Текст книги "Сам"

Автор книги: Николай Воронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)

– Он ущемился, он подначил, он напомнил сержантику, что тот в результате клятвоотступничества схватил один из высших армейских чинов…

– Еще миг, и все мы будем бывшими, как бы ни оберегали силой хитрости свое иллюзорное величье.

– Не взвивайтесь, Курнопа. В мою задачу входило дать вам понять со всей серьезностью, что больше вы не сможете вести себя запанибрата с нашим повелителем Болт Бух Греем. Он ущемился, он кощунствовал… Га, но закон-то принят. Причем есть разъяснение к нему. Караются длительными работами все те, кто нанесет оскорбление величью близких к Болт Бух Грею лиц. Это второе строгое предупреждение. Третье предупреждение: закон распространяется и на прелестную Фэйхоа. Буде, х-хых, она в чем-либо откажет Болт Бух Грею или его соратникам, ее осудят по вышеупомянутому закону. Прими к сведению.

– Принято.

– На него не наведешь ужасть? Он – рыцарь без страха и сомнения? Закон не учитывает личных свойств субъекта. Всех, героев и негероев, он берет за шкирку и отправляет на каторгу. Да, буди жену. Ни завтрака, ни зарядки. Напяливайте гидрокостюмы – и под воду. Священный автократ ожидает вас в гостевом коттедже.

12

Унимавшая тревогу, чтобы не пробивалась во взгляде, Фэйхоа забрасывала за ухо воображаемую прядь. Прежде чем войти в воду, она провела пальцем по «молнии» гидрокостюма, будто бы «молния», сделанная с гарантией на три года, могла где-нибудь разгерметизироваться и обнаружиться на ощупь. Фэйхоа медлила, полагая, что помощник, с которым она поддерживала союзные отношения («Я не возражаю против твоего авторитета у Болт Бух Грея, но и ты старайся не повредить моему авторитету у властелина»), намекнет ей на то, как настроен священный автократ и как с ним держаться теперь, однако он и слова не произнес, да еще изобразил физиономией, удлиненной пушистыми висами, брюзгливую неосведомленность. Тут Курнопай поторопил Фэйхоа, и они вошли в океан.

По мере спуска к гостевому коттеджу, Курнопай отмечал, что обитатели коралловых лесов куда-то исчезли. Неужели поразогнали, а частью повыбивали их телохранители Болт Бух Грея? Телохранителей они пока не обнаружили. Похоже, что «хамельонка» прославит Самию на века. Ведь не может не быть под водой телохранителей, просто они с Фэйхоа их не замечают. Он прекратил погружение, приглядывался к лагунному пейзажу; скоро среди Венериных опахал выглядел аквалангиста, ласты которого, костюм, баллоны для сжатого воздуха и шапочка, не будучи зеркальными, отражали кружевной узор кораллов и фиолетово-розовый цвет. Маскираторы не только оклеили «хамельонкой» костюм и снаряжение, что и создавало условие необнаруженности, но и поставили под клапаном, выбрасывавшим пузырьки использованного воздуха, электромоторчик, лопасти которого расшибали эти пузырьки. Фэйхоа, когда Курнопай обратил ее внимание на телохранителя, так и не рассмотрела его. Курнопай продолжал открывать новых затаившихся аквалангистов. Обычное свойство: стоит что-то разок суметь, навострился.

Ай да Сановник-Демократ! Манерой говорить повлиял на Курнопая, до ненависти чуждого подражанию. Поднялись по лесенке из нержавейки в гостевой домик, здесь Курнопай при взгляде на Болт Бух Грея и подумал: «У него есть все, и он же в печали?» Чертыхнулся про себя и едва по форме хотел доложить о прибытии, Болт Бух Грей отметающе махнул рукой, но оставил ее в протянутом положении. Курнопай недоумевал: то ли притронуться к руке священного автократа, то ли припасть.

Фэйхоа – у нее до сих пор был понурый вид – торопливо ткнулась на колено и припала щекой к ладони Болт Бух Грея. Властитель, сидевший в кресле, уткнувшись подбородком в ключицу, с улыбкой повернул к ним лицо. Сбритые «рога», короткая стрижка, солдатские из хлопка трусы до колен и рубаха с завязками под шеей делали его похожим на новобранца. Распространяя улыбку с губ на все лицо, тем не менее он нашел на нем площадку для дружелюбивого укора.

– Тюха, никакой реактивности на догадку. Другой бы трижды успел приложиться к ручке священного автократа. Говори спасибо Фэйхоа.

Фэйхоа встала, и Болт Бух Грей взмотнул кистью, дескать, прикладывайся. Уязвленность, вызванная поведением помощника, покамест держалась в сердце Курнопая, и он, соображая, что впадает в непозволительную месть, все же заупрямился.

– Воинским уставом… Вы же не император.

– Исполняй, Курнопа, – сказал ему Болт Бух Грей, словно из-за неисполнительности Курнопая к нему вернулась болезнь и привела его в состояние мучительного изнеможения.

Фэйхоа как бы ненароком задела Курнопая, вставши с коленки.

– Ни в чьих армиях, ни на одном континенте не было этих самых припаданий.

– Опять… – полный разрушительной беспомощности промолвил Болт Бух Грей.

– Должны же быть пределы самовластию.

– Самовластие предполагает репрессии. Я не казнил отступников, изменивших воинскому и державному долгу.

– Господин священный автократ, он у меня попереха. Позвольте, я и за него приложусь.

– Ага, ага, прозорливая женщина.

После того как Фэйхоа приложилась к руке Болт Бух Грея, он неожиданно оживился:

– У нас дома употребляли это народное словцо. Впрочем, что я? В крестьянской семье язык народный, и только народный. По ассоциации… Садись, прелестная Фэйхоа. И ты, попереха, садись. По ассоциации вспомнил престранный случай. Почему престранный? Не могу отделить действительное от ирреального, как не могу разломить себя для Курнопая на военного, сексрелигиозного и светского руководителя. Фэйхоа знает расположение моего жилого апартамента во дворце. Дабы быть откровенным, скажу: у меня имеется дубль-апартамент. Никто из охраны не подозревает, в каком я ночую. Рядом апартаменты, решите? Отнюдь. Осудите за недоверие к охране? Охране я не доверяю из-за недоверия к людям. Верю и верую в электронику и только в электронику.

«Мне бы ты мог доверять, потому что у меня не было видов на тебя и нет желания властвовать», – подумала Фэйхоа.

«Наверно, я возбудил его неверие. Командпреподаватели постоянно огорчались личной небдительностью Болт Бух Грея», – подумал Курнопай.

– С двумя людьми я могу позволить себе пооткровенничать. Кто бы это? Не догадываетесь. Ага, ага! С вами двумя. Откровенность и доверие – сиамские близнецы. Они едины, но они вместе с тем каждый по себе. Представьте, сиамские близнецы были женаты. Электронике, и только электронике доверяю. Хотел описать для Курнопая апартамент. Зачем? По ассоциации. С моей спальней рядом коридор, ведущий на кухню. Я проснулся от сухости во рту. Полная луна. Сквозь жалюзи ни лучика. Дверь из спальни в коридор открыл – полная темнота. Я в халате, в шлепанцах, ноги голые. Как перешагнул порог, они закрутил хвост вокруг моей правой ноги. Ирреально? Отнюдь. Пушистый-препушистый хвост, касание легкое, кольцевое, с потягом. Реальность? Натуральная, как то, что мы под океаном. Ни хвоста, ни егосамого не видел. Глазами не видел. В момент, когда он раскрутил хвост и кончиком проволок по лодыжке с призывным намеком, дабы следовал за ним, я увидел еговнутренним зрением. Не увидел, чушь. Во внутреннем зрении он возник. Образ сумеречной беловатости, не рельефом, плоскостью, но эдак мягко, пухово. Похож на кота. Почему я сказал «по ассоциации»? Мальчишкой проснусь сбегать по маленькому, только спрыгну с кровати на половики, кот уж ждет. И хоп тебя хвостом по ноге, замурчал и на кухню пытается вести. Ты перебираешь ногами, дабы не описаться, коту – мчись с ним на кухню. При родителях не больно-то ему перепадало. Ночью ты ему хлоп кусок мяса либо рыбину. Потом можно спереть на кота: мол, стянул. В первый миг лишь образ, подобный коту, обозначился во внутреннем зрении, я прикинул: «Кот, что ли?» Без промедления отбросил самое возможность подобного вопроса: «Домовой». Включил свет. Никого. В туалет вошел. Стою в туалете, по спине подирает, и волосы дыбом. Ничего похожего не было в детстве. Мать поминала о домовом. Обнаружит на теле синяк – домовой ущипнул, чем-то раздражен. Дабы умилостивить хозяина, в подпечку сунет лепешку, черепок с молоком, овечью шерсть. Я спокойно относился к понятию «домовой». Есть и есть, но пока по части родителей. И вообще к детям он почему-то не имеет отношения. Не совру, если скажу, священники меня находили примерным христианином. К кому истово относился, так это к САМОМУ. Тогда как не ведал еще, что отношусь к ЕГО потомкам. До поступления в Школу Дворцовых Сержантов я понятия не имел об атеизме. Зато там, вопреки официальной приверженности к религии, окунулся в стихию бешеного атеизма, где ни с богами, ни с пророками не высовывайся, иначе изничтожат. Про домового заикнуться? Утопят в ватерклозете. Сшибли меня наповал в смысле бога и сверхъестественных сил. Что я думаю? Детское впечатление с котом, зазывавшим на кухню, могло повториться, как тоска по уюту прошлого. Жизнь небесная в детстве. Все о тебе пекутся, оберегают. Имеется тоска по родине, по минувшему. Тоска по минувшему – громаднейшее чувство! Она принимает, согласно моему случаю, осязаемую форму. Что ты скажешь, Фэй?

– Мой господин священный автократ, с точки зрения материализма вы правильно истолковали свое происшествие с домовым. Женская любознательность заставила мое воображение пройти вместе с вами и с домовым на кухню.

– Ага, ага. Согласен. Каюсь. Надо было пройти с нимна кухню. Умилостивил бы.

– Не веря людям, вы поверили женщине, священный автократ?

– Согласие испытал. По сю пору ощущаю прикосновение хвоста. Прикосновение доброжелательное, некиим образом родственное. Ужас-то почему? В детстве ничего похожего.

– Не верилось, ан нате вам…

– Именно. Фэй, при чем то, что я женщине поверил?

– Наша сестра склонна к религиозности, к мистике, ни шагу не ступит без суеверия.

– Вероломство, нечуткость, безумие в природе мужчины, отсюда доверие к женщине. Не говорю я уже о том, что ты есть ты. Ностальгия по детству в тихой крестьянской семье, либо домовой держдворца захотел, дабы первый индивидуум Самии выразил ему уважение, заодно и умаслил? Как к этому, Курнопай?

– Гадать не стану, кто нанес вам визит, детство ли, домовой?

– Ых, заядлый урбанист. Домовой – дух дворца, незримый хозяин.

Пока разговаривали, поблизости от коттеджа тянулся косяк кефали.

Невольно прервались, когда толстяки-дельфины, полные детской резвости, кормившиеся кефалью, стали откусывать одни хвостовые плавники у рыбин, заключавших косяк. Мужчин удивляли дельфины, потому что явно лакомились тем, в чем нет ни мяса, ни вкуса.

Подосадовала Фэйхоа внезапно на преувеличение человека как мерила восприятия. Дельфины лакомки на свой манер.

– Ты что, Корица, мигрировала вместе с косяками?

– Нет.

– Видеть надо. Чего ж ты?!

Ухмылка Болт Бух Грея – отзыв на его вопрос – задела Курнопая, и он, чтобы после не проклинать себя за то, что стерпел унижение, прижегся взглядом к зрачкам священного автократа, и тот не вспылил, тогда бы наверняка подпал Курнопай под действие лютого закона, тем более что был предупрежден об этом Сановником-Демократом, не только не вспылил, напротив, состраданием размягчилось его лицо. Умен вроде, да тонкости не достает. Живописцы изображают сатану, чертей, духов, он не говорит уже о богах и ангелах. Так неужели, оценивая их фрески, нужно требовать свидетельства, что они лично их видели. Тронутый терпимостью Болт Бух Грея, Курнопай попробовал найти смягчительное, как подушка для удара, слово.

– Предполагается.

Пошутил благодушным тоном Болт Бух Грей.

– Предполагается, если кто-то кается…

Не стала Фэйхоа применяться к оберегающей невозмутимости властителя, зато деликатно повела мысль об изумительной способности художников запечатлевать обычные вещи. Так что они воспринимаются как чудо. Они, нет сомнения, помнят «Мадонну Литту» Леонардо да Винчи?

Священный автократ воодушевился, как студент-всезнайка:

– Мадонна держит младенца. Она в профиль к зрителю. Два итальянских окна, типичных для эпохи Возрождения. За окнами в синеве пейзаж с горами.

– Каким образом мадонна держит младенца?

– Ладонями. Ладонь под попой, ладонь под спиной.

– Поверх пальцев мадонны и между ее ладонями и тельцем младенца что-нибудь заметили?

– Что можно было заметить? Э… Держит трогательно.

– На руках мадонны Литты золотая сетка, из-за чего поверхность ее ладоней не прикасается к младенцу. Когда впервые я заметила, каким образомона держит младенца, догадалась о неведомом никому, кроме Леонадро да Винчи, прозрении в мир материнства. Для мадонны Литты ее младенец настолько чистое создание, что она не смеет притрагиваться к нему голыми руками, а только золотой сеткой.

– Тонкостью своих наблюдений вы всегда меня потрясаете, безответно любимая Фэйхоа. Для Курнопая вы посвятительница, для меня просветительница. Выражаю вам признательность душевную. О, вы кое о чем не подозреваете. В ваше отсутствие я установил Праздник Карнавалов. Революции обеспечивают народ хлебом и трудом, но они, как правило, напрочь забывают о третьем требовании восставших – о зрелищах. Я осуществлю требование зрелищ, не помышляя о прибылях. Настоящая революция, согласно моей теории революций, не преследует целей государственной наживы. Богатство общественное суть не тождественно наживе государства. Я установил Праздник Карнавалов о пять дней, с шиком провел. Готовились к нему все от мала до велика. Общий вклад. Так готовятся отразить нашествие злейших врагов. Веселость, энтузиазм массовый к артистической выдумке не должны были остывать. Я направлял празднество. Доволен преособенно цыганами. Не отнимешь у цыган природного артистизма. И не надо отнимать. Надо поставить их артистизм на службу державе и народу. Я не к этому. Я к тому, что на пять дней смешался с народом, был с ним в обнимку и наповал! Встреча с цыганкой. Карга. Где коренные зубы, там золото, потом прогалы, и два уцелевших, ее собственных резца, несколько вперед торчат. Вздумалось погадать у нее. Не то чтоб верю, и не то чтоб не верю. Исходил из идеи, что древним народам дано особое предназначение: сицилийцам – промышлять на хищничестве сверхотпетых хищников, французам – одаривать свежими школами живопись и философию, русским – возбуждать освободительные движения, неграм – завихривать музыкальными ритмами человечество, дабы оно до потрохов ощущало животность, индийцам – подавать пример терпимости и ненасилия, евреям – прогнозировать судьбы мира, ну, а цыганам – культивировать магию проникновения в отдельно взятую человеческую судьбу на все три временных субстанции. Опровергать опыт такой длительности можно только по невежеству, хотя, разумеется, существует опыт земных ошибок в тысячелетиях, к примеру, разрешение всех и всяческих конфликтов силой оружия. Карга выдала мне судьбу во всех трех субстанциях Времени. Я растоптал бы свое сердце, если бы не набрался воли на откровенность исключительно доверительного рода. Я не переоцениваю, Фэй, твоих оккультных познаний, но я не однажды убеждался в твоей мудрости пифии, отсюда надежда, что ты выскажешься по поводу гадания цыганки без тени лукавства, не пробуя обложить мою душу пухом. Лжебережливости не признаю. Что карга сказала, когда узнала, что я родился четырнадцатого ноября? «Человек входит на этот свет через тридцать шесть ворот. Мы, цыгане, так считаем. Ты родился под зодиакальным знаком Скорпиона. Ты вошел в третьи ворота Скорпиона. Родители были рады твоему рождению. Кто не возрадуется, ответь, когда мордашка сынка улыбается папе и маме, птичке, цветочку. Красный волк в лунную ночь встал лапами на окно, ты и ему улыбнулся. Обманывать не стану. Подтверждаешь! Твой отец сердился на твою улыбку мужчинам. Не совсем приветливо ты улыбался. Женщинам улыбался, и руки протягивал, и смеялся. Отец говорил: «Он смеется, как бубенчики на цыганском бубне, когда к нам заходит бабье». Добрый крестьянин берет хороший урожай с полей, с табунов, с деревьев, с ульев, с буйволицы, благоверной жены, позже с детей, понятно, иносказательно. Не соблазн, не сладострастие крестьянин снимает с лона жены – урожай детворы. Правильно говорю. Цыганки смотрят в колодец правды. Прилежно ты учился. Ладил с мальчишками. Располагал к дружбе. Скрывал от мальчишек свои встречи. Трудно научиться таинственно жить. Цыгане научились. Ты научился. От девчонок. Женщина девчонкой осторожней гиены, хитрей лисы. Уклад и нрав крестьян строги. Опричь души строгость тебе была. Тебе нужно было много девчонок. Встречайся с одной, втайне. Попадешься на глаза ее родителей вместе с ней – высекут на площади. Ты вырвался в город. Месть и цель – путь к свободе. Подростки опасный народец. Слишком опасны подростки военных школ. Птенец-стервятник. Крылья пока не отросли, сила не накопилась. Здесь и одной девчонки у тебя не было. Тебя бесило затворничество. Ты нашептывал приятелям: «Военная школа – не монастырь. Преступники, кто упек нас за колючую проволоку: к девчонкам нет доступа. Мужская основа уродуется. Месть за порчу. Да здравствует половая свобода!» Э, сердишься. По-другому говорилось, правде не в ущерб. То осталось за горами. Ты спустился в долину изобилия. Ты изощрился в ловкости командовать. Легко вкрадываешься в доверие. Красноречие помогает соблазнять. Не без помощи обмана. От своих ошибок ты страдаешь, как святой. У тебя способности иллюзиониста. Ум и обман зрения используешь для извращения ума и для искажения зрения. Ты ценишь искренние чувства, но не подозреваешь, что принимаешь чужую неискренность за искренность, как они твою искренность за неискренность. Ты путаешься, пугаешься, временами сам не отличаешь, когда ты искренний, когда нет. Тебя поглощает самоудовлетворение. Высказываешься о беде – лицо самодовольно. За самодовольством забываешь, довольны ли партнеры и партнерши по делам и страстям. Тебе примстилось – в трудах и сладострастии у тебя большой успех. Постой, ловкий сладострастник! Обманчив успех, ибо в нем опасность, точно в яйце императорской кобры. Зачем тебе, красавец, спасать врагов, предавать гонениям сподвижников? Таково гадание цыганки. Детство? Чумел слушая. Знание сверхъестественное. В результате дилемма: присягнуть суеверию либо покончить с собой. Выдерживать невыносимо чье-то знание о тебе и о том в тебе, в чем ты не смел себе признаться. Чушь имеется. Я не сладострастник. Почитатель женский. Почитаю прежде всего материнство. Причинная связь между моей жаждой отцовства и желанием улучшения генофонда страны установилась не от меня туда, оттуда ко мне. Самоудовлетворение? Дабы удовлетворить кого-то сполна, взахлест, невозможно без бешеного стремления к самоудовлетворению. Это и есть страсть. На страсть – ответное буйство, на вялость – анемичность. Третьего не дано. Вот паду жертвой добротолюбия и всепрощения, так будут плакать навзрыд миллионы женщин, девушек, девчонок. В настоящий момент мне пришло на ум, что при гадании нам мы сами же с помощью чувств и по эмоциональности рассудка ткем иллюзию справедливости гадания.

13

Фэйхоа все еще не уяснила, зачем сюда явился Болт Бух Грей, и продолжала тревожиться о том, кем и где они скоро будут в Самии, вдумываясь в то, о чем рассказывал он, и не находила безопасных ответов. Не было у нее убеждения, что все это – и про домового, и о гадалке – не выдумка. Проверить их с Курнопаем отношение к себе лоб в лоб. Здесь скрыт обезоруживающий ход. Не спрячешься, как на очной ставке, за уклончивостью, даже если попробуешь мило отшутиться – не достигнешь ничего, кроме опалы. Развенчивание гадания, неожиданно проделанное им, подействовало на Фэйхоа обнадеживающе весело: он и домового сведет к творению воображения. Мгновение спустя ей прибрезжился в этом подвох. Усыпляет сознание, тем более что на самом деле глубинное давление утяжеляет мысль.

– Чем плохо положение предержащей особы? Наводишь себя на ответы комфортные, расфешенебельные! Гадание-то я свел к чему? Хоп – головню в воду – и только паром пыхнуло, а жглась, горела. Ну, Фэй, кудесница, выручай.

Отчаивалась – и вдруг осенило.

– Ответ отыщется через возврат к религиям.

– Державная религия в действии.

– Верните страну к религиям духа.

– Христианство изживает себя войнами между вероисповеданиями, сектами. В странах классического христианства оно для проформы: Испания – храмы пустоваты, Франция – тоже, в Польше разве что католицизм в зените. Между исламитами войны.

– Религией духа вы сможете выверить и домового, и гадание.

– Новую религию народ не отринул. Благодарю, Фэй. Теперь Курнопай.

– Я, наверно, скажу крамолу: САМ – явление духа. Так, священный автократ?

– Вне всяких сомнений.

– А жизнь в стране самая что ни на есть бездуховная.

Болт Бух Грей аж взвился с места, и пальцы его правой руки расщелкнули кобуру термонагана. Однако он быстро сел, возмущаясь тем, что даже в пору любви, когда и для мужчины нет счастья выше чем чувство, Курнопай не дорожит судьбой и что тут не крамола, тут такое смывание державы, после чего, как после цунами, голая нежить.

Догадываться о том, что ум и сердце Болт Бух Грея, укрепившего свою власть, очутились в зоне, недосягаемой для другого ума и сердца, и все-таки надеяться на справедливое понимание, не внутренняя ли это слепота? Неужели устранение опасности не очистительно для натуры, которую чуть не погубила бесконтрольная самоуверенность? Ну, пусть получит хотя бы за то, что слушает только себя.

– Какой там дух, какие там религии, если они подменены заботой о производстве продукции, о сверхдоходах и капиталах, о наслажденчестве для элиты, о вознаграждении народа существованием, где скудость преподносится как роскошь, а насильственная жертвенность как долг.

– Непрезентабельно. И вы к невежеству карги присоединились, сэр Курнопай. Тогда как ваша просвещенная жена владеет действительным представлением о моем правлении. Кстати, ее взгляд на высшую власть как на рабство точен. Вульгарный экономизм вкупе с экстремистским критицизмом привел вас к тому, что вы не у дел. Ради Фэйхоа не порываю с вами. Фэй, вам признателен. Приложитесь. Вы, Курнопай, нет. Уплывайте сейчас же. Возвратитесь в столицу, когда Фэйхоа понесет.

14

Как прибыл, так и удалился Болт Бух Грей конспиративно. Встречу с ним Фэйхоа и Курнопай не обсуждали. Курнопаю думалось, что он чем-то прогневил САМОГО, чему Болт Бух Грей во время приема у НЕГО, вероятно, поддакнул да и оплелего намеками, подавая события, едва не обернувшиеся для страны гражданской войной, как результат его сопротивления антисониновой политике, сексрелигиозному посвятительству и воинскому долгу.

Курнопай было подумал оправдать себя перед САМИМ («Не без ТВОЕГО ведома действовал, а ТЫ вовремя меня не одернул»), но по-обычному начал медлить и рассудил, что слишком запанибрата проламывалсяк НЕМУ с личным, а ведь ОН – инстанция для общего. Теперь же, когда Самия совершила переворот, тем более кощунственно было бы лезть к НЕМУ со своим. Опрокудиться можно, если вдруг ОН спросит его мнение о Болт Бух Грее. Какие слова он скажет? Одобрительные? Пожалуй, хотя и через силу. А в чувствах-то что? Неприемлемость. На подкорку не сошлешься: так-де в ней определяется. И выйдешь перед ЕГО лицом не только завистливым интуитивистом, но и злопыхателем без программы. Не скажешь ЕМУ, что справедливость – моя программа. Тут ОН и врежет тебе: «Все прокламируют справедливость, но при удобном случае сползают к произволу». На это, положим, он смог бы возразить: «Бэ Бэ Гэ правитель, у которого общее вторично, а личное первично…» ОН и здесь срежет его: «Общее осуществляет себя через личное».

Фэйхоа не могла не помалкивать потому, что за Курнопаем была правота невознагражденного человека, отправленного в красивую ссылку. Вполне вероятно, Фэйхоа стала бы подводить итог их встрече с Болт Бух Греем, если бы не боялась вылепить Курнопаю, что нельзя пускаться в откровенность с правителем, которому под любым соусомне терпится вымогать у собеседника хвалу, пусть она даже лукава. Осторожничая не ради себя – чтоб уберечь Курнопая от разочарования – оно вконец подорвало бы его, – она все охотней склонялась не без отрады к перемене судьбы. В питомнике гарема, в Сержантитете и среди его обслуги низовая жизнь представлялась мелкой, отмеченной бледной немочью тела и бескультурьем, чуть ли не крушением желаний. Она соглашалась, распространяя это на существование бессонных роботов, какое испытала самолично. Однако, судя по воспоминаниям Каски с товарками о семейном укладе в досержантскую эпоху, у них в супружестве было достаточно любви, возможностей для удовольствий и развития. Проникновенные запечатлелись ей разговоры о материнстве, которые вели женщины в минуты просветов перед очередным уколом антисонина, отчего в ее сердце копилось неприемлемое впечатление, будто источником всезаменяющего, для кого-то небесного счастья являлись для них не мужчины, а дети. Некоторые штамповщицы, когда замечали удивление в глазах Фэйхоа, уверяли ее в том, что удовольствие от детей и сравнивать-то ни с какой другой усладой нельзя. От мужиков, от молитвенных торжеств в соборе, от праздников, от кино, от лакомств – наслаждения пролетные: скользнули, и нету. От детей удовольствие аж ни на часик не прекращается, уснешь, намаявшись за день, и во сне-то в душе словно ангельское пение. Лишь теперь начинала преодолевать Фэйхоа влияние этиков, историков, сексологов, еженедельно навещавших с учебными целями воспитанниц питомника. Они внушали им, что в основе всемирных человеческих отношений, как локально-частных, так общественно-социальных, лежит фрейдистская психоструктура. Она всеосновна, всеценна, всеохватна. Ни в чем и ни в ком нет причинности, не зависящей от сексуального чувства. Вершиной сексуального самозабвения в немыслящей среде считалось совокупление богомолов. Самец знал, что после доставленных им самке удовольствий она съест его, и тем не менее не уклонялся от полового рвения, и это, кстати, не мешало ему испытывать равноподобные с нею удовольствия. Самка знала, что, закусив самцом, лишит себя грядущих страстей, и все-таки всласть пожирала самца, мужской знак которого продолжал находиться в глубине ее женского знака.

Сексуальным самозабвением для людей, в особенности для женщин, наставники считали время, когда люди, в особенности женщины, выходили сферой оргазмов за пределы восприятия себя как нравственных существ, без чего недостижимы взлеты на пик телесной свободы и рафинированного наслаждения. Сейчас, желая понести, Фэйхоа лелеяла в своих чувствах не то, что будет испытывать в пору близости с милым Курнопаем, а то, чтобы совершилось зачатье. Через то, что открылось Фэйхоа от женщин на заводе, и, самое главное, через невольную определенность самовосприятия, у нее складывался вывод, что фрейдистской психоструктурой сексуальности с ее вымышленной всеосновностью, всеценностью, всеохватностью подменили первопричину и первоцель отношений мужчина – женщина, установленных Природой ли, Богом ли не для исторжения безбрежных наслаждений – ради продолжения рода человеческого. Как ловко под культом секса – внелюбовен он, конечно, – спрятали продолжение рода и родительских чувств. А вот для чего? Не только же для наслажденчества, доводимого до размывания человеческого «я», где личностное теряет свои признаки, деградируя до аморфной плотской стадности? Тут, по всей вероятности, подмена многомерного смысла жизни одной из ее чувственных ценностей. Но опять же для чего? Неужели для того, чтобы человек и человеческое самообесценивались в собственном мнении, теряющем этику разума? Такого человека и такое человечество проще простого вести и приводить туда, куда заблагорассудится? Неужели существование людей, начавшееся для жизни ради жизни, то есть без измышленных в процессе исторического развития целей, подводится (кем? людьми ли только?) к циклу, единому с изначальным циклом: к бесцельности, которая оканчивается ничем, чтобы слиться с галактическим ничто?

15

Бабушка Лемуриха запаниковала бы, если бы они не скрыли от нее то, как закончилось погружение к священному автократу. Курнопай, едва она забеспокоилась, заподозрив что-то неладное, сказал ей, что внук не изменил себе и не уронил ее достоинства, но что это имеет значение лишь для него с нею и для Фэйхоа, ибо Болт Бух Грей был заслонен от чьего бы то ни было поведения мистическим ужасом из-за обнаруженного им домового, а также проблемой Бога, не замененного, оказывается, САМИМ и не ликвидированного революцией сержантов.

Бабушка Лемуриха рассвирепела. Все чаще Курнопай впадает в отцово настырничание, не щадящее Бога, и что пора ему, женатому человеку, облагоразумиться и по части веры, и по части уважения к САМОМУ, Болт Бух Грею, руководителям, удерживающимся подле него, – намек на Сановника-Демократа… С тех пор как он ее помнил, бабушка Лемуриха только и знала предостерегать его от опасных промашек, и он подтрунил над ней.

– Ладно, перекину лиану к кочке на болоте Сановника-Демократа и заодно наведу мостик с барменом Хоккейной Клюшкой, ведь он для тебя, почитай, символ гиганта Главправа.

Бабушка Лемуриха вскрикнула, будто бы внук подбросил ей под ноги кораллового аспида, укус которого смертелен. Издевательства над святым покойником она не потерпит даже от него. Да, он был деспотом, да, его сместили, однако все обратно идет за ним и от него. И бармена чтоб затрагивал, не потерпит. Главправ подпирался им, священный автократ подпирается, посколь у Клюшки свои кинофирмы, ипподромы, игорные дома, пресса, концерны по производству оружия и электроники. Помощник Болт Бух Грея, как он сам со мной делился, тоже не бедней бармена.

– Вот что значит общение по уровням.

– Завидки взяли? И по уровням! – вдруг вся рассияла бабушка Лемуриха и позахохотала, точно дурнушка, истомившаяся из-за того, что за ней никто не гнался,и вот приволокнулся, да еще и отвалил щедрый комплимент насчет ее сдобных ста́тей.

Обрадованный поворотом ее настроения, Курнопай обнял бабушку Лемуриху и, как человек, чего только ни наслушавшийся о женщинах, подивился ее гиперболическим габаритам и пожалковал про себя, что не отыскался смолоду в Самии доблестный охотник на ее судьбу.

Прилетел вертолет и унес бабушку Лемуриху в сладостное столичное место – в правительственный центр.

16

Все сколько-нибудь значительное, что делалось в стране в эпоху Черного Лебедя, подавалось под знаком превосходства. За телевизионные заслуги бабушку Лемуриху и Курнопая возили на самую большую планетарную гидростанцию, в действительности не таковую, сооруженную в горной части Огомы. К периоду ливневых дождей, которые почему-то не начинались, уровень водохранилища до того снизился, что пришлось перекрыть шлюзы. Голое русло реки ужасало Курнопая, что бабушка Лемуриха, поглядывая на провожатого из студийной охраны, старалась пресечь как незрелую панику.