Текст книги "Океан. Выпуск пятый"

Автор книги: Николай Непомнящий

Соавторы: Юрий Иванов,Владимир Алексеев,Виктор Широков,Юрий Дудников,Олег Туманов,Марк Рейтман,А. Муравьев-Апостол,Семен Белкин,Герман Серго,Владимир Матвеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

Толстяк Джо пошуровал кочергой, и столб искр унесся в дымоход. Он улыбался. Он все время улыбался. Вот и сейчас: кому? Огню, греющему нас? Девочке, о которой рассказывал? Но вот помрачнел, нахмурился:

– А осенью мы отвозим ее в Галифакс. Она учится там в гимназии Альбрехта. Невозможно пережить эти длинные, штормовые и холодные зимние месяцы, эти месяцы без нее.

– Как она попала на остров? Тут какая-то тайна?

– Это ужасная тайна, док, – немного помедлив и понизив голос, сказал Джо. Оглянулся. И я тоже осмотрелся. Две наши громадные черные тени шевельнулись на стенах и потолке: – По закону она лишь моя, понимаете, моя дочь! Ведь это я нашел ее на моем, понимаете, моем участке.

– Простите, старина. А что это за ваш участок?

– Тут все просто, док. Весь остров, а точнее – все побережье острова разделено на двенадцать секторов. Понимаете? И каждый сектор принадлежит кому-либо из нас. И вот после шторма мы садимся на лошадей и объезжаем остров. Правда, мы и так каждый день объезжаем весь остров, смотрим, не вынесло ли кого из океана, но после шторма океан обязательно что-нибудь да выносит. Глядишь – монета, а там – труба подзорная, а там – книга старинная или еще что-нибудь. Понимаете?

– Понимаю. Все понимаю. И вот…

– И вот иду я и вижу – небольшой, надувной плотик лежит. А в нем… – Джо жадно затянулся дымом. Продолжил вдруг охрипшим голосом: – А в нем, в воде, вода и в плотик налилась, девочка в одной нижней с кружавчиками рубашонке. Подбежал, нагнулся: думал, мертвая, а она дышит. Схватил я ребенка, прижал к себе, закутал в куртку и побежал. Я десять миль бежал, док, десять миль. И все молил бога: «Если ты есть, пускай она не умрет, пускай выживет». Мне казалось, что сердце мое взорвется, а вены лопнут и кровь фонтанами хлынет из ушей и ноздрей! Принес. Растер шерстяным шарфом, потом спиртом, потом напоил ее грогом. И она открыла глаза. Улыбнулась, протянула руки и обняла меня за шею. И заснула. Сутки спала, док, сутки! И я не шевельнулся… Собрались мы все, со всего острова. Открывает она глаза и говорит: «Где я?» – «А ты откуда? – спрашиваю я. – Как звать?» Она думала, думала, вспоминала, вспоминала, а потом говорит: «А я не знаю, откуда я. Звать? Не знаю, как меня звать…» – Джо поднялся из кресла, прошелся по комнате, и доски пола прогнулись под ним, заскрипели. Рухнул в кресло. Продолжил: – У нее отшибло память, док. Начисто. Она все-все позабыла. Такое ведь бывает?

– Бывает. От нервного потрясения.

– Она ничего не помнит, док, ну абсолютно ничего! Сообщили мы в Галифакс: мол, нашли девочку, лет примерно столько-то, имени своего и фамилии не помнит. Попытайтесь, мол, разыскать родственников. Искали-искали – не нашли. И тогда мы решили, док, удочерить ее. Все вместе, все двенадцать. Вот так и появилось у девчонки двенадцать отцов. Для меня она – Вика, для Фернандо – Катрин…

Вдруг хлопнула дверь и на пороге дома показалась Рика. Она была босиком и закутана в клетчатый плед. Сведя брови, девочка мотнула головой, забрасывая за спину спутанные ветром волосы, и сказала:

– Эй, русский! Я тебя жду-жду, а ты…

– Иду-иду, – поспешно сказал я и поднялся.

– Вы не очень-то засиживайтесь, – ревниво пробурчал Джо.

Вспыхивал и гас маяк, и его яркий свет вырывал на мгновение из темноты крыши домов, ближайшие дюны и серо-зеленые валы, бурно накатывающиеся на берег. Ветер несся над водой и сушей, кажется, с той же силой, но не резкими нарастающими порывами, а ровно, и в этой ровности движения воздушных масс ощущалась усталость. Наверняка к утру ветер пойдет на убыль. Тем не менее я с трудом открыл дверь в дом, а когда мы вошли с Рикой в прихожую, дверь с грохотом захлопнулась за нашими спинами.

В большой комнате, где лежал капитан Френсис, неярко горела настольная лампа. Я взял ее, подошел к постели. Раскинув руки, капитан спал. Одеяло, обнажая широкую грудь и повязку, сползло на пол. Медальон на тоненькой золотой цепочке был открыт. Может, капитан просыпался и смотрел что-то хранящееся в нем? Я потрогал лоб спящего. Температура была нормальной. Рика стояла рядом, я слышал ее дыхание.

– Хочу поглядеть. – Рика протянула руку к медальону. – Он никому никогда не показывал.

Она положила медальон на ладонь. Я приблизил свет. Там, внутри, были две маленькие фотографии. На одной – симпатичная улыбающаяся женщина и очень серьезный глазастый мальчик. Жена и сын. Кто же еще? На другой фотографии – пароход, вспарывающий воду моря.

– Это его пароход. «Марта Гросс». Вот, – сказала Рика и закрыла крышку медальона. – Пойдем, я замерзла. Ты посиди возле меня, ладно? Расскажи о себе. Мне отчего-то сегодня грустно.

– Хорошо. Мне тоже отчего-то не очень весело. А где моя койка?

– Идем, провожу. Бери лампу.

Я накрыл капитана одеялом. Поправил подушку.

Свет скользнул по стенам. Картины. Модели кораблей.

Скрипнули петли двери. Еще одна большая комната, заставленная койками Койки застланы одинаковыми одеялами. Я взглянул на Рику.

– Это помещение для пострадавших, – сказала она. – А вот эта – моя комната. А рядом – твоя. Зайдем?

Она потянула ручку Дверь скрипнула на петлях. Я поднял лампу и увидел небольшую комнатушку с окном на океан. Стол. Шкаф. Деревянная кровать у стены. Мой саквояж на столе.

– Спокойной ночи, да? – спросил я девочку.

– Я, наверное, сегодня не засну. Столько событий, – ответила она.

– Знаешь, ты такая хорошая девчонка, что мне хочется тебе что-нибудь подарить. На память, – сказал я и, подойдя к столу, поставил на него лампу. Открыл саквояж. А, вот удача! Раковина. Я достал ее, протянул Рике: – Я сам добыл ее у коралловых рифов острова Маврикий. Тут таких нет. Держи.

– Где-то я видела такую ракушку. – Рика нахмурилась, закусила губу. Все лицо ее напряглось в страшном усилии что-то обнаружить в своей памяти. Мотнула головой, и волосы ее рассыпались по худеньким плечам. – Нет. Ничего не помню. Проводи меня в комнату. Потом все уберешь.

Ее комната была еще меньше, чем моя. Рика нырнула под одеяло, и я сел на край кровати. Ветер стихал. Черные тучи лопнули, расползлись, как старая, гнилая материя, и в их рваных прорехах ярко и мощно засияла луна. В комнате пахло уютным керосиновым теплом и пряными сухими травами. В пазу пострекотывал сверчок. Вдруг вроде бы как чьи-то шаги послышались: под окном заскрипел гравий. И Рика встрепенулась, а потом, натягивая одеяло на грудь, сказала:

– Это мальчик с котенком.

– Какой еще мальчик… с котенком?

– Ну тот. Из океана…

– Спи, глупышка. Я пошел.

– Он часто ходит под окнами дома. Подойдет, привстанет и заглядывает в комнату. Хо-олодный такой, за-амерзший. И котишку на руках держит, – спокойно проговорила Рика и зевнула, прикрыв рот ладошкой. – Он всегда после шторма… А после сильной бури они тут все толпами ходят. Ну, эти, моряки и другие погибшие… И тогда капитан крепко-крепко запирает двери, и я сплю с капитаном. Или с Джо. А капитан мне говорил, что и жена его ходит. Вся голубая-голубая. И волосы у нее до земли… отросли за эти годы, но только не черные-черные, как были, а белые-белые… Ну, иди, спи.

– Спокойной ночи, Рика. – Я погладил ее по голове. Наклонился, она обняла меня за шею, стиснула. Я сжал зубы. Наверное, если бы у меня были дети, я бы очень любил их.

– Раковина, – услышал я шепот Рики. – Где-то я такую же видела. Но где?

Неспокойная была ночь. Стонал капитан Френсис, и я ходил к нему, давал пить и поправлял одеяло, которое он сбрасывал на пол. Ветер то утихал, то вновь пытался набрать сил и налетал с океана, ударялся в стены, с тонким щенячьим попискиванием сочился под двери и через стыки непромазанных замазкой оконных стекол. Тучи неслись по небу, и луна то исчезала, то вновь начинала светить ярким, судорожным светом. Кто-то бродил под окнами. Я натягивал одеяло на голову и старался дышать ровно, неторопливо, стискивал веки и считал до тысячи, но сон не шел… Бедный мальчик с котенком… Ему там холодно. Все бродит и бродит под окнами дома, прижимает к груди мокрого, замерзшего котишку… Пустить его, что ли, в дом? Пускай обогреется… Кажется, я вставал и, отдернув штору, глядел в окно и совершенно явственно видел худенького, вихрастого мальчика с рыжим котенком в руках. И голубую женщину с белыми до земли волосами видел. Мальчишку лет восьми, веснушчатого вела она, а тот жался к ней и смотрел-смотрел на меня своими большущими строгими глазами. А за женщиной брел, оставляя на песке глубокие следы, высокий мужчина в камзоле с золотыми пуговицами и треуголке. Скуластый, с жестким взглядом прищуренных глаз, он шел и глядел в сторону океана.

Кажется, я постучал в стекло: эй, моряк! И тот повернулся, кивнул мне. И прошел мимо, а волны набежали на песок и всосали его следы, потом отхлынули – и следы исчезли. И многие другие шли вдоль по берегу. И одиночки, и группками. Шли легкие, невесомые, прозрачные, будто из стекла или тумана. Сколько их! Я прижимался лбом к стеклу и вглядывался в лица, пытаясь найти знакомые черты… Три года назад погиб в океане мой приятель Валька Комков. Может, и Валька Комков бредет мимо дома, в котором я ночую?..

Посреди ночи из комнаты Рики послышался крик.

Я открыл глаза. Вытер лоб. Фу, черт!.. Приснится же такое! Видно, лишнего вчера выпил… Хотя и всего-то… Но, наверное, морская вода придает алкоголю особую крепость. Кто-то кричал или мне показалось? Завернувшись в одеяло, я вошел в комнату Рики.

Девочка сидела в постели. В лунном свете лицо ее казалось необыкновенно белым, и на этом белом лице ярко и четко выделялись широко раскрытые, полные ужаса глаза. Увидев меня, она рванулась, протянула руки.

– Что с тобой, малышка? – Она вся дрожала. – Приснилось что-нибудь, да? Вот и мне…

– Ра-аковина… Я вспо-омнила, вспомнила…

– Что ты вспомнила, что?

– Нет-нет… – Она заплакала.

Я сидел рядом, поглаживал ей спину. Потом услышал, как она облегченно вздохнула и стихла. Я ушел к себе.

Ржание лошади. Смех. Чьи-то голоса. Топот ног. Я открыл глаза. В распахнутое окно упруго вливался морской воздух, шевелил занавески. Ярко светило солнце. Шмель летал по комнате и туго гудел, как маленький самолет.

Потянулся за часами: уже восьмой час! Проспал такое утро! А как-то мой капитан Френсис?.. Рика? Что она вспомнила? Мальчик с котенком… Я его видел совершенно отчетливо: коротенькая курточка, руки, вылезшие из рукавов. Если бы у меня был сын, он бы тоже любил природу, животных, птиц, котят. Я бы воспитал его таким: добрым и смелым, я рассказывал бы ему про далекие страны, про та, какая зеленая-презеленая вода в Андамском море, какие высоченные волны в середке Индийского океана и про Малай-базар в Сингапуре. А если бы девочка, она была бы такой, как Рика. Я бы сам укладывал ее спать, гладил, рассказывал ей всякие морские были-небылицы, собирал на далеких островах красивые ракушки и дарил бы Рике… или – Катеньке, Анечке… Ах, ч-черт!..

– Док, завтракать! – загремел из соседней комнаты голос толстяка Джо. – Ты проснулся? К тебе можно?

– Входи. Штаны уже натягиваю, – сказал я.

Под мощным ударом ладони дверь комнаты распахнулась, и вошел краснолицый, сияющий, пахнущий морем и жареной рыбой Джо. Он опустился на стул, который чуть не рассыпался под ним, и потянул из прожженного кармана рубахи недокуренную сигару. Разжег ее. Задымил. Скрестил на необъятной груди мускулистые ручищи и весело заговорил:

– Все в порядке на рудовозе «Король Георг Четвертый»! Выкарабкались. Не сожрал их океан! И никто не погиб, не отдал богу душу в эту ночку. И с «Сириусом» я переговаривался: спрашивали, как дела. Не стал я тебя тормошить, сказал, что все о’кей! Привет до нового радиосеанса.

– Как капитан?

– Ха! Капитан уже поднялся. Говорит: у него все заросло.

– Что? Я вот ему поднимусь! Капитан! Немедленно в постель! – закричал я, втоптывая ногу в ботинок. – А, Рика, здравствуй…

– Доброе утро. Идите завтракать. – Девочка заглянула в комнату. Лицо у нее было бледным, под глазами лежала синева. – Все готово.

– Послушай, что с тобой? – спросил ее толстяк Джо и схватил за руку, потянул к себе. Рика уткнулась ему лицом в шею. – Девочка ты моя… Тебе нездоровится? Доктор, поглядите, может, она заболела? Ведь она сегодня еще ни разу не улыбнулась.

– Пусти, – сказала Рика и, вырвавшись из его рук, метнулась из комнаты.

А капитан Френсис действительно уже поднялся. Когда я выглянул из комнаты, он вошел в дом. Он опирался на трость и шагал очень медленно и осторожно, но лицо его сияло от счастья.

– Черт бы вас побрал, капитан, – сказал я. – Хотите, чтобы швы разошлись?

– Ложусь, док, ложусь, – смиренно пробормотал капитан и осторожно опустился на койку. – Спасибо тебе, дружище. Как это по-морскому, по-братски: прийти вот так на сигнал бедствия…

– Оставьте, капитан. Ложитесь. Вот так. Дайте-ка я погляжу, как шов…

– Не люблю болтать, док. Да-да, я больше люблю молчать, но сейчас мне хочется говорить добрые слова. Сегодня я открыл глаза и подумал: жив. Солнце светило в окно, трава шуршала, волны гремели. Чайки кричали. Я жив! И знаете, о чем я думал? Вот вы помогли мне в невероятно трудную для меня минуту, и я… знаете, что теперь должен сделать я? Я должен нести людям еще больше добра, чем нес и давал раньше. Ведь это так важно – отозваться на зов терпящего бедствие. И клянусь вам…

– Капитан! Я и не думал, что ты можешь произнести столько слов за один прием. – Толстяк Джо засмеялся, вытащил бутылку из заднего кармана отвислых брюк и протянул мне, но я отстранил его руку. И тогда Джо сказал: – Хлебни ты, капитан. И отдыхай. Рика тебе сейчас принесет кусище трески. И мы пойдем набьем трюмы, а потом я возьму трубу и сыграю. В честь твоего выздоровления. В честь экипажа рудовоза, выдержавшего схватку со штормом. В честь синего неба, солнца и шороха травы, черт возьми!

Завтракали втроем. И Бен, и Грегори, и отец Фернандо отправились в объезд острова, а второй радист спал после ночной вахты.

В просторной кухне золотисто сияли свежевымытые полы, на полках стояла разная утварь, висели медные, начищенные до жаркого блеска кастрюли и кастрюльки. В большой печи гудел огонь. Было жарко. Рика распахнула окно и дверь. Тугой теплый и пахнущий морскими водорослями и сеном воздух прокатывался по кухне. В окно был виден все еще неспокойный океан, чайки, сидящие на берегу, а в открытую дверь – золотисто-желтые холмы, зеленая трава на их склонах. Лошадь и жеребенок стояли на склоне, и ветер красиво шевелил золотистую гриву лошади. А у порога кухни толпились с десяток маленьких черных кур во главе с крупным огненно-красным петухом.

Ели жареную треску с вареной картошкой.

– Чего выпустила птиц из курятника? – спросил толстяк Джо, прямо рукой вытаскивая из сковороды самый большой кусище рыбы.

– А пускай погуляют, – сказала Рика и прикрикнула на Джо: – Опять в сковородку с руками? Вот же вилка.

– Прости, девочка, – пробормотал Джо и облизал пальцы.

– Отец Джо! – Рика строго свела брови. – Вот же салфетка.

– Да-да, милая. – Джо схватил салфетку, вытер губы и потом трубно сморкнулся в нее и, видя, как Рика уставилась ему в лицо, поспешно спросил: – Тебе нужно в чем-нибудь помочь?

– Когда я тебя приучу умению вести себя за столом? – сердито сказала Рика. – В приличную компанию тебя не пустишь… И вот: откуда у тебя новая дыра?!

Толстяк Джо скосил глаза. Сидел он за столом в одной тельняшке. На боку зияла дыра. И в этой дыре матово светилась кожа, на которой виднелась четкая синяя татуировка. Чья-то хорошенькая головка с большими синими глазами выглядывала из дыры…

– Натягивал, а ткань: тр-рр-ыы! – сказал Джо. – Рика! Что с тобой? Я никогда не видел тебя такой злой.

– Надоели вы мне все, – сказала Рика и швырнула вилку. – Вы все как дети! Все на вас рвется, трещит: тр-ры! Пачкаетесь, как поросята, что ни день, то стирка. Что ни день, то гора белья. А простыни?! – Она повернулась ко мне, в глазах ее стояли слезы. – Стираю-стираю, глажу-глажу… Постелю, а он… – Рика ткнула в сторону Джо пальцем, – бух в постель в одежде. В сырой! В грязной!

Покраснев, с великим смущением на лице толстяк, зацепившись за угол и чуть не опрокинув стол, вылез из-за стола и подошел к Рике. Попытался ее обнять, но она оттолкнула его:

– Отойди! Ненавижу! Ну погляди, погляди на себя…

Толстяк Джо оглядел себя. Смущенно улыбаясь, развел руками.

– Ничего не видишь, да? А ширинку кто будет застегивать, кто?

– Пуговички потерялись… – пробормотал Джо, стыдливо прикрываясь ладонями. – Я ее булавкой, а она…

– «По-отерялись… Бу-улавкой»! У нас что, на острове есть магазин? Я что, могу пойти и купить пуговичку? Вот пришью тебе сегодня пуговицы! Медные. С пушками! Снимай брюки…

– Но, милая моя…

– Снимай, снимай… некогда мне. Сейчас я уйду с доком на свой участок. – Рика поднялась из-за стола, поспешно стала убирать посуду. Глаза ее сверкали от ярости. Она швырялась тарелками и вилками. Остановилась. Выкрикнула: – Ну, быстрее же! Мне еще гладить, шить, штопать. Мне еще кормить кур и лошадей и мыть два дома. Мне еще поливать картошку, полоть ягоды, мне еще…

– Я все сделаю, я помогу.. – Толстяк Джо грузно прыгал на одной ноге, пытаясь выпутать вторую из штанины.

Снял наконец-то. Схватив брюки, Рика ушла в дом. А мы с Джо убрали все, я протер стол тряпкой и подмел. Джо топтался рядом, помогал, но как-то все у него плохо получалось. Вилки падали на пол, веником он шаркал с такой яростью, что мусор улетал к противоположной стене кухни. Отобрав у него веник, я сказал:

– Иди-ка покури…

– Пойду-ка, – согласился Джо. А потом воскликнул: – А! Пойдем-ка мы с тобой поиграем на трубе! Пока она там пришивает…

– Вот и порядок в кухне. На какой еще трубе?

– О, у меня самая большая в мире духовая труба, – сказал толстяк Джо и, схватив меня за рукав, потянул к двери. – Когда я играю, то говорят: звуки слышны в Канаде. А до Канады – более двухсот миль. – Лицо у Джо сияло. – Не веришь? А вот пойдем-ка, пойдем.

– Так без брюк и пойдешь? И куда идти-то?

– А какая разница: в брюках или без? Куда идти? Да во-он на эту дюну. Там у меня кресло стоит.

Трусы у толстяка Джо были сшиты из старой тельняшки. Весь полосатый, как тигр, в громадных ботинках на босу ногу, с сигарой, которую он уже успел закурить, Джо заспешил к маленькому сарайчику, примыкавшему к дому. Распахнул дверь. Я заглянул и увидел нечто громадное, медное, ярко сверкающее, как бы возлежащее на старой деревянной кровати. Что-то бормоча – по тону голоса я понял: нежное и доброе, – Джо вошел в сарайчик, наклонился и, слегка закряхтев, ухватился, поднял и понес, как ребенка, невероятных размеров трубищу.

В жизни я такой не видел. Когда, закрывая дверь, Джо поставил трубу на землю, ее жерлообразный раструб был еще на полметра выше его головы. Улыбнувшись мне – какая великанша, какая красавица! – Джо нежно обтер сияющее тело трубы рукавом тельняшки, обнял, прижался толстым лицом к металлу. А потом, слегка побагровев, подхватил трубу и зашагал в сторону дюны.

Откос был крутой, осыпающийся. Толстяк шумно дышал, по его лицу и медно-красной шее лился пот, а воздух, нагретый телом, слегка дрожал и колебался над ним, и я подумал о том, что небольшой планер мог бы сейчас кружить и парить в теплых воздушных потоках, согретых громадным горячим телом Джо.

Но вот и вершина. Свежий ветер, сильный тут, над дюной, овеял наши лица. Лежала внизу зеленая долина, чуть дальше виднелась свинцовая пластина озера, еще дальше – дюны, и среди них – одна, самая высокая, золотисто-белая, а позади нас и там, впереди, за дюнами, простирался синий-пресиний, кое-где расчерченный белыми лентами пены океан. А в долине паслись лошади. Вправо от нас – один косяк, влево – другой. Жеребята носились друг за дружкой, выпрыгивали из высокой травы, брыкались, валялись на берегу озера.

Мы прошли еще с десяток шагов, и с облегченным вздохом Джо опустился в промятое кресло. Оно стояло прямо на песке, и ножки увязли до самого сиденья. Придерживая трубу одной рукой, Джо ухватился за спинку кресла и, рванув, выдернул его из песка. Сел. Поставил трубу на колени. Уперся в мундштук толстыми губами и, зажмурившись, вдул воздух в гигантский медный механизм. И труба оглушительно рявкнула. Лошади в долине подняли головы, прислушались.

Я опустился на траву. Могучие, рокочущие звуки поплыли над островом. Что играл Джо, какую мелодию – понять было невозможно. Закрыв глаза, раздувая толстые, лоснящиеся от пота щеки, он дул и дул и перебирал толстыми, короткими пальцами. Нет, подобного концерта мне слышать еще не приходилось… Я поднял глаза выше раструба, и мне показалось, что увидел, как поток воздуха стремительно выплескивается из трубы.

– Гляди, гляди, док, – радостно сказал мне толстяк Джо, оторвавшись на минуту от мундштука. Курнув сигару, которая лежала на песке и слегка дымила, как затухающая головешка, Джо показал мне рукой в долину: – Идут. О, как они любят мою игру!

Дикие лошади подходили к дюне. Помахивая гривами и хвостами, задирая головы, наверное, чтобы увидеть музыканта, они торопились на необыкновенный концерт. Джо заиграл вновь. Лошади подходили все ближе и ближе. Я с любопытством разглядывал их добрые мохнатые морды, их большие карие глаза. Длиннющие гривы, которые никто никогда не подстригал, длиннющие, до самой земли, хвосты. Остановились метрах в двадцати от нас. Слушают, подняв уши торчком. Фыркают, всплескивают хвостами, отгоняя назойливых слепней.

– Сейчас можно подойти к любой, – сказал Джо, отрываясь от мундштука. – И можно гладить. Садиться верхом. А они – ничего. Они будто гипнотизируются музыкой. И такое состояние у них день-два. И вот… – Джо опять схватил сигару, вздохнул несколько раз и выдохнул дым, – и вот, когда надо накосить сена в долине… для наших, одомашненных, лошадей, я поднимаюсь и играю на трубе. А потом мы идем и косим.

– Играл когда-то в оркестре? – спросил я.

– Нет. Любитель, – торжественно и серьезно ответил Джо. И улыбнулся печально. – Все мои беды от этой трубы. Это уж точно, док. Было мне лет двадцать, когда я увидел ее в магазине. И мне захотелось играть на ней. Купил. Начал учиться играть. Гонят меня все! Уж больно звук силен. Жил-то ведь я в большом городе, в большом доме. Пришлось играть в подвале. Играю, а весь дом сотрясается. Играл на чердаке. Погнали и оттуда. «Звуки кровлю разрушают», – заявил домовладелец. Ездил играть на пустырях, свалках, помойках. Да какое – ездил! Ходил, таскал трубу через весь город – ведь с ней ни в такси, ни в автобус. И вот когда узнал, что на острове Сейбл на спасательной станции есть вакантное место, – поехал. Играю вот тут. И сочиняю. Вот послушай, док. Концерт называется «Остров в океане».

Кинув сигару на песок, Джо обхватил трубу руками, прижал ее пылающее, сияющее тело к своему необъятному животу и выдул такие мощные звуки, что мне показалось, будто это ревет супертанкер, расчищающий себе дорогу в узком Маллакском проливе.

– Однажды был сильный туман. А ревун острова, укрепленный на башне Ист-Флашстаф, вышел из строя. – Толстяк Джо составил трубу с колен на песок и, обнимая ее правой рукой, левой поглаживал по сияющему боку. – Так вот: туман. Три траулера ползают возле острова, а там еще какое-то судно прет из Канады в Европу. И – прямо на наш остров… А ревун молчит! Взял тогда я свою трубу, поднялся на дюну и затрубил. Я трубил восемнадцать часов, док. Я думал, что умру в тот страшный день. Но я знал, что суда могут сбиться в тумане с курса, и трубил, трубил, трубил. Рассеялся туман. Друзья уволокли меня в дом на руках. Я проболел, док, неделю. Я выдул из себя все силы… А, плевать. В этом ли дело? Радиограмму мы получили с канадского теплохода. «Вышел строя радиолокатор, компас. Сбились курса. Шли прямо остров Сейбл. Счастью услышали работу вашего могучего тифона. Благодарим вас…» – Толстяк Джо засмеялся, поцеловал трубу сочным поцелуем, потом потер это место рукавом тельняшки. – И знаешь еще что, док: я болел, и Рика…

– Рика?

– Ну да, Вика-Рика, она ухаживала за мной, она ночами не спала, дежурила возле. Мы были целую неделю рядышком, друг возле друга. И это было… – не окончив рассказа, толстяк Джо схватил трубу и рывком взгромоздил ее себе на колени. Громко сказал: – Концерт называется «Девочка из океана».

– Джо-оо! – послышалось в это время из-под дюны.

Размахивая брюками, к нам поднималась Рика. Петух и куры бежали за ней. Рика останавливалась, махала на них руками, но куры не возвращались к дому.

– На, надевай. Как не стыдно! – Рика кинула толстяку Джо его брюки, а сама, подхватив горсть песка, швырнула в петуха и кур. Заквохтав, Петька принял на себя удар и лишь слегка попятился, всем своим видом показывая, что назад ни он, ни его воинство не повернет. Рика поглядела на меня. Развела руками: – Вот так всегда. Если не запру их в курятнике, так и идут за мной, так и идут!

– Да и пускай идут, – робко сказал толстяк Джо. Удерживая одной рукой трубу, он пытался надеть брюки. Топтался, прыгал на одном месте, тыкаясь толстой волосатой ножищей в широченную, как картофельный мешок, штанину. Я ухватился за трубу, и Джо, благодарно взглянув на меня, быстренько оделся. – А куда ты собралась?

– Я свожу дока на гору Риггинг. Покажу ему Морскую Деву. И… – Она поглядела на меня. – Послушай, русский, ты когда-нибудь слышал, как кричат потопленные корабли?

– А разве такое бывает?

– Бывает. А ты, отец Джо, отправляйся домой. Картошку надо полить. Да как следует полей, не как в прошлый раз.

– Хорошо, детка, хорошо. – Толстяк Джо вытер губы рукавом тельняшки и, увидев строгий взгляд девочки, торопливо выдернул из кармана носовой платок. Встряхнув, развернул его. Отчего-то посредине платка оказалась черная безобразная дыра. Видимо, Джо сунул еще горящую сигару в карман. Скомкав платок, засопев, как высунувшийся из проруби морж, Джо с кряхтением взгромоздил на себя трубу и, оставляя глубокие следы, стал спускаться с дюны.

– Вот живи тут с ними… С такими! – выкрикнула Рика и дернула меня за рукав: пошли. И сама быстро пошла. Резким движением отбросив волосы на спину, сердито продолжила: – Как дети! Все на них рвется, носки дырявятся, пуговицы теряются. Ужас! Едят – руки о скатерть вытирают. А отец Джо! О! Он когда-нибудь устроит пожар на Майн-Стейшен, устроит! Засыпает с сигарой во рту. То нос спалил, в другой раз – губы сжег, в третий – горящий пепел упал на одеяло. Сплю. Чувствую – паленой ватой пахнет… Кши! Кши! – нагнувшись, она кинула песком в кур, и те остановились, но стоило нам пойти, как и петух и куры плотной толпой ринулись за нами. Рика засмеялась, а потом посерьезнела. Сведя брови, продолжила: – Чувствую, паленой ватой пахнет. Вскакиваю. Дым валит от одеяла, а отец Джо спит, как ни в чем не бывало. Ужас! А отец Фернандо?! Тот читает перед сном. При свече. Да так и забывает. Спит. А однажды свечка упала. Помню: заснула и вдруг просыпаюсь. И думаю – не погасил он свечку, упала она! И вот-вот пожар будет! А ночь, ветер… Вскочила я – и бегом к отцу Фернандо. А это шесть миль… И точно: спит. Книга на груди. А свеча уже наклонилась… Послушай, давай побежим? Может, удерем от кур, а?

– Беги. Догоню!

Взвизгнув, Рика ринулась вперед. Замелькали черные трусики. Волосы прыгали по спине, развевались столбом. Я гнался за ней с изяществом носорога, тянулся к ней рукой, а Рика оглядывалась, хохотала и ловко увертывалась. Позади, вздымая облако пыли, порой взлетая, всквохтывая, неслись табуном куры. Впереди них, как конь на стипль-чезе, петух. Птицы немного поотстали, но, судя по решительному виду петуха, сдаваться не собирались.

Девочка вдруг споткнулась и упала врастяжку. Вскрикнула. Схватилась за коленку. Я опустился рядом. Она сильно ударилась, содрала с коленки кожу. Побелела, стиснула зубы.

– Ну-ка, убери руки. – Я достал индивидуальный пакет, который всегда таскаю с собой в кармане куртки. – Дай подую, и все пройдет.

Она вдруг закрыла лицо ладонями.

– Будь мужественной. Ведь не так уж и больно, а?

– Я не от боли, нет… – проговорила она. – Просто мне… мне очень-очень плохо. Произошло ужасное, ужасное!

– Что же произошло, что? Ну-ка, вытяни ногу. Не давит?

– Я не могу сказать, не могу.

– Ну и не надо. Гляди, куры нас настигают.

Петух и куры мчались изо всех сил. Нагнали. Остановились шагах в пяти от нас. Петух встряхнулся, а за ним и куры. Облако пыли и перьев повисло в воздухе.

Рика улыбнулась, утерла ладошкой слезы, как-то робко, с непонятным для меня немым вопросом взглянула в мое лицо. О чем-то хотела спросить? Или хотела сказать что-то очень важное? Протянула руку, и я помог ей подняться. Потопала ногой. Потом, пошарив в кармане куртки, достала синюю, немного выцветшую ленту и, откинув волосы на спину, попросила:

– Завяжи. Конским хвостиком.

Я завязал. И подумал, что если б у меня был ребенок, девочка, я бы по утрам приходил ее будить, заплетал ей волосы в одну или две толстые косы, я бы расчесывал их гребенкой или делал бы вот такой конский хвостик.

– Спасибо. Ты знаешь, ноге совсем не больно.

– Куда мы торопимся? Не надо бежать.

– Ага, пойдем, – согласилась Рика и, как бы продолжая начатый рассказ про своих отцов, сказала: – Или вот капитан Френсис. Порой с ним что-то случается по ночам. Обычно во время сильных штормов. Он вдруг поднимается и уходит из дома. Он вроде бы как спит. И не спит. Он поднимается и идет к берегу. Прямо на волны! Однажды я недосмотрела, а он поднялся и ушел. И пошел в океан. И волны сшибли его, и тогда он проснулся. Он только мне говорил, больше никому. И я тебе скажу, а ты никому, ладно?

– Даю слово. Здесь – никому…

– Отец капитан Френсис говорит, что во время шторма по ночам за ним приходит его жена Мануэла и зовет его с собой. В океан. И мальчик, его сын, тоже зовет. И вот однажды… – Она остановилась, посмотрела в океан.

Мы шли по вершинам песчаных холмов. Внизу лежал вылизанный волнами, утрамбованный пляж, а дальше кипела и бурлила вода. Ветер почти стих, но океан еще не мог успокоиться. Волны накатывались из океана, рушились на берег, взгромыхивали. Зеленый океан расстилался до горизонта. Страшное зеленое чудовище… чудовище, которое невозможно не любить и… и не ненавидеть! Сощурив глаза, Вика-Рика постояла немного, потерла забинтованную коленку и продолжила свой рассказ:

– И вот однажды я была на станции Ист-Пойнт. Это – пятнадцать миль от станции Майн-Стейшен. Еще днем начался шторм. Я говорю отцу Роберту, такой отец у меня там: «Отец, надо идти. Капитан, Френсис поднимется ночью и уйдет в океан!» А отец Роберт отвечает: «Кетти, одну я тебя не отпущу, а мне надо быть тут. Видишь – шторм. Мало ли что случится. Я должен находиться на станции. Вот что мы сделаем: я позвоню Джо. Пускай-ка там как следует запрут двери дома и окна. И пускай-ка Джо поглядывает за капитаном». Позвонил он. А шторм все сильнее. Стало темно. Ветер. Дождь. Отец Роберт дежурит в радиорубке, отец Феликс и отец Анджей, их там трое на станции, легли спать. И я легла. Закрою глаза, а сама вижу – капитан поднимается и идет в океан. Ужас! Не могу спать. Оделась и через окно скок! А темнотища-а… Ничего не вижу. И только молнии трах, трах, и гром такой, что кажется, земля разламывается…