Текст книги "Судороги Земли (СИ)"

Автор книги: Николай Петри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

  – Ты заболел? – тихо спросила девочка.

  – Почему... С чего ты взяла?.. – Зодчий осторожно отодвинул руку, блестевшую крупными бусинками пота.

  – Мысли вокруг тебя – они не твои...

  – Не мои?!

  – Ты никогда не рисовал в своём сознании таких страшных картин: жуткой глубины пропасти, бездонные чёрные озёра, пустые бесконечные переходы...

  – А сейчас?.. – Кажется, голос не дрожал, когда Зодчий задавал вопрос.

  – Сейчас? – девочка задумалась. – Сейчас ты такой, как всегда. Только...

  – Только?..

  – Почему ты мысленно называешь меня Арина. Ведь меня зовут АРИАНА!

  Зодчему показалось, что его сердце остановилось...

  Надолго...

  Может быть, – навсегда...

  32.

  – Бледный ты сегодня, – сказал Легонт за завтраком.

  – Лёгкое переутомление... – неохотно отозвался Зодчий. – Не обращайте внимания.

  – А где Наита? – спросил Легонт через минуту.

  Зодчий поднял удивлённые глаза.

  – Я сегодня её не видел.

  Теперь брови Легонта полезли вверх – настал его черёд удивляться.

  – Как не видел?!

  Ложка в руке Зодчего застыла в воздухе.

  – Вот так и не видел! – Раздражение поползло из всех щелей, заставив собрать всю волю в кулак. – Как вчера вечером мы с ней у трока расстались, так я её и не видел!

  Легонт с открытым ртом уставился на него.

  «Что-то сейчас будет...» – без энтузиазма подумал Зодчий.

  – Какой трок?! – слова застыли на губах Легонта. – Вчера была ваша свадьба!..

  Дальше в памяти Зодчего образовался провал...

  Сколько он продолжался, Зодчий не помнил. Первая целостная и вполне осознанная картина запечатлелась во всех мельчайших подробностях: он опрокидывает стол с яствами на глазах у остолбеневших поселенцев... Дальше изображение смазывается и... Трое крепких воинов пытаются удержать Зодчего, но это не так-то просто сделать, потому что в одном из них Зодчий узнаёт Рабуса, которого он оставлял за старшего на Второй заставе.

  Зодчий смотрит на него бешеными глазами и хрипит, булькая словами-выдохами:

  – Ты!.. Почему ты здесь?!

  Рабус оглядывается вокруг, словно ищет ответа на нелепый вопрос, а Зодчий продолжает бесноваться осипшим от гнева голосом:

  – Ты почему бросил заставу?! А если Переход?..

  Дальше опять провал... мутные пятна вместо изображений... новые тревожные запахи... громкие голоса...

  Один из них, с трудом пробившись к исковерканному сознанию, оказывается необыкновенно приятным. Мускулы, секунду назад скованные оцепенением и парализованные душевными судорогами, мгновенно расслабляются. Зодчий открывает глаза.

  Перед ним на коленях стоит Наита, в её глазах – слёзы. В горле Зодчего режущий бритвами ком. Он не может ни говорить, ни дышать. Он смотрит на Наиту и понимает, что уже умер, потому что только в мире теней любые грёзы становятся реальностью, а реальность оборачивается сладкими грёзами...

  Откуда-то издалека приходят голоса. Все они Зодчему хорошо знакомы. От их слабого гула на душе становится легко и приятно. Зодчий с радостью понимает: он может говорить, дышать, слышать...

  – Уже второй приступ за неделю... – Встревоженный голос Легонта лёгкой бабочкой кружит над ухом, не попадая в сознание.

  – В прошлый раз у него был лёгкий обморок. Откуда теперь в нём столько ярости? – Громкий рокочущий голос Рабуса заставляет Зодчего собраться.

  – Он мне показался таким чужим!.. – Этот голос может принадлежать только одной женщине в мире, и она почему-то плачет.

  Зодчий открыл глаза...

  Он лежал в той же комнате, где совсем недавно беседовал с Ариной (или Арианой?). Кровать, на которую его положили, оказалась двуспальной... Зодчий опустил ноги на пол. Перед ним у двери стояли трое: Легонт, Рабус и Наита. За окном вызвенился новый день: чистый, светлый, но по-осеннему печально-тоскливо-грустный.

  В душе Зодчего, не переставая, хлестал ледяной дождь...

  Он встал. Ноги держали уверенно.

  Твёрдо шагнул к троице у порога.

  – Извини, Рабус!

  И сжал запястье десятника.

  – Мне уже легче.

  И похлопал Легонта по плечу.

  – Всё пройдёт, милая...

  И поцеловал Наиту в горячий висок.

  Потом вышел в коридор. Обернувшись, спросил:

  – Я хочу поговорить с Амвросием. Он у себя?

  «Опять попал пальцем в небо...» – невесело подумал Зодчий, заметив в глазах поселенцев не удивление, а тревогу.

  Ответ Легонта всё объяснил:

  – Отец умер два месяца назад...

  – Да-да, конечно... – торопливо проговорил Зодчий. – Это у меня всё от приступа. Пройдёт... Всё пройдёт...

  В глазах Легонта такой уверенности не было.

  Увидев Зодчего, Агути развёл руками:

  – Опять приступ?

  – Откуда такая проницательность? – попытался отмахнуться Зодчий.

  – Ты на свою физиономию посмотри! – отозвался Агути. – Когда мы тебя из Гнилого Озера выловили, ты выглядел намного лучше... Или тебя молодая жена довела?!

  – Иди ты!.. – обиделся Зодчий, направляясь в свою комнату, по дороге отмечая «нестыковки» ЭТОГО и ТОГО дома. Тот выглядел не таким роскошным, но казался самым милым жилищем на свете.

  Первым делом, Зодчий направился к полке, на которой... и когда он успел столько написать?! Вместо одной-единственной заветной тетрадки, на полке их теснилось больше десятка!

  Зодчий достал одну. Открыл наугад, стал торопливо просматривать:

   «...Орчил люминофорный – разновидность зывуна стерильного; наказан Зоконом за то, что позволил первой доминанте биотела вступить в запретную связь с псевдобионтом – ильписсой объёмной. Связь носила продолжительный характер и закончилась распадом второй доминанты биотела. В результате распада псевдобионт ильписса объёмная по кличке „Тренога“ принесла помёт из шести зверёнышей. Трёх удалось обнаружить сразу, на одного вывела охотников сама ильписса, вступившая в фазу спонтанного деления, двоих продолжают искать Свободные Охотники...»

  Зодчий аккуратно закрыл тетрадь. Подумал, что его специально посадили в этот театр абсурда для имбецилов, чтобы выяснить, на каком этапе Изменения его мозг не выдержит и лопнет словно грецкий орех, разметав в пространстве вещество, некогда составлявшее его "Я"...

  Остаток дня он провёл в своей комнате, отказавшись от ужина и продолжая читать строки, записанные в тетради его собственной рукой (в этом Зодчий нисколько не сомневался).

  Поздно вечером пришёл Агути. Он молча сел напротив Зодчего, продолжавшего со скоростью машины поглощать страницу за страницей. Долго молчал. Первым не выдержал Зодчий. Он с выражением отчаяния на лице отшвырнул от себя недочитанную тетрадь и зло посмотрел на товарища.

  – Что с тобой?.. – мягко спросил Агути.

  Голос его показался настолько близким и дорогим, в нём звучало столько заботы и участия, что Зодчий, секунду назад готовый с криками выставить заставника за дверь, сразу сник. Равнодушно, без боли и сожаления отметил: внутри него что-то перегорело... Наверное, стержень – основа и каркас его жизни – вдруг вспыхнул ярким пламенем и, подобно бенгальскому огню, сгорел до неприглядного обугленного столбика, оставив в пространстве лишь горьковатый запах полного разочарования...

  – Мне кажется, я схожу с ума... – тихо сказал Зодчий, с трудом ворочая непослушным языком.

  Зодчий глядел прямо на Агути, но не видел его. В том месте, где сидел заставник, мелькали картины первой реальности, потом второй. На третью Зодчий смотреть уже не мог...

  – Твоё состояние как-то связано с тем, в каком виде тебя нашли Свободные Охотники? – с участием поинтересовался Агути.

  Зодчий поднял глаза. Они казались безумными.

  – Агути! – выдохнул Зодчий. – А ведь я даже не знаю, кто они – Свободные Охотники!..

  Агути нисколько не удивился.

  – И что с того? – спокойно спросил он. – Открой тетрадь и прочитай.

  – Я... прочитаю... – медленно выговаривая слова, произнёс Зодчий. – Я обязательно прочитаю...

  Агути ещё некоторое время сидел за столом, потом встал.

  – Я лягу в коридоре на кушетке возле твоей двери, – выходя, сказал он.

  – Зачем? – спросил Зодчий, не поворачивая головы.

  – В этом крыле думается лучше...

  – Ду-ма-ет-ся... – по слогам повторил Зодчий и потянулся к новой тетради.

  Часа через три в комнату без стука вошёл Агути и молча поставил перед Зодчим большой фужер из голубого стекла, наполненный рубиново поблёскивающей жидкостью.

  – Выпей!

  Зодчий, оторвавшись от чтения, пристально посмотрел на Агути, почему-то обратив внимание на некоторые, казалось бы, несущественные детали. В глаза бросился необычный комбинезон, будто светившийся изнутри холодным матовым светом. Зодчий с удивлением потрогал ткань.

  – Откуда это у нас?

  Агути вопросу не удивился.

  – Полгода назад ты открыл способ синтеза люминофорной одежды. Мы его потом симбионтам предложили.

  – Да-да, помню... как же... – Зодчий повертел в пальцах стакан. – Что это?

  – Биотоник. Разработан в лаборатории алийцев.

  Зодчий одним глотком выпил содержимое, затем торопливо вернул стакан Агути.

  – Спасибо. Я ещё немного почитаю...

  Агути вышел, блеснув висевшим на поясе пистолетом необычной формы. Зодчий сглотнул ком в горле и продолжил чтение, иногда отрываясь для того, чтобы прислушаться к непонятным звукам под ногами. Закрыв глаза, он начинал ощущать вибрацию пола, которая затем быстро гасла, а ей на смену приходило далёкое глухое уханье – словно филин-колосс, пролетая над заставой, решил размять своё циклопическое горло.

  Течения времени Зодчий не замечал. Когда в следующий раз невозмутимый Агути поставил перед ним знакомый стакан, Зодчий поинтересовался:

  – Который час?

  – Шестой. Раннее утро. Скоро сивцы петь начнут: у них брачный период совпадает со второй фазой дуплицирования...

  Зодчий бросил взгляд в окно, пытаясь представить себе неведомых сивцев, но тут же отогнал от себя ненужные мысли.

  – У меня в тетрадях мало сведений об охотниках, – обратился он к Агути. – Где ещё можно получить информацию?

  Агути подошёл к стенному шкафу и раскрыл дверцы. Внутри Зодчий увидел просторную нишу, заполненную разнообразным оборудованием. В центре блестело хромированными деталями высокое кресло, напоминающее ложемент космонавта.

  Зодчий вопросительно посмотрел на Агути.

  – Подарок из лаборатории алийцев, – пояснил Агути. – Исключительное средство в случае частичной или полной амнезии.

  – А поможет?.. – с сомнением спросил Зодчий.

  – Когда Гоблина прямо в темечко клюнул кайорот, он даже имя своё позабыл. А полежал в этом кресле пару часов и вспомнил такие подробности своей жизни, которые с удовольствием позабыл бы снова!

  – Ну, если так... – Зодчий храбро шагнул вперёд...

  33.

   ...– Знаете, последние сто слов вашей речи ни на йоту не приблизили меня к пониманию причин возникновения Перехода.

  – Разумеется, ведь мы говорили о другом! Разве вы этого не заметили?..

  – Отчего же! Мне даже понятна ваша ирония. – Незнакомец позволил себе улыбнуться. – Вы думаете, что являетесь исключительным человеком только потому, что смогли дважды осуществить Изменение в «мире Амвросия»?

  – Почему дважды? – удивился Зодчий. – Я только один раз оказался в Гнилом Озере?

  – Странно, неужели вы так и не поняли, что каждый «Громовой» Переход – это уже изменение! Право, вы меня удивляете: не заметить такой очевидной вещи!

  – Что вы имеете в виду? – спросил Зодчий.

  – Любой Переход возникает только в том случае, если в «мире Амвросия» есть предпосылки к нему.

  – Вы хотите сказать...

  – Разумеется! Система «наш» мир – «мир Амвросия» связаны друг с другом настолько тесно, что их взаимопроникновение достигло стадии, при которой они начинают влиять друг на друга!

  – Я не согласен с вами, – начал горячиться Зодчий. – Я убеждён – «мир Амвросия» является следствием нарушений, постигших «наш» мир. И я настаиваю именно на слове «нарушения», а не «изменения», которым вы пытаетесь прикрываться!

  – Наивный юноша, меня трогает ваша горячность, но мне искренне жаль вас. Ваши мысли ведут в никуда.

  – Нет! – крикнул Зодчий. – Это ваши мысли ведут всех нас к пропасти! Слышите!

  ...лышите...

  ...ышите...

  – Дышите!..

  Кто-то с силой надавил на грудь Зодчему, и он зашёлся в судорожном кашле, выворачивающем тело наизнанку.

  – Кажется, оклемался!

  Глаза ничего не видят, но Зодчий уверен – рядом с ним друзья. Он пытается приподнять веки, но они слиплись от слизи, в которую превратилась субстанция Гнилого Озера. Кто-то торопливо промывает ему глаза чистой родниковой водой – муть растворяется, бледнеет...

  Зодчий начинает различать контуры человеческих тел, а потом – размытые пятна лиц. Зодчий приветливо улыбается этим лицам, со многими из которых он хорошо знаком. Рядом стоящий юноша, рот которого никогда не закрывается, – Тольтег из лаборатории алийцев. А вон тот крепыш в зелёном комбинезоне – Свинг из одиннадцатого бункера. У них на прошлой неделе оползень завалил главный вход, пришлось откапывать бедолаг всем миром. А вот это крепыш, с фляжкой в руках – Розовый Дюк – самый добрый и безобидный во всём порубежьи.

  – Ребята, – торопливо бормочет Зодчий, – я чертовски рад вас видеть!..

  В горле булькает противная слизь, нос тоже заполнен ею до самых пазух, но можно говорить, а значит, можно жить... Ему помогают отойти подальше от зеркальной глади Озера. Кто-то заботливо суёт в руки ароматическую пластинку.

  – Пожуй! Синдром внутренней дрожи, как рукой снимет!

  Зодчий бездумно начинает жевать, ощущая во рту фруктовый аромат. Откуда-то слева раздаются несколько торопливых выстрелов. Зодчий узнаёт хлёсткий звук снайперской винтовки. Голоса справа объясняют причину пальбы:

  – Третья ильписса за неделю!

  – Что-то расплодились они в последнее время!

  – Ничего, период деления закончился. Они теперь в спячку впадут лет на пять...

  Кажется, он задремал. Проснулся от осторожного прикосновения чьих-то рук, пытавшихся бережно поднять его тело. Зодчий открывает глаза. Прямо перед ним знакомая до последнего прыщика счастливая физиономия. Гоблин! Его губы растянуты счастливой улыбкой до самых ушей, а глаза лучатся восторгом, интенсивность которого делает Гоблина небезопасным для окружающих, – а вдруг он вспыхнет как факел!.. Гоблин стискивает Зодчего в объятьях – хрустит позвоночник, громко взывая к милосердию. Зодчий морщится, но Гоблин страданий друга не замечает.

  – Ты чего надумал?! – вопит он во всё горло, продолжая нещадно тормошить Зодчего. – Уйти захотел! А мы как же?! Ты, значит, в ящик, а мы – целоваться с последним выводком рогульника! Ну, уж нет!

  От лавины новой информации у Зодчего голова идёт кругом, но он всё равно невероятно рад видеть старого товарища, потому что это тот самый Гоблин! И не важно, что под его крепкими пальцами рёбра Зодчего претерпели конструктивные изменения, а позвоночник давно готов высыпаться в трусы, главное – Зодчий среди своих!

  Хватка Гоблина слабеет, но фонтан радости продолжает обильно поливать всех вокруг положительными эмоциями. Брызги неуёмной радости постепенно переплавляются в слова, слова складываются в предложения, а предложения составляют рассказа о том, как угораздило Зодчего оказаться в Гнилом Озере.

  – ...ты больше свои рейды в одиночку не проводи! – нравоучительным тоном вещает Гоблин. – Если тебе захочется выследить одного-другого зверёныша, дай нам знать. Мы в такой забаве вместе поучаствуем. А то некрасиво получается: отправился без снаряжения, без подстраховки, один, да ещё на тэгу-шатуна нарвался!

  – Тэгу?.. – Зодчий с трудом узнаёт свой голос.

  – А ты удивлённое лицо не делай! – продолжает хохотать Гоблин. – У нас тоже глаза не на затылке и уши не к пятке приросли! Мы по предсмертному рёву тэгу на тебя и вышли. Ума не приложу, как ты умудрился в одиночку завалить такого монстра?.. В нём весу, наверное, больше тонны!

  – Так уж получилось... – разводит руками Зодчий, пытаясь отыскать в затопленном сознании какие-нибудь обрывки информации о том, кто такой «тэгу». В памяти подобных сведений нет. Тут неугомонный Гоблин вдруг выхватывает из-за спины джэт-карабин и начинает палить куда-то над головой Зодчего. Зодчий падает на землю и слышит пронзительный визг. Глухо звучат ещё два выстрела. Затем наступает тишина.

  Зодчий поднимет голову. Гоблина рядом нет. Через мгновение его весёлый голос льётся откуда-то сверху. Зодчий поворачивается на звук и видит Гоблина с чем-то змееподобным в вытянутой руке. Гоблин улыбается во все тридцать два зуба и тычет шевелящимся трофеем прямо в нос Зодчему:

  – Чёрт! Метаморфозы затронули даже струйного тью. Чудеса, да и только!

  Зодчий смотрит на трофей Гоблина. В его памяти неожиданно всплывают слова...

   «...струйный тью обладает фантастической способностью заживлять раны, особенно – ожоги. Вырабатывая с помощью желез внутренней секреции вещество, имеющее тождественную с хитозаном структуру, он почти мгновенно строит прочнейшие хитозановые нити, которыми и оплетает тело жертвы. Хитозан не отторгается чужой плотью, а срастается с ней с поразительной скоростью, что приводит к появлению так называемого „эффекта натёчного малахита“, когда одна особь в течение короткого времени срастается с другой, образуя биоконгломерат, способный к функционированию в совершенно невозможных с точки зрения отдельного биообъекта условиях...»

  Зодчий трясёт головой, пытаясь избавиться от наваждения. Струйный тью по-прежнему висит перед его носом. Зодчий с уважением говорит:

  – У этого экземпляра отличный репродуктивный орган. Посмотри, Гоблин, какую хитозановую нить он генерировал...

  Потом туман заволакивает всё вокруг. Звуки становятся глуше, пока совсем не умирают во влажном бледно-молочном тумане. Зодчий осторожно шарит вокруг мгновенно вспотевшей от волнения рукой, иногда посылая в пространство одинокий вопль:

  – Гоблин, ты где-е?..

  Слова, едва сорвавшись с губ, холодными каплями падают под ноги и там, внизу, тихо умирают. Зодчий повторяет попытку – эффект тот же. Тогда он встаёт, неуверенно шагает вперёд и натыкается на что-то твёрдое. Рука опускается в туманное молоко – Зодчий видит джэт-карабин Гоблина. Он поднимает ствол вверх и нажимает на курок...

  – Ты что, ошалел?!

  Резкий окрик бьёт по ушам. Зодчий морщится, но оружия не отпускает. Гоблину приходится применить силу, чтобы отцепить побелевшие пальцы Зодчего от гладкого цевья... Потом наступает короткая передышка в массированной звуковой атаке, и участливый голос Гоблина мягко втекает в уши:

  – Не сердись, Зодчий, но мне придётся тебя связать...

  – За... за... за... – Губы свело холодом, горло забито колючими иглами тупой боли. С трудом Зодчий выдыхает одно слово: – Зачем?..

  Ответ товарища ласкает слух мягкими интонациями:

  – Непредсказуемый ты сегодня... Как бы чего не натворил...

  Зодчий не согласен. Он недовольно мычит, но это не помогает – сильные руки поднимают его в воздух, и он оказывается лежащим на мягкой подстилке.

  – Потерпи, – говорит Гоблин, – через полчаса будем на месте. Там тебе Фархад мозги быстро вправит!

  Зодчий глубоко вдыхает насыщенный новыми запахами воздух, пытаясь уловить сладковатый аромат свежего сена. Но сырой воздух остро пахнет нагретой соляркой и горелой резиной.

  – А где повозка?.. – повернув голову к Гоблину, спрашивает Зодчий.

  Гоблин оглядывается.

  – Какая повозка?! – изумляется он. – Мы за тобой на БТРе приехали...

  С грохотом заводится двигатель, запах солярки кулаком бьёт в широко раскрытые ноздри. Зодчий начинает задыхаться. Двигатель ревёт всё сильнее. Зодчему плохо. Ему кажется, что дизель затолкали прямо в мозг, и в голове теперь хозяйничает выворачивающий тело и душу дьявольский грохот. Зодчего начинает немилосердно трясти.

  Голос Гоблина не сразу проникает в сознание:

  – Синдром внутренней дрожи не мог поразить его так быстро! Ребята, гоните на всю катушку, иначе мы его потеряем!..

  Зодчий с удивлением замечает, что его тело приобрело способность вибрировать с частотой и амплитудой, делающими мягкую подстилку на броне не нужной, потому что заполненное непрерывным грохотом тело почти перестаёт её касаться... Понимая, что сознание вот-вот навсегда оторвётся от истерзанного вибрацией тела, он успевает задать вопрос, мучивший его с первой минуты пробуждения:

  – С-ск-ка-а-жи, Г-о-об-ли-н, А-ам-мв-р-ро-ос-ий е-ещ-щё ж-ж-ив?..

  Гоблин с удивлением смотрит на Зодчего:

  – А кто это?..

  34.

  – Ну, как?.. – Агути склонился к самому лицу Зодчего. – Вспомнил?..

  Зодчий, в глазах которого ещё стояла удивлённая физиономия Гоблина, а на уши ураганом давил рёв двигателя, спросил:

  – Ты знаешь Тольтега из лаборатории алийцев или Свинга из одиннадцатого бункера?

  Агути заморгал золотистыми ресницами и отрицательно покачал головой.

  – А Розового Дюка? – умоляюще простонал Зодчий.

  – Пожалуй, стоит взглянуть на твои воспоминания поближе... – скороговоркой проговорил Агути и принялся с поспешностью крутить многочисленные верньеры в изголовье ложемента.

  – Агути, – подал голос Зодчий, – могу я выбраться из этого жуткого кресла?

  – Пока нет, – отрывисто бросил заставник. – Система всё ещё настроена на тебя. Процесс не закончен.

  – Какой процесс?

  – Восстановления памяти.

  – Но мне обязательно нужно отлучиться на пару минут!

  – Зачем? – Агути продолжал лихорадочно работать пальцами

  – Зачем, зачем, – огрызнулся Зодчий. – Надо!

  – Глупости, – безапелляционно заявил Агути. – Сейчас ты должен хотеть только одного – ликвидировать провалы в памяти.

  – Но я должен!.. – простонал Зодчий.

  – Потом объяснишь...

  – А вдруг...

  ...в друг...

  – В другой раз я тебе обязательно отстрелю хвост! – пообещал Зодчий вслед гигантскому варану, едва не подмявшему заставника своим многокилограммовым неуклюжим телом. – Слышишь?

  Варан не слышал. Вильнув длинным хвостом, он неторопливо проследовал в направлении просвета в густых зарослях и плюхнулся в какую-то зловонную лужу. Брызги долетели до ног Зодчего. В воздухе резко запахло аммиаком.

  «Пора выбираться из этих дебрей», – подумал Зодчий, направляясь в сторону, противоположную «купальни» варана.

  Пройдя полсотни шагов, он услышал тонкий, на пределе слышимости звук. Едва-едва уловимый, он казался почти нереальным, но Зодчий не стал игнорировать даже саму мысль о нём. Застыв на полушаге, Зодчий настроил все активные рецепторы на распознавание направления, с которого мог прийти повторный звук.

  Прошла секунда. Истекла другая...

  Нога всё ещё находилась в воздухе. Это спасло его. Что-то яркое блеснуло перед глазами, и из-под ног вырвался столб ржавой воды. Зодчего отшвырнуло назад, сильно ударив о берёзу. Продолжая ощущать в груди давящую боль, Зодчий рванул из-за спины арбалет и, расставив ноги, замер.

  Сейчас...

  Сейчас о н а покажется!

  За спиной росло несколько берёз с подлеском из молодой поросли проломника и толокнянки с подушками белых цветов купыря. Справа густые заросли дикой малины, а о н а обладает очень чувствительной кожей и никогда не полезет в эти дебри. Значит, – спереди или слева.

  Спереди или слева?

  Спереди?

  Или слева?..

  Короткий миг атаки он всё-таки проморгал. Слева направо скользнул веер игл, три из которых застряли в бедре. Чувствуя рвущую тело боль, Зодчий успел послать в сторону мутного контура две стрелы – одна за другой. Боль стала затапливать сознание, но Зодчий крепился – он должен услышать звук, иначе о н а вернётся и тогда...

  – У-й-д-и-и-и-и...

  Каждый раз, когда слух одаривал Зодчего невообразимо-жалостливым стоном, душа переворачивалась, и он начинал плакать как ребёнок, потерявший любимого ванька-встаньку. Слёзы текли из глаз и мешали видеть то, чем в эту минуту занимались дрожащие от возбуждения пальцы. А пальцы дело знали: из широкого кожаного пояса уже извлечена аптечка, и три стеклянные капсулы с ярко-красными навершиями лежат в потной ладони.

  Пульсирующее сознание деревенеющими губами продолжает отсчёт вытекающей из тела жизни:

  – Девятнадцать... восемнадцать...

  Одна ампула разбита и её содержимое – двуединое существо (и животное и растение) церрис – помещено в первую рану.

  – Тринадцать... двенадцать...

  Вторая ампула выпускает церриса вглубь кровоточащей раны.

  – Семь... шесть...

  Третья ампула уже раздавлена, но зрение изменяет – свет меркнет. Зодчий ощупью находит третью зияющую рану и отправляет содержимое ампулы в неё.

  – Два... один... ноль...

  Вслед за чертой-зеро приходит холодная, как вечный лёд мысль: «Успел или не успел?..»

  ...Успел или не успел?..

  ...успел...

  ...спел...

  – Спел бы ты что-нибудь, – просит Агути. – А то лежишь как бревно, и глаза в потолок пялишь!

  Зодчий трясущимися пальцами ощупывает левое бедро.

  Агути внимательно следит за его неуверенными движениями и спрашивает:

  – Почему у тебя руки трясутся?

  Зодчий, не моргая, смотрит на Агути. Конвульсивно сглотнув, интересуется:

  – Здесь вараны поблизости не водятся?..

  Агути с ответом не торопится, он чешет затылок и задумчиво произносит:

  – Насчёт варанов не знаю, но с этой машиной, определённо что-то не так... А ну-ка, вылезай!

  – Зачем? – Зодчий немного заторможен, и не успевает реагировать на стремительно меняющуюся обстановку.

  – Позвоним в лабораторию, пусть алийцы сами со своей заумной техникой разбираются!

  – Подожди... – поднимает руку Зодчий.

  – Ты чего?

  – Давай ещё разок попробуем? Последний...

  Агути с сомнением качает головой.

  – Смотри! Можешь совсем без воспоминаний остаться!

  «В моей ситуации это было бы самое лучшее...»

  Мысль гаснет, словно выключенная экономным хозяином электрическая лампочка.

   – Наивный юноша, меня трогает ваша горячность, но мне искренне жаль вас. Ваши мысли ведут в никуда.

  – Нет! – крикнул Зодчий. – Это ваши мысли ведут всех нас к пропасти! Слышите!

  – Боже! К чему такая экспрессия! – поморщился незнакомец. – Мы с вами беседуем, и в процессе дружеской, заметьте – дружеской! – беседы пытаемся докопаться до истины. Разве не так?

  Голос незнакомца бархатисто-ласковыми интонациями обволакивал Зодчего, нейтрализуя его горячность. Зодчий быстро успокоился.

  – Извините, я погорячился... – хмуро признался он. – Излишняя импульсивность, конечно, не добродетель, но я не могу сдержаться, видя, как все свои дурные поступки человек пытается свалить на кого угодно, лишь бы не нести ответственности.

  – Вы обо мне?

  – Нет. Я имел в виду всех людей. И себя в том числе.

  – И в чём же вы обвиняете всё человечество, – после короткой паузы мужчина с сарказмом добавил: – и себя в том числе?

  – В том, что люди переполнили чашу терпения природы!

  – Даже так?

  – Именно! Согласитесь, в сосуд невозможно налить жидкости больше, чем позволяет его объём. Любя капля сверх этого объёма обязательно прольётся. И куда она упадёт?

  – Не знаю, – развёл руками незнакомец, – мне ваша метафора не совсем понятна.

  – Всё, что переполняет чашу терпения, бумерангом возвращается к тому, кто уронил в чашу последнюю каплю.

  – И кто это сказал? Сократ? Платон? Или Вася Пупкин?

  – Знаете, ваша язвительность в данном случае неуместна. – Холодно ответил Зодчий. – К сожалению, никто подобных слов не говорил, потому что исключительное право заявлять об этом, принадлежит природе...

  Странные ощущения испытал Зодчий, неожиданно открыв глаза. Ноющая боль в ногах (наверное, потянул связки, пока бегал от одного трока к другому?) не могла быть причиной внезапного пробуждения. Подобное недомогание ничто по сравнению со странным чувством тоскливой обречённости, проникшим в его сознание в тот миг, когда он открыл глаза. Тоска – невыносимая, словно вопль «зывуна» и холодная, будто ледяная могила – напомнила об утрате чего-то очень-очень близкого и дорогого. Томительное чувство пришло и осталось. Зодчий понял: теперь не уснуть...

  Лёжа в сумраке льющейся из окна белёсой мути, он смотрел прямо перед собой, мысленно «отматывая» время назад. Он увидел, как в комнату, где он спал, вошла Наита. Девушка долго с любовью смотрела на него, потом её взгляд упал на правую руку, девушка поднесла свечу, и лицо её исказилось болью, она вскочила и бросилась вон из комнаты, забыв закрыть дверь...

  Зодчий рывком сел на кровати. Долго не решался опустить взгляд, чтобы посмотреть на свою руку. А когда смог себя пересилить, ему стало страшно...

  35.

  Возвращаясь на заставу, Зодчий был молчалив и даже угрюм. Время от времени Енор пытался завести разговор, но каждый раз натыкался на молчаливую неприступную холодность заставника. В конце концов, юноша отказался от своих попыток, лишь иногда с тревогой посматривая на выходца.

  Зодчий всё это видел, но нарушать добровольно наложенный на себя «обет молчания» не хотел. За последние часы он успел настолько запутаться и в себе и в окружающей реальности, что боялся любого действия своего тела и даже любого случайного слова, сорвавшегося с искусанных от волнения губ...

  Сегодня утром, из-за многочисленных наслоений ночных «воспоминаний», он оказался в неприятной ситуации. Случилось это, когда он и Легонт стояли возле широкого крыльца. Непринуждённо поддерживая беседу, Зодчий натренированным слухом уловил характерное, едва слышное пение крыльев цеза-стервятника – самого свирепого летающего хищника в одном из ночных видений. Зодчий сработал на уровне рефлексов. Ни мысль, ни его воля не участвовали в процессе мгновенного извлечения у ближайшего поселенца тяжёлого арбалета и наложении «фархадовской» стрелы.

  ...Он осознал себя в тот момент, когда напуганные его поведением поселенцы расступились, оставив в центре пустого круга его одинокую фигуру. Именно в этот миг в голове Зодчего прозвучало рвуще-терзающее слово – изгой... Выдавив на лицо вымученную улыбку, которая больше походила на оскал умирающего зверя, Зодчий вернул арбалет остолбеневшему поселенцу, пожал плечами и поспешил к повозке Енора, к счастью, не заметившего его странной выходки.

  Зодчий усилием воли заставил себя не думать о сегодняшней ночи, её неожиданных и неприятных последствиях. Выходец понимал, что отправившись в нелёгкое плавание на утлом челне психоанализа, он может не выдержать очередного шквала информационных наслоений, и тогда непременно произойдёт срыв.

  В собственном рассудке он не сомневался. Что с ним случится за непробиваемой бронёй знаний учёного-материалиста? Боялся за веру... Несколько месяцев назад он уже испытал её на прочность и опасался, что повторного экзамена она не выдержит. А без веры в Зоконе делать нечего. Без веры ты здесь – никто...

  Оглядевшись по сторонам, Зодчий с наслаждением втянул лесной воздух. Неожиданно пришла мысль: они живут в таком чудесном, благодатном месте, каждый день видят перед собой красоту, от совершенства которой захватывает дух, и сердце стремится вырваться из груди, чтобы продолжить счастливую жизнь на воле, но при этом все они остаются совершенно глухи к любым её проявлениям... Новый день приносит новые тревоги, волнения, заботы, и мир, который, по сути, должен составлять основу бытия любого живого существа (разумного или нет – второстепенно), остаётся где-то там, в стороне. И уходит человек от самого себя, потому что природа – это не просто слово из семи букв, это то, чем живёт человек, это то, что наполняет его, это то, что делает его человеком. Можно, конечно, плюнуть на подобные рассуждения, но кто хоть раз из чувства внутреннего противоречия смачно плевал против ветра, может представить себе последствия такого «героического» поступка...