Текст книги "Океан. Выпуск пятый"
Автор книги: Николай Непомнящий
Соавторы: Юрий Иванов,Владимир Алексеев,Виктор Широков,Юрий Дудников,Олег Туманов,Марк Рейтман,А. Муравьев-Апостол,Семен Белкин,Герман Серго,Владимир Матвеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)
Г. Серго
НОЧНАЯ ВАХТА
Рассказ
– «Адмирал Завойко»! Нет, таких больше не строят. Весь корпус под белую краску, а мачты – что лес над головой! И не подумайте, что какой-нибудь обычный парусник, – и машина стояла. При хорошей погоде да ласковом море, без единого паруса, на одном честном слове, семь узлов давал. А уж если попадет в пассаты… Это надо было видеть! Несся будто лебедь с распущенными крыльями!
Обычно так начинает смотритель порта, старый Макко, хвалебную песню своему бывшему кормильцу. И всегда находятся молодые штурманы, готовые слушать его. Для них эти старые времена и парусники – далекая романтика, для Макко же… Ему кажется, что чем дальше годы уходят, тем ближе прошлое подходит.
Неужто в самом деле возможно, что уже полвека бродил он по градам и весям, бороздил моря-океаны, что минуло пятьдесят зим и весен с той самой весны, когда он стоял перед экзаменационной комиссией Владивостокского мореходного училища и чувствовал, как его бросает в жар и в холод? Видно, так оно и есть. Календарь назад не пролистаешь. Было это в 1911 году, а теперь уже семидесятые годы.
Владивостокское мореходное училище… О, это не институт благородных девиц! Порядок армейский… А экзаменаторы какие?! Длиннобородые старые капитаны, головы у всех как лунь седые. Перед ними прямился даже горб немолодого уже преподавателя навигации. А теперь что… Сложи ты вместе лета председателя экзаменационной комиссии и любого курсанта – и не получишь возраста взрослого мужчины. Курсанты… Детишки, молокососы. Потому как что такое сегодняшний двадцатилетний человек? А вот в свое время…
Хрясь!..
Неожиданный звук вернул старого смотрителя из дальневосточных краев начала века на берега сегодняшнего Финского залива. Как бы там с телом и обличием ни было, а в душе своей Макко и на самую малость не чувствует себя старше, чем он был тогда, когда впервые в жизни получил на «Адмирале Завойко» место штурмана.
Хрясь!..
Старый Макко прислушался. Дождь по-прежнему барабанил по этернитовым крышам портовых складов, плескал по асфальту, который в эту ночь блестел, подобно черному шелку. Ноябрьский шторм бесновался за скрытыми темнотой молами, хлестал по брезентам, которыми были затянуты штабеля мешков, плюхал воду на причалы. Где-то вверху бился о ферму портального крана кусок жести.
Хрясь!..
Да что там, в самом деле?! Неужто кто из складских, рабочих или ночных сторожей в конторе явился сюда, чтобы отодрать от автомобильных ящиков дровец на растопку? Ну, это уже было бы черт знает что! «Волги» идут ведь за границу, и ни один штурман не возьмет на борт машину с поврежденной тарой. Этак дождешься, что пойдут потом разговоры, а то еще и начнут допытываться: что делал смотритель? Почему не видел и не слышал?
Старик еще больше согнулся, подставил ветру свои узкие плечи и потопал – голова впереди, ноги следом – в сторону автомобильных ящиков. Ничего подозрительного в глаза не бросилось. Огромные коробки стояли недвижно, будто могильные холмы на кладбище. Лишь буря свистала меж ящиков.
Непогодило небо, и ярился шторм. Свет прожекторов едва пробивался сквозь дождь, перемешанный со снегом, ощупывал стрелы недвижных портальных кранов, подрагивал на залитой водой складской площадке, где смолисто-черные щупальца ночи сражались со светом.
Макко остановился среди ящиков. Напряг слух. Но ничего подозрительного не услышал. Да и как доверять этим ушам, начавшим свою службу еще в прошлом веке? Прохудились у обувки подошвы – снесешь к сапожнику, новую одежку можно заказать у портного, но что ты, душа милая, станешь делать с онемевшими барабанными перепонками? Пойдешь к врачу – тот разведет руками: годы, мол! И вот теперь дожил до поры, когда уже трудно уловить то, что человек молодой схватывает с лёта. Порой в ушах раздаются бог весть какие звуки. И что хуже всего – нет больше твердости и веры в себя. Это имеет касательство ко всему: и к слуху, и к глазам, и к ходьбе, и даже – как ни странно – к разговору. Идешь, а колени и бедра словно успевают быстрее, глаза вводят в обман, а когда говоришь, мысли забегают далеко вперед и пропадает связь между языком и головой. Все чаще ловишь себя на мысли: «Что же это я хотел сказать? Ох, забыла старая башка…»
Хрясь!..
Теперь совсем с другой стороны. Макко махнул рукой. Нет, больше он себя провести не даст. Хряпай себе, сколько хочешь! Года два назад в ушах дудело, будто туда забрались бесчисленные автомобильные рожки. Потом в висках тикали часы. Из-за таких пустяков он докторов беспокоить не стал. Само собой прошло. Значит, теперь будет время от времени хряпать. «Дьявол их знает, чего они еще выкинут, прежде чем на отдых уйду», – подумал про себя Макко.
На отдых… Он не такой наивный, чтобы считать себя бог весть кем. Пенсионный возраст давным-давно вышел, стажа куда больше, чем нужно! Только разве так просто уйти на этот отдых? Если бы еще семья, дети были…
В молодые годы катался с горки на чужих салазках. Мужской век подоспел – не на что семью завести было, так как ни один судовладелец не желал больше брать Макко штурманом из-за его несколько непредставительного вида и тщедушного, тела. Но диплом был в кармане, и идти в матросы, как делали многие другие, ему не позволяла гордость. Уж лучше на сланцевые разработки. Но только вскоре ушел оттуда, силенки сдали. Тыкался туда, мыкался сюда, а по большей части высматривал с причала море.
Когда в сороковом году к власти в Эстонии пришел народ, уже старость стучалась Макко в двери, и вечный холостяк при мысли о женщинах начинал робеть. Кто их знает… Молодую вроде бы не к лицу сватать, а старая, известное дело, сядет на шею, корми ее. В конце концов, разве ему и так плохо? Государство дало под боком у порта в новом доме комнату, зарплату тоже положили подходящую. Будь человеком, знай работай и живи!
Ноги после сегодняшнего шлепанья по лужам да мытарства перед бурей задубели и требовали передышки. Старый Макко уселся у стены на обрубок бревна. Дождь мочил, но резиновые сапоги и плащ не давали промокнуть.
Нет, на пенсию пока не хочется… Скука убьет. Сейчас и то не знаешь, куда девать свободное время.
Чтобы меньше находиться с глазу на глаз со своими мыслями, начал Макко посещать курсы английского языка, изучать новую навигационную аппаратуру и повторять пятьдесят лет назад зубренную астрономию. Вдруг обнаружил, что не совсем еще заржавела старая любовь к геометрии.
И все равно другой раз наползают черт знает какие мысли. Смертный десяток уже за плечами… Счет годам нагоняет страх. И зачем только их вообще считают? Лучше, если бы не знать… Жил бы себе, как птичка на ветке, проводил бы дни… Бывает, что и забываешь о своей старости, но только нет-нет да и напомнят.
Подковырки тех, кто помоложе, бывают такие жгучие и безжалостные, особенно старшего лоцмана Саара. Вот и вчера поддел:
– Слушай, Макко, неужто ты и вправду в царство небесное с простым компасом не проедешь, обязательно тебе надо перед дорогой локатор и геометрию изучить?
И советует вместо английского учиться иудейскому языку: мол, все равно скоро придется с апостолом Петром в разговор вступать.
Но как ты пойдешь и скажешь ему: «Будь человеком, не напоминай мне всякий божий день то, что я все время стараюсь изгнать из головы!»
И чего он пристает! Хоть иди и просись на вахту к какому-нибудь другому лоцману. Но тот снова начнет досаждать: зачем да почему? И опять завязнешь в зубах у этого Саара.
А вообще-то старого Макко еще почитают. Даже сам начальник порта иногда приходит за советом…
Хрясь!..
Нет, слух все же не обманывает. Не иначе, это там, где сгружены бочки с селедкой. И Макко мелкими, старческими шажками поспешил к другой складской площадке, где высились бесконечные груды бочек. Но и там ничего подозрительного. Нет ни души и на палубе стоящего у причала буксира.
Хрясь!..
– Ах ты дьявольское отродье! Вот ты где! – обрадовавшись своему открытию, крикнул Макко. И, ступив на трап буксира, подставляет ветру бок, чтобы дождь не бил прямо в лицо. – Эй, вахтенный!
Дверь рулевой рубки приотворяется, и чей-то сердитый голос отзывается:
– Чего орешь, Макко? Машину заводить, что ли?
– Я тебе поору, на всю жизнь запомнишь! – грозится дежурный. – С какой это чести нацепил себе на рукав повязку вахтенного матроса? Судно молотит о причал, а ему и дела нету. По всему порту треск идет! Ну, погоди ты у меня, придет утром капитан, я спрошу у него, зачем он тебе вообще государственные деньги выписывает…
И голос старика поднимается до верхнего регистра, будто у мальчишки в переходном возрасте.
Вахтенный тут же выскакивает на палубу. Шторм с грохотом захлопывает дверцу рулевой рубки. Матрос с такой стремительностью слетает вниз по трапу, словно вместо дождевика у него на спине крылья. Теперь уже четыре озабоченных глаза приглядываются к тому, как судно, подобно задиристому петуху, наскакивает на причал. Кранцы у борта буксира расплющены, и стальной корпус, как только налетает побольше волна, постепенно разрушает у причала защитные брусья.
– Сейчас, сейчас поставлю новые кранцы, – виновато бормочет вахтенный. Затем просит: – Не надо капитану…
– Через полчаса приду, проверю, и если ты у меня… – грозится еще раз Макко, но в словах его уже нет прежней тяжести. Чтобы примириться со стариком, достаточно признать его начальственное превосходство. Вахтенный знает это так же хорошо, как и другие матросы, которым приходилось иметь дело с дежурным.
Макко торжественно направляется к конторе. В обходе все же был толк. И вовсе он не толчет воду в ступе и не вьет из песка веревки, как иногда потешается над ним Саар.
Дождь, перемешанный со снегом, летит почти горизонтально. Шторм обхватывает болтающиеся вокруг тщедушного смотрителя полы дождевика и с таким остервенением треплет их, что Макко вынужден, покачиваясь, ступить несколько шагов по ветру. Но старик снова одолевает шторм, и тому не остается ничего другого, кроме как с завыванием мчаться дальше своей дорогой. Вместе с новым посвистом бури из какого-то громкоговорителя доносится полночный бой кремлевских курантов.
Когда Макко вернулся в свою маленькую каморку в конторе, на столе захлебывались сразу все три телефона. Из метеостанции сообщили, что к утру непогода должна стихнуть, врачу карантинной службы требовалось узнать, какие ожидаются в порту суда, а диспетчер погрузочных работ уже десятый раз напоминал, что на рейде дожидается «Хийюсаар». Да, ему легко говорить – поставьте к причалу… Но судно-то пустое, будет на волне мотать, как коробку, – в два счета выбросит на мол, на камни, тогда… Потом диспетчеру, конечно, просто отговориться. Пожмет плечами: «Я не моряк. Лоцман и дежурный должны были знать, что можно, а чего нельзя…»
Макко посмотрел на часы. Уже два! Вот летит время… Взглянул украдкой на дверь. За ней-то и отдыхал старший лоцман Саар.
Такая уж у лоцмана должность – во время вахты, когда не предвидится судов, ему разрешается отдохнуть. Даже спать. А на борту парохода его, по всем параграфам, берут еще и на довольствие – пей, ешь.
Макко потихоньку завидовал им. «Привилегированный класс», «портовая знать» и другие подобные выражения по отношению к лоцманам водятся в лексиконе старого смотрителя. Разумеется, Макко не высказывается во всеуслышание, а говорит в полтона, да и то когда нет поблизости адресатов. Но до ушей Саара они закоулками всегда доходят.
– Хоть сегодня поменяемся местами, – рубит тот сплеча. – Только тебя, Макко, придется все же спускать на палубу веревкой с вертолета, ведь удовольствия лазать по штормовому трапу ты давно не получал.
Вот и поговори с таким зубоскалом! Но у Макко тоже есть свои подвохи. И он снова смотрит на дверь лоцманской комнаты. Там спит тот самый Саар, который любит напоминать ему о скором небесном восшествии, о языке, на котором Макко придется общаться с апостолом Петром, и о вертолете. «Ну погоди!» – грозится про себя Макко и, собравшись с духом, стучится к лоцману.
– Саар, долой с койки! Судно на рейде, надо привести. Диспетчер поедом ест, чтоб было тип-топ на месте… Иди погляди, может, удастся. Вроде пореже завывает.
За дверью скрипят пружины. Грузное тело выбирается из койки. Затем дверь распахивается, и на пороге показывается старший лоцман Саар. Мужик что гора. Сгорбленный и худой Макко кажется рядом с ним вопросительным знаком, только с точкой наверху. Собственно, гору напоминает лишь выставившаяся в дверях средняя часть тела Саара, на которой едва сходится брючный ремень. Форменный китель с четырьмя нашивками надет им только в один рукав.
– Ну что ж, яхта и почетный эскорт, надеюсь, готовы? – деловито спрашивает Саар и до конца натягивает китель.
– Долго ли катеру собраться… Ты сперва своим глазом посмотри, как там с погодой, – ухмыляется Макко, прикрываясь старческой наивностью.
Саар открывает наружную дверь. В лицо ударяет целая лавина снега и дождя. Он тут же захлопывает дверь. Все ясно. Такие штучки Макко выкидывал и раньше. Всегда этот занудливый старик находит предлог, чтобы сорвать его с койки. Если ночью ожидается приход какого-нибудь судна, Макко будит его через каждые пятнадцать минут и докладывает о координатах парохода. Если же судно собирается выйти в море, он еще часа за два до отплытия выпроваживает лоцмана.
– Поди знай их, погрузятся раньше срока, потом крику не оберешься – лоцман задержал, вовремя не явился, – оправдывается в таких случаях Макко. И продолжает бурчать: – Молодежь пошла беспечная, кому-то надо за порядком следить.
Старший лоцман Саар, конечно, по сравнению с Макко выглядит мальчишкой. Человеку всего чуть больше пятидесяти. В сыновья годится! И он еще смеет настоящего мужчину словами цапать!
Старику, который в порту все примечает, невдомек, что Саар по-другому, кроме как с подкусыванием да шуточкой, и разговаривать не умеет. Обычно он схватывается с достойным противником, но бывает, что не по-рыцарски измолотит человека и послабее на язык, такого, как Макко. Даже о самых серьезных вещах он не может говорить без шутки.
Толстый и добродушный Саар и не думает сердиться на Макко. Он по-матросски засовывает руки до самых локтей в карманы, еще раз от души зевает и, кажется, собирается снова забраться под одеяло, которое еще не успело остыть, как вдруг в дверь просовывается востролицый, с мальчишеским обличьем и первобытной шевелюрой диспетчер. Хлопается на стул и пялится на Саара. Ни плохого, ни хорошего не говорит.
– Чего ты на меня глазеешь? Первый раз видишь настоящего мужчину? – выпаливает Саар и садится напротив диспетчера на стол.
– А знаешь, какое сегодня число? – в свою очередь спрашивает диспетчер.
– Макко, доложи! – гаркает Саар в сторону смотрителя.
Макко испуганно отрывается от журнала, тычется на настольный календарь.
– Тридцатое! – рапортует он.
Старику становится неловко, что испугался, и он краснеет. Жалеет, что исполнил данное таким тоном приказание, но ничего не говорит. Продолжает подрагивающей рукой писать.
– Последний день месяца, – подчеркивает диспетчер, и его быстрый взгляд блуждает по рыхлому лицу старшего лоцмана, на котором заметны следы злоупотреблений капитанскими гостеприимствами.
«И будь добр, Саар, рискни своими косточками и спаси прогорающий план», – читает старший лоцман в глазах диспетчера.
– Верно! – по-приятельски улыбается тот и начинает деловито разъяснять: – Чтобы привести с рейда судно, тебе потребуется час, ну, затем откроют люки, приберутся и все такое… И утро подоспеет. Синоптики обещают уладить погоду… Авось и краны пустим в работу, и пойдет себе погрузка… А если ты отправишься за пароходом только на рассвете, то проваландаемся до обеда, прежде чем начнем грузить, и улыбнется нам обоим премия… От «Хийюсаара» на этот раз зависит весь план. Ну, что ты думаешь?
– Риск, конечно, благородное дело… И за грешную свою жизнь и судьбу я не держусь… Но жаль безвинной Русалки, – задумчиво говорит Саар.
Диспетчер, который обычно разгадывает намеки старшего лоцмана, на этот раз ничего не понимает.
– А какое нам дело до Русалки?
– Дай бог соображения! – Саар стучит костяшками пальцев себе по виску и кивает в сторону диспетчера. – Если при таком норд-весте выкинет на берег, то явно судно раньше не задержишь, пока оно в центре Кадриорга не окажется. А ты будешь отвечать, если эта с крылышками и крестом дева морская угодит мне под киль?
– Значит, все-таки не рискнешь, – не обращая внимания на шутку Саара, грустнеет диспетчер и уходит.
– Щенок! – сплевывает Макко, желая помириться с Сааром. – Сам, поди, за всю жизнь воды морской не хлебнул, а понуждать так…
– Опять ты со своими владивостокскими присказками! – выговаривает ему Саар. – Молодой специалист, в самом соку, а ты его щенком обзываешь… Диспетчер хочет план выполнить и большую премию получить, чтобы невесте свадебное платье купить, оттого и понуждает. Парень прав. У меня самого бывшая теща скоро день рождения справляет. Торт и бутылка вина – это же уйма денег, а за цветы сейчас, зимой, душу вынут… И жену бы новую завести надо, да расходы немыслимые! Ах, план, план! – вздыхает старший лоцман, и трудно сказать, что скрывается за этими словами – шутка или прикрытая шуткой правда.
– И то верно! – На этот раз и Макко ничего другого придумать не может.
– Тебе-то что, у тебя, тысячи в банке и заботушки о семье никакой, – старается Саар подначить старика, чтобы втянуть его в спор (сна все равно нет, делать нечего).
И старшему лоцману это, как всегда, удается. Хотя Макко и не загорается огнем, но искра в нем все же вспыхивает.
– Когда это ты ходил считать мои тысячи? Им давно и след простыл… Мало ли в мои годы мужики девок арканили! – похваляется старый дежурный.
– Ну, тогда мы еще попляшем на свадьбе у Макко! – радуется Саар. И начинает длинными шагами мерить контору. Через некоторое время останавливается перед стариком и поднимает палец. – Только одно я тебе скажу по-дружески: если, случаем, пойдешь в зятья, то загодя прибей у косяка снаружи гвоздь, чтобы шапку было куда вешать.
– С какой это стати я перед всем миром буду вывешивать свою шапку? – недоумевает Макко.
– А с той, что если тебя вдруг оттуда попрут так, что не успеешь и манатки захватить, то хотя бы шапку вызволишь, – разъясняет Саар.
Это он по собственному опыту. Ведь нечто подобное случилось и с самим Сааром. Неизвестно только, сумел ли он свою фуражку захватить.
– Дежурный порта! Дежурный порта! Говорит судно «Пыльтсамаа»! – доносится из усилителя.
Макко берет микрофон.
– Дежурный порта слушает.
– Подходим к мысу Суурупи, через час высылайте на рейд лоцмана!
– Из-за шторма лоцманский катер выйти не может. Вам надлежит стать на якорь! – распоряжается в микрофон Макко, пытаясь превратить срывающийся старческий голос в начальственный бас.
– Ясно – стать на якорь! – доносится знакомый тенор капитана «Пыльтсамаа».
Макко кладет микрофон на место. Достает выщербленную расческу и приглаживает свои редкие волосы. Многозначительно кашляет. Ночью, когда капитан порта и его заместитель отдыхают, дежурный смотритель является тем человеком, который запрещает и приказывает. Все воспринимают его серьезно, слушаются, один лишь Саар… Работник он, конечно, стоящий, тут ничего не скажешь, но… «Я ему когда-нибудь еще покажу, что значит владивостокская школа и практика на «Адмирале Завойко»!» – грозится в мыслях Макко.
Боясь, что Саар опять начнет подтрунивать над ним, Макко быстро натягивает пальто и дождевик и снова отправляется в обход.
Дождь перестал. От раскинувшегося над головой черного покрывала остались одни лоскуты. Меж их краями просвечивают звезды. Да и хребтина у шторма вроде бы надломилась. Налетает уже порывами. Откуда-то доносятся возгласы грузчиков: «Раз-два – взяли!» Над восьмым причалом зажигаются огни портального крана. Однако суда, как и прежде, под набегающей волной, беспокойны. Их швартовы из манильского троса при каждом раскачивании судна напруживаются и трещат. У десятого причала, там, где стоит буксир, между бортом И причальной стенкой навешаны автомобильные покрышки. Вахтенный, как положено, у трапа. Значит, подействовало предупреждение.
Сделав круг, Макко заметил за конторой у четырнадцатого причала скучившихся людей. Был там и Саар, в высоких резиновых сапогах, о голенища которых бились полы дождевика. И матросы на месте, готовы отдать швартовы. Из выхлопной трубы лоцманского катера в воду яростно летели искры, пыхало дымом.
Дежурный поспешил туда. Куда собрался этот сумасшедший лоцман при такой погоде? Не случилось ли где несчастье? Торопятся людей спасать?..
– Пойду приведу «Хийюсаара» в порт! – прокричал старший лоцман в ухо задохнувшемуся от бега дежурному.
– Совершишь аварию! С восьмибалльным норд-вестом шутки плохи! – предупредил Макко.
– Не бойся, Макко! – молодецки крикнул в ответ Саар. – Что тебе охать? Твое дело – постараться, чтобы семнадцатый причал был свободным и чтобы матросы были готовы принять швартовы. Об остальном я сам позабочусь.
На короткой, едва выступающей над причалом, мачте катера зажглись красно-белые лоцманские огни. Саар тяжело прыгнул на палубу. Матрос на берегу отдал швартовы. Легко, словно игрушка, отплыло от причала маленькое суденышко. Мотор взревел, и катер ринулся в темноту.
За молом судно оказалось во власти гребнистых накатных волн. Они бились о борт, перекидывались через рулевую рубку и мачту, заливали водой палубу. А дальше уже донные волны, отыскавшие себе путь на рейд между островами Найссаар и Аэгна, начали трепать катер. Они подбрасывали его на гребень исполинской водяной гряды и с размаху швыряли вниз, в пропасть, норовя перевернуть суденышко со всем его содержимым вверх тормашками.
Только находившимся на борту катера морякам все ухищрения шторма и коварство волн давно уже были не в новинку. Да и сам катер делали не мальчишки. Широкий и короткий корпус придавал судну устойчивость, а округлые борта отбрасывали волны. Работавший с глухим рокотом мощный мотор развивал такую скорость, что плоское суденышко порой, будто брошенный плоский камешек, перелетало с волны на волну.
Саар стоял в рулевой рубке рядом со шкипером и смотрел рассеянно, как по ветровому стеклу скатывается вода. Он знал, что все это еще цветочки. Настоящая работа впереди, когда он ступит на палубу парохода. Но до того еще целых четверть часа.
«Риск – благородное дело», – вспоминает он русскую поговорку. И Саар не понимает людей, которые с годами становятся осмотрительнее. Ему кажется, что с ним все происходит как раз наоборот.
Теперешний рейс – это, конечно, план и собственная премия, но есть ведь и другие причины, заставившие его выбраться из-под теплого одеяла на эту сатанинскую пляску. Макко… Без конца важничает, похваляется своей владивостокской мореходкой и «Адмиралом Завойко»! Всех других, кому еще не исполнилось ста лет, считает мальчишками… Легко ему на берегу командовать, попросился бы хоть разок при такой погоде выйти в море.
И не только это… Лишь в последние годы Саар открыл для себя, что работа может заменить человеку разрушенную семью, что, слившись с портовым ритмом, человек может наполнить свои переживания новым смыслом. Если бы у Саара было время и упорство, чтобы подвести итог своим тайным желаниям, то он вывел бы следующую истину: «Пусть судьба возьмет у меня все, что можно только взять у человека, но пусть она оставит мне мой порт и мое море, и я проживу, буду шутить, и никто не увидит на моем лице скорби».
Легкий катер с ходу выхватил лучом прожектора спущенный с огромного океанского парохода штормтрап и эллипсообразную воронку разверзшегося у борта водоворота.
Саар вышел из рулевой рубки и стал поджидать подходящего момента. Ударявшаяся с грохотом об отвесный борт волна вскидывалась столбом и с головой окатывала лоцмана. На мгновение спирало дух. Затем волна спадала, и Саар опять хватал ртом воздух. Смешанная с хлопьями снега вода забралась за шиворот и теперь стекала по спине и, придавая телу какую-то необыкновенную легкость, обостряла чувства.
Катер то взлетал, то опускался. Шкипер опасался слишком близко подплывать к борту, потому что один удар покрепче – и от крошечного суденышка остались бы лишь дрова на растопку. Но если держаться далеко от борта парохода, нельзя будет ухватиться за штормтрап.
Саар ждал, когда катер поднимется на гребне волны поближе к пароходу, чтобы можно было сделать решающий прыжок через клокочущую бездну.
За двадцатилетнюю лоцманскую службу подобное нередко выпадало на долю Саара, и всякий раз он проклинал свой излишний вес. Хоть бы десяток килограммов сбросить за борт! Но делать было нечего… Аппетит у него был славный и на еду и на питье, что же до твердости духа, то хвалиться вроде бы не с руки.
На миг вспомнился ему лоцман Рижского порта, который года два тому назад попал в такую же передрягу… Его катер подняло над волной, лоцман метнулся к раскачивающемуся между морем и небом штормтрапу, но следующая волна вскинула катер еще выше и швырнула его о борт парохода. Лоцман не успел увернуться, придавило ноги… Теперь костыляет на протезах. Понятно, не на мостике парохода…
«Интересно, в каком возрасте назначают пенсию артистам цирка? Наверное, совсем еще молодым. А вот лоцманы должны совершать свои смертельные трюки до шестидесяти лет», – подумал Саар – и прыгнул.
Ноги соскользнули с обледенелой перекладинки. И девяностокилограммовое тело повисло на руках. К счастью, время пощадило их, сохранило с матросских лет накопленную в пальцах силу. Они выдержали.
Пароход неожиданно качнуло, веревочный трап отошел от борта, затем Саара с силой ударило о железную обшивку. В глазах сверкнули искры, костяшки пальцев обожгло огнем. Ноги все же нашли упор, и катер, к счастью, исчез внизу. С закрытыми глазами, сжав зубы, лоцман полез вверх, пока не почувствовал, как сильные руки ухватили его за воротник. Несколько неуверенных шагов – и Саар снова был тем же веселым старшим лоцманом, каким его знали все капитаны.
Судовой медик начал бинтовать лоцману пальцы и накладывать на окровавленную бровь пластырь, а Саар уже рассказывал морякам таллинские новости, шептал на ухо портовые сплетни и как бы между прочим велел выбирать якорь.
Вскоре огромное океанское судно уже оказалось у красно-зеленых огней мола.
Справа – северный форт и восточный мол, слева – каменистый кадриоргский берег. Шторм напирает с моря, наваливается на высокий борт парохода и относит его к берегу. Рулевого пера словно и нет сзади. Чтобы уберечь судно от такого сноса, надо выдерживать приличный ход. Но как погасить в порту инерцию скорости? Расстояние слишком маленькое…
Бесшабашность Саара будто рукой сняло. Палубные огни бросали отсвет на его прорезанное глубокими морщинами лицо. Холодный, стальной взгляд устремился вперед, туда, где в огнях сверкал порт. Израненные пальцы сжимают поручни мостика. Сквозь бинты сочится кровь.
– Может, сбросить обороты? – несколько неуверенно спрашивает капитан.
– Нет, скорее прибавить, не то, как корзинку, понесет по ветру, – предостерегает Саар.
Слова Саара имеют вес. Совету такого лоцмана можно довериться хоть с закрытыми глазами. Капитан отдает распоряжение.
Стремительно приближаются огни мола. Ветер в расчет взят, о том, чтобы приготовиться дать задний ход, сказано, якоря наготове… Глаз уже различает у семнадцатого причала громадину крана, чьи мощные опоры располагаются едва ли не в метре от берега. Из-за шторма его, видно, не успели отвести в сторону. Сколько уже раз посылал Саар конструкторов к дьяволу и даже дальше. В самом деле, так близко от причала могли ставить краны разве что в петровские времена, когда форштевни у судов были отвесными, подобно старому утюгу, что разжигался углями, и когда суда в портах передвигались только с помощью верповальных якорей. У современных пароходов и нос и корма выдаются вперед. Если швартоваться не бортом, то все краны с причала одним духом сметет… При таком шторме, особенно если на причал, как сегодня, напирает ветер, бывает, что ни машина, ни якорь не помогают.
«А, не первый пароход провожу!» – утешил себя Саар и настороженно поглядел, как слева почти по борту проплывали огни мола. Ну вот, Русалка и осталась цела…
Саар склонился через край мостика и уставился вперед. Приказал дать задний ход. С грохотом пошли вниз якоря. Корпус судна содрогался, из машин выжимали последние соки.
– Ах ты!.. – И с языка Саара срывается слово, которое, может, только раз в десять лет и произносится вслух. Но на то была причина: впервые в жизни надвигалась авария, предотвратить которую он не мог. У причала, к которому шел пароход, стоял маленький рыбацкий траулер, и на него с ужасающей скоростью шел «Хийюсаар».
В порту все было забито судами. Вперед идти некуда. И задний ход уже ничего спасти не мог. Якоря еще как следует не хватились за грунт.
За эти несколько секунд, в течение которых Саар нажал на кнопку сигнала и ветер понес к Кадриоргу завывающие тревожные гудки, перед глазами лоцмана прошла с начала до конца неотвратимая трагедия. Треск, погружающийся в пучину траулер, бесполезные попытки команды «Хийюсаара» и сгрудившихся на причале рабочих спасти людей. Жертвы…
Потом прокуратура.
– При таком шторме у вас не было необходимости… Вы должны были все предусмотреть! План планом, но ради него не дано права совершать аварии и губить людей…
И суд. Диспетчер с шевелюрой Тарзана беспомощно пожимает плечами:
– Лоцман…
– Я человек маленький, Саар, – смеется беззубым ртом Макко.
– Разве я не предупреждал вас?.. – оправдывается капитан порта.
Финал трагедии – тюремная решетка.
Шестьдесят… Пятьдесят… Тридцать метров… Точность глазомера у старшего лоцмана известна во всем порту. Все…
Якоря ухватились. Может, все же удастся с помощью руля и двигателей удержать пароход.
– Малый вперед! – Голос Саара звучит уверенно.
– Нас ведь несет на траулер! – нервничает капитан.
– Будьте спокойны, ничего не случится! – обрезает его Саар. Что он сказал именно так, этого Саар после не помнил.
Но, будто злым роком посланный, налетает штормовой шквал и с неудержимой силой несет пароход на рыбацкое суденышко. Саару показалось, что траулер в ожидании удара даже сгорбился от страха. Край причала затеняет палубу, и не видно, есть ли на судне люди или нет.
Однако в последний момент, когда Саар был уже готов к самому худшему, из трубы рыбацкого траулера вылетел сноп искр и крохотное суденышко стало продвигаться вдоль причала. На «Хийюсааре» включили прожектор. Старший лоцман заметил на капитанском мостике траулера невысокого худого человека, очень похожего на дежурного Макко.
Десять метров… Между «Хийюсааром» и траулером даже кранец бы не просунулся, но все же чисто разминулись. Траулер успел избежать удара. «Хийюсаар» всем бортом грохнулся о причал и застыл, будто его приварили туда. Только и всего, что разнес в щепы пару двухвершковых свежеоструганных защитных брусов.
