Текст книги "Колесо превращений"

Автор книги: Николай Петри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 38 страниц)

Глава 4
НАГИН – ЧЕРНОКНИЖНИК

Дорога в скит Нагина заняла немного времени. Уже через три дня Милав, Ухоня и кудесник Ярил были во владениях, пожалуй, самого таинственного росомона в их стране.

Скит чернокнижника значительно отличался от обиталища кудесника. Это была целая деревенька небольших крепких изб, сложенных из бревен всевозможных пород: от лиственницы и дуба до осины и березы, которые не использовались крестьянами для строительства домов. Но для Нагина важны были отнюдь не крепость и долговечность построек, а та особая энергетика, которая свойственна отдельным породам деревьев. Кроме того, в ските имелась и своя водяная мельница и множество построек, в назначении которых Милав не смог разобраться. Удивительно то, что в таком значительном поселении обитателей было совсем немного: несколько паломников, пришедших к Нагину с просьбами, сам Нагин и сморщенный старик невероятной древности, глядя на которого Милав от всей души пожелал, чтобы собственный уход к предкам случился гораздо раньше, чем он достигнет столь почтенного возраста.

Нагин поприветствовал гостей и предложил отдохнуть с дороги, указав на крепкую избу, а сам с таинственным стариком отправился куда-то по своим делам.

Милав с большим удовольствием расположился на широченных нарах, сколоченных из разрубленных пополам бревен. Ухоня в облике переливающегося тигренка расположился рядом. Кузнец недовольно пробормотал:

– Ухоня, в избе столько места, чего ты ко мне липнешь?!

– Знаешь, напарник, от тебя такая уверенность исходит, что даже лежать рядом с тобой – одно удовольствие. Так что не жадничай и двигайся!

Милав пожал плечами: чудит ухоноид… Хотя, если честно, его восприятие мира разительно изменилось после «лечения» Ярила.

Нагин пригласил их на трапезу лишь поздно вечером. Извинился за задержку. После того как все подкрепились – каждый согласно своим потребностям, – выслушал подробный рассказ кудесника о первом посвящении Милава. Сведениями остался доволен и предложил отдохнуть.

– Завтра, – бросил он уже на выходе из общей трапезной, – поглядим, каков ты в деле! – И сверкнул на Милава своими холодными глазами.

Милав в задумчивости почесал за ухом – что хотел этим сказать странный чернокнижник? Потом махнул на все рукой и отправился спать.

ШЕПОТ?

– У него не было бессонницы?

– Нет, сон его крепок, можно не опасаться отрыва от Тонкого Мира.

– В последнее время активность его сердца возросла. В чем причина?

– Он стал задумываться: почему большинству людей Тонкий Мир невидим, тогда как в градации миров он еще достаточно плотен?

– Да, сейчас он в большом недоумении – отчего физический глаз настолько груб, что не может различить даже следующую стадию телесного преображения?

– Но он уже понял, что без помощи сердца ему не решить ни одной из задач.

– Он способен на это?

– Он идет, а идущего ничто не удержит!

– То благостная весть…

Утром Милан проснулся со сказочной легкостью в теле. Лежа с закрытыми глазами, он наслаждался упоительным лесным воздухом, вливавшимся сквозь распахнутую настежь дверь (кудесник постарался!), млел от птичьего многоголосья и дивился тому, отчего он раньше не замечал всей этой райской красоты?!

Пошевелив могучими плечами, он услышал, как рядом заворочался Ухоня. В последние полгода Милав и ухоноид с тревогой обратили внимание на то, что Ухоня все больше утрачивает нематериальность и прозрачность своего тела, большую часть времени проводя в состоянии полуматериальности, когда тела почти не было видно, а на ощупь оно казалось вполне осязаемым; разгадку феномена они решили отложить до встречи с кудесником, но Ярил помочь ничем не смог – и оставалась одна надежда – на Нагина.

Милав осторожно встал, чтобы не потревожить Ухоню, который «никогда не спит»! Во дворе он столкнулся с кудесником, собирающимся в обратную дорогу.

– Ты уходишь так скоро? – спросил кузнец.

– Дела… – ответил кудесник. – Но навестить вас еще приду. Передавай привет Ухоне.

– Я смотрю, вы меня совсем за лежебоку держите! – обиделся ухоноид, выскакивая из двери. – Вы же знаете, я никогда не сплю!

– Знаем! – хором ответили Милав с Ярилом.

Кудесник потрепал Ухоню за ухо, отчего тот буквально сомлел, и, повесив котомку через плечо, зашагал по неширокой тропинке.

– Что Нагину передать? – крикнул Милав ему вслед.

– Виделись мы уже, – откликнулся кудесник. – А вообще-то… скажи ему, чтобы он лучше тебя гонял… Для твоей же пользы!

Последние слова долетели сквозь листву – кудесник свернул с тропы и двинулся напрямик к реке.

Чернокнижника они нашли во вчерашней трапезной. Нагин предложил более чем скромную еду (повара у меня нет – уж не обессудьте). Милаву показалось, что древний старик и маковой росинки в рот не положил, бедняга! Затем Нагин пригласил кузнеца «на пробу».

«Что еще за „проба“?» – недоумевал кузнец, поспешая за быстрыми и широкими шагами чернокнижника.

Пришли они на небольшую ровную полянку, трава которой была вытоптана до песчаной почвы. По кругу поляны стояли короткие столбцы, обмотанные не то камышом, не то тальником. Нагин остановился в центре поляны и плавным жестом руки предложил Милаву подойти. Непонятный старик стоял рядом с чернокнижником, и кузнец только при ярком утреннем свете смог внимательно его разглядеть.

Он был крайне удивлен тем, чго увидел.

Яппи! Старик принадлежал именно к этому племени, о котором уже многие годы по стране росомонов ходили самые невероятные и таинственные истории.

Милав со всем возможным почтением поклонился старику, уважая и возраст, и отвагу, забросившую его в такую невообразимую даль от родины. Старик поклонился в ответ. Нагин заговорил:

– Якау Намуто, – (новый поклон старика), – просил меня вчера не называть его имени. Это связано с верой Намуто в то, что человек, не знающий твоего имени, не способен плохо влиять на твою судьбу. Ему хотелось понаблюдать за тобой, прежде чем вы познакомитесь.

– И что же? – недоумевал Милан.

– Якау Намуто позволил мне открыть тебе его имя. Это значит, что он берет на себя ответственность за твою судьбу.

– Я что-то не совсем… – начал Милав, но Нагин остановил его:

– Потом. Все вопросы и все объяснения потом. А пока Намуто хочет, чтобы ты попробовал атаковать его.

Милав с большим сомнением посмотрел на тщедушную фигуру старика и уточнил:

– Я правильно понял – вы хотите, чтобы я напал на него, словно тать в нощи?!

– Вот именно! – отозвался Нагин.

– А старик сам говорить не умеет? – Милав чувствовал себя крайне неуютно, пытаясь понять, что стоит за нелепой просьбой чернокнижника.

– Я осеня мало говоли вас язик, – сказал старик мягким, певучим голосом, – много гломкий звук – дазэ голова болеть!

Милав переминался с ноги на ногу, не решаясь подчиниться Нагину.

– Ну что же ты? – спросил чернокнижник, отступая к краю поляны.

– Послушайте, – замялся Милав, – а можно мне пробу по-другому устроить? Что я, живодер – на стариков немощных бросаться!

– Немощных, говоришь?! – усмехнулся Нагин и сделал какой-то знак Намуто. Старик поклонился, шагнул к Милаву и… кузнец понял, что лежит лицом вниз.

Он стремительно поднялся на ноги, озираясь вокруг, кто посмел так подшутить над ним? Но рядом находился только непостижимый старик. Нагин и Ухоня стояли достаточно далеко, чтобы не заподозрить их в «шутке». Милав внимательно посмотрел на дедушку.

– Молодеса, Милава, нападай делай!

Милав опять шагнул к старику, еще не зная, что он с ним сейчас сделает. Но… ничего не сделал – лежа на земле, не так-то просто диктовать противнику свои условия! Кузнец вскочил на ноги и с возмущением обратился к Нагину:

– Да что же это такое?!

– Это способ самообороны пастухов на родине Якау Намуто.

Через некоторое время, когда Милав немного успокоился, Нагин ему кое-что объяснил:

– Дорога тебе предстоит неблизкая и непростая. Обычных способов защиты будет явно недостаточно, потому что тебе чаще придется иметь дело с негодяями, нападающими со спины, чем с воинами, атакующими с открытым забралом. Помни об этом.

– Неужели и я смогу так же, как Намуто? – удивился Милав.

– Не питай иллюзий, – ответил чернокнижник. – Якау занимается этим искусством с малых лет. А сейчас ему почти девять десятков! Нет, кое-чему он тебя, конечно, научит, но мы больше надеемся на то, что ты овладеешь другим искусством. В противном случае не стоит и затевать поход в страну Гхот.

Глава 5
ПОЮЩИЙ СЭЙЕН

– О каком искусстве ты говоришь?

Нагин указал рукой на старика, в руках которого находился какой-то короткий продолговатый предмет.

– Это Поющий Сэйен – самое удивительное оружие, которое я встречал в своей жизни.

Нагин махнул старику рукой, Намуто что-то сделал с предметом – после звонкого щелчка из короткой черной трубки в обе стороны выдвинулись удлинения. Теперь в руках Намуто был блестящий посох, едва ли не со старика размером. А дальше… Это был поистине танец, а не простое исполнение боевых приемов. Некоторое время Милав следил за руками старика, зачарованный их гибкостью, плавностью и точностью движений. А потом он услышал звук – тонкий, на пределе слышимости, он все разрастался, вытесняя остальные звуки. Он очаровывал слушающего; глаза сами собой закрывались, тело начинало раскачиваться, боль, гнев, тревога, злоба – все уходило, оставляя голову пустой, как высушенная тыква.

… Кто-то тронул Милава за плечо.

– Ну как?! – спросил Нагин. Глаза его хитро улыбались.

– Это… Это что-то невообразимое, – пробормотал Милав, сбрасывая с себя остатки наваждения.

– Сэйен – сильна, Сэйен – халасо! – Якау Намуто с поклоном протянул Милаву Поющий Посох. Милав с благоговением принял подарок.

– Этот посох тоже из страны Яппи?

– Нет, посох Сэйен Намуто увидел только здесь, у меня. Поэтому и остался, чтобы овладеть искусством Поющего. А пришел Сэйен из… впрочем, тебе незачем этого знать. Все, что от тебя требуется, – овладеть мастерством Намуто в обращении с посохом.

– И сколько мне отводится на это времени?

Нагин некоторое время молчал.

– Это будет зависеть только от тебя, – наконец сказал он. – Как только Сэйен запоет в твоих руках – ты готов к путешествию в страну Гхот.

– Сдается мне, напарник, здесь нас тоже не будут угощать печатными пряниками… – прошептал Ухоня на ухо кузнецу.

Ухоня был прав: в ските Нагина-чернокнижника было нисколько не легче, чем у Ярила «в гостях». Скорее, наоборот, к безумной усталости от многочасовых тренировок в любую погоду примешивалось чувство горечи, неудовлетворенности и даже стыда за свое огромное, неуклюжее тело, не способное справиться с шестом. Но Якау Намуто каждый раз успокаивал Милава:

– Селдися – нет. Сэйен – сила не любита, Сэйен – доблота любита!

Милав тяжко вздыхал и вновь продолжал занятия. Кроме искусства владения Поющим, Якау Намуто учил Милава и многому другому: как быстро остановить кровь и перевязать рану тем, что всегда есть под рукой, – корой, травой, мхом и прочим; как точно определять погоду и развести костер даже под проливным дождем; как восстанавливать силы за ничтожно-короткое время и многому другому.

С каждым новым днем Милав чувствовал в себе растущую уверенность. И многочисленные цветные сны, из которых он выносил лишь смутное воспоминание чего-то легкого и светлого, только помогали ему в этом.

ШЕПОТ?

– Как напряжено его сердце?

– Он очень быстро прогрессирует. Пора ему узнать о многих феноменах психической энергии.

– А что он может?

– Он способен и к яснослышанию, и к яснознанию.

– А яснообоняние?

– Он догадывался о том, что не только энергия может конденсироваться в аромате, но и что сам аромат может быть энергией.

– Этого недостаточно. Нужно сообщить ему секрет бальзама Матери Мира.

– Для чего?

– Он быстро идет – мы должны успевать за ним…

Чем больше занимался Милав с Поющим Сэйеном, тем больше удивлялся неисчерпаемости возможностей посоха. В темном эбонитовом шесте скрывалось столько секретов, что могло не хватить целой человеческой жизни на совершенное овладение всеми. Но Милав старался, и Якау Намуто, видя его труд, подбадривал:

– Тлудися, Милава. Тлудися – халасо, ленися – сильно плохо!

… Время летело стремительно. Это для лежебок да бездельников оно стоит на одном месте, а для тех, кто работает рук не покладая и не разгибая спины, оно летит стрелой каленой столь быстро, что его не замечаешь.

Осень – перемен восемь.

Отгремел грозами сентябрь-хмурень. Октябрь-свадебник расшумелся на дворе семью погодами: сеял, веял, крутил, мутил, ревел, сверху лил и снизу мел. Так и ушел. А тут и ноябрь-полузимник объявился, закружил метелями, затрещал морозами, заставил мужика с телегой проститься да в сани перебраться. Одним словом, ноябрь-сумерки года. Но и он прожил лишь 30 ден и встретился с декабрем. А декабрь-стужайло свое дело хорошо ведает – землю морозит, глаза снегами тешит, за ухо холодом дергает…

А Милаву все нипочем: хоть метель на дворе, хоть просинь яркая трудится без устали, мастерство совершенствует. И наградила его судьба за упорство и духа большую крепость – в самом начале января-перезимника запел Поющий Сэйен, да еще как запел!

Ошалевший Ухоня первым прискакал на поляну, где занимался Милав. А тут и Нагин с Намуто подоспели.

– Сильно слатоко Сэйен поет, – поцокал языком старик, – не слысал я таково!

Нагин поздравил Милава с успехом и сказал, что вечером будет у него к кузнецу разговор важный. Милав терялся в догадках: что хочет поведать ему таинственный чернокнижник?

Ухоня был рядом, и без его гипотезы не обошлось.

– Все! – трагическим шепотом объявил он. – Кончилась наша сладкая жизнь. Загонят нас теперь с тобой куда Макар телят не гонял…

Но Ухоня ошибся – никто никуда не хотел их отправлять; разговор касался только Поющего Посоха.

– Не хотел я тебе открывать всего до срока, – заговорил Нагин, когда под монотонные завывания метели они расположились вечером в «гостевой» избе. – Не был я уверен, что овладеешь ты искусством Поющего. Теперь вижу, что ошибался. А значит, пришло время узнать тебе о посохе все… что я могу сказать тебе сейчас.

Начало было интригующим, и Милав ждал продолжения, затаив дыхание.

– Посох этот непростой, – продолжил Нагин. – Нашел я его благодаря знанию одного забытого языка. Многие годы пытался понять я неведомые письмена, обнаруженные мной в северных землях угуев. Потратил на этот труд десять лет своей жизни, все же вернулся на родину вместе с Поющим. Но и здесь пришлось нелегко – не мог я понять всей глубинной, внутренней силы посоха. Для того и Якау Намуто из дали запредельной вызвал – чтобы помог он мне. Но и ему, ведавшему многие секреты боевого искусства, не сразу открыл Поющий свою тайну. Три года они изучали друг друга. И лишь случайность помогла мудрому Намуто понять великую силу посоха. Было это в те времена, когда Аваддон колдовством своим неразумным нарушил естественный ход событий. Много народа в ту пору ума лишилось, а многие под видом отуманенных дела недостойные творить стали. Пришли как-то в наш скит разбойники, а Намуто здесь один был с тремя странницами (меня к княгине Ольге срочно позвали). Видя немногочисленность обитателей, задумали вражины злодейство учинить – старика со странницами на сосне повесить, а скит разграбить. Да только Якау Намуто не позволил делу черному совершиться многих покалечил, а некоторые здесь же с жизнью и распростились. Но когда он решил с оставшимися «поговорить» на языке Поющего, случилось странное: посох наносил какие угодно ранения, но едва Намуто захотел убить одного из самых жестоких татей – посох взбунтовался. И татям досталось, и самого старика посох приложил так, что я его потом месяц на ноги ставил!

Намуто только языком цокал, во всем соглашаясь с чернокнижником. Милав со страхом посмотрел на Поющего, лежавшего рядом с ним. Нагин перехватил его взгляд и усмехнулся.

– Ты не должен бояться своего оружия, только ты всегда помни о том, что Поющий не позволит тебе оборвать ни одну человеческую жизнь!

– Но почему?! – воскликнул удивленный Милав. – На земле столько подлецов, негодяев, предателей, убийц, которые много хуже самого жестокого зверя!

– Не могу я тебе ответить, – задумчиво произнес Нагин. – Посох сделан давно. Очень давно! Быть может, в то далекое время людей было так мало, что даже у самого ничтожного из них нельзя было отнять жизнь…

Еще два долгих месяца – февраль-снежень и март-зимобор – Милав изнурял себя тренировками. По совету Намуто кузнец теперь и спал вместе с Поющим, изготовив для него специальный чехол, в который, как в ножны, вкладывался посох в сложенном состоянии. Ножны можно было закрепить и на спине, и на широком кожаном поясе. Ухоня по этому поводу даже поссорился с Миланом.

«Ты с этим посохом сутки напролет не расстаешься», – сказал он как-то обиженным голосом и исчез в тайге на несколько дней.

«Приревновал он меня к посоху, что ли?» – недоумевал Милав.

Мудрый Якау Намуто на свой манер успокоил Милава:

– Ухоня не смотли – его плохо понимай. Сэйен – завой, все понимай!

… Два раза за все это время их навещал кудесник. Новости приносил неутешительные – запад бурлит. Повсюду растут секты «Пришествия Избавителя». Разбитые обры стекаются в землю Виг и оттуда во всеуслышание грозятся раздавить росомонов. Назревает что-то серьезное.

И Милав принял решение.

Едва апрель-снегогон искупался первым дождиком, по поводу которого в народе говорят: «Первый апрельский дождь воза золота стоит», – объявил кузнец о своем намерении идти в острог Выпь к воеводе.

Чернокнижник не отговаривал, он лишь попросил подождать неделю – хотел кое-какие свои особые секреты Милаву поведать на самый последний случай, «когда и мать далеко, и отец во сырой земле перину себе взбивает». Милав согласился – знания чернокнижника были настолько обширны и разнообразны, что даже «всезнание» Милава им всегда уступало.

Прошла и эта неделя, и Милав с Ухоней собрались в дорогу.

– Помни о моем наказе касательно Поющего, – сказал Нагин.

– Милава, хасю казать, – говорил Намуто, смешно коверкая слова росомонов, – усеник ты халасо. Нет стыдана мне тебя. Если не встлетимся будя сяслива, долга-долга!..

Милав обнял старика, чувствуя, как разрывается от предстоящей разлуки его сердце. Встал возле понурого Ухони, осмотрел скит, бывший его домом столько долгих и трудных месяцев. Поклонился до самой земли своим учителям и дрогнувшим голосом произнес:

– Не поминайте лихом Милава-кузнеца и Ухоню бестелесного.

И зашагал рядом с ухоноидом по влажной от стаявшего снега тропинке.

Глава 6
ЛЕНЬКА ДЕКАЛЬКОВ

В остроге Выпь ни Вышаты, ни воеводы не оказалось. Старшина крепости сообщил, что они «отъехали на неделю по очень важному делу». А какое, спрашивается, нынче самое важное дело, если не западные рубежи? Поэтому Милав, посоветовавшись с Ухоней, решил эту неделю провести у бабы Матрены сам же обещал, что без ее благословения пределов края не покинет. Вот и пришло время сдержать слово.

… Больше года прошло с тех пор, как покинули они подворье бабушки Матрены. Несколько раз они получали с оказией весточки от сердобольной старушки. Сама-то баба Матрена грамоты не разумела, поэтому приветы передавала на словах. А что можно передать на словах, да еще через чужого человека? Вот и получалось, что все эти долгие месяцы они почти ничего друг о друге не знали. Болело у Милава сердце за старушку – годы ее большие, а тут впереди разлука маячит долгая, да и края, в которые лежит их путь-дорожка, не отличаются особенным гостеприимством.

Встреча была шумной и радостной, хотя не обошлось без угроз бабы Матрены «сотворить ужасный приворот» на голову кудесника за то, что довел «Милавушку» до состояния «скелеты мертвечинской». Милав, как мог, успокаивал старушку:

– Да не волнуйтесь вы так – были бы кости, а мясо нарастет!

– Во-во, доберусь я до костей Ярилки-то, не посмотрю, что он всеми уважаемый старец! Это ж надо так над человеком измываться! Да от тебя и половины того Милава, что уходил отсюда, не осталось!! Ну да ничего, за эту недельку я откормлю тебя – справным в поход свой отправишься!

Милав только руками разводил – переубедить бабу Матрену в вопросах питания было невозможно.

… Вечером, когда благодатное солнышко уползло за синеву гор, сидели Милав с бабой Матреной на крыльце и следили за тем, как многочисленные соседские ребятишки «обкатывают» Ухоню. Зрелище было презабавным: частичная материальность позволяла детям вполне осязаемо забираться на спину уссурийскому тигру и кататься на нем до тех пор, пока хитрый Ухоня не становился невидимым, – тогда детвора с хохотом валилась на землю, а потом принималась отчаянно искать ухоноида. Да только попробуй найти Ухоню, если он стал, словно слеза, прозрачный! Но детворе только того и надо – бегают, спотыкаются, хватают друг друга и при этом неистово визжат.

– Любят детишки Ухоню… – задумчиво произнесла баба Матрена.

– И он их жалует, – отозвался Милав. – Я, наверное, больше из-за него и иду к гхотам, – вновь заговорил он после долгого молчания. – Вы же сами видите – меняется он на глазах. Быть может, еще несколько лет – и не сможет он изменить выбранного облика, так и останется жить до скончания века животиной хищной. Жаль мне его…

– Жалость, Милавушка, доброе чувство – оно душу лечит, не стыдись его. Может, через жалость-то и поможешь ты своему дружку бестелесному…

Больше нигде Милаву не спалось так легко и привольно, как у бабы Матрены. Не помня своего дома, кузнец только в этой старой небогатой избе чувствовал себя по-настоящему счастливым. Спокойствие, умиротворение нисходили на него здесь.

ШЕПОТ?

– Что он узнал о врачебных советах касательно сердца?

– Он теперь знает, что кроме духовного воздействия ему постоянно нужно иметь наготове и средства вполне материальные.

– Прежде всего, необходимо сделать так, чтобы он понял – при чрезмерных сердечных напряжениях следует менять направление мыслей, ибо они, подобно потоку горному, могут изменять весь окружающий ритм.

– И еще. Он должен усвоить: полный покой при напряжении сердца недопустим уже потому, что полного покоя не существует…

– А как быть с малыми из Тонкого Мира, которые приходят к нему?

– Если они придут с помощью, он не должен прогонять их – они могут удержать стрелу зла, направленную в его сердце…

Иногда Милав просыпался со странным чувством, будто кто-то очень близкий и дорогой долго беседовал с ним по важным вопросам, но суть беседы терялась, возникало лишь подсознательное сожаление об утраченном знании. Так было не всегда. Достаточно редко он помнил разговор отчетливо, хотя самих собеседников ни разу не смог представить себе даже мысленно. Сначала Милав опасался подобных воспоминаний, думая, что это проделки Аваддона. Но потом чувство опасности притупилось, подозрительность растаяла, и теперь любой фрагмент, неожиданно всплывавший в его сознании, он воспринимал как откровение, не имеющее ничего общего с его «всезнанием».

Неделя пролетела стремительно. Настала минута расставания. Баба Матрена не плакала – только всхлипывала редко да быстро шептала непонятные слова и водила руками вокруг Милава и Ухони. Потом принесла что-то в старческих, сморщенных от времени и бесконечных трудов ладонях и быстро повесила на шею кузнецу.

– Никогда не снимай этого амулета – ни перед сном, ни перед баней! заговорила баба Матрена. – Сила в нем разная, а готовила я его из растений да корешков, что вокруг горы Таусень произрастают. Вам те края немного знакомы…

Перед разлукой присели. Даже Ухоня пристроился на маленькой скамеечке, поджав полуаршинный хвост. Все помыслили о дальней дороге.

– Ну что ж, соколики, – вздохнула старушка, – идите. И да пребудет с вами моя молитва!

* * *

В остроге Выпь их уже ждали. В памятной гридне собрались Тур Орог, Вышата, Ярил-кудесник, Милав, Ухоня. Немного в стороне, но тоже вроде как за общим столом, сидел Лионель де Кальконис, «обросомонившийся» до того, что стал отзываться на имя «Ленька Декальков» (наверное, местные острословы таким образом урезали слишком непонятную и длинную фамилию бывшего сподвижника Аваддона). Кальконис выглядел совсем не так, как должен выглядеть плененный враг. Он был одет достаточно богато, хотя и не роскошно, лицо и руки ухожены, словно он продолжал состоять на службе у заморского чародея. Только лицо его изменилось – не осталось на нем былой надменности и высокомерия. Перед кузнецом сидел иностранец, жаждущий поскорее вернуться на родину. В общем, Кальконис произвел на Милава двоякое впечатление: вроде бы и раскаялся бывший Рык и даже изъявил желание «исправить зло, сотворенное им по недомыслию», но, с другой стороны, чужая душа – потемки, и неизвестно, какие песни запоет сэр Лионель, оказавшись вдали от росомонов в окружении народа, открыто симпатизирующего Аваддону.

На этот раз споров не было – все давным-давно оговорено, и не раз. Правда, Вышата так и не смирился с тем, что Тур Орог не позволил ему идти вместе с Милавом, и воеводе вновь пришлось убеждать своенравного тысяцкого.

– Да пойми ты, – говорил воевода несколько раздраженным тоном, нельзя тебе вместе с Милавом: за эти годы ты столько кружил по границам, что тебя теперь там каждая собака узнать может.

Вышата только сопел в ответ и искал всевозможные варианты.

– Меня можно немного изменить, – не слишком уверенно предложил он, обрезать волосы, бороду отрастить…

– У тебя отродясь бороды не было! – возразил Тур Орог.

– Ну, тогда наклеить, как у балаганщиков.

– И долго ты с такой бородой проходишь? А вдруг она отклеится в самый неподходящий момент?

– Ну… – У Вышаты кончились аргументы, и он обиженно замолчал.

– Выходит, Милав один отправляется? – спросил кудесник, и непонятно было: с осуждением он говорит это или просто размышляет вслух?

– Почему же один? – возразил Тур Орог. – До самой страны вигов его будет сопровождать Вышата (тысяцкий тяжело вздохнул) с сотней гридей, а дальше… – Воевода ненадолго замолчал. – А дальше они пойдут втроем: Милав, Ухоня и Лионель де Кальконис.

Глаза сидящих за столом обратились к бывшему «сподвижнику» Аваддона. Кальконис почувствовал себя под таким перекрестным огнем весьма и весьма неуверенно и поспешил заверить всех в своей абсолютной лояльности.

– Вы можете на меня положиться, – забормотал он торопливо, – я все сделаю, чтобы священная миссия Милава-кузнеца увенчалась успехом…

Вышата с сомнением посмотрел на воеводу. Его взгляд красноречиво говорил: «Да вы только посмотрите на эту хитрую физиономию – он только и ждет момента, чтобы удрать!»

Тур Орог, выдержав взгляд тысяцкого, обратился к Кальконису:

– Сэр Лионель, вы помните наш уговор?

– А как же, уважаемый Тур Орог, – откликнулся Кальконис. – Я должен проводить Милава до самой земли Гхот, и там, если пожелает сам Милав, он может отпустить меня.

– А если он не захочет отпустить тебя?

– Я вернусь вместе с ним, и тогда вы сам решите – заслужил ли я прощение.

– Верно. А что будет, если ты рискнешь нарушить уговор и сбежишь или захочешь предать Милава?

– Я… Я не знаю… Вы не говорили об этом… – с дрожью в голосе проговорил Кальконис.

– Конечно, не говорил. – Тур Орог загадочно замолчал. – Это знает только Милав. Одно скажу: участь твоя тогда будет не просто печальной… Понял?!

– П-понял… – заикаясь, ответил Кальконис. – Но я все-таки хочу заявить, что не за страх я буду выполнять возложенную на меня обязанность, а только из чувства долга.

Слова бывшего философа на собравшихся не произвели никакого впечатления – они прекрасно помнили «расторопность» Калькониса в бытность его «компаньоном» мага. Сэр Лионель это понял и коротко добавил:

– Я не сбегу…

Все посмотрели на воеводу.

– Что ж, – вздохнул Тур Орог, – длинные проводы – долгие слезы. Завтра на рассвете и выступите! Да поможет всем нам земля-матушка!

ШЕПОТ?

– Он готов?

– Да, он понял, что грядет большая битва, которая давно возвещена. Теперь он уверен в том, что преследование есть самый верный успех.

– А что с внушением?

– Он обучился и мысленному, и звуковому.

– А посредством взгляда?

– Нет.

– Но он в курсе, что вдыхание усиливает звук и взгляд?

– Да, это он знает…