Текст книги "Таежная богиня"

Автор книги: Николай Гарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

– Теперь, я думаю, ты веришь? – Виктор снисходительно смотрел, как Никита с удивлением и трепетом берет в руки и внимательно рассматривает то один, то другой предмет на столе. – Это лишь маленькая часть того, что я уже имею.

– Не может быть! – не отрывая глаз от разложенных на столе предметов, с тем же восторгом проговорил Никита. – Как часть? А где ты это хранишь, не дома же?

– Ну, дома не дома, а храню. Мест хватает, – важно добавил Шатун.

– И куда это ты все? Для чего? Какова цель?!.. – Никита наконец оторвался от красоты и взглянул на Виктора.

– А никуда, – ответил тот спокойно. – Кто-то марки с детства собирает, кто-то деньги копит, а кто-то шатается по тайге и подбирает то, что с воза упало...

– Ну, ты загнул. Сам только что расписывал, как тщательно прятали шаманы богатства Временного Сибирского правительства!

Виктор небрежно взял одну из фантастически странных фигурок и покачал ее на ладони, прикидывая вес.

– Может, эти штуки как раз и переплавлены из орденов да казны того самого правительства.

– Значит, ты нашел их клад?! – Никита смотрел на Виктора как на героя.

– И не один, – ответил Шатун и стал медленно собирать и заворачивать в тряпицы свои богатства.

– Подожди, дай полюбуюсь! Это, наверное, какие-то важные языческие знаки или шаманские атрибуты, а? Смотри, они их отлить-то отлили, но не обработали. А аметисты у тебя откуда? – глаза Никиты горели ярче самих камней.

– Ты много вопросов задаешь, Столица, – хмыкнув, проговорил Виктор и закурил новую сигарету. Теперь он немного жалел, что раскрылся перед посторонним. Однако именно этот парень не дал окончательно загнуться ему вчера.

– Слушай, Виктор, неужели все сокровища они относили в священные места? – перескочил на другую тему Никита.

– Ну конечно, не все. Я могу рассказать, как хоронили одного из богатых остяков, Ефима Кунина, по прозвищу Шатан, или Шата, – Виктор снова улегся на спину, вытянулся и подложил под голову руки. – Это был знатный остяк. Тысячи оленей. Крупный поставщик пушнины. Торговал с Норвегией, представь себе. Царская власть поручила ему собирать ясак и вершить правосудие. Он был честным и справедливым. К тому же считался всемогущим шаманом. Остяки боготворили его, называли каном, то есть царем. Умер в двадцатых годах, уже при Советской власти. На покойного надели бархатный халат, сплошь обшитый золотыми монетами царской чеканки. Ты как художник должен хорошо себе это представить. Рядом положили золотые и серебряные вещи из жертвенных мест. Покойного Шату и все это добро уложили на десяти нартах. Пять шаманов увезли его на оленях далеко в урман, – Виктор замолчал, ожидая реакции единственного слушателя. Не дождавшись, сам подвел итог маленькой истории. – Таких Ефимов Куниных на Урале были десятки, если не сотни, с тех времен, когда началась торговля и грабежи, то есть с шестнадцатого века. А может, и раньше.

– Ты хочешь сказать, что на карте, помимо кладовых природы, указаны и священные места аборигенов, и богатые захоронения, и прочие сокровища? – Никита повернулся к Виктору.

– А что там может быть другое? – вопросом на вопрос ответил Виктор. – Зачем надо было так ее зашифровывать?

– Ну, не знаю, может, какие-то их ратные пути, миграции, какая-нибудь статистика...

– Вся их история от сотворения мира в мифах, эпосах, легендах, которые передаются от поколения к поколению в виде песен, рассказов и сказок. Это, как говорят умные люди, более надежный способ передачи информации.

– Но для чего-то создана же эта карта! – точно не слыша собеседника, в глубоком раздумье проговорил Никита и медленно опустился на лавку. Ему не верилось, что столь древняя и глубоко засекреченная карта была создана для фиксирования тайников с сокровищами. Здесь, как он считал, была явно какая-то загадка. – Как ты считаешь, Виктор, когда была создана эта карта?

– Ну, наконец-то ты задал умный вопрос! – горячо ответил Виктор. – Так вот, представь себе, мой юный следопыт, что карта безвозрастная, если так можно сказать. По ней невозможно сказать, когда она сделана, поскольку невозможно определить материал, на котором она нарисована. Это полимер, но его нет ни в справочниках, ни в природе вообще. Я отдавал кусочек карты в лабораторию нашего политехнического института. Когда пришел за ответом, на меня все смотрели как на сумасшедшего.

Никита не спускал глаз с говорившего.

– Она не рвется и не горит. Краска, или чем там она нарисована, не смывается и не растворяется.

– Невероятно!

– Конечно.

– Ну и какой из всего этого можно сделать вывод?

– Вывод такой, что я хожу по Уралу третий десяток лет и собираю лишь крупицы от того, что лежит и дожидается своего часа. Это первое. Второе – есть зашифрованная карта множества сокровищ этой холодной и неприветливой земли. Есть у нас с тобой. Но нет ключа к шифру.

– Ты хочешь сказать, что если карту расшифровать, то Урал станет прозрачным? Все его сокровища будут как на ладони?!

Вдруг Виктор поперхнулся и стал медленно краснеть, а через минуту он уже был бордовым.

– Дай... воды, – выдавил из себя Шатун.

Никита бросился к котелку.

– Холодной, из ручья, – добавил Виктор тише. Никита метнулся к проему. Когда выскакивал из вагончика, под ногами что-то звякнуло. Он нагнулся, да так и застыл – у порога лежала плоская бутылочка из-под коньяка. Никита оглянулся на вагончик. И вновь по спине пробежали холодные колючки – на крыше приютившего их жилища лежал стул с гнутой спинкой.

– Виктор, – обратился он к Шатуну, когда тот напился, – ты не помнишь, когда мы сюда подходили, был на крыше вагончика гнутый стул?

– Какой стул, ты че, парень? Откуда ему взяться? – Виктору стало лучше, однако цвет его лица не менялся. – Слушай, Столица, я понимаю, у тебя утонченное художественное воображение, но я тебя умоляю, оставь меня в покое со своими вымыслами.

К вечеру Виктору стало хуже. Он сидел по-восточному и, раскачиваясь из стороны в сторону, смотрел в одну точку. На вопросы Никиты он не отвечал и вообще ни на что не реагировал. Проем стал лиловым. Хотелось есть. Никита разжег костер. Когда по стенам и потолку вагончика забегали отблески, Виктор очнулся.

– А не нравится?! – каким-то незнакомым, агрессивным тоном проговорил Шатун и потянулся к ружью. Никита растерялся. С Виктором опять что-то произошло. – Не-етушки!.. Хер вы меня возьмете!.. Кол вам в ж...пу! – медленно выговаривая ругательства, Шатун крутил головой, точно что-то высматривая. Никита проследил за его взглядом, но ничего не заметил. Виктор на ощупь зарядил ружье и стал водить стволом, точно прицеливаясь. Никиту он по-прежнему не замечал, словно того и не было в вагончике. – Ну, сволота!.. – не обращая внимания на дым, Виктор привстал на колено. – Хоть одного да замочу, падлы!

Никита вжался в угол. Он лихорадочно обдумывал, как вырвать из рук больного оружие. Вдруг прогремел выстрел, в печь ударил заряд дроби и рикошетом сыпанул по полу и стенам. У Никиты заложило уши, а Виктор уже перезаряжал ружье.

“Все, надо действовать!” – Никита привстал и медленно потянулся через стол к Виктору. Тот неожиданно повернулся в его сторону и от удивления вскинул брови и вытаращил глаза, точно впервые его увидел.

– А-а, вот ты где! – заорал он еще громче. И прежде чем Никита сообразил, что сам стал для Шатуна искомым объектом, в его лоб больно уперлось ружейное дуло. В наступившей тишине Никита почувствовал, как медленно и мягко проворачивается спусковой крючок, который вот-вот освободит пружину, и та пошлет боек к капсюлю, тот воспламенит порох, взрыв в патроне выбросит заряд по стволу ружья...

Никита в одно мгновение оказался под столом, почувствовав, как над головой пронеслась смертельная горсть свинца, стеганув по его волосам воздушной волной. Из-под стола Никита изо всех сил саданул Шатуна головой в бок. Тот неожиданно легко слетел с лавки, сбил котелок с огня и, неуклюже перевернувшись через голову, рухнул на пол и замер с диким оскалом сумасшедшего. Ружье отлетело в сторону. Никита схватил ружье, котелок и выскочил из вагончика.

Плеснув на Виктора холодной водой, Никита вновь кинулся к ручью. В вагончике послышался кашель, фырканье, бормотание. После очередной порции воды Виктор заворочался и, медленно меняясь в лице, начал подниматься. Однако как ни пытался, ноги его не слушались. Никита молча подхватил его, дотащил до лавки и помог сесть. Шатун медленно приходил в себя. Он то морщился, сжимая голову руками, то тряс ею, как после нокаута.

– Что было-то? – спросил он уже с осмысленным выражением лица.

– Да так, ничего особенного, – Никита напряженно смотрел на мокрого проводника.

– Мне будто это... трепанацию черепа сделали, – продолжал морщиться Виктор. – Полная пустота внутри. И ног не чую.

– Ладно, давай спать, а то и у меня голова вот-вот лопнет.

– Давай, – вяло и отрешенно, точно прощаясь, проговорил Виктор. – Только это, мне бы переодеться... холодно, – он привалился к стене и обмяк. Никита стащил с него мокрое, кое-как переодел, уложил на лавку и занялся костром. Пришлось продолжить разбор вагончика, отодрав очередные деревянные детали из обшивки. Никита не поленился и слазил на крышу за странным стулом, который уже один раз сжигал.

В вагончике стало теплее. Виктор ровно дышал с закрытыми глазами, кажется, уснул. Никита вскипятил воды, напился чаю и улегся сам. Однако как он ни крутился на своей лавке, сон не шел. Кошмарные события последних дней отняли у него и сон, и мысли, и покой. Тем не менее, когда костер перестал мерцать, усталость взяла свое, и Никита сорвался в сон.

...Неожиданный толчок разбудил его. Было холодно, темно и тихо. “Кто же меня разбудил? – подумал Никита. – Почему так тихо? А нет, тикают часы! И что за запах?”

Пахло чем-то сладким, дурманящим. И что за странное тиканье, причем вразнобой? Что за часы? Откуда? Его электронные часы лежали в сумке, а у Виктора, насколько он помнил, вообще часов не было, во всяком случае, на руке. Но идут-то не ручные, а, по меньшей мере, будильник. И не один!

Никита сел на лавке. Проем едва заметно светился. Никита замер. Прислушался. Нет, это не часы, это что-то капает. Что? От жуткой догадки волосы на голове Никиты встали дыбом. Только с четвертой попытки он зажег спичку.

Виктор сидел, привалившись к стене. Голова лежала на груди, руки раскинуты в стороны. Спичка погасла, но Никита успел увидеть самое страшное – черные, блестящие от крови запястья и кисти рук, с которых равномерно, капелька за капелькой, выливалась жизнь Виктора Мальцева.

“Он вскрыл себе вены!” – Никита кинулся к остывшему костру. Трясущимися руками зажег спичку, нашел еще теплые угольки, раздул их и обложил мелкой щепой. Накидав в слабенький еще костерок все, что могло гореть, он метнулся к Шатуну, на ходу снимая с себя ремень. Положив Виктора на лавку, он перетянул одну руку, затем, вытащив шнуровку из рюкзака, перетянул и вторую. Достал свою чистую футболку, порвал ее на части, перевязал раны.

Когда костер разгорелся и осветил все вокруг, стало еще страшнее. Кровь была на лавке и под лавкой, под столом и на стене, кровью была пропитана одежда Виктора, в крови был и он сам. На полу в черной луже валялся нож.

– Зачем? – устало спросил Никита, наклоняясь к Виктору. – Что за глупость, ты же такой сильный и смелый!

– Холодно, – едва слышно проговорил Виктор, не открывая глаз. Его била мелкая дрожь.

– Все будет нормально. Завтра мы с тобой отправимся на твой Хальмер, – Никита явственно представил, как понесет этого гиганта на себе, но это его не пугало. Пугало другое, дотянет ли сам Виктор.

– Они... все равно... от меня не отстанут, – снова почти шепотом проговорил Виктор.

– Кто они?! – Никита подсел к больному ближе.

– Тебе не понять... Ты их не видишь... – прошептал Виктор.

“Ну, это больное воображение!” – Никита поежился.

– Слышь, Столица... – еле слышно заговорил Виктор, – карта это... В районе Балбанты... тупик... – Он перевел дыхание и зашептал дальше: – Это... тайна, которую я... почти разгадал. Я один знаю... где Золотая баба! Сами вогулы... не знают, а я знаю, – Виктор задыхался. Было заметно, как силы его оставляют. – Я двадцать лет... ее искал. Шаг за шагом. Но взять... не мог. Туда, за тот тупик... не пускает Ее Сила. Это Она... преследует меня. Насылает своих... менквов...

– Виктор, молчи, береги силы! – Никита понял, что Виктор уже бредит. Он много потерял крови. Кроме того, часа через два надо снять жгуты.

– Кто... здесь? – Виктор открыл мутные глаза.

– Давай чайку горяченького, а? – предложил Никита. Он бросил в костерок остатки разломанного стула и, схватив котелок, выбежал из вагончика. Но когда набрал воды и повернул назад... вагончик уже пылал. Он был охвачен огнем, словно его облили бензином. Секунд пять Никита находился в столбняке. Потом сорвался с места и, натянув на голову куртку, ринулся в огонь. В вагончике тоже все пылало. К Виктору было не подойти. У самого проема дымилась сумка. Никита выбросил ее наружу и снова попытался дотянуться до Виктора, но тот уже горел, корчился и трещал, как большая промасленная тряпка.

Уставший, почерневший от копоти Никита опустошенно и почти равнодушно смотрел, как догорает вагончик, обнажая свой металлический каркас, похожий на ребра огромного животного.

– Все, господин Гердов, что ни происходит, к лучшему, – вдруг услышал Никита у себя за спиной.

Никита резко развернулся и застонал, как от зубной боли. На большом валуне в изящной позе сидел... Армянин. Несмотря на ночь и прохладу, он был в своем шикарном костюме-тройке, в одной руке шляпа, в другой трость.

– Давай помянем по христианскому обычаю твоего дружка, – с этими словами он отставил трость и полез во внутренний карман пиджака. Извлек плоскую бутылочку все того же “Арарата” и, кивнув Никите, стал откручивать колпачок.

Никита зарычал. Он вскочил, схватил похожий на дыню камень и с воплем и матом ринулся на ненавистного Армянина. Ему показалось, что камень ровнехонько обрушился на прилизанную, с идеальным пробором прическу злодея, однако “дыня” рассыпалась от столкновения с себе подобной, а Армянин сидел как ни в чем не бывало уже на другом камне и маленькими глотками попивал свой “Арарат” в три звезды.

– Глотните, милый Никита, не пожалеете, глотните, и вам станет лучше, честное слово.

Никита наклонился к ручью и стал плескать на себя воду. Его тут же обожгло холодом. Значит, он не спал! Он встал на колени и опустил лицо прямо в ледяной поток. Подержал немного, пока лицо не стало неметь. “Значит, я не сплю, а это глюки! – заключил Никита. – Но почему? Я что, тоже болен, как и Виктор?!”

Генерал Нагибин

До Воркуты Никита добрался с геологами и теперь ехал в московском поезде. Далеко не сразу он выбрался из того страшного места. Разбор пожарища, расспросы следователя, протоколы остались позади. Лишь одно Никита утаил от властей – карту. Он и сам не мог понять, как она оказалась в его сумке.

Поглощенный своими мыслями, он почти не замечал, что происходило вокруг него. За неполные три года он столько всего пережил, что хватило бы не на одну жизнь. Каждый раз, выходя на долгих остановках, он задумчиво шагал вдоль состава, и каждый раз слегка опаздывал с посадкой. Локомотив свистел, поезд трогался, Никита отстраненно смотрел, как колеса начинали разбег, и только тогда запрыгивал на площадку.

На одной из станций он запрыгнул на площадку вагона “СВ”, сориентировался и хотел было перебраться в свой вагон, как вежливый голос его остановил:

– Я прошу прощения, кажется, у вас я видел такой большой плоский ящик... вы не художник случайно? – Перед Никитой, приятно улыбаясь, стоял мужчина лет пятидесяти, в ярком спортивном костюме, с хорошей выправкой спортсмена или военного. “Скорее, тренер”, – подумал Никита.

– Этюдник, что ли? – с трудом сосредоточившись, переспросил Никита и сделал попытку открыть межвагонную дверь.

– Можно буквально два вопроса?

– Да, пожалуйста.

– Вы в Москву?

– Нет, в Свердловск, – угрюмо ответил Никита.

– Да вы что! Значит, земляки? – воскликнул мужчина и протянул руку. – Тогда будем знакомы, Нагибин Валерий Федорович.

В ответ Никита назвался и вдруг почувствовал, что ему отчего-то приятен этот человек.

– Понимаете, Никита, – быстро заговорил Нагибин, – почему я вас остановил. У меня дочь рисует, и, говорят, неплохо. Ей всего двенадцать, а работы уже были на выставках. Это от матери талант, сам я ничего в искусстве не понимаю. – Валерий Федорович говорил с каким-то веселым задором, который передался и Никите, и тот в ответ улыбнулся. – Искусно лепит из пластилина, ну там всяких зверей, природу, в доме целый музей. Слушайте, Никита, а может, нам по пятьдесят грамм, а, за знакомство? Дорога долгая, времени навалом! – неожиданно и как-то запросто предложил Нагибин. Никита, не колеблясь, принял приглашение, тем более что это обещало отвлечь его от тяжелых раздумий.

Войдя в купе, Никита замялся в нерешительности. Столик ломился от всевозможных закусок, из которых обелисками торчали невиданные доселе бутылки заморских вин и коньяков. Но больше всего его поразила генеральская форма с красными лампасами и золотыми погонами, что висела на плечиках.

– Это ваше?! – Никите стало неудобно, что он принял генерала за тренера.

– А, это моя рабочая одежда, – запросто проговорил тот и жестом пригласил нового знакомого к столу. – Видите, сколько мне ребята в дорогу наложили, и все это надо съесть! С ума сойти! – он быстро откупорил высокую, красивую бутылку, налил в маленькие водочные стопки янтарной жидкости и, грустно улыбаясь, добавил: – Не могу пить в одиночестве, а надо.

– Почему надо? – удивился Никита.

– А, это долгая история, – ответил генерал, чокнувшись с Никитой. – За знакомство! – и первым выпил. – Ешьте, Никита, ешьте, в дороге всегда хороший аппетит. Чем еще заниматься, если не читать да не есть, правда, мы забыли о беседах, собственно, чем мы с вами и занимаемся. Скажите, Никита, как нынче живется художникам?

– Ну-у, – Никита даже жевать перестал, – это смотря каких художников вы имеете в виду.

– То есть как каких? Самых обыкновенных. Таких, как вы.

– Такие, как я, тоже бывают разные. Да и постановка вопроса, извините, не совсем корректная.

– Ну-ка, ну-ка, – в глазах собеседника появился интерес, – поясните военному человеку.

– Вы уж меня извините, Валерий Федорович, но эта тема лично для меня очень болезненная. Рисую с самого детства, закончил сначала одно училище – Свердловское имени Шадра, затем другое – Московское имени Строгановых, а что такое художник, пока так и не разобрался.

– Вот как? Интересно, интересно, продолжайте, пожалуйста.

– Вот, например, вы говорите, что ваша дочь рисует и выставляется. Художник ли она? А вдруг в ней действительно такой талант, что ее уже сейчас можно назвать художником. И, наоборот, некий человек и отучился во всех училищах, и картин понарисовал уйму, и член Союза художников. А на самом деле просто неплохой рисовальщик, умелый копировальщик действительности, ремесленник, одним словом. Если для вас, скажем, Шишкин великий художник, то для меня нет. А например, Сезанн, Тулуз-Лотрек, Ван Гог, Врубель или Николай Рерих – для меня художники, гиганты.

– Знаете, Никита, я видел работу Врубеля в Русском музее лет шесть назад, так мне как-то неспокойно стало от нее. А потом где-то прочитал про его психическое состояние...

– Вот, а что вы хотели, блаженства, идиллии? – Никита, как всегда в таких случаях, начал слегка заводиться.

– Вы Шишкина упомянули... а мне он нравится.

– Отлично, и слава Богу, что нравится, и хорошо, что от его картин вы получаете удовольствие. Стало быть, для вас это и есть настоящий художник. Вот мы и пришли к тому, с чего начали. Художников, в вашем смысле этого термина, определяют сами люди. А моя позиция совершенно иная, – тут Никита сумел себя остановить. Он улыбнулся и совсем неожиданно закончил: – Вот генералов, думаю, назначают. Я прав?

– Не совсем, Никитушка, не совсем, – слегка смутившись, Валерий Федорович подхватил игривое настроение напарника, – служба службой, но и здесь не без участия немалого числа людей. Ладно, шут с ними, с генералами, давайте-ка мы еще по одной махнем.

– Вообще-то, – продолжил Валерий Федорович, после того как они выпили с Никитой и закусили, – насколько я слышал, проявление таланта вроде как процесс генетический. У вас как с этим, Никита? Кто ваши родители, если не секрет?

– Да какой секрет для генерала, – улыбнулся в ответ Никита. – Мать – секретарь-машинистка в одном небольшом учреждении, совершенно далекая от искусства, а вот отец, – Никита перестал улыбаться, сделал паузу и, глянув в окно, закончил: – Отец имел самое непосредственное отношение к искусству.

– Если я задал неудобный вопрос, извините меня, Никита, – тоже посерьезнев, проговорил Валерий Федорович.

– Да нет, ничего, я так... Он пропал без вести на Северном Урале. Хоть и был геологом, но всю жизнь рисовал, и рисовал здорово.

– А как он пропал, Никита? – осторожно спросил генерал. – Это, как ни странно, как раз по моей профессиональной части.

Никита вкратце рассказал все, что в свое время узнал от Захарова.

– Интересно, – задумчиво проговорил Валерий Федорович. – Тут велик срок давности... Хотя знаете ли, Никита, искать отца, думаю, надо. – Он вдруг встал со своего места, сделал шаг к дверям, точно собираясь выйти, но потом вернулся, сел, повернув голову к окну и плотно сжав губы, стал глядеть на далекие лесотундровые пейзажи.

– А я, дорогой Никита, – проговорил он вдруг жестко, словно отдавал приказ, – нашел своего отца. Через пятьдесят лет нашел.

– Как пятьдесят?! – Никита даже поперхнулся.

– А вот так. Нашел... и потерял. В прошлом году меня назначили главным военным прокурором Уральского военного округа, – медленно начал Валерий Федорович. – До этого я служил в Мурманске. Прибыв в Свердловск, первым делом я сделал запрос в соответствующую структуру о своем отце, погибшем, как указал в запросе, примерно пятьдесят лет назад. Утром следующего дня на моем столе лежала справка. Нагибин Федор Михайлович, такого-то года рождения и так далее... в настоящее время проживает в городе Котласе по такому-то адресу.

Никита смотрел на генерала, боясь пошевелиться. Возникла продолжительная пауза. Валерий Федорович оторвался от окна, наполнил стопки и, кивнув Никите, молча выпил. Потом долго что-то жевал.

– С самого детства я знал от матери, что мой отец погиб. Ни места гибели, ни обстоятельств его смерти мать не знала. С этим я и жил пятьдесят лет. И вот когда захотел найти его могилку и узнать, как же он погиб, узнаю совсем обратное – он жив и живет совсем рядом, в Архангельской области.

На повторный запрос пришло подтверждение. Я позвонил в Котлас местному прокурору, когда-то мы с ним вместе учились, он тоже подтвердил. Тогда я взял отпуск, и мы с Татьяной, моей женой, отправились на встречу с отцом.

Был конец сентября. Моросил дождь. Указанный в справке дом оказался старым, кривым бараком из деревянного бруса, обшитым листами шифера. Короче говоря, типичный северный дом. Поднимаемся по скрипучей лестнице на второй этаж, открывает старушка лет восьмидесяти. На вопрос, здесь ли проживает такой-то, отвечает, что, дескать, умер, пошел в магазин за хлебом и умер.

И вот верите, Никита, словно груз с плеч свалился. Оказывается, боялся я встретить отца живым. Что ему сказать? Что он ответит? Что спросит? Полвека прошло, сам давно дедушка. Боялся, конечно, боялся. Внутри все ходуном ходило. В поезде глаз не сомкнул. Понимал, что не скажешь запросто – здравствуй, папа, вот я тебя и нашел...

Валерий Федорович снова налил и, забыв, видимо, о собеседнике, залпом выпил янтарный напиток.

– Впустив нас в квартиру, старушка повернулась и ушла в свою комнатку. Мы пожали плечами и прошли в гостиную. Все строго, чисто по-военному. Ничего лишнего. На стенах ни одной фотографии, ни картин, ни календарей. Стол, два стула, старинный комод, абажур. На окнах занавески, и ни одного цветка. Ну что, думаем, раз такие дела, надо ехать обратно. Только собрались выходить, открывается дверь, и входит пожилой мужчина, седой, по-военному статен, с сеткой, в которой буханка хлеба и кефир. “Здрасте!” – говорим. А он смотрит на нас подозрительно и осторожно отвечает: “Здравия желаю!” – “Вы такой-то”, – спрашиваем? “Так точно”, – отвечает и тут же документы у нас спрашивает. Мы показываем. Он взглянул, протягивает обратно. Я смотрю на него, а сам едва на ногах держусь. Будто в зеркале себя увидел, старое зеркало. Татьяна говорит, сходство потрясающее.

– Так он оказался живым?! – не удержался Никита.

– Живым и еще как! Движения четкие, выправка... Чем, говорит, обязан? Я едва сдерживаюсь, говорю: “А вы не обратили внимания на фамилию в удостоверении?” “Обратил, – говорит, – и что?” Я не знаю, что дальше делать. На мне гражданский костюм, а на фотографии в удостоверении я в военной форме. Спрашиваю: “А у вас дети есть?” Нет, отвечает. Тогда я показываю старую фотографию, где мне пять лет и я сижу у него коленях. Он посмотрел мельком и говорит, что да, это мой сын Валерий. Вот, говорю, сейчас он перед вами – Нагибин Валерий Федорович, генерал-майор юстиции. А это, показываю фотографии дальше, ваш внук – Нагибин Дмитрий Валерьевич, мой старший сын, капитан юстиции, а это еще один внук – Нагибин Игорь Валерьевич, выпускник Суворовского училища, будущий военный юрист. И вдруг он говорит: “Стоп, стоп, стоп. Извините, – говорит, – но я вам не верю, это все дешевая провокация, и все шито белыми нитками, заберите свои ксивы, фотографии и будьте здоровы, а мне надо готовить обед и кормить больную жену”. Помню, мы тогда как в бреду вышли от него с Татьяной. Идем, молчим. У меня после длительного напряжения и ноги, и руки мелко дрожат, голова горячая. Проклинаю все на свете. Отошли метров сто от дома, вдруг слышим, кто-то бежит сзади, оборачиваемся... отец. Подбежал, кинулся ко мне, обхватил за шею, прижался и все шепчет: “Прости меня, сын, прости!”

Глаза Валерия Федоровича повлажнели, он порывисто встал и, ни слова не говоря, вышел в коридор, прикрыв за собой дверь. Никита был потрясен. Он чувствовал, что генерал впервые рассказывает эту историю, что хочет выговориться и все ищет оправдание и себе, и отцу.

– Ну что, не заснул от моих рассказов? – генерал зашел бодро, даже весело.

– Ну что вы, Валерий Федорович!

– Тогда давай, Никита, выпьем за отцов. Светлая им память!

– Подождите, а разве он, то есть ваш отец, не жив?

– Давай выпьем сначала, и я дорасскажу, – генерал торопливо выпил. – Наревелись мы все втроем тогда на улице и в дом вернулись. И до самого утра проговорили. Слушай, Никита, а может, сходим в вагон-ресторан да поедим чего-нибудь горяченького, а? – вдруг предложил Валерий Федорович.

– Да вы что, а это куда? – Никита с недоумением показал на заваленный едой столик.

– Ну, как хочешь. В самом конце войны отца неожиданно вызвали в особый отдел и показали копию обвинительного заключения на его младшего брата Нагибина Василия Михайловича, то есть на моего дядю, по обычной тогда статье “измена Родине”. В то время близкие родственники, а тем более родной брат изменника, подвергались почти аналогичному наказанию. Дядю расстреляли, а отца, тогда старшего лейтенанта НКВД, то ли по ошибке, то ли специально отправили в Инту заместителем начальника лагеря по режиму с припиской “на постоянное место работы и местожительство”, то есть с пожизненной пропиской – “Инталаг”. В одной из командировок в Свердловск он познакомился с моей матерью. Они поженились. Мать ни в какую не захотела ехать в Инту. А в сорок восьмом я родился. Отец при любой возможности приезжал в Свердловск и уговаривал мать поехать с ним. Та наотрез отказывалась. А когда мне было пять лет, она подала на развод, и все связи закончились. Мне же объявила, что отец погиб. Меня удивило, что отец всю жизнь прослужил в звании старшего лейтенанта и с него не сняли обвинения. Второй раз женился поздно. Женщину взял с двумя мальчишками. Поднял их, выучил. Ребята разъехались и забыли. Матери пишут, а про него ни слова. Отец не хранил ни единой фотографии, их просто не было, ни служебных, ни бытовых. Говорил, что всю жизнь прожил в ожидании, что вот-вот придут за ним. Под конец мы договорились, что в ноябре съедемся в Котлас на его день рождения. Я пообещал, что приедем все вместе, покажу внуков. Закатим пир за все пятьдесят лет. На том и расстались. Хотя расставание было тяжелым, он никак не выпускал меня из объятий. Плакал, и себя, и мать ругал.

Это было в конце сентября, а в середине октября пришла телеграмма. Нагибин Федор... такого-то числа скончался от воспаления легких. – Валерий Федорович уронил голову, засопел, часто мигая влажными глазами. – На похороны я поехать не смог, лежал с температурой под сорок. Ездила Татьяна. Попросил командующего округом, чтобы похоронили со всеми военными почестями.

Генерал замолчал. Медленно налил себе и Никите, так же молча выпил.

– Вот теперь все. И большое тебе спасибо, Никита, что меня выслушал.

– Ну что вы, Валерий Федорович! Я после вашего рассказа еще больше уверился, что мне надо найти отца, его могилку, и я это обязательно сделаю.

– Ищи, Никита. Найди это место на земле. Последнее дело забывать родителей. Я жалею, что не искал раньше...

Никита долго был под впечатлением рассказа генерала Нагибина. Когда поезд пришел в Свердловск, Валерия Федоровича встретили военные, они пошли к черной “Волге”, а Никита все стоял и смотрел ему вслед.