Текст книги "Короткий миг удачи (Повести, рассказы)"
Автор книги: Николай Кузьмин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)
– Подвинь, пожалуйста, табуретку, – попросил он, начиная одеваться.
– Мы с ним хорошо потолковали. Я уже кое-что взял на карандаш.
Поматывая головой и зевая, Вадим Сергеевич шнуровал ботинки.
– Сам все поймешь, без всяких там… Учись только наблюдать…
– Старик, ты даешь оскорбительные советы!
– Ах, да… Учи ученого! – Вадим Сергеевич рассмеялся и вдруг вскочил, сделал руками несколько энергичных движений и заинтересованно выглянул в окно. В глаза ему ударил царственный цвет склона под синим пологом небес.
– Да, денек как на заказ. Но – мороз. Представляю, что делается на склоне.
– На склоне полно народу. «Серенада солнечной долины».
– Как раз это-то меня меньше всего интересует…
Позавтракали они самыми последними. Журналист, низко склонившись над тарелкой, торопливо подбирал скользкие остывшие макароны. Перед тем как откусить хлеб, он каждый раз промокал ломтем испачканные губы.
– Ты заметил, какие сегодня горы? – говорил он, неряшливо жуя набитым ртом. – Изумительное освещение! Черт возьми, только сейчас начинаешь понимать, как много потеряно в жизни. Все-таки буржуем не так-то плохо быть, а? Мне этот Буцефал рассказывал: великолепный курорт, отборная публика. Кинозвезды. Вверху катаются на лыжах, а через несколько минут – трах! – и на фуникулере на пляж. Купайся на здоровье!
Вадим Сергеевич, потянувшись за компотом, промолчал.
– Слушай, старик, мне предлагают здесь изумительный свитер. Французский! Но дорого, черт… А пока смотри, чем я разжился. Правда, здорово? – Он достал шариковую ручку с игривым изображением женщины и стал поворачивать ее так и эдак, отчего женщина на рисунке одевалась и раздевалась… – Были карты еще… тоже, знаешь, такие… с картинками. Перехватили! Можно зажигалку достать. Хочешь? Очень оригинальную.
Допивая компот, Вадим Сергеевич насмешливо посмотрел на него поверх стакана:
– Это Купец… или, как ты его называешь, Голиаф твой благодетельствует?
Журналист смутился:
– Какая тебе, слушай, разница?.. Так не хочешь? А я свитер все-таки возьму. Черт с ней, с дороговизной!
Солнце уже поднялось, когда они вышли из столовой. Со склона, сверху, слышался ровный машинный шум, – это работал подъемник канатной дороги. По склону, далеко вверху, часто скатывались разноцветные фигурки лыжников. Многие только поднимались, все в яркой униформе – куртках и рейтузах, плотно обтянувших тело.
Застывшая ночью грязь уже отходила и ноги оскальзывались на кочках. Однако выше, сразу за домиками, лежал схваченный морозом снег, плотный, как асфальт. От домиков базы до канатной дороги, все время в гору, тянулась сильно ухоженная тропа. По неопытности журналист взял слишком быстрый темп, но Вадим Сергеевич остановил его, и они пошли медленно, один за другим, приноравливаясь к шагу лыжников. Все, кто поднимался, несли с собой увязанные ремнями лыжи. Вспыхивали искорки на отточенных металлических гранях. Лыжники тащились по тропе, монотонно переставляя ноги, обутые в неуклюжие массивные ботинки.
Начиная задыхаться, журналист сошел с тропы и остановился.
– Послушай, старик… это они вот здесь и развивают… свою дикую скорость?
Приподняв темные очки, Вадим Сергеевич огляделся.
– Нет, здесь километров под восемьдесят. Самое страшное выше. Во-он – отсюда плохо видно – «Верблюд». Видишь бугор? Но и это еще не самое… По сегодняшнему фирну опасно на Смычке. Особенно в «Трубе». Во-он, видишь, поворот и сразу вниз? Крутой раскат, почти обрыв? Вот там несет. Этот кусок как на Стратофане. Его все боятся.
– Любопытно… – Журналист из-под ладошки рассматривал склон. – Ты мне потом все это повтори. «Верблюд», «Труба»… Это что, условные названия?
– Домашние.
– Как бы мне хотелось хоть разочек, а? Представляю себе! Я же никогда подобными геройствами… Не бегал, не плавал. Даже не подрался ни разу! Представляешь? «Рожденный ползать летать не может»… Ах, черт возьми, как это, должно быть, захватывает!
Они посторонились и замолкли, пропуская мимо себя вчерашнего парнишку с Мариной. Затянутый в черные рейтузы с оранжевыми лампасами, парнишка нес тяжелые лыжи и ступал с отрешенным видом. В мыслях он был уже на трассе, бесконечно рассчитывая самый оптимальный вариант спуска по сегодняшней погоде. Марина налегке шла следом за ним в своих кокетливых изящных брючках, в просторной светлой куртке. Волосы ее были забраны под шапочку, лицо наполовину скрыто под очками. Близко взглянув на нее, журналист разглядел ровный и сильный загар на щеках и на шее.
Вадим Сергеевич молча поклонился ей, она придержала шаг.
– Что же вы? Идемте.
Он кивком головы показал на своего спутника и с улыбкой развел руками. Марина остановилась и взглянула на отдыхающего журналиста.
– А Сергей? – спросил Вадим Сергеевич. – Уже наверху?
– Давно.
– Как он? Спал?
– Притворялся, что спал. Но я-то знаю… А трасса сегодня… – она посмотрела на замерзший плотный склон. – Лететь будут, как камни.
– Ему не скоро. К его номеру отпустит.
– Посмотрим. – Она вздохнула и пошла дальше.
– О чем это вы, а? – немедленно придвинулся журналист. – Что-нибудь такое?..
За время разговора он извелся от любопытства.
– Так. Пустяки. – Вадим Сергеевич отвернулся и продолжал подъем.
На тропе не прекращалось безмолвное мерное шествие навьюченных лыжами людей. Никто не торопился, никто не разговаривал. Молчаливые, в пестрых тесных одеждах, с запрятанными под очками лицами, лыжники напоминали обитателей какой-то иной планеты, не знающих здешнего языка.
Где-то на полпути журналист снова остановился и посмотрел вниз. Домики базы становились все меньше. У журналиста не было очков, и солнце беспощадно резало глаза. Похмелье сказывалось сердцебиением и омерзительным вкусом во рту, – собираясь в горы, он забыл зубную щетку.
Обгоняя молчаливых лыжников, сбоку тропы размашисто шагал плечистый Купец. Он легко нес лыжи с палками на одном плече. Поравнявшись с журналистом, он сдвинул очки на лоб и дружески помахал перчатками.
– Опаздываете… Здравствуйте, Вадим Сергеевич. Не узнаете?
– Привет, – обронил хирург, едва взглянув, и в такт шагу продолжал равномерно покачивать плечами.
Купец, круша ботинками подстывший комковатый снег, ушел вперед.
– Ты разве знаком с ним? – удивился журналист.
– Немного.
– Но так неприветливо!
– Не люблю молодца, – сберегая дыхание, скупо ответил Вадим Сергеевич.
Неожиданно журналист замотал головой и стал жадно хватать воздух раскрытым ртом. Он успел тронуть спутника за плечо. Вадим Сергеевич терпеливо остановился.
– Ты зря много разговариваешь, – с упреком сказал он. – Мы же на большой высоте.
Минуты две журналист стоял с испуганными глазами. Позади них уже никого не было.
– Сейчас это пройдет, – сказал Вадим Сергеевич.
Он посмотрел наверх. До подъемника оставалось совсем немного.
Журналист наконец отдышался и боязливо ощупал грудную клетку.
– Черт возьми, все-таки не мешало бы придумать какой-нибудь транспорт. Так и до инфаркта недалеко.
– На будущий год начинается большое строительство. Подъемники прямо от порога отеля. Несколько линий канатной дороги. Даже бассейны.
– Заманчиво, – улыбнулся журналист. – Современный курорт?.. Но ты заметил, старик, как поднимался этот… Голиаф? Вот сердце, надо полагать! Да и вообще… – он показал размер плеч и груди.
– Сейчас увидишь его на спуске, – насмешливо проговорил Вадим Сергеевич.
– А что такое? Трус?
– Пошляк. В каждом деле есть свои пошляки. Этот – в спорте. Ну, тронулись?
– Подожди. Я не совсем понимаю. Ты хочешь сказать, что он не рвется в чемпионы?
– А зачем ему рваться? Ведь чемпионом можно стать, а можно и сломаться. Причем шансов сломаться в сто раз больше. Так он уж лучше так, середнячком. Тренеры охотно берут его в сборную. Железный кадр для зачетных очков – никогда не упадет. Отсюда и поездки за рубеж и все прочее.
– Ну что ж, старик, не каждому же быть чемпионом. Сам же говорил – медаль одна, а претендентов – вон их сколько!
– Но если бы все были такими, как… этот, то не было бы ни Чкалова, ни Толстого… ну, кого еще… Есенина, Гагарина, И к пересадке сердца еще не приступили бы.
– О, ты что-то уж слишком серьезно, старик!
– А спорт и есть серьезное дело. Я имею в виду, конечно, настоящий спорт. И вот если хочешь написать что-нибудь стоящее, выкинь из башки все эти свитера, зажигалки, ручки с бабами. Не забывай, что у этого молодца, как и у каждого, кто выступает за рубежом, во всю грудь написано название страны. Вот тебе главная деталь и основной антураж.
– Ну, старик… – недоверчиво возразил журналист, – ты что-то совсем уж… Какая-то Курская дуга получается!
– Видишь ли, я считаю, что в любом деле надо выкладываться полностью и без оглядки. А иначе ни черта не получится. И я бы на твоем месте… А впрочем, смотри сам. Пиши как знаешь. Ты отдохнул? Идем?
Трогаясь за своим спутником, журналист спросил:
– И он всю жизнь выступает так вот – посерединке?
– Конечно. Такие люди считают, что молодость дана для того, чтобы обеспечить старость. Вот эти в спорте делают карьеру.
– Так, значит, старость и ему страшна?
– Н-не думаю… Видишь ли, он почти всего уже добился. У твоего Голиафа машина, прекрасная квартира. Говорят, дачу строит. Ну, а что касается зарубежных поездок, так он будет ездить еще больше.
– Позволь, а в качестве кого? И вообще – кем, ты думаешь, он станет?
– Как кем? Чиновником. Скорей всего, представителем. А может быть, и тренером. Не удивлюсь, если он даже диссертацию защитит.
– Хорош, однако, тренер!
– Так в этом-то и беда наша!
На бугор, откуда начиналась канатная дорога, они взобрались из последних сил.
– Воистину старость не радость, – только и проговорил, переводя дух, журналист.
Здесь было многолюдно и пестро. К подъемнику тянулась разноцветная очередь. Многие стояли на лыжах.
Глухо урчал мотор подъемника. Из большого кирпичного сарая непрерывно выплывали кресла, подвешенные на толстом канате. Сиденье мягко подхватывало лыжника и, раскачиваясь, уносило его наверх, к сверкающему перевалу. На всем протяжении канатной дороги, насколько можно было видеть, в воздухе висели люди. Обратно кресла возвращались пустыми.
Зрители располагались по склону, скапливаясь возле особенно трудных участков трассы. Некоторые не теряли надежды подняться к старту и застенчиво стояли в общей очереди, выделяясь среди спортсменов городской распущенностью в одежде. Лыжники, скатываясь сверху, летели, не сбавляя скорости, прямо к подъемнику и с особым шиком тормозили в самый последний момент, осыпая ожидающих в очереди целыми гейзерами сухого мерзлого снега из-под окантовки лыж. Оборвав полет, они поднимали очки, и в их глазах еще несколько мгновений сохранялось отрешенное выражение птиц, упавших с неба.
Туча снежного крошева неожиданно обдала журналиста и Вадима Сергеевича с головы до ног. Это Седой, совсем неузнаваемый, затянутый в эластик, с разгону оборвал свой лет, врубившись лыжами у самых их ног. Лицо его было закрыто черными огромными очками, знаменитыми австрийскими очками, подарком чемпиона.
– Доброе утро! Как ночевалось? – прокричал он, пока Вадим Сергеевич и журналист отряхивались от снега. – Идемте, я вас пропущу. А то вы до вечера не подниметесь.
– Как склон? – спросил Вадим Сергеевич.
– Тянет. А в «Трубе» – просто кошмар.
– Ты зря расходуешься перед стартом.
– Да ну! Надо же было прикинуть.
– Я надеюсь, Сережа, ты будешь взрослым человеком.
Седой усмехнулся. На его темном энергичном лице блеснули белые зубы.
– Как понесет, доктор. Есть надежда, что и нам склон достанется в порядке. Надеюсь, вы не откажете мне в своем искусстве, если что?
Вадим Сергеевич рассердился:
– Твои шуточки, знаешь!..
– Идемте, идемте! – заторопил их Седой и стал проталкиваться к подъемнику, щучкой проскальзывая в толчее ожидающих своим гибким мальчишеским телом.
Авторитет его был велик, – их пропустили беспрекословно.
– Позвольте… а как мне с этим механизмом? – пискнул журналист, со страхом глядя на приближавшееся кресло. В очереди лыжников раздался смех.
– Беритесь левой рукой за стойку! – крикнул Седой. Больше он ничего не успел сказать. Кресло ударило журналиста под колени, он изо всех ухватился за металлическую штангу и почувствовал, что сиденье подхватило его.
– Оп-па! – восхищенно воскликнул он, задирая ноги. Кресло, просев, чиркнуло днищем по снегу и, раскачиваясь, поплыло наверх, набирая высоту.
– Замечательно! – прокричал журналист, оборачиваясь.
Седой и Вадим Сергеевич снисходительно переглянулись.
Под ногами было метров двадцать, не меньше. Плавное парение в разреженной морозной синеве, неторопливое потряхивание кресла на опорах сначала пугали журналиста, и он цепко держался обеими руками за штангу. Ноги его висели над бездной. Глубоко под ним, обрываясь в ущелье, тянулся склон, очень неровный, в буграх и рытвинах, раскатанный до слюдяного блеска. Поглядывая вниз, он нашел, что плотный, непробиваемо укатанный склон трассы сохраняет голубоватый цвет глубокого излома льдины, – видимо, от утреннего сияния молодого весеннего неба.
В это время во всю ширь уютного нарядного распадка, достигнув блистающего перевала, прогремел усиленный динамиками голос судьи на финише. И тут же журналист расслышал настойчивый позывной посвист сзади. Не отпуская штанги, он опасливо оборотился – метрах в пятнадцати за ним, раскинувшись привольно в кресле, висел Вадим Сергеевич. Он звал товарища и энергично предлагал взглянуть куда-то в сторону и вверх. Чего он там? Недоумевая, журналист взглянул и очарованно застыл: одинокая фигура лыжника уже стремительно неслась по трассе.
Склон заливало ослепительным и равнодушным солнцем. В сиянии, в потоках света катившийся от перевала лыжник отчаянно удерживался на ногах, ведя упорную борьбу с разгонистой неудержимой силой скорости, со стрелкою судейского секундомера и с постоянными коварствами жесткого, неласкового склона, бросавшего его на ямах и буграх, словно сорвавшийся с обрыва камень. Он был в полнейшем одиночестве на всем отвесном бесконечном склоне, живое существо на тоненьких напрягшихся ногах, с мгновенными реакциями мозга и с бешеною деятельностью сердца, перегонявшего вскипающую кровь.
Когда спортсмен мелькнул внизу, под креслом, и укатился дальше, до слуха журналиста донесся краткий грозный грохот лыж по фирну. Совсем забыв о страхе, он свесился из кресла, намереваясь проследить, как одолеется загадочная страшная «Труба», о которой его предупреждал Вадим Сергеевич. Не одолелась! Отважно устремившись на раскат, спортсмен согнулся почти вдвое и пропал из виду за холмом, но через несколько мгновений взлетели вверх обломки лыж и показалось кувыркавшееся тело. Упавшего тащило метров семьдесят, пока не погасилась скорость. К нему бежали с санками спасатели, спешил, оскальзываясь, врач.
Широкий звучный голос из динамиков равнодушно констатировал падение: «Номер такой-то сошел с трассы».
Наверху, где с кресел спрыгнули сначала журналист, затем Вадим Сергеевич, работала судейская бригада. Спортсмены стартовали через равные промежутки времени. Тепло одетый человек, в валенках и шапке, держал флажок у груди лыжника, дожидаясь, пока снизу не раскатится разрешающий голос из динамика: «Финиш готов». «Внимание!» – кричал тогда судья у, телефона, и человек в валенках вскидывал флажок, освобождая путь.
С подъехавшего кресла прямо на лыжи спрыгнул Седой и, надевая на ходу перчатку, картинно, на прямых ногах, заскользил к самому старту. Объехав группу дожидающихся лыжников, он резко затормозил, ловко поставив лыжи поперек движения. Из-под ног у него взметнулось небольшое облако изрубленного снега.
– Знаешь, – возбужденно зашептал журналист, – мне страшно нравятся эти султанчики из-под лыж. Хоть на киноплёнку!
– Красиво, – согласился Вадим Сергеевич, – но лучше обходиться без них. Тормозить – значит терять скорость.
– Жалко, это так красиво. Правда ведь? Очень зрелищно.
– Ну, теперь помолчим.
У края трассы, навесив концы толстых лыж над склоном, стоял и дожидался старта Купец. Он словно от озноба поводил массивными плечами и беспрестанно поправлял очки, всякий раз задевая флажок, который человек в валенках держал поперек его груди. Старт задерживался, потому что в динамиках гремел голос информатора, представлявшего зрителям именитого спортсмена: участник Олимпийских игр, призер первенства страны, участник недавнего мемориала во Французских Альпах… На здешние последние в году соревнования сборная страны прилетела прямо из Франции.
Услышав наконец команду старта. Купец мощно оттолкнулся палками, и журналиста поразило, как словно ожили увесистые окантованные лыжи и неудержимо заскользили вниз, врезаясь металлическими гранями в искристый крепкий фирн. Склон властно подхватил спортсмена и понес, и скоро журналисту показалось, что за напрягшейся широкой спиной неистово вихрится снег. Вот на какой-то неприметной кочке лыжника бросило, он потерял сцепление со склоном, но машинально сбалансировал руками, палками, своей ожившей спиною и, приземлившись на опущенную лыжу, стал плавно заходить на поворот.
– А что? Ничего! – тоном знатока заметил журналист.
– Перед «Верблюдом» скинет, – сквозь зубы процедил Вадим Сергеевич.
И в самом деле, в том месте, где раскатанная лента трассы взлетала на целую систему беспорядочных холмов, из-под лыж спортсмена взметнулась туча снежной пыли.
– Заюлил, – насмешливо сказал кто-то из лыжников на старте. – Весь снег свезет.
– Да уж этот не раскатится!..
Журналист придвинулся к товарищу:
– Я смотрю – не любят его?
– Естественно, – отмахнулся Вадим Сергеевич, не переставая наблюдать за спуском.
Погашенная скорость позволила спортсмену благополучно миновать один из самых каверзных участков трассы. И все же на крутом горбе «Верблюда» его едва не выкинуло лыжами вперед. Понадобилась мощь всего литого тренированного тела, чтобы удержаться на ногах и не упасть… В дальнейшем Купец шел на пределе осторожности, щедро украсил склон фонтанчиками снежных взрывов и только на прямой у финиша стал бешено работать палками, наверстывая время.
– Ну вот, надежно и зачетно, – прокомментировали сзади этот благополучный спуск.
– А мне понравилось, – с вызовом сказал журналист. – Молодец, я считаю. Что бы ни говорили, а у него пока лучший результат. Ведь так?
Не ввязываясь в спор, Вадим Сергеевич уклончиво пожал плечами. Он мог бы согласиться, что да, еще несколько падений тех, что дожидаются на старте, и этот благоразумный, осторожный лыжник станет чемпионом. Но это будет лишь случайность, досадная несправедливость, ибо, как правило, для достижения победы необходима не только угрюмая воловья исполнительность, как это видели сейчас на склоне, но также артистизм, вдохновение, тоска груди по ленте финиша. Счастливый миг победы требует порыва, самоотречения, готовности пожертвовать для этого годами жесточайших тренировок. Только при этом не погибнет спорт как таковой, только тогда через удел отважного Илио Колли человек придет к блистательным победам Зайлера и Килли, собирающих все золото Олимпиад.
– Давай посмотрим дальше, – отказался от разговора Вадим Сергеевич.
От журналиста не укрылось раздражение товарища, он скептически умолк и отодвинулся.
Дальнейшее, однако, заставило его раскаяться в своем скептическом неверии, и он схватился за блокнот. Он видел: на бугре, с которого едва не улетел благоразумный, осмотрительный Купец, случилось маленькое чудо. Вот так же лыжами вперед там кинуло очередного лыжника настолько сильно, что он перевернулся в воздухе, ударился спиной о склон, вновь подскочил, как мячик, и изумленно, сам тому не веря, приземлился на ноги, на лыжи. Спуск продолжался, радио молчало, и очевидцы, замершие наверху, с недоумением переглянулись.
– Впервые вижу! – признался бледный от волнения Вадим Сергеевич.
Затем еще одного бросило с «Верблюда», он грохнулся уже не так удачно и отломил носки у лыж. И все же напряжение его было настолько велико, что он, не замечая ничего, вскочил, опять согнулся и замер в стойке, с палками под мышками. Пока к нему добрались, тронули, растормошили, он, как загипнотизированный, так и стоял на изуродованных лыжах, обломками зарывшись в снег.
– Что там такое? Почему они летят? – спросил Вадим Сергеевич и оглянулся. Близко к нему стоял Седой.
– Контруклон. – Через очки Седой взглянул на солнце. – Припекает уже, поэтому и… – он показал рукой, как выбрасывает на подтаявшей площадке разогнавшегося лыжника.
У ног Седого на корточках согнулась Марина. Сняв варежки, она крепко массировала ему колени.
– Лодыжки не болят? – спросила она, не поднимая головы.
– Обойдется, – скупо отозвался Седой, прислушиваясь к ощущениям в закованных ногах.
Журналист, наблюдая и прислушиваясь ко всему, что происходило вокруг, засмотрелся на аскетическую фигуру немолодого лыжника, затянутого в доспехи, словно рука в перчатку. Его поразило лицо спортсмена, лицо той великолепной чеканки, которая вырабатывается суровым режимом и одержимостью идеей. Он сунулся было поделиться своими наблюдениями, однако Вадим Сергеевич указал ему на старт:
– Постой, это должно быть интересно.
У края трассы, перед флажком стартера., стоял и ждал команды сосредоточенный парнишка в черных рейтузах с оранжевыми броскими лампасами. Вакуум предстартовой минуты, когда спортсмен слышит стук собственного сердца, томил его, он пригибался, снова выпрямлялся, нетерпеливо взглядывая на невозмутимого человека в валенках. Он ничего не замечал по сторонам, он весь был там, на склоне, среди коварных неожиданных загадок ненадежной, местами начинавшей таять трассы.
Едва взмахнул флажок, он сильным и стремительным уколом палок в снег послал себя вперед. Со старта видели, что он, не маневрируя, понесся прямо на бугры. «Торопится!» Вадим Сергеевич отметил излишне устремленную вперед посадку молодого лыжника, отчего в конечном счете лыжи зарываются носками и теряют скорость. На буграх заносчивым ногам парнишки достался бешеный удел рессор – смягчать удары и броски. И все же где-то он не рассчитал, перенадеялся. Перед «Верблюдом» его вдруг выстрелило, как из катапульты, и понесло на каменную осыпь. Какие-то мгновения, зависнув в воздухе, он оставался неуправляемым. В последний миг он все же дотянулся до земли, коснулся склона острым цепким кантом лыжи и отвернул, но тут же снова подлетел – уже на самом гребне – с утробным и непроизвольным вскриком: «У-уп!..»
– Пацан! – проговорил с заметным облегчением Вадим Сергеевич. – Бугор не обработал.
К нему придвинулся с блокнотом наготове журналист.
– Как, как ты сказал?
– Бугор, говорю. Если бугор – поджимай ноги. Яма – выпрями…
Перед «Трубой», на повороте, парнишку силою инерции вдруг потащило юзом по размороженному фирну; взметнулась туча снега; но он поставил лыжи на ребро, на самый кант, и быстро прекратил скольжение, однако опытный Вадим Сергеевич отметил про себя, что волочение убило набранную скорость, отняло несколько секунд. Конечно, и Седой, и остальные, кто еще не стартовал, учтут это в своих расчетах.
Досадуя, что из-за непредвиденной заминки может погибнуть целый год тяжелых тренировок, парнишка ринулся в «Трубу» с такой яростью, что зрителям, всем, кто следил за трассой, невольно стало страшно. Вадим Сергеевич даже на цыпочки привстал, словно надеясь разглядеть, что там произойдет, в этом неудержимо разгоняющем провале перед последней финишной прямой.
Те несколько мгновений, что лыжник ниоткуда не был виден и в полном одиночестве среди отвесных узких круч вел бешеную гонку, над всем распадком, от перевала и до первых безмятежных домиков внизу, оцепенело ожидание. Но вот он показался далеко на выезде, он несся вихрем, пригибаясь к лыжам и зажав под мышками палки, – в последний раз блеснул на солнце его оранжевый лампас.
Миновав ревущую толпу на финише, он облегченно разогнулся и, жадно набирая воздух, отдался плавному ненапряженному скольжению. Он укатился далеко от зрителей, остановился и утомленно потащил с лица очки.
– Ну что? – Вадим Сергеевич азартно заблестел глазами. – Антураж это тебе или нет? Вот пиши о таких, пиши. О них должны все знать, все. Вся страна! В конце концов, они не для одних себя стараются.
– Черт возьми!.. – приговаривал журналист, лихорадочно записывая и едва не ломая карандаш. – Слушай, я, кажется, начинаю понимать… Вот это пацаны, а? Дьяволы какие-то!
Возбужденному, ему хотелось говорить не умолкая – судить одних, хвалить других, давать прогнозы, ибо нигде, как только в спорте, не чувствует себя так вольно дилетант. Впрочем, теперь ему и в самом деле становилось непонятно, как мог он сразу не заметить такой подделки, как великолепно выглядевший по сравнению с другими Купец… Однако состязаниям еще не виделось конца, и журналист, взглянув туда, куда с волнением смотрел Вадим Сергеевич, пристыженно осекся и притих: на старте приготовился Седой.
В эту минуту загремел внизу динамик и по склону прокатился голос с финиша, сообщавший результат парнишки. Седой услышал и, не поверив, насторожился. Но нет, все было правильно, поправки не последовало. Тогда он что-то буркнул медлительному человеку в валенках и шапке, тот согласился и опустил флажок. И все увидели, как лихорадочно Седой стал обрывать на палках кольца.
– С ума сошел… – пробормотал Вадим Сергеевич, невольно продвигаясь ближе. Он испугался за Седого: если уж он кольца обрывает, желая до предела сократить сопротивление воздуха при спуске, значит, пойдет на все…
Задержка миновала, оторванные кольца остались на снегу. Стартер вновь поднял свой флажок.
Седой придвинулся, навесил лыжи над обрывающейся трассой. Он выглядел спокойным и несуетливым, смотрел перед собой и только вниз и лишь с одним не мог управиться – с непроизвольным мелким перехватыванием палок, словно приноравливался сжать их еще крепче и надежней.
В установившейся нелегкой тишине протяжно, резко заскрипел под лыжами Седого снег, и в тот же миг послышалась команда, взмахнул флажок, и лыжник, только что стоявший безучастно, взорвался и понесся вниз по склону, как на коньках, раскатистыми длинными шагами. От его уверенных разгонистых толчков на крепком фирне высеклись изящные, как будто лезвиями беговых коньков, полоски елочкой. Набрав скольжение, Седой приставил лыжу к лыже, сомкнул колени и, подхватив под мышки палки, согнулся вдвое.
Он ощутил привычное сопротивление упругой массы воздуха, вдруг ставшего почти что осязаемым, почувствовал, как в щеки, в грудь, в колени уперлась мягкая волна как будто встречного потока, и понял, что идет с предельной скоростью, с той идеальной скоростью, когда трепещут и вибрируют пристегнутые крепко лыжи, трепещут, рыскают носками, но не уходят из-под власти и моментально реагируют на импульсы команд, с какой-то электронной четкостью рождающихся в лихорадочном мозгу.
Со старта видно было, как эластично, мягко обрабатывал он первые препятствия. Его натруженные, опытные ноги вкрадчиво и четко отзывались на малейшую неровность склона. Там, где азартных и неопытных подбрасывало в воздух и они потом должны были терять секунды, чтобы удержаться на ногах и не упасть, Седой катился без толчков и взлетов, он несся, как по смазанной поверхности, «облизывая» перекосы, ямы и бугры какими-то звериными движениями, непостижимыми для глаза наблюдателя.
– Слушай, он как пантера! Да? – влюбленно заливался журналист.
Бугры перед «Верблюдом» были серьезным испытанием и для Седого. Вадим Сергеевич, болея за него, рассчитывал, что он не станет рисковать и сбросит скорость. Тем более что у него был небольшой запас во времени – те самые секунды, которые парнишка потерял перед «Трубой» на боковом скольжении. Однако сам Седой судил иначе. Запас в секундах им принимался во внимание лишь теоретически. Он сохранит этот запас в том случае, если пройдет всю трассу идеально. Но склон уже разбит и с каждой минутой становится все мягче, а значит, не исключена возможность, что где-нибудь он не удержится и так же, как его предшественник, зачертит юзом.
К тому же он не забывал, что приближается мгновение, когда ему на плечи навалится уже не раз испытанная тяжесть и он будет тащить ее с собой по склону до самого конца. Каких-то две минуты спуска, коротенький отрезок времени, но как ни торопился он, как ни готовился, а избежать навала тяжести не мог! Сегодня она тоже не отступится, хотя он много и настойчиво тренировался, держал режим, неплохо выспался, искусно и расчетливо намазал лыжи и даже кольца с палок оборвал! Успеть бы проскочить, пока она прицепится, хоть половину трассы!..
Коварные и страшноватые для новичков бугры перед «Верблюдом» Седой преодолел почти по воздуху. Его трепещущие, режущие с воем воздух лыжи касались фирна только на мгновения, но для него было достаточно и этого, чтобы, сохраняя ураганный темп, не потерять осмысленности в действиях и полностью владеть собой. В лицо ему, обугливая щеки, хлестал шершавый плотный ветер, но он глазами, надежно защищенными стеклом, с настойчивостью лазера прощупывал летящий к нему под ноги застывший склон и караулил тот, самый коварный холм, с подтаявшим контруклоном. И только он подумал, как по лицу его мазнуло холодом со стороны, – это мелькнула сбоку каменная осыпь, – и вот он… талый, скользкий, как намыленный, безудержно бросающий вперед… Седой успел податься корпусом навстречу, как бы опережая ноги, и опередил, но тут же вылетели лыжи, и он, взмывая вверх, исторг такой же, как и все, утробный дикий вскрик: «У-уп!»
Теперь, пока летел он по параболе, Седой поджал к груди колени и дал расслабиться своим немолодым и покалеченным ногам. Но если бы еще вздохнуть, набрать побольше воздуху! Тогда он сохранился бы и для «Трубы». Ах, эта проклятая «Труба»! Он знал, что солнце там не тронет снежного покрова, – значит, лететь придется словно по льду и следует заранее готовиться, чтобы хватило сил исполнить два каверзных, нелегких поворота, – один, как он понимал сейчас, уж чересчур тяжелый, – длинный правый поворот с обратным виражом («Бедные, бедные ноги»). Другой как будто легче. Да что там легче! Если бы он был в начале трассы, а то… Как хочется, однако, разогнуться, расправить затекающие плечи и чуточку вздохнуть! Всего только вздохнуть, набрать побольше воздуха, расправить грудь. Ему сейчас совсем немного нужно. Это мальчишки, с их запасом сил и молодости, могут наивно полагать, что путь к победе будто бы неисповедим, и часто ждут счастливого момента, миг удачи, – к нему же, с возрастом и неудачами, давно уже пришло прозрение, и он узнал кратчайший, верный подступ к достижению успеха, и вот как раз таким путем он и надеялся достичь сегодня финиша. Но, к сожалению, он также знал, насколько это трудно, сложно, изнурительно и, словно скряга, собирающий по крохам, экономил на десятках мелочей. Годами ждал он, когда и для него блеснет счастливый миг победы, он шел к нему настойчиво, не отступая, через увечья и седины приобретая необходимый тяжкий опыт. Он еще с вечера заботливо отгрунтовал свои испытанные лыжи и только утром тщательно, как будто заболевшего ребенка, натер их мазью. Особенно внимательно отшлифовал он боковые грани – чтобы не потерять на скорости на частых поворотах. Напильником он бережно подправил металлические канты, смягчил закраины у самого носка, прошелся наждаком и выверил продольные бороздки, которые помогут на прямых участках трассы. (Прямые он решил простреливать на максимальной скорости.) И все же он чего-то не учел еще, какой-то самой неприметной мелочи, потому что, когда он приноравливался поэкономней выкатиться на «Трубу» и замышлял уже для подстраховки приподнять, разгрузить внутреннюю лыжу, чтобы не завалиться и не упасть, лыжи вдруг медленней, чем ожидалось, вошли в кривую перед бугорком, и его выбросило корпусом вперед. Приземление пришлось на одну лыжу. Он машинально сбалансировал и выпрямил колени, дав лыжам вырваться, подставиться под тяжесть всего бешено сражавшегося тела.
