Текст книги "Зеркало в руках"

Автор книги: Николай Петри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

Потом дымный след вывел волка на странного двуногого. Одиночка выглядел ещё более противоестественным, чем отказавшийся защищать себя лось. Двуногие не бродят в одиночку! Их всегда много. Они не отходят друг от друга дальше, чем летят их тонкие стальные когти или смертельно жалящие острые прутья.

Все в лесу знают: если увидел одного двуногого, значит, где-то близко их целая стая. Поэтому они всегда побеждают. Даже снежных барсов. Даже пещерных медведей. Так было всегда. И вот теперь… Теперь всё поменялось. К тому же – ирбис. Почему он не испугался двуногого?

Волк замер. Такое с ним случалось лишь в минуты охоты, когда, изучая след зайца, пытавшегося запутать преследователя хитроумными петлями, нюх выводил опытного хищника на прежний след, и круг замыкался. В такие минуты волк замирал в сладком предвкушении добычи. Сейчас он испытал подобное волнение, внезапно разгадав причину своего удивления: кого бы в последние дни он не встретил в зимнем умирающем лесу – все были одиночками…

Да, мир раскололся, рассыпался на отдельные кусочки, разбился вдребезги и собрать его теперь невозможно…

Волк покрутил головой, разгоняя тревожные видения, потом трусцой побежал дальше. Не сразу он понял, что, сам того не желая, следует за двуногим. Но отчего-то нисколько не удивился своему внезапному порыву (наверное, в нём ещё не умерла надежда полакомиться вкусными мясными остатками).

Сладкие грёзы о долгожданной пище сделали его менее осторожным, потому что он опасно приблизился к двуногому. Волк понял это лишь тогда, когда услышал громкий предостерегающий крик. Ноги стремительно унесли волка в глубокий лог, где напуганный зверь замер в густых заиндевелых кустах.

Голос двуногого звучал необычно и страшно. Даже в большой группе двуногие всегда разговаривали тихо, так что обнаружить их можно было только по запаху. Этот же кричал громко, яростно, будто хотел, чтобы о его присутствии знал весь лес.

Волк заколебался. Двуногий выглядел безумным, а нужна ли пища безумным, волк не знал. Выждав некоторое время, он всё-таки последовал за двуногим. Но теперь его влекло не сильно притупившееся за последние часы чувство голода, а щенячье любопытство.

Он шёл долго, безошибочно следуя по запаху, оставленному на свежем снегу мохнатыми лапами двуногого. Иногда волк уходил в одну или в другую сторону, пытаясь отыскать на склонах оврага следы мелкой добычи. Проплутав недолго в рыхлом снегу, зверь возвращался на оставленную двуногим тропу и бежал дальше.

Один раз он наткнулся на длинную широкую полосу от волочащегося предмета со следами лап. Сердце волка радостно забилось. Ондатра! Он бросился по следу, надеясь настигнуть мускусную крысу раньше, чем она доберётся до водоёма. Судя по следам, имеющим зигзагообразные дорожки со срединной бороздкой от волочащегося хвоста, – по местам с неглубоким снегом ондатра бежала рысью.

Волк, не жалея раненой ноги, ринулся вперёд. Но вскоре он увидел в просвете деревьев реку и тихо взвыл от досады.

Пришлось возвращаться назад.

Ближе к вечеру волку повезло. Он случайно набрёл на "ход-отдушину" тёплого гнезда мышей полёвок, видимой частью которого была тонкая хрупкая труба из инея с небольшим валиком внизу. Конечно, мышь не серна и не пятнистый олень, но для изголодавшегося зверя она по вкусу будет лишь немногим уступать ласке.

Волк кинулся к устью норы, стремительно расширив извилистые снежные галереи, как это обычно делают горностай или хорь. Перепуганные грызуны стали выскакивать наружу, где их уже поджидали быстрые волчьи клыки. Многим полёвкам удалось избежать звериной пасти, но спасение их оказалось ложным: к следующему утру усилившийся мороз и ветер обязательно погубят их, потому что мышам едва ли удастся так быстро соорудить новое гнездо.

Однако волка это мало заботило. Утолив первый голод, он ещё некоторое время побродил вокруг, отыскивая зверьков, не успевших прокопать быстро твердеющий наст. Настиг трёх самых невезучих, после чего неторопливо вернулся на оставленную двуногим тропу.

Появилось ленивое желание бросить бессмысленное преследование и поискать уютное место для ночного отдыха. Приятная тяжесть в желудке сделала походку вялой, а взгляд рассеянным. Несколько раз волк широко зевнул, бросая равнодушный взгляд по сторонам, однако новые запахи, примешавшиеся к уже знакомому духу толстых лап двуногого, заставили волка насторожиться и упорно продолжить путь.

Свой выбор он сделал быстро, потому что след двуногого пах… ирбисом.

14.

Воспоминания поблёкли, растушевались, слились с завесой падающего снега.

Хай Рэ неторопливо торил тропу, иногда с сожалением вспоминая, что зря не послушался грохочуна и не взял снегоступы. Сейчас идти было бы намного легче и быстрее. Видец тут же усмехнулся своим мыслям. Быстрее… А зачем? Куда ему торопиться в этом мире, где жизнь одного человека – даже самая долгая – всего лишь ничтожная капля в стремительном речном потоке!

Хай Рэ остановился. Постоял, любуясь рождающейся на глазах красотой и прислушиваясь к монотонному, убаюкивающему шелесту падающих снежинок. Закрыл глаза. Замер. Ему захотелось увидеть окружавший лес таким, каким он был в летнюю пору, – в самый разгар июльской жары, чтобы контрастом двух состояний природы заполнить образовавшуюся в сердце пустоту. Но образ июльского леса так и не осчастливил уставшего старика. Вместо сочной изумрудной зелени и чудесного аромата луговой травы, он вдруг увидел длинную размытую тень, услышал хруст проваливающегося наста, почувствовал пугающий своей резкостью запах зверя…

Видец открыл глаза, стремительно обернулся.

Сердце забилось учащённо, заставив сморщиться от резкой боли в груди. "Только не сейчас… – с тоской подумал старик. – Пусть это случится завтра…"

Он долго всматривался в белую мглу, но там не было ничего кроме деревьев, редких кустов и снега.

Дар видеца покидал его медленно, вытекая капля за каплей, словно тягучий мёд из разбитого медведем улья. Уже несколько лун Хай Рэ оказывался в замешательстве, не понимая своих образов. Он часто терялся: то ли это реальность, то ли видения, принесённые его даром? Вот и сейчас Хай Рэ не мог понять, что он видел глазами, а что – внутренним зрением.

Когда сердце успокоилось, и боль короткими толчками сползла в левое бедро, видец продолжил путь. Невесёлые мысли бродили в его голове. Время только перевалило за полдень, а он уже серьёзно вымотался. Пора было задуматься о ночлеге, но из-за непрекращающегося снегопада, видец не мог определить, где находится. Надёжные ориентиры – вершины гольцов – оказались сокрыты снежной завесой, других же примет на местности в этой части долины Хай Рэ не знал. Оставалась только река. Но и она пропала где-то за частоколом деревьев, потому что из-за сложного рельефа, видецу всё время приходилось забирать то в одну, то в другую сторону.

Недолго поразмыслив, Хай Рэ решил вернуться к реке в надежде, что там ему удастся до темноты отыскать безопасное для ночёвки место.

Когда он вышел к берегу, снег почти прекратился. Идти вдоль русла оказалось много труднее, чем по неглубокому снегу. Обледенелые камни припорошило снегом. Стоило на них ступить, как нога соскальзывала, попадая то в весеннюю промоину, то в пустоту между двумя слоями льда. Дважды нога с чавканьем уходила в воду, перемешанную со льдом, правда, Хай Рэ успевал выбраться из мерзлого колодца прежде, чем промокнет голенище.

Скоро снег совсем прекратился, а мороз, напротив, – усилился. Намокшая обувь обледенела. Движение, даже по неглубокому насту, превратилось в настоящее мучение – ноги срывались, скользили, разъезжались. Несколько раз Хай Рэ падал, больно ударяясь то локтём, то коленом, потому что не мог себе позволить упасть навзничь – тогда он потерял бы единственную ниточку, соединяющую его с Домом – крохотный расточек огня.

После очередного неудачного падения, когда боль из левой лопатки проросла в область таза, видец решил – всё, пора остановиться, иначе он рискует провалиться под лёд или остаться без огня. Хай Рэ стал присматривать подходящий обрыв, где можно было укрыться от внезапно поднявшегося ветра, но скоро отказался от этой затеи. Ближайшие деревья стояли далеко от берега, и натаскать дров на всю ночь до наступления темноты он бы наверняка не успел.

Была и ещё одна причина, по которой он не захотел оставаться у реки. Промёрзший козырёк глины будет хорошо защищать его от ветра, но он так же хорошо скроет и хищника, если тот захочет напасть на человека (видец ни на минуту не забывал о длинной размытой тени).

Хай Рэ оставалось одно – вернуться в лес. Не сразу отыскав понижение в трёхметровой линии обрыва, видец поднялся по смёрзшейся глине. На него сразу же набросился ветер. Поёживаясь, видец некоторое время размышлял, не вернуться ли ему назад, но поспешно отогнал от себя мысль о комфорте и принялся за работу. Ночь ожидалась долгая и трудная, к ней предстояло основательно подготовиться. Мороз и ветер не главное: лапник да пара-тройка берёзовых комлей помогут ему побороться со стихией на равных. Невидимый преследователь гораздо опаснее. Он видит человека, чувствует его, он теплее одет и лучше подготовлен к жизни в лесу. Но всё-таки он всего лишь зверь, и его инстинкты ничто против многолетнего охотничьего опыта человека.

Хай Рэ знал это. И готовился.

Помимо основного костровища из длинных берёзовых чураков, он изладил прочный навес из лапника, подкатил несколько брёвен (будет, что добавить в огонь глухой ночью). Потом принялся за главное. Каким бы хитрым, коварным или голодным хищник не был, он никогда не станет нападать на человека у костра. К тому же звери не переносят едкого дыма, потому что воспринимают его, как начало лесного пожара.

Обо всём этом Хай Рэ знал, поэтому на небольшом расстоянии от главного кострища соорудил с десяток мелких. Однако вместо берёзы (среди хвойного леса она попадалась одиночными экземплярами) он нарубил в них сырую ель, осину, сирень, то есть такие породы, которые громко трещат в огне. Ель, пихту и лиственницу рубить не стал – они бросают искры, от которых может загореться одежда. Добавил ольхи – дерева мозглого, содержащего много воды и дающего больше дыма, чем огня.

Закончив все приготовления, приступил к самому главному – пересаживанию пламени из огневицы в кострище. Ещё в начале работ по заготовке дров Хай Рэ позаботился о тёплом питомце – подкормил его корьём и несколькими горюнцами. Так что сейчас росток огня выглядел словно здоровый грудничок – румяный, тёплый, почти упругий на ощупь.

Сегодня видец не стал пренебрегать старинным ритуалом (кто знает, сколько их осталось в его жизни?) и с благоговением в голосе проговорил:

 
Дитя огневицы не трогай водицы.
Водица ничья – не пей из ручья.
Согрей мои грёзы – отведай берёзы.
Во имя отца вкуси горюнца.
Попробуй на вкус черёмухи куст.
Ты горяч, ты остёр – ступай же в костёр!
 

С этими словами Хай Рэ поместил язычок пламени в небольшую нишу из завитков берёзовой коры и медленно выпустил воздух из груди. Красно-жёлтый росток замер, словно оценивая будущее жилище, потом заморгал, встрепенулся и резво побежал по тонким белым колечкам.

Видец вздохнул с облегчением. Хорошо! Значит, и этой ночью с ним ничего не случится.

Пока огонь набирал силу Хай Рэ позволил себе расслабиться.

Он огляделся по сторонам, пытаясь угадать, где именно залёг невидимый враг. В том, что зверь не оставил его в покое, человек не сомневался: какие-то туманные образы, самопроизвольно возникавшие в спутанном усталостью сознании, заставляли его думать именно так.

Когда росток превратился в гудящее пламя, Хай Рэ с неохотой поднялся и медленно побрёл разжигать сторожевые костры. Ольха гореть не хотела, пришлось нести целые берёзовые головни из основного костра. Скоро горели (точнее – нещадно дымили) все костерки по периметру. Хай Рэ вернулся к главному кострищу и только сейчас понял, как сильно устал за этот день. И прошёл-то всего ничего, а вымотался больше, чем за весь долгий многодневный переход.

Есть не хотелось. Пить тоже. Единственное, чего желал видец – уснуть и спать долго-долго, не просыпаясь и не видя снов, потому что его сны в последнее время всегда были тяжёлыми, мрачными, наполненными болью и страданием. Но и спать безмятежно Хай Рэ не мог. Мороз крепчал, ветер усиливался. Жар костра едва-едва разгонял стужу. Лапник за спиной оказался слишком чахлым, чтобы защитить человека от пронизывающего ветра. Но идти за новыми ветками видец не хотел – он боялся, что просто не сможет дотащить нарубленное до костра. К тому же ветер с наступлением ночи изменил направление и несколько ослаб. Теперь он дул с левой стороны, где росшие рядом несколько лиственниц немного ослабляли его свирепый напор.

Незаметно Хай Рэ задремал…

15.

Волк размеренно бежал по неровным следам двуногого, удивляясь собственной неразумной настойчивости. Пахнущий дымом человек был опасен для него не меньше, чем ирбис, потому что его действия невозможно предугадать заранее. Двуногий был хитрее, коварнее и изворотливее самых свирепых хищников, однако отличался от них одним завидным постоянством: он никогда не нападал первым. Любой несмышлёный по молодости волчёнок-храбрец мог совершенно безнаказанно неделями кружить вокруг дымного логова двуногих, не попадаясь им на глаза, но если встреча всё-таки происходила, – у хищника оставалось немного шансов спастись бегством. При всей своей неуклюжести, облачённые в толстые шкуры двуногие умели молниеносно убивать своими блестящими летающими когтями на большом расстоянии. Правда, в ближней схватке у хищника оставался какой-никакой шанс одолеть двуногого, но это только в том случае, если обладатель дымной одежды был один, а такого, сколько себя помнил волк, раньше никогда не случалось…

Раньше-то, может, и не случалось, однако вчера он повстречался именно с таким. С той поры волка необъяснимо, но настойчиво влекло к странному двуногому.

Постепенно погода испортилась. Снег уже не падал невесомыми хлопьями, щекоча нос и подтаивая на разогретой бегом спине. Поднявшийся ветер превратил пушистые снежинки в жалящие крапивные иголки и всё больнее стегал ими по рыжеватой с подпалинами шкуре старого волка. Снова пришло желание укрыться где-нибудь и переждать разгулявшуюся непогоду. Однако косогор, по которому перед этим прошёл двуногий, был почти лишён растительности и продувался всеми ветрами насквозь. Нужно было миновать его, а уже потом, приблизившись к темнеющему вдалеке урману, поискать подходящее для лёжки место.

Мороз становился сильнее, ветер усиливался, превращаясь в настоящий ураган, а голым возвышенностям, теряющимся в снежной мути, казалось, не будет конца.

Несколько раз волк спускался к реке, в надежде спастись от обжигающего ветра. Но идти по обледенелым камням не смог – раненая лапа напоминала о себя каждый раз, как только проваливалась мягкими подушечками на острые ледяные иглы под тонким настом. Приходилось вновь возвращаться на тропу, в который раз удивляясь непонятной настойчивости двуногого в выборе пути: его дымное родовое логово находилось совсем в другой стороне! Почему же тогда он с таким упорством идёт в долину, куда звери никогда не ходят?

Однажды волк пересёк лисий след и недолго покружил по нему, загораясь азартом охоты. (Никто лучше лисицы не знает все луговины, занятые поселениями полёвок, поэтому её путь всегда ведёт прямиком от одного гнезда к другому; держась боком к ветру, хищница прекрасно чует запах гнёзд и слышит писк зверьков под снегом.)

Волк хотел последовать за лисицей, но, внимательно обнюхав след, передумал. Лиса была вконец измучена, сильно ранена или больна – она с трудом волочила хвост понизу, вместо того, чтобы нести его легко и бережно, редко-редко касаясь янтарно-рыжим кончиком поверхности снега, как это обычно делает здоровая особь.

Волк коротко зевнул, быстро огляделся по сторонам. Ему показалось будто вдалеке, под замёрзшим деревом, где жгучий ветер с севера курит снежным дымком над застругами, он увидел щурящиеся янтарные глазки лисицы.

Волк сделал несколько торопливых прыжков в ту сторону, но вдруг остановился, осознав, что больная лиса была так же одинока, как и всё в этом умирающем мире…

И снова тропа. И снова ветер. А впереди – долгая ночь в надсадно стонущем от ветра лесу.

Наконец, безлесье кончилось. Урман призывно распахнул свои медвежьи объятья. Сразу стало тише и теплее. Ветер продолжал бесноваться где-то в вершинах деревьев, заставляя огромные стволы лиственниц скрипеть и угрожающе раскачиваться. Но внизу, в подлеске, ветер ощущался слабо, лишь изредка кидаясь колючим снегом, да незлобиво ломая тонкие сухие ветки.

Волк повеселел. К утру стихия угомонится, и он славно поохотится. Даже если ничего не поймает ночью, утром ему повезёт обязательно – после такой пороши будет много свежих следов, и он легко отыщет фазана или куропатку, не успевших перелететь с первой после ночлега кормёжки на новую.

Скоро совсем стемнело. Волк стал осторожнее.

По опыту он знал: двуногий ни за что не продолжить путь ночью. Где-то впереди он готовит себе временное логово, отгораживаясь от холода стеной огня. Быть может, именно сейчас он достаёт из сумки пахнущие дымом куски мяса и кладёт их рядом с костром, чтобы они стали горячими, как кровь только что убитого зайца. Потом он немного подождёт, пока пламя костра не вытопит бусинки жира, и они не закапают в огонь, скворча и фонтанчиками разбрызгивая остывающую золу. Волк не однажды издали наблюдал за двуногими, поэтому хорошо знал, как они поступают со своей добычей.

Ещё несколько коротких переходов по рыхлому снегу, и волк далеко впереди увидел отблески костра. Но много раньше он уже почувствовал кислый, едкий запах дыма и подходил к лагерю двуногого не по его запорошенной снегом тропе, а с безопасной подветренной стороны.

Предосторожность не была излишней, потому что запах ирбиса нет-нет, да возникал на отдельных участках пути. Волк почувствовал внутри себя глухое недовольство. Если сам он следовал за двуногим ради остатков его пищи, то снежный барс откровенно охотился на обладателя дымной шкуры. А это было неправильно. Все звери в долине знают: двуногие – хозяева мира. Так было всегда. Этого никто никогда не оспаривал, как и то, что волк охотится на зайца, а не наоборот. Но вот наступают странные, небывалые, дикие времена, когда приходит сильный, беспощадный, наглый в своей уверенности чужак и могучими челюстями рвёт привычный мир в клочья.

Только теперь волк понял, почему он всё это время так настойчиво следовал за двуногим. Ему вовсе не нужна его пища, и притупившееся за долгие годы странствий игривое любопытство тоже ни причём. Волк пошёл по дымному следу только потому, что двуногим заинтересовался ирбис. Снежный барс – незваный чужак – не должен чувствовать себя хозяином в долине, где многочисленные стаи волков (его волков!) проводили множество стремительных удачных охот. Вся эта долина принадлежит двуногим, немного – волкам, совсем чуточку – остальной мелкой живности. Но она никогда не принадлежала северным кошкам!

Волк успокоился. Он понял, что давило и угнетало его с момента встречи со старым лосем. Успокоившись, он стал вести себя как мудрый вожак, у которого за спиной свора волчат несмышлёнышей, ещё ничего не знающих о тяжёлой жизни за пределами логова. Волк, насколько позволяла осторожность, подобрался к дымной завесе и стал наблюдать.

Ветер почти стих. Снег прекратился. Мороз ощущался слабо.

Волк устроился в снегу, не обращая внимания на заструги – небольшие снежные барханчики, наметённые и утрамбованные сильным ветром. Двуногого волк видел плохо – мешал дым, сносимый слабыми порывами в сторону. Дыма было много. Это удивило волка: двуногие не любят дым. От него они кашляют, и всё время смешно трут передними лапами глаза. Потом волк понял – обладатель дымной шкуры, наверное, догадался, что ирбис идёт по его следу, и принял меры предосторожности. Это окончательно успокоило волка, потому что, каким бы смелым и дерзким не выглядел снежный барс, он никогда не отважится напасть на двуногого, защищённого языками пламени и облаками дыма. На это не способен ни один зверь. Ни один…

16.

Впервые за долгие-долгие месяцы Хай Рэ спал без сновидений. Усталость от продолжительного перехода была здесь ни при чём. Наверное, последние капли редкого дара покинули видеца этой ночью, выкатившись из закрытых глаз мутными солёными слезинками.

Как ни странно, ощущение долгожданного спокойствия, выстраданного многочисленными бессонными ночами, облегчения не принесло. Скорее – напротив. Если до этой ночи Хай Рэ мечтал о сне без сновидений, то сейчас впервые пожалел, что мечта осуществилась. Да, раньше сны его были тяжёлыми, страшными, даже жуткими, но в них всегда присутствовали люди. Разные: старые и молоды, сородичи и пришлые чужаки. Даже враги попадались, хотя уже много лет никто не приходил в их Дом из Горной Страны.

В снах видеца случалось многое. Чаще – то, что хотелось навсегда забыть в первые же мгновения после пробуждения. Однако какими бы гнетущими и уродливо-безобразными не были его сновидения, они содержали в себе некие живые образы, пусть и бесконечно далёкие от совершенства. Но эти образы в его снах присутствовали всегда. Иногда зримо, почти реально – до обоняния смрадного запаха из чудовищных пастей и осязания жёсткого волоса на длинных конечностях туманно-мутных монстров.

А сегодня его сон впервые оказался пуст…

Видец вполне осознанно воспринимал себя стоящим в центре невообразимо огромного сооружения, стены и потолок которого терялись не то в странной голубоватой дымке, не то в восходящих потоках тяжёлых испарений, идущих от разлитой по всему полу тёмной жидкости. Влажная атмосфера угнетала сильнее, чем невидимая за водяной взвесью каменная толща свода. Однако неописуемое чувство абсолютного, вселенского одиночества давило, душило и подавляло в тысячи крат сильнее. Это было безумно трудно – просто так стоять в центре зала, размеры которого могли превосходить всю обитаемую долину и знать, что за тонкой, мягко колеблющейся пеленой нет ничего и никого. Мало того, в этот самый миг видец был абсолютно уверен – его самого здесь тоже нет…

Хай Рэ просыпался тяжело. Смутные образы чего-то недопонятого, недоосознанного, недопережитого ещё удерживали его на грани сна и бодрствования, а руки и ноги уже пытались что-то сделать. Не с первой и не со второй попытки видецу удалось сесть на жёстком ложе. Но и в таком положении он просидел несколько долгих минут, бездумно глядя перед собой. Жизнь зимнего ночного леса неторопливо проходила перед его глазами, не оставляя в памяти ни штриха, ни зацепки.

Где-то недалеко хрустнула ветка – от мороза? Стрельнул искрами дальний костерок – высохла сырая ольха? Упала снежная шапка с разлапистой ели – белка резвится?..

Видец с трудом пошевелился.

Всё тело окостенело не то от боли, не то от мороза. Старик медленно потянулся к кучке загодя припасённого хвороста и осторожно положил несколько веток на россыпь рубиновых углей. Сразу повалил густой желтоватый дым, а потом пламя резко вырвалось из-под заиндевелых прутьев и натужно, басовито загудело.

Хай Рэ хотел улыбнуться, но замёрзшие губы не повиновались. Видец придвинулся ближе к костру, почти в самое пламя окунув озябшие руки. Долго сидел так, точно губка впитывая тепло. Когда хворост почти прогорел, с удовольствием добавил в костёр несколько берёзовых поленьев и принялся ждать. Скоро тепло волнами начало накатываться на него, отогревая не столько окоченевшие от холода конечности, сколько вымороженную сном без сновидений душу.

Немного согревшись, Хай Рэ принялся готовить чай. Пока нагребал снег, пока топил его, добавляя всё новые и новые порции, ночь почти закончилась. Наступило то время, когда ночные обитатели уже завершили охоту, а дневные ещё окончательно не проснулись.

Приятная, почти сказочная пора…

Хай Рэ с удовольствием пил маленькими глотками душистый взвар и думал о последнем переходе. Всё складывалось как нельзя лучше. Ветер утих окончательно, да и мороз к утру значительно спал. Скоро взойдёт солнце – станет ещё теплее. Снега за ночь выпало совсем много, так что он доберётся до долины и без снегоступов. А там… а там уже нечего опасаться.

Умиротворение овладело видецом. Он прикрыл глаза, стараясь до конца насладиться редким состоянием безмятежности и душевного комфорта. Костёр горел жарко, лаская заскорузлые стариковские пальцы, крепко сжимавшие кружку с отваром. По осунувшемуся лицу бродили багряные тени, то прячась в глубоких морщинах, то стремительно пробегая по нахмуренному лбу и обвислым щекам. От жара лицо видеца раскраснелось, но Хай Рэ не отодвигался назад, будто намереваясь впитать всё тепло развеселившегося, разохотившегося костра.

Чай закончился. На миг возникло ленивое желание вздремнуть часик-другой, однако мимолётное образы ночных видений мгновенно погасили это желание. Хай Рэ решил собираться, чтобы отправиться в путь пораньше.

Он встал, потянулся (захрустела обледенелая на спине накидка). Видец широко улыбнулся и тут понял, что на поляне он не один…

Шагах в пятнадцати от Хай Рэ, облитый мертвенным светом ущербной луны, стоял снежный барс. Он был необыкновенно красив в своей вызывающе-наглой позе хищника, который никого и ничего не боится.

Видец не столько испугался, сколько удивился: дерзости этой кошке не занимать!

Испуг пришёл потом, когда в безжизненном лунном свете блеснули холодные глаза ирбиса – пустые, бездушные, неживые зрачки расчётливого убийцы. Ирбис пришёл не охотиться – ирбис пришёл убивать.

Видец понял это сразу. Понял он и другое: снежный барс не напал на него во сне, хотя мог это делать (судя по всему, ирбис давно наблюдал за поляной). Значит, ему не нужен спящий, почти окоченевший от холода человек – он хочет в открытой схватке доказать двуногому собственное неоспоримое превосходство.

Внутри Хай Рэ стало подниматься глухое раздражение. Выходит, ирбис настолько уверен в себе, что не воспринимает человека как достойного соперника! Будь всё иначе, снежный барс напал бы исподтишка – в момент, когда человек меньше всего ожидал атаки. И ещё об одном догадался видец: ирбис хочет не просто уничтожить его в открытой схватке. Нет, он хочет показать всей долине, что не боится двуногих, а потому не оставляет за ними права единолично владеть обширной землёй.

Наверное, в этом и заключалась истинная причина необычного поведения ирбиса. Значит, этот бой будет не только за спасение собственной жизни. Это будет схватка с олицетворением всего чужеродного, покусившегося на вековые устои людей.

"Что ж, – подумал видец спокойно, – была у меня когда-то первая схватка с тигром, будет и последняя – со снежным барсом…"

Хай Рэ не питал иллюзий по поводу исхода короткого боя. Если он не ошибся в своих предположениях, ирбис пришёл за жизнью человека не один. Едва ли по молодости у него есть собственный прайд, но одна-две самки могут находиться где-то рядом.

Все долгие и непростые рассуждения заняли в мозгу видеца ровно столько времени, чтобы снежный барс успел сделать два шага в направлении застывшего человека и, игнорируя горящий костёр, приготовиться к единственному победному прыжку…

17.

Всё, что успел сделать Хай Рэ за те ничтожные мгновенья, пока призрачно-белая стрела тугих мышц и острых клыков преодолевала короткие метры – это упасть навзничь, схватив в правую руку цеп, а в левую – нож. Почти в тот же миг раскрытая пасть оказалась в полуметре от лица Хай Рэ. Видец изо всей силы ударил по оскаленной морде шипастым шаром.

Надсадный выдох из горла человека слился с громовым рычанием раненого хищника.

Лес мгновенно проснулся, и пробуждение оказалось для жителей леса нерадостным.

Страшным ударом ирбиса отбросило в сторону. Пока он барахтался в снегу, разбрызгивая кровь из разбитой пасти и будоража испуганных лесных обитателей грозным рычанием, Хай Рэ вскочил на ноги, продолжая судорожно сжимать в руках цеп и нож. Глаза видеца сверлили дрожащее от гнева тело ирбиса, а правая нога шарила по подстилке в поисках топора. Спасительного лезвия нигде не было. Хай Рэ замер, пытаясь угадать, как поведёт себя хищник. Ирбис тоже не торопился нападать. Что-то похожее на удивление читалось в его холодных, немигающих глазах.

Снежный барс раскрыл пасть, издал долгий рык и без разбега прыгнул. Цеп лишь слегка скользнул по его морде и, выбитый ударом сильной лапы, отлетел в сторону. Челюсти барса клацнули у самого носа видеца. В этот же миг человек почувствовал сильную боль в боку – острые, словно бритвы когти располосовали одежду, глубокими бороздами пройдясь по голому телу.

У человека хватило сил рвануться в сторону, упасть возле костра и, не глядя, швырнуть в сторону зверя несколько горящих поленьев. Ирбис взвыл, отбежал на несколько шагов и замер. Хай Рэ тяжело поднялся. Не выпуская из виду зверя, ощупал бок. Успокоился – пустяки, всего несколько неглубоких порезов. Гораздо хуже, что у него из оружия остался только нож.

Видец скосил глаза на лапник. Улыбка скользнула по пересохшим от волнения губам – он увидел лезвие топора. Сделал короткий шажок, продолжая следить за хищником. Потом ещё шажок, потом… Потом снежный барс прыгнул. Ему надоела затянувшаяся игра с двуногим, и он решил немедленно покончить с ним.

Хай Рэ не успел поднять топор – ирбис схватил протянутую руку и принялся её терзать. Вшитые в кожу стальные наручи не позволили зверю сразу оторвать руку, но когти продолжали рвать человека, разбрасывая вокруг куски шкур, обрывки ремней, капли крови. Правой рукой, оказавшейся в пасти хищника словно в тисках, видец действовать уже не мог. Оставалась левая ладонь, в которой был зажат длинный обоюдоострый нож. Им-то Хай Рэ и орудовал без остановки, нанося удары куда попало – в живот, в бок, в шею, в грудь…

Сколько продолжалась схватка, видец не помнил.

Очнулся от боли – клыки ирбиса раздробили наручи и добрались до плоти. В глазах потемнело, тошнота подступила к горлу.

Собрав остатки сил, видец нанёс барсу сокрушительный удар кинжалом в сердце и потерял сознание…

Очнулся от постороннего шума. Открыл глаза, огляделся.

Ирбис уже околел.

С трудом высвободив из оскаленной пасти израненную руку, Хай Рэ сел. Опять услышал шорох и поднял глаза.

В нескольких шагах, по ту сторону прогоревшего костра, стоял… ирбис!

Сначала видец принял его за призрак – плод воспалённого многочисленными ранами собственного воображения. Какой ирбис? Откуда? Вот же он лежит – с оскаленной окостеневшей пастью и закатившимися в предсмертной агонии глазами! Однако, подняв затуманенный болью взор, Хай Рэ увидел всё того же ирбиса, только живого и ещё более красивого на фоне нарождающегося утра. Лишь потом, когда белое видение неторопливо направилось к нему, видец понял: это самка. Молодая, сильная, утончённо-грациозная, но такая же свирепая и беспощадная.