дерева-прародителя, символ изобилия, символ дерева жизни, дерева-кормильца.

– Ну? – услышал Никита, когда открыл глаза. – Что он тебе рассказал? – Нюра загадочно улыбалась.

– Кто? – не понял Никита.

– Кедр.

– Значит, он здесь действительно не случайно? – Никита ласково похлопал по могучему стволу.

– Не случайно. Кедр – это дерево богини Калтась, так как он кормит людей. Манси считают, что первым деревом на земле был именно кедр. Он вырос на клочке земли за домиком первых людей, мужчины и женщины.

– А другие деревья, они как считаются у манси?

– Ель – это дерево невидимых духов, – ответила девушка. – Оно черное, как болезнь, как смерть. Его и называют деревом смерти. Лиственница – дерево лесных людей, это могучее дерево, как и сами лесные великаны-силачи. Сосна – дерево богатырей.

– Во как!

– А береза, – небесное дерево, или дерево неба, так как оно светлое, как небо. Хвойные деревья манси называют деревьями мансийской породы, поскольку они очень медленно растут и размножаются. А лиственные, например иву, считают деревом русской породы. Они размножаются очень быстро.

– Интересно... И что, если и у них в основании поспать, то и они расскажут о своих судьбах? – Никита прищурился, глядя на Нюру.

– Думаю, да, – ответила девушка, – тут все пронизано жизнью. И смерть – это чья-то жизнь.

– Значит, – Никита подсел к почти потухшему костру и веткой стал сдвигать потухшие головешки с края костровища к центру, где светились угли, – у отца в Нижнем мире смерть – это зарождение жизни! – проговорил Никита. – Иными словами, Нижний мир – это материнское лоно.

Нюра молчала, наблюдая, как черные головешки сначала слабенько задымили, потом робко вспыхнули, и костер ожил, разгораясь сильнее, щедро раздавая свое тепло.

– Только одного не пойму, – продолжал Никита. – То, что сделал отец, увидит очень мало людей. По сути, единицы. Положить на это всю жизнь – и что дальше?

Это были вопросы, обращенные, в первую очередь, к себе. Девушка понимала. Поэтому неторопливо и обстоятельно собиралась с мыслями. Наконец, когда Никита думал, что его вопросы так и останутся без ответов, она заговорила.

– Когда мы с мамой были в Москве, потом в Свердловске и других городах поменьше, меня удивило огромное количество разных вещей в магазинах. Было странно, что все эти вещи нужны людям. Они их покупали, будто собирали грибы, быстро, едва взглянув и примерив. Мне тогда показалось, что и завтра, и послезавтра они снова придут и будут покупать чуть-чуть другие. Я думала, что просто не понимаю такой жизни, но когда спросила отца, то он мне долго и подробно рассказывал, как живут горожане.

Папа рассказывал, что почти все эти вещи людям и не нужны вовсе, но они упрямо тратят на них большую часть заработанных денег. Бедные завидуют богатым, крадут, идут на разные преступления и обманы. Но главное, что эти самые вещи отнимают у людей почти все свободное время, забирают силы, тратят здоровье. Я спросила, зачем они это делают. Папа ответил, что такова история развития человечества. “И что дальше?” – опять спросила я. Папа ответил: “Появление совершенной, или идеальной, вещи. Это когда вещь помогает человеку жить и работать, но не отвлекает человека, не отнимает у него время на любование, на игру с ней. То есть вещи вдруг становятся частью человеческого тела. Одежда, например, станет еще одной кожей, и к ней по-другому будут относиться. Нож будет словно шестой палец на руке, которым можно резать, колоть... Такие вещи не потеряются, не вызовут зависти, они будут личными, в них будет душа”.

“Ну и что из этого?” – опять спросила я папу. Он ответил, что человеческий мозг освободится от глупостей и перестроится на иной, более высокий уровень сознания. Выше, чище и легче станет его душа, у нее вырастут крылья, и с высоты человек увидит дальше и больше. Изменится мир, появятся новые ценности, появится смысл жизни, мечта, станет ближе небо, космос, появится новая религия... Человек будет жить дольше и счастливее.

– А это не утопия? – не сдержался Никита.

– Может быть, – равнодушно отреагировала девушка. – Папа говорил, что северяне к идеальной вещи пришли примерно лет четыреста назад. Оленьи нарты в неизменном виде существуют именно столько. Малица, чум и другие предметы быта и промыслов. А количество вещей можно пересчитать по пальцам.

– Значит, их мозги более свободны, чем наши?

– Наверное, так, – просто ответила Нюра.

– Тогда что же они живут так плохо, точно в доисторическое время? – не удержался Никита.

– А кто сказал, что плохо? Если у них нет телевизоров или горячей воды в кране, значит – доисторическое время? Папа говорил, что такие сравнения от невежества, а быть невеждой – стыдно.

– Стыдно? Я жду ответа, а ты про какие-то вещи... Ответь – и я отстану.

– И еще, – точно не слыша брата, проговорила девушка. – Папа рассказывал, что жители Севера действительно опередили время. Он говорил, что это парадокс, но так сложилась история.

– Интересно, и в чем же они опередили время? – Никита улыбался.

– Образ жизни северян намного чище, правильнее и честнее, чем у тех, кто живет в городах.

– Приведи пример, хотя бы один!

– Ну, хорошо, – наконец согласилась девушка. – Папа как-то заметил, что в тех местах, где человек часто ходит по траве, трава растет лучше, гуще и выше.

– Что-то не понял... По-моему, это абсурд, – Никита закрутил головой в недоумении.

– Это зависит от того, во что обут человек, а коренной житель обут, как ты знаешь, в меховые кисы, а не в сапоги с жесткой подошвой. Важно, как часто он проходит по одному и тому же месту. Как ставит ногу. Ты замечал, что при ходьбе в кисах человек как бы прокатывает по земле ногу, пригибая травинки, а не рубит, не ломает, не рвет травяной слой. Ну и, конечно, важно, в какое время года и с какой целью он идет.

– Да это целое исследование! Ты еще скажи, что рыба сама ловится, а зверь под ружье подставляется, – вспомнил он старого вогула.

– Ну да, – с прежней невозмутимостью отозвалась Нюра. – Есть ряд озер, где чем больше ловят рыбу, тем ее становится больше. Со зверем так же. Сильного и молодого бьют по крайней нужде.

– Погоди, погоди, ты мне про рыбу объясни.

– А что объяснять-то, все просто, отлавливают в основном сорную рыбу, ту, что мешает размножению нужной. Ты сам скоро увидишь. Увидишь озера, в которых рыбы больше, чем самой воды. Это как заповедник у манси. На эти озера приходят те, которым совсем трудно добывать пищу. В основном старики и немощные. Или, к примеру, холод, которого все так боятся. Просто люди на Севере за многие сотни лет превратили этот холод из врага в друга, и он теперь работает на них.

– Ничего не понимаю, – Никита снова закрутил головой.

– Да все ты понимаешь, принять не хочешь, не хочешь согласиться с простыми объяснениями. Вы там в городах все усложняете, и вам кажется, что от этого вы умнее.

– Но ведь для этого надо много читать, смотреть, наблюдать...

– А у папы большая библиотека, примерно шесть тысяч книг. Я ее потом покажу. Книги мы выписывали на Василия, сына Степана Паланзеева из поселка Карысь, ты его видел. Василий живет в самой Тюмени. Папа продиктует, какие книги нужны, я их и заказывала через Степана. Читать я начала в три года. С четырех лет я уже помогала папе. Не было дня, чтобы мы не сидели за книгой.

Папа мне очень много дал и многому научил. Мы с ним и мебель вместе делали, и опыты проводили, в общем, я была его глазами. А вот теперь я хотела бы ответить на твой вопрос – зачем все “это” и стоит ли жизни “это”, – Нюра подобралась, сосредоточилась, ее лицо стало строгим и взрослым. – Я прошу тебя потерпеть и выслушать для тебя очень и очень важное.

– Я весь внимание.

– Так вот, Павел, – девушка чуть повысила голос. – Раньше в представлении вогулов, как и сейчас у манси, мир состоял и состоит из семи слоев, или этажей. Елы торум – так называется первый уровень мироздания, или “Нижнее царство”, “Нижний мир”, или “Обратный мир”. Ты там только что побывал и кое-что понял. Второй уровень – это сама земля, вернее, слой земли, и он называется – Ялпын ма, – “Священная земля”, или “Сила жизни”. Третий – Ма унлуп – “Земное царство”. Это все то, что обитает на земле, но человек этого не видит. То есть пространство от Земли до голубого Неба, как они говорят. Четвертый слой – Торум, или “Небо” – голубое пространство над землей. Пятый – Нуми Торум – это мир над небесным куполом; это тот слой, на котором держится жизнь духов, или людей Верхнего мира, в том числе Бога и его детей; оттуда хорошо просматривается наша земля. Шестой слой Опыль, – это верхний слой жизненного пространства над Нуми Торумом. Опыль – значит “дед по отцу”. И наконец, седьмой слой Карс, что значит “Высокий”. На этом слое обитают всемогущие силы, всевидящие силы, не занятые земной жизнью, но при сильной беде людям можно обратиться к ним со словесной мольбой о помощи. Их символы не изображаются. Молебных мест, посвященных им, у манси нет.

Нюра перевела дух. Она говорила четко, точно читала. Никита молчал, уставившись в одну точку и покачивая головой, будто соглашаясь. Тогда девушка осторожно, словно боясь разбудить засыпающего, продолжила, понизив голос:

– Особенно интересные и важные последние три слоя – Нуми Торум, “Верхний мир”, – мир духов-богов, Опыль и Карс, – девушка бросила быстрый взгляд на брата. – Папа считал, что эти слои, особенно Карс, и есть “сфера разума”.

Нюра специально сделала небольшую паузу, давая возможность Никите-Павлу спросить или возразить по поводу услышанного, но тот продолжал мелко кивать, не отводя взгляда от чего-то, только ему видимого.

– Но чтобы подняться на этот уровень, – тихо продолжила девушка, – необходимо пройти все предыдущие слои. А чтобы пройти эти слои, их необходимо создать. И лишь тогда, как по ступеням, подняться на Карс. Два нижних слоя, или ступени: Елы Торум – “Темное царство” и “Священную землю” – папа создал. Теперь, – Нюра порывисто встала со своего места и глянула на Никиту сверху вниз. – Теперь твоя очередь. Тебе предстоит построить Ма унлуп – “Земное царство” и Торум – “Небо”.

Никита продолжал сидеть. Казалось, что он ничего не слышит и не видит, а сосредоточен на своих мыслях.

Замолчала и Нюра.

– Ладно, пошли – нарушила тишину Нюра. – Хорошо бы до темноты добраться.

Никита кивнул. Он поднялся, похлопал по шершавому стволу могучего дерева, будто прощаясь с молчаливым собеседником, который по-своему участвовал в их долгом разговоре с сестрой, и пошел следом за Нюрой.