Текст книги "Сам"
Автор книги: Николай Воронов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)
Успел Курнопай прожевать мясо. Не прожуй он его, не исключена вероятность, что подумал бы: «Ловко притворничает, самоуправец», – но подумал он освобождение: «Все гораздо сложней. Слишком просто сбагривать всеобщие беды и уроны на САМОГО, на Черного Лебедя и на главсержа. Пожалуй, Болт Бух Грей – мыслитель, преобразователь, экспериментатор. Он заслуживает преклонения и верности. Вверяю ему судьбу».
Остатки фазаньего бока были проглочены, и Курнопай стукнул бокалом о бокал Болт Бух Грея, повертел ушами, внимая мелодиям кристаллов, и выпил персиковый самогон.
– Признательность придет. Демонов и яды обид окончательно не устранить. А я способен сделаться коброй, которая холодит шею.
Лицо Болт Бух Грея озарилось восторгом.
– Я живу в центре лукавства, – вскрикнул он. Щеки обескровились. – Никому нельзя верить, за исключением Фэйхоа. Эпоха лжи и приспособленческой трепотни. – Трагический гром расколол его голос. – Вы, любимец САМОГО и мой тогдашний кумир, после революции вы хотели стать одним из главных военачальников моей армии. Раннее властолюбие. Я чуть было не поставил на вас крест. У меня имеется недюжинное достоинство: упрямство в симпатии. Оно заставило обнадежиться. Я страдал, на грани инфаркта чувствовал себя, видя, как вы попираете взлелеянную САМИМ и мною религию. Упрямство моей симпатии одухотворялось тем, что вы идете на погибель. На понижение не пойдет ни один член, ни одна членша из моего правительства даже ради родной матери, каковую, предположим, оболгали и ее необходимо защитить ценой понижения. Вы же шли на потерю жизни, притом зная, что я определил вам исключительное предназначение. Я пью за ваши слова в мой адрес и за свою полную веру в вас…
Они выпили до дна, грохнули бокалами об пол в знак неистребимой клятвы идти вместе.
30
Было боковое солнце. Выскочили в тень. Омытый зеленым светом храм, огромноколесый, облепленный уютными человеческими фигурками, воспринимался в просторном котловане как повозка, перегруженная, высокая до опасности – перевернется от сильного крена, ползущая из вековечного далека. Бодро тащили повозку лошади, словно только что тронулись.
Потом львов и слонов заметил Курнопай взглядом, счастливо взлихораженный единением с Болт Бух Греем и вдохновленный бегом. И примнилось ему: пирамида повозки – человечество, минувшее и нынешнее, перегруженное до уродства изощренностями любви, лабиринтами духа и законов. Кони бога Солнца везут человечество, а стопорят их движение львы – носители хищного всеистребления и всевластия, которые пытаются подмять навсегда слонов, олицетворяющих силу, незлобивость, неповоротливую мудрость.
Хотел Курнопай спросить Болт Бух Грея, верно ли навеялось ему храмовое иносказание в долине, да увидел перед собою Киву Аву Чел. Золотой обруч охватывал ее голову, сияя сквозь волосы, причесанные под вид минаретного купола. Не наив: символ пола. Все он забывает о том, где находится и зачем сюда привезен.
Курнопай не успел огорчить свое сердце, такое, оказывается, склонное к печалям, когда оно качает кровь без антисонина, потому и весело ухмыльнулся мысли: «А люди-то существа самовлюбленные до утраты достоинства и ума. Наверно, все в архитектуре несет их образ и подобие, особенно же образ и подобие их пола. Неужели САМ не смог надоумить людей, чтоб они отражали в строениях образы деревьев, птиц и рыб, рисунки камня, пестроту цветов и насекомых? Сведение бессчетных обликов природы лишь к облику людей – да ведь это потери красоты и многозначности. Ничем другим их не восполнить».
– Представители народных масс в ожидании, – сказал Болт Бух Грей, обнимая Курнопая и притискивая к себе. – Сейчас вам, согласно учению САМОГО о мировом чувстве, будет дано ощутить, как энтузиазм народа, так и преклонение перед вами, головорез номер один, любимец САМОГО и мой персональный любимец!
Сияющая Кива Ава Чел, чуточно, на кончиках пальцев, подскакивавшая при словах верховного жреца, обняла Курнопая с другого бока и стала подпрыгивать выше, ей принялся вторить Болт Бух Грей. Курнопай тоже вовлекся в подскакивание, улавливая миражным от волн взором, что подпрыгивают все, кто находится здесь, наверху, и там, в низине.
Кива Ава Чел каким-то образом изловчилась и куснула Курнопая в мочку уха, а едва он строго к ней повернулся, шепнула, что это зачин ритуальной пляски. Вскоре, заморгав от счастливого неверия, он увидел приближающегося к ним скачками врача Милягу, обнятого Лисичкой и сизой девочкой, прическа которой походила на пучок ковыля, окрашенного в отваре скалистого дуба. Лишь только они совсем приблизились к ним, над горой и котловиной возникло свистящее фырканье рожков, сопровождаемое пильчатым писком скрипок.
Разомкнулись они, чтобы взяться за руки и в кольцевой припрыжке вертеться туда-обратно. Мальчишкой, припомнилось Курнопаю, по телеку видел музыкантов, курчавых от бараньих шапок, играли они на сопилках и скрипочках, повизгивавших, как девчонки; чуть на отшибе, на плоской верхушке холма, летал большой хоровод; заворожил его танец до кружения головы, а бабушка Лемуриха промолвила почему-то со вздохом, пронятым тайной: «Славяне!» Он подумал тогда, что славяне танцуют так потому, что живут среди воли, трав и цветов, мохнатых гор и прыгучих речек, и что, наверно, они исполняют музыку ветра, которую он издает, запутываясь в ветках елей, расчесывая травы, приголубливая цветы, выдувая из горных расщелин песчинки.
Теперь Курнопай подумал, хоть и был признателен Болт Бух Грею за то, что помиловал их с Милягой и устроил им праздник: «Все мы танцуем под музыку власти, даже танцуем тогда, когда презираем ее захватчиков или избранников и не хотим следовать постыдству, изобретаемому ими. Слабы мы, безвольны, быстро теряем совесть. Бедствия правды, вероятно, приемлемы для правителей всех времен и народов, потому мир докатился до своего крушения. Они, едва испытали мы их, преобразуются в наших душах в желание удовольствоваться кривдой, оберегающей от бедствий и приносящей довольство и наслаждение. Слабаки, сластолюбцы!.. Неужели все зыбки, как я? И почему это существование приемлемо для Фэйхоа? Ведь живет же, хотя ее наверняка не уродовали антисонином. САМ, да ну ТЕБЯ».
Круг остановил и победно разорвал Болт Бух Грей. Осеклись, разомкнулись хороводы сверху вниз. Расступился Сержантитет, давая дорогу платформе, оклеенной фотощитами. Шорох нейлоновых гусениц («Неужто платформы сооружены на противопехотных танках?») отвлек Курнопая от снимков, но на них обратила его внимание воодушевленная Кива Ава Чел. Зал музея Национальной Истории. Каменное панно на стене, где средь сапфировой необъятности темнеет пылевая туманность Лошадиная Голова, выполненная из гагата – дерева, что почернело и превратилось в самоцвет в морской воде. Инкрустирована туманность арагонитом. В его белых, ускользающе тонких очертаниях намеки на галактический образ великого САМОГО. Над розовым полем кровати стоит нагой, но величественный верховный жрец. Ноги жреца лобызает Лисичка. На других щитах она и Болт Бух Грей воспроизводили изображения на колесных спицах и повозке храма Солнца.
Удовлетворенный пристальностью Курнопая, верховный жрец польщенно воскликнул:
– Классика!
Кива Ава Чел восторженно заклацала ладошками, Лисичка угнула голову.
До этого мига Курнопай не надеялся, что сцены Кивы Авы Чел с ним еще не отпечатаны, но все же верилось – моментов, непозволительных для обзора чужих глаз, тамне будет. Теперь, запылав от стыдобы всей кожей, Курнопай знал, что они будут.
Чтобы не видеть их, Курнопай смотрел вверх. Глаза Болт Бух Грея успели перехватить его глаза и подмигнули, выказывая гордое довольство снимками посвящения Лисички и обещая, что картон с Кивой Авой Чел получился не менее картинным.
Курнопай передумал не смотреть на платформу с фотощитами. Коль он не сумел не подчиниться приказу, обязан перестрадать собственную неуправляемость и незащищенность.
Шепоток разочарования, как бы пересыпавшийся из конца в конец по Сержантитету, не оскорбил Курнопая: он и сам заметил на фотографиях торжество Кивы Авы Чел.
– Настырное создание! – промолвил Болт Бух Грей. – От меня отказалась, представляете? В эти исторические минуты, мой любимец, я задаю себе курьезный вопрос: «Кто кого посвятил?»
Ухмылка верховного жреца при ужимке не совсем ясного ему самому личного удивления отозвалась в зрачках Курнопая льдистым холодком, и Болт Бух Грей поспешил задобрить его:
– Будущность посвятителя у вас исключительная. Порода – раз, грация – два, элементы пробуждающегося эротического вкуса – три. Мастерство придет.
– Нет, – сказал Курнопай.
– Придет, – уверял Болт Бух Грей, настаивая на прежней мысли; его ухватливый ум успел сообразить, что подразумевал Курнопай под своим «нет».
Досада отяжелила сердце правителя. Уже выдвинулся из железобетонного колодца круглый помост с микрофонами-луковицами, объятыми кольцами, а он никак не мог возбудить в себе потребной для праздника патетики.
Наступила недоуменная тишина. Озадаченность сменилась на лицах опасливым присмирением, Болт Бух Грей направился к помосту. Он шел, встряхивая плечами и задирая манжеты к локтям, и лишь заговорил, голос затвердел от бодрости.
– Мы собрались в Мекке сексрелигии в честь триады посвящения. Нужно ли было отрываться от наших трудов и забот? Я вам скажу: да. Это посвящение государственного значения. Не берусь подчеркивать, какой масштаб придается событию, ежели в нем принимаю участие я, потомок и наместник САМОГО, главсерж, держправ, верхжрец.
Разом начали хлопать все три посвященки, за ними стал бить ладонью о ладонь Миляга, Курнопай взял руку под козырек. Едва захлопал Сержантитет, овации взорвались над горой и низиной.
– Не надо вам говорить, кем является для САМОГО, правительства и народа выпускник училища термитчиков Курнопай.
Овации, но без треска.
– Курнопай – всеобщий любимец и герой. Я не преувеличу, ежели скажу: он далеко пойдет. Залогом тому божественное наблюдение за Курнопаем САМОГО, моя забота о Курнопае и усилия по его воспитанию. Залог усовершенствования в батальных познаниях, вопросах сексрелигии уходит корнями в службу его бабушки Лемурихи в спецвойсках, в их сотрудничестве на телевидении. Как патриот армии и будущий держмуж я формировался на передачах мудрой бабушки Лемурихи с внуком Курнопаем.
Болт Бух Грей страстно вздохнул, под его ладонями раздался всплеск, будто в воду, стремясь схватить баклана, упал ястреб. И толпа яростно повторила этот всплеск.
Говоря о Миляге, он указал, что никогда не было на планете руководства, подобного сержантскому. Оно неотделимо от науки, как мужчина от женщины в момент соития. Достойнейшим представителем науки, совокупляющейся с правящим Сержантитетом, является главврач Самии Миляга.
Курнопай чуть не присвистнул. Вчера Миляга терял надежду на жизнь, сегодня в первом ряду властителей медицины.
Миляга, не обрадованный назначением, поникло насупился.
– Не скрою от вас, поскольку отношусь к вам, представителям народа, с абсолютным доверием, я подверг достославных Курнопая и Милягу испытанию на верность державе. Испытание выдержано превосходно. Тесты испытания на верность одобрил САМ. Главнейший из тестов: проверка на честность. Имеется порок в натурах наших граждан. Спрашивают их о чем-либо от имени власти, они предпочитают ориентир на ложь. Необходимо отвечать со всей искренностью, нет, они врут. Думают – посадят. С какой стати? Посадят за правду? Так ведь за правду! Страдать за правду, бывает ли необходимость отраднее? Правда всегда торжествует. Но когда? Вовремя – хорошо. С запозданием? Морально хорошо для общества. Кто из вас не захочет пострадать, дабы морально хорошо было обществу? Заверяю от вас – исключительно все.
Хлопали долго, но сдавалось Курнопаю, что в глубине души все поеживались от возможности пострадать за правду.
– Итак, проверку на честность Курнопай и Миляга выдержали превосходно. Не менее превосходно они посвятили известных девушек страны. От посвященок поделится впечатлениями дочь члена и членши Сержантитета Кива Ава Чел.
Вопреки предположению Курнопая, Кива Ава Чел не пошла к микрофону. Она запривстала на цыпочки, отбивая ударами рук полы накидки. Обнаружилось, что щиколотки и запястья Кивы Авы Чел окольцованы бубенцами. На краях накидки золотой оторочкой тоже сияли бубенцы. Звон был нежный, вкрадчивый от чувства неизведанности. Моментами она заворачивалась в накидку, скрещивала руки над бедрами, сгибалась, выражая стыдливость. Но стоило ей сбросить накидку, появилась мечтательность в сееве звуков. Редкие притопы пятками подчеркивали, что в приманчивости, создаваемой ее воображением, возникали мгновения не девичьей решимости.
На ней оставалась ажурная грация. Дразнящую белизну Кива Ава Чел стала защищать от мужского взора перекрестиями ладоней и уворачивалась от того, кем как бы была ловима. В пугливых ее жестах и прогибах появлялась томность. Томность сменилась вялой, как сквозь сон, подчинительностью.
До подробностей заметными движениями Кива Ава Чел освободилась от грации.
– Стрекозка, – промолвил Болт Бух Грей, оборотя лицо к своему любимцу, – высвободилась из фюзеляжа.
Какая там стрекоза? Руки посвященки распростерлись, хищно накогтясь. В этом, как и в снимках на фотокартоне, была лютая жадность, из-за чего становилось неприлично.
Курнопай опустил голову. Явно, спина Болт Бух Грея обладает кожным видением. Не оглядываясь, он строго заметил ему, что Кива Ава Чел долго отрабатывала танец, нелепо им не любоваться и пропустить миг экстаза, отточенный ею до совершенства.
Пока они стояли здесь, начало доносить из долины храма Солнца крохотные вихри.
Когда ожидание стало выгибать Киву Аву Чел, примчался вихрь и осыпался на нее цветочными лепестками.
Притворство было в привычках курсантов-термитчиков. И Курнопаю пришлось притворничать, но потом он, зачастую благодушный от антисонина, все же корежился от мук совести.
И сейчас угораздило его притвориться, дескать, засыпало пылью глаза. Он зажмурился, винтил кулаками над веками.
Он увидел ее, уже надевшую грацию и в накидке, еще промаргиваясь. Она шла к микрофонам. Заговорила просторным голосом.
Курнопая немного смиряло с повадками Кивы Авы Чел и там, в пещере, и здесь, на площадке, то, что она проявила искренность: не подогревала в себе радости, не славословила Болт Бух Грея. Исполнилось ее желание. Были непредвиденности. Беспрепятственному существу, которое не выносило и крохотных отказов, важно было пережить чувство отказа. Достижение особой престижности – безусловно одна из целей посвященки. Обряд посвящения навел ее на мысль, что свет престижности, сфокусированный в имени посвятителя без приложения к твоим личным достоинствам, не сможет полностью обеспечить душевное и телесное довольство.
Кива Ава Чел вернулась на место возле Курнопая. Болт Бух Грей вернулся к Лисичке. Но тут он вспомнил о чем-то существенном и быстро пошел к микрофонам.
– Женщина мудрая выросла. Она перекрыла мое представление об ее возможностях. Недооцениваем мы людей близкого окружения. Надо это понять и преодолеть. Посвященка народного любимца Курнопая несет в авангарде своих чувств истины сексрелигии, уходящей корнями в индийское учение о многомерности отношений мужчины и женщины. Копию знаменитейшего храма Солнца неподалеку от города Пури мой предшественник воспроизвел не полностью, надписи, например, на стенах храма. И правильно. Они имеют общее название «Кама-Сутра». Первая надпись гласит: «Женщина создана для мужчины и должна быть ему верна». Первая половина нами сохранена, вторая отсечена. Третья надпись гласит: «Познавай «Кама-Сутру» лишь с тем, кого желаешь». Мы преодолели ее узость. Кива Ава Чел слегка познала «Кама-Сутру» с Курнопаем. Представьте, она отказалась от моего посвятительства. Я ее поощрил, вопреки сану верховного жреца, и наша умница продемонстрировала верность духовно-телесной присяге, заложенной в третьем параграфе устава «Кама-Сутры». Я не оговорился. И так правильно ее назвать, ежели соотнести с пунктами воинского устава. Как в воинском уставе расписаны по пунктам правила ведения боя, так и в «Кама-Сутре» расписаны правила интимных взаимодействий мужчины и женщины. Не об этом я хочу доказывать. Я хочу доказывать о том, что мы расширили третий пункт. Познание «Кама-Сутры» необходимо с той или с тем, кого не желаешь, поскольку оно должно находиться в гармонии с программой держсержантов и духом сексрелигии. Курнопай, не желая того, посвятил Киву Аву Чел.
Вздох возмущенного удивления, разнесшийся над низиной и горами, перелился во вздох отрадной приязни.
– Я подхожу к главному, к моему научному открытию всемирного значения. Сегодня его одобрил САМ. Я подхожу к изложению моего учения о герметизме жизни. Я завидую вам. Представляю, я бы услышал о теории герметизма от кого-нибудь из вас, как бы я обогатился инструментом непревзойденного значения. Имеются, кто подумают: «Наш вождь хвальбун». Я не тщеславен. И ежели опосредованно я одобряю грандиознейшую теорию человечества, то по причине справедливости. Теории САМОГО уходят своими интеллектосвязями к богам, к галактянам, равным по разуму богам. Моя теория неотделима от теорий САМОГО. Что значит герметизм жизни? Все стремится к изолированности. Стремится отдельное. Стремится совместное, массивное, коллективное. Форма не терпит незамкнутости. Приведу пример из области зачатья. Живчик пробивает яйцеклетку. Яйцеклетка вбирает его и закрывается. Развитие зародыша мыслимо только в условиях отъединенности, изолированности, автономности. Постепенно первоначальная оболочка яйцеклетки превращается в оболочку плода. Плод прорывается сквозь оболочку, превратясь в ребенка. Ребенок прекрасно одет в свою розовенькую кожу. Сколько стадий зарождения, столько стадий самоизоляции. Все мы, кто присутствует на празднике, изолированы в самих себе друг от друга. Изолянты конкретны и абстрактны, просты и сложны. Нация отъединяется от другой нации большим числом крупных и малых особенностей: семейными отправлениями, бытом, обычаями труда и отдыха, одеждами, языком, нравственными и аморальными привычками, способами психологических решений, армейских традиций и в общем. Исключительно наглядный герметизм – беременная женщина, бутылка с вином, кокосовый орех, автобус с пассажирами, государственные границы, континенты, наша планета. Все живое на планете в оболочке. Сама Земля в геологической оболочке, в оболочке атмосферы, магнетизма. Загерметизироваться, что сие значит? Создать основы для жизни длительнейшей. Наша планета создала прекрасные условия для жизни на своей оболочке, когда погасила в основном работу вулканов. Разгерметизация Земли ведет к выходу магмы, газов, к выбросам каменных бомб, то бишь к трагедиям. Разгерметизация скафандра в океане, в космосе – трагедия, прокол машинного колеса – авария или катастрофа, разрыв аорты – гибель. Разгерметизация проявляет себя во взрыве снаряда, выстреле, ранении, смерти. Распад – один из видов разгерметизации. Пример из области державной. Слабая охрана госграниц или их ликвидация – потеря суверенитета, возможность для военного поглощения, инфляции, безусловна предпосылка для экономической зависимости. Национальная разгерметизация ведет к моральной всеядности, к полиглотству, к метисиаму, космополитизму, аполитизму. Герметизм – основной, истинный, без предела и конца фундамент бытия. Что я подразумеваю, втолковывая теорию и практику герметизма? Дабы мы не разрушали того, благодаря чему существуем. Имеются, кто сомневается в дополнительных усилиях нашего правления по герметизации державы и народа. Зря и опасно. В нашем обществе, в правящих организациях были проколы, разрывы. Сексрелигия улучшает герметизацию общества и правительства, весьма и весьма ее укрепляет антисониновый курс. Изменения в брачной жизни, новые формы роста народонаселения, улучшение генофонда нации за счет сокращения числа производителей – все это новые способы герметизации общества, державы, командных сил. В связи с теорией герметизации жизни повысится уважение к понятию «форма». Считается, что содержание важней формы. Фальшивка. Содержание есть то, что не в состоянии существовать без формы. Зато форма запросто существует без содержания. Пример в порядке шутки. Военный без формы – человек. Форма без человека – обмундирование. Оно превращает обычное гражданское лицо в представителя власти, государства, рода войск. Завидую вам, господа граждане. Поздравляю вас с законченной теорией существования жизни. Великий САМ посоветовал запатентовать мою теорию как творение национальной философии. В противном случае кто-нибудь присвоит. Перехватчиков чужих идей – собачьи своры. Эксплуататоров наших идей, нахребетников на них – и того больше. Так запатентуем мою теорию от имени нации. Взял патент на герметизм – плати золотом. Используешь, но патент не взял – заплатишь, международный суд заставит. Ежели что – оружием заставим, то бишь произведем разгерметизацию посредством прорыва границ, захвата теорий, кровопусканий. Клянусь САМИМ, теория герметизма гениальна. Спасибо за внимание…
В какой уж раз за последние дни восхищался Курнопай умом Болт Бух Грея и признавал в ответ на сомнения, что кажущееся немыслимым количество постов он занимает по праву.
Но когда Болт Бух Грей излагал теорию герметизма жизни, Курнопаю хотелось подловить его на ошибке, нелепости, нестройности. Ни на чем он не подлавливал правителя, радовался этому, и все-таки сохранялось желание хоть на миг, пусть про себя, уличить его в заблуждении. Затем он опять, чтобы не разочароваться в себе, склонялся в доброжелательности, свободной от подозрений и предвзятости.
Курнопаю казалось, что именно сегодня придет к нему очистительное избавление. Болт Бух Грей еще говорил, а Курнопай уж приготовился совершить поступок искупления. Он не хлопал и не орал вместе со всеми. Он терпел, веруя, что его изумление перед потомком САМОГО воплотится в словах.
Болт Бух Грей запланировал выверить Курнопая на теорию герметизма жизни. Ежели и ее сдержанно воспримет, надо перечеркнуть замысел сделать его соратником номер один.
Курнопай окаменело вытянулся, невидяще воззрясь в небо. Это отозвалось в Болт Бух Грее предосторожностью. Он выдернул из державного чехла жезл – декоративный образ туманности Лошадиная Голова, откованный из метеоритного железа. В маковку жезла была встроена портативная ракета. Пуск, и с врагом покончено.
Вскидывая над плечом жезл, чтобы унялся народ, Болт Бух Грей опечаленно подумал: «Готовишь соратника, получаешь низвергателя».
Едва возобновилась тишина, Курнопай взял под козырек и, чеканя шаг вскидываемых на уровень пупка ног, как подобало направляться к верховному главнокомандующему, пошел к Болт Бух Грею. Он не видел, что жезл державного правителя щегольски, как мундштук для курения, зажатый между средним и указательным пальцами и упертый в ладонь, наведен ему в грудь.
Из-за волнения – оно будто ножницами перестригло его дыхание – Курнопай проговорил:
– Ти-ти-тити титититься?
Болт Бух Грей, усилив в сердце бдительность, сказал с ухмылкой в голосе:
– Разрешаю обратиться.
Курнопай проклял внезапно прорвавшееся подобострастие и совладал с собой.
– Я обращаюсь к вам, наследнику САМОГО и повелителю Самии, для выражения переполняющего мою грудь патриотизма, – Курнопай чеканил слова, как только что чеканил поступь. – Вы произнесли речь века. Никому в нашем столетии не удалось сказать речь красивей, содержательней. Я осмелюсь сравнить ее по огромному влиянию на меня лично с речью САМОГО, которую я выслушал подростком с моей посвятительницей Фэйхоа. Вы невероятный мыслитель и вождь! Отныне вы становитесь для меня отцом самийской нации.
Болт Бух Грей не изменил положения державного жезла, пока Курнопай не сделал поворота кругом. Он поулыбался с одобрительной ласковостью тому, что Кива Ава Чел и Лисичка стали виться вокруг Курнопая, как вчера вились вокруг него под знаменем Самии.
В долине скандировалась просьба: «О-тветь! О-тветь!», поэтому Болт Бух Грей склонился над микрофонами.
– Когда дается оценка тобой содеянному, понимаешь, кто находится за твоими достижениями. За моими достижениями стоит САМ, его учение и народ самийский.
Разнеженному Курнопаю померещилось, что налетел тайфун. Он хотел подхватить Киву Аву Чел и Лисичку, умчаться с ними в пещеру, иначе их убьет деревьями, камнями, а то и унесет в океан, но до него дошло, что это с овациями сливаются здравицы, свисты, топоты.
31
Никак не могла установиться тишина. Болт Бух Грей вернулся к Лисичке, погладил Курнопая по лопаткам. Выразил ему признательность за выступление, не предусмотренное протоколом. И Кива Ава Чел повторила главсержево поглаживание по лопаткам. Курнопай передернулся. С детства он презирал подражательность. Впрочем, он, как Болт Бух Грей и Кива Ава Чел, был сосредоточен на себе. Самооценка мешала Курнопаю серьезно наблюдать за ними, потому он огорчился ее замечанию.
– Очень престижно, что посвятилась у тебя. Думаешь, для Бэ Бэ Гэ не составляет престижности твое одобрение?
– Знать не знал о престижности и не хочу знать.
– Посмотрим, о чем будешь мечтать в немилости.
– И этого не хочу знать.
– Ты ребеночка не хочешь от меня, а я рожу.
– Зачем?
– Для улучшения генофонда нации.
– Я не женюсь на тебе.
– О, ты ведь был изолянтом. Браки, к твоему сведению, приостановили в год твоего приобщения к училищу.
Болт Бух Грей щелкнул Киву Аву Чел в затылок. Не того человека она взялась исправлять. И добавил, поощрительно глянув на посвященку, что сексуально проявленная матриархальность обнаружила в ней позывы к диктаторству.
Киву Аву Чел обидело высказывание Болт Бух Грея. Обещал эмансипировать элитарных женщин вширь и вглубь, а покушается даже на свободу умоизлияния.
Против умоизлияний Кивы Авы Чел он не возражал. Пусть изливается в разговорах о новых модах на одежду. И напомнил ей о неоглашаемом прыжке на БЕЗМЫСЛИЕ.
На лице Болт Бух Грея была снисходительность, но она сменилась выражением неуклонной симпатии, прежде чем он продемонстрировал неожиданное для нее изречение:
– Властители дают свободу, чтобы окончательно ее отобрать.
– Ай-яй-яй, господин всеглавный. Ваша откровенность может разгерметизировать мое уважение к вам. Я еще не позабыла формулу опального Ганса Магмейстера, которого вы назначили моим идеологическим наставником:
«Время от времени надо смазывать губы народа нектаром воли, и он будет думать, что свобода увеличилась».
– Кивочка, есть у правителя необходимость зондировать окружение на важнейшие принципы. Зондирование на свободу – первейшее для меня. Подчас под афоризмом – провокация. Я приподнял штору над твоим отношением к свободе. Ежели ты и не безразлична к свободе, то потому, что у тебя, высококастовой, ее много. Ты уверена, она не убудет. Благодушествуешь. Не все течет, но все обменивается. Маршальское звание было высшим, сместилось на сержантскую ступеньку. Сержантское звание заменило маршальское. Суша замещает воды, воды сушу, магма выбрасывается из ядра, земная кора сползает в ядро. Содержание превращается в форму, форма в содержание. Теперь о Гансе Магмейстере. Он – ведун, то есть ему ведомо о человеке, обществах и народах в целом то, до чего редко кто додумается. Но опальный, значит, тот, кого надо бдительно осознавать, иначе не научишься мыслить независимо.
Они пошли к танкам, закрытым помостами и фотощитами. Над башнями танков оказались постаменты. На них, охваченных кольцевыми зажимами, стояли носороги. Для правителя и Лисички отловили двурогого носорога. Носорог, свирепея, выпучивал карие глаза, он пытался высвободиться из стальных зажимов, массивных, как тюбинги, которые применяются для крепления метрополитена.
Все три пары уселись на своих носорогов. Посвятители впереди, посвященки сзади. Двурогий носорог пробовал встать на дыбы, едва Лисичка под музыку «Танца Маленьких лебедей» начала прядать ногами на его широком крупе. Курнопаев носорог, как только зацокали кастаньеты, выбивая ритмы испанского танца, принялся пускать ветры.
Подробив каблучками по зажиму, Кива Ава Чел, следуя звуковому узору танца, с озорным кокетством протараторила:
– Разгерметизация.
Чтобы взбодрить насупленного Курнопая, она ткнула указательным пальчиком по направлению к носорожьему крупу – указующий перст для представителей народных масс – и, хохотнув, выкрикнула:
– Разгерметизация.
Как раз носорог от пускания ветров перешел к извержению.
Врач Миляга, удивлявший Курнопая благостным поведением, от восторга заподскакивал на своем носороге и так проорал вослед за ней слово «разгерметизация», что праздничные толпы покатились со смеху.
Курнопай и Кива Ава Чел заметили промельк злой молнии в глазах Болт Бух Грея. Курнопай еще лишь посожалел, что Кива Ава Чел ненароком возбудила кощунственную веселость по отношению к гениальной теории жизни, и только собрался чем-нибудь умилостивить главсержа, а уж посвященка, опять крикнув: «Разгерметизация», – стала раздеваться, будто имела в виду обнажение. Чертовка подала знак к раздеванию Лисичке и Милягиной посвященке и шепнула Курнопаю:
– Спасай.
Болт Бух Грей («Да как он слышит-то?») мигом позже клюнул носом: мол, одежду вон. И Курнопай, оскальзываясь на загривке носорога, принялся раздеваться; он вторил при этом егозливо-прыгучей музыке. За ним разоблачился Миляга. Он сиял от удовольствия, ткнувшись вперед, на колени и локти, да еще крепко схватясь за рог бегемота, отчего животное фыркнуло, вертя башкой.
Народ одухотворился под воздействием веселья посвященок и посвятителей. Возникла виолончельная мелодия шакона. Мужчины и женщины низины в плавной истоме протягивали друг к дружке ладони, вышагивали, чуть ли не до ключиц воздевая колени. В секунды после торжественных поклонов, полных вежливой грациозности, не переставая следовать рисунку танца, они занимались взаимным раздеванием. Очередное па вынуждало пары продолжать танец, они плыли в глянцевом от жгучего солнца воздухе, неуклюжие от сосворенных на шеях кофточек, от захлестывающих колени подтяжек…
– Курнопочка, полюбуйся! – воскликнула Кива Ава Чел. Распахнутым движением рук она как бы вызвала к действительности людей, совершающих на обочине дороги обряд обоюдного моления. – Вот это сексэнтузиазм! Шакон не предусматривался программой.
Смотреть Курнопай не пожелал. Он спрыгнул с носорога, одевался. Его трясло от озноба тела и души.
32
Танки остановились перед въездом на платформу храма Солнца. Черные жрицы снесли по трапу верховного жреца. Осыпая его цветами женьшеня, посадили на резной трон, напоминающий конструкцию, принятую вчера Курнопаем за фонтан. Трон находился перед столом, над которым свисали с вертелов жареные бизоны. В коричнево-красные бока туш были вонзены вогнутые в лезвиях ножи. Мучительное сходство ножей с орудиями жертвоприношений проявило в памяти Курнопая снимок: Главправ Черный Лебедь возле бенаресского храма богини Кали глядит, как жрец встремил шею козленка в каменную вилку, приготовясь отсечь ему голову кривым мечом.
