Текст книги "Океан. Выпуск пятый"
Автор книги: Николай Непомнящий
Соавторы: Юрий Иванов,Владимир Алексеев,Виктор Широков,Юрий Дудников,Олег Туманов,Марк Рейтман,А. Муравьев-Апостол,Семен Белкин,Герман Серго,Владимир Матвеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)
Наш рейс подходил к концу. Это чувствовалось во всем: и в той озабоченности, с которой боцман осматривал каждую пядь вверенного ему корпуса судна, и в той напряженности, с какой наблюдатели вглядывались в горизонт – еще, еще хоть несколько тонн рыбы! – и, больше всего, в вечерних беседах на палубе. Если раньше на все разговоры, так или иначе связанные с возвращением домой, было наложено молчаливое табу, то теперь любые посиделки начинались примерно так: «А интересно, когда вернемся, снег еще будет или нет?» Или: «Вот придем домой, первое, что затребую у своей жены, – большую кастрюлю домашнего борща наварить. Соскучился – сил нет». Можно было уже подшутить и над молодоженом Ваней: «Ну, теперь во всем городе ни одного цветочка не найти – молодая жена нашего рефа их оптом скупила, чтобы на причал на грузовике привезти!», «И шампанское тоже, наверное, все скупила – ничего не останется». Рефмеханик молча слушал эту беззлобную травлю и счастливо улыбался.
Как-то вечером, на закате дня, мы проходили проливом, с берега подул ветер, и вдруг сладко и тревожно защемило сердце: ветер принес дивные запахи цветущей зелени, аромат цветов, легкий запах костра… Все моряки, которые были на палубе, бросились на левый борт и долго, с жадностью вдыхали эти забытые запахи. Вот чего так не хватает в морских бризах: их запахи живительны, но не живые…
После этого уже никому не хотелось разговаривать. Все разошлись по каютам и долго ворочались без сна. Разбередил души моряков этот аромат живой природы, вызвав в них новый прилив ностальгии – тоски по дому.
Все-таки рыбак океанического плавания – это не совсем обычный человек. Вот разговариваешь с каким-нибудь матросом или мотористом и узнаешь, что он уже десять лет не видел русского снега, то есть уходил осенью в море, а возвращался на берег уже ближе к лету. Всего же из последних десяти лет шесть лет чистого времени он провел в океане. И поэтому у моряка весьма своеобразное представление о времени. Он никогда не скажет «в прошлом году», «в позапрошлом году», а «в прошлом рейсе», «в позапрошлом рейсе».
И ко всему земному моряки относятся тоже не совсем обычно. Новичков, впервые попавших в море, поначалу очень удивляет, что в каютах «просоленных морских волков» всегда много зелени – целые оранжереи, за которыми они ухаживают так, как это не делала бы ни одна хозяйка. Некоторые энтузиасты даже пытаются выращивать в море овощи. Очень тепло на судах относятся ко всякого рода живности. Если залетит птица – она получает самый сердечный прием, ее накормят, напоят, если надо – подлечат. В море на судне часто можно увидеть пса или кота, которые пользуются всеобщей симпатией и очень хорошо знают правила хорошего морского тона: не разводят антисанитарию, не берут без спроса даже самые лакомые кусочки, не докучают своим добродушным хозяевам, а когда появляются какие-нибудь посторонние люди – на всякий случай прячутся, потому что санитарные органы не очень приветствуют превращение судна в плавучий зверинец.
Профессиональный моряк через несколько недель после возвращения на берег начинает задыхаться от городского смога, его оглушает лязг трамваев, грохот грузовиков, для него становятся невыносимыми очереди в магазинах, толчея в автобусах. Особенно его тянет в море дождливой осенью или зябкой зимой, тянет туда, где всегда тепло, где почти не бывает штормов, где сейчас так ласково и щедро светит солнце. И ведь это так здорово – уйти из этого неуютного, удушливого, шумного города в середине осени и вернуться весной.
Но пройдет два месяца рейса, и моряк с щемящей остротой начинает ощущать нехватку земных впечатлений. По-человечески можно, конечно, понять, что он скучает по жене, детям, друзьям, но оказывается, это далеко не все: ему уже не хватает тех самых опротивевших городских звуков и запахов, от которых он так стремительно бежал, ему не хватает и пестрой, шумной толпы, и пения птиц, и русского холода. И когда моряк начинает тихой ненавистью ненавидеть этот безмятежно ласковый океан, словно преданный пес лижущий своими волнами борта судна, это вечно синее небо, это вечное лето – значит, рейс подходит к концу.
И встречающим, наверное, трудно понять и поверить, что даже унылое небо, покрытое свинцовыми тучами, моряку гораздо милее и дороже, чем ясный лазурный небосвод в тропиках; что серые мокрые от мороси здания выглядят неизмеримо прекраснее белоснежных вилл и небоскребов в заморских портах; что уткнувшие носы в теплые кашне их бледнолицые и озябшие земляки выглядят гораздо симпатичнее загорелых европейцев в шортах и гольфах, лениво прогуливающихся по набережной Ила Бич в Порт-Морсби на Новой Гвинее или разъезжающих на роскошных автомобилях по магистрали Куин Элизабет Драйв в фиджийской столице Сува.
Здравствуйте, хорошие мои! Я вернулся! Жизнь прекрасна и удивительна, но особенно хороша она, когда после долгой, невообразимо долгой разлуки человек возвращается домой, где тебя очень ждут!
ПЛЕЩЕТ МОРСКАЯ ВОЛНА
О. Глушкин
«АНТЕЙ» УХОДИТ НА РАССВЕТЕ
Рассказ
Капитан рыболовного траулера «Антей» Антон Петрович Москалев в погоне за косяком ушел в сторону и в отдалении от группы своих судов взял больше сорока тонн скумбрии. В это время, как назло, скис двигатель, и проклятый дрейф, в суматохе не учтенный молодым штурманом, снес траулер. Сели на банку. Дело это на промысле получило широкую огласку, и Москалев понял, что ему придется расстаться с морем. Как всякий капитан, он был сдержан и внешне спокоен.
А на берегу в управлении начальник отдела кадров сказал:
– Вам лучше уйти самому.
И в тридцать восемь лет капитан «Антея» начал иную, совсем незнакомую ему жизнь.
Ему помогли друзья. Москалев довольно быстро устроился в дипломном отделе порта. Правда, оклад ему дали до смешного маленький, равный окладу жены, преподавательницы истории в школе, которая нисколько не удивилась, когда он принес первую получку, и сказала:
– На берегу все живут так, Антон. Придется отказаться от некоторых привычек.
– Например? – не понял он.
– Например, от поездок на работу в такси.
Но что он мог поделать, если таксисты сами останавливали машину, завидев его. Москалев до сих пор не сменил фуражку с «крабом» на шляпу. И половина таксистов так или иначе знали, что он капитан, некоторые из них раньше плавали с ним, а другие, постарше, помнили его молодого.
Москалева удивляла суетливость начальника дипломного отдела. Ефимов весь день проводил в поисках потерянных бумаг. Причем в эти поиски включался весь отдел, и, захлестнутый общей сумятицей, Антон Петрович тоже рылся в многочисленных папках, и пальцы у него становились серыми от пыли. В конце дня вдруг выяснялось, что нужная бумага лежит на столе у Ефимова. Все успокаивались. Вспоминали, что уже половина шестого, убирали документы в столы, женщины вынимали пудреницы и маленькие зеркальца, а мужчины смотрели в окно, в предвкушении освежающего пива с балыком и футбольного матча по телевизору.
Стоял август, и днем конторские комнаты накалялись, Ефимов ежеминутно вытирал пот со лба большим клетчатым платком или уходил на весь день «к начальству». Когда он уходил, в отделе начинались шушуканья, анекдоты, разговоры по телефону, и никто уже не искал бумажек. Этот шорох, разговоры и безмятежность изредка нарушали посетители. Они входили робко, здоровались почтительно и в нерешительности останавливались у двери, теребя в руках форменные фуражки. При их появлении все смолкали и принимались резво писать что-нибудь или листать папки, и никто не поднимал голову от стола, а вошедший краснел, смущался и осторожно, почти шепотом, говорил:
– Скажите, пожалуйста, к кому обратиться?..
И так как ближе всех к двери сидела инспектор Лямина, то отвечать волей-неволей приходилось ей. И она, царственно повернув голову, говорила посетителю, как провинившемуся ученику:
– Вы грамотны? Надо читать объявления. Ясно написано: прием с трех.
– Извините, – тушевался посетитель и пятился к двери, извините, пожалуйста, я приду позже.
Антону Петровичу хотелось встать из-за стола и мигом выдать нужную бумажку. Но ему пока не доверяли столь сложные дела и лишь иногда, когда в бумагах шла речь о непонятных лоциях или рыбах, обращались к нему, что значит то или иное слово, и он охотно объяснял.
Здесь же, в одном помещении, работали корректоры морских карт – это были, в основном, женщины, и разговоры у них были о покупках, о ценах, а по утрам создавалась очередь у телефона. Они звонили мужьям, беспокоясь, как те доехали на работу, помогали детям решать заданные в школе задачи, заказывали продукты в ближайшем гастрономе. Незаметным и неслышным в отделе был только инспектор по загранкадрам Семен Савельевич. Он молча заполнял толстые тетради, что-то подсчитывал и прерывался лишь затем, чтобы выкурить в коридоре очередную сигарету.
Поначалу он встретил Москалева настороженно и очень как-то обидно объяснил Москалеву цель его устройства в дипломном отделе:
– Это вы здорово придумали, именно здесь, смею уверить, прямой путь для восстановления ваших капитанских прав, все в руках начальства…
– Простите, Семен Савельевич, но у меня подобных целей не было, – прервал его Москалев.
Семен Савельевич смутился, принялся копаться в столе, и после этого разговора они долго присматривались друг к другу.
Город тонул в зелени. По утрам красный кирпич зданий и черепичные крыши в солнечном освещении казались только что созданными. Антон Петрович шел в свой дипломный отдел по тропе мимо зарастающего озера, сворачивал за кооперативным домом и пересекал шоссе около большой желтой цистерны с пивом, которую называли «буренушка». Здесь начинался порт, начинался с рассказов о штормах и ожидании транспортов, о счастливых фрахтах, об удачливых капитанах, со свежего, белого, тающего в жире копченого палтуса, припасенного в рейсе для корешей. Солнце вставало из-за перекрестий мачт. Протяжно гудели траулеры у входа в канал. Разносились звонкие голоса дикторов. Отсюда в город врывался запах сельди, слежавшейся соли, водорослей. От всего этого у Москалева щемило в горле, боль поднималась изнутри, захлестывала, и лишь усилием воли можно было отбросить ее, притвориться даже для самого себя, что это не волнует и что все в порядке.
Однажды Москалев заметил у «буренушки» чернобородого боцмана с «Антея» и понял, что его траулер вернулся в порт. Пройти мимо ему не позволили, подхватили со всех сторон, протянули кружки и, наверное, чтобы успокоить его, не обидеть, отдать ему должное, наперебой стали говорить, как плохо теперь без него, какой был «черный» рейс, как рыба уходила буквально из-под носа, как чуть не утонул корабельный кот Семеныч, любимец экипажа, и о том, что потеряли вибратор эхолота во второй половине рейса, так что искать рыбу было нечем и приходилось, как слепым, идти в кильватер соседу.
– Ладно, стоп, – сказал Антон Петрович, – я ведь знаю, никто больше вас не брал в этом районе.
– Разве мы с вами столько бы взяли, мы бы еще два раза по столько рванули!.. – возразил штурман Веня Волохов, совсем молодой паренек, рыжий до красноты и весь блестевший, как надраенная корабельная медяшка.
Москалев помнил его еще матросом.
– Да помолчи, дай Антона Петровича послушать, как у него тут? Когда к нам возвернетесь? – перебил Волохова боцман.
– Затяжная якорная стоянка, боцман, – сказал Москалев, посмотрел на часы и стал извиняться.
Его отпустили неохотно, но поняли – служба, договорились вечером отметить приход в ресторане «Балтика».
Боцман пошел проводить его до проходной порта. Шли молча и, чем ближе подходили к проходной, тем больше становилось людей, шагавших рядом, спешивших к большим воротам, украшенным плакатом, на котором усатый рыбак в зюйдвестке крутил колесо штурвала, а прямо за его спиной в сетях торчали огромные белые рыбины. У ворот ждали очереди грузовые машины, женщины с цветами стояли в сторонке около конторы, а слева, на площадке для личных машин, впритык друг к другу жались разноцветные «Жигули».
– Мы, Антон Петрович, всей командой вчера в партком ходили, – сказал боцман возле самых ворот.
Москалев промолчал.
– Ну, чтобы на «Антей» вас вернули…
– Излишне, боцман, – сказал Москалев, – прошу вас не делать этого. Каждый человек должен сам отвечать за свои грехи.
Ефимов появился в отделе после обеда. С его приходом женщины прекратили разговоры, а он принялся подписывать заготовленные распоряжения. Работа была привычна Ефимову, и выполнял он ее почти автоматически. Семь лет назад он перешел в порт из юридического отдела автоинспекции. Когда жаловались на работу его отдела, на затяжки с выдачей справок или не вовремя оформленные судовые документы, Ефимов возмущался:
– Сейчас модно стало обвинять в бюрократизме! Думают, если пришли с моря, заработали кучу денег – значит, герои! Спешите заказывать оркестры!
Женщины в отделе дружно соглашались с ним, особенно Лямина, и лишь новый работник капитан Москалев молчаливо, но явственно выражал свое несогласие. Ефимов был близорук и, когда волновался, обычно снимал пенсне и протирал стекла большим клетчатым платком. Однако напряженный взгляд Москалева он чувствовал и без пенсне. Ефимов уже понимал, что напрасно согласился принять Москалева в отдел и что теперь надо или как-то осторожно «приручить» его, или просто-напросто избавиться от него.
Работу Москалев успевал закончить до установленного срока, это заставляло других тоже поторапливаться. «Дам-ка я ему расчертить отчетные формы, – решил Ефимов, – и полезно, и времени у него не будет возмущаться». Ефимов поднялся и не спеша прошел к стеллажам, где хранились дела, сжатые красными картонными папками. Он еще решал, с какой формы отчета начать, когда дверь, отдела резко распахнулась. Ефимов спиной почувствовал необычность посетителя и заспешил к дверям, в которых стоял, оглядывая отдел голубоватыми глазами, низенький, почти квадратный человек с бородкой.
Москалев не сразу узнал в вошедшем начальника порта. Они встречались в Клайпеде лет десять назад. Евграф Васильевич, тогда еще молодой и юркий, работал в погрузрайоне.
Многие в отделе видели Евграфа Васильевича впервые. С тех пор как он поставил у себя в кабинете селектор, даже начальники отделов стали реже видеть его. И когда раздавался резкий звонок, похожий на судовую сирену, – это значило: Евграф Васильевич выходил на прямую связь с Ефимовым, при этом голос его, усиленный динамиком, был властным и не терпящим возражений. Звонок этот раздавался редко и всегда становился событием и темой разговора на целый день.
– До меня дошли жалобы, – пророкотал Евграф Васильевич, обращаясь не столько к Ефимову, сколько ко всем сидящим в отделе. – Волокиту здесь развели!
– Отдел работает, как отлаженный механизм, Евграф Васильевич! – начал скороговоркой Ефимов. – Любое дело, любые данные всегда под рукой.
– Механизм? А по чьей вине вчера до ночи стоял готовый к промыслу траулер? Судно задержали из-за бумажки! Мы существуем для флота, а не флот для нас!
– Евграф Васильевич, это все понимают, – поспешил согласиться Ефимов. – Мы всегда идем навстречу, мы делаем все, что зависит от нас!
Начальник порта посмотрел по очереди на каждого из сидящих в отделе.
– И вы здесь, капитан? – спросил он, заметив Москалева. – Впрочем, мне говорили о вас. Временно у нас решили отсидеться?
– Считаю, что временно, – спокойно ответил Москалев. – Много здесь излишней суеты и бумаг.
– Очень верно, Евграф Васильевич. Москалев здесь человек временный, ему трудно вникнуть, – вмешался в разговор Ефимов. – Мы все это очень чувствуем.
Евграф Васильевич повернулся к Ефимову, приподнял плечо, как боксер, и посмотрел так, что Ефимов сразу понял, что лучше бы ему было промолчать.
– Я даю вам неделю для налаживания четкой работы! – приказал Евграф Васильевич. – Неделю!
После его ухода в отделе долго стояла тишина, только было слышно, как за окном тренькают краны и скрипят стропы, сдавливая короба с замороженной рыбой. Потом заговорили все сразу, в основном о резкости начальника порта, вспомнили, что у него даже нет высшего образования и что он здесь недавно, а Ефимов уже, слава богу, семь лет.
– Не все зависит от образования, – сказал, ни к кому не обращаясь, Москалев. – Многое решает отношение к делу Траулер стоял из-за нашей проволочки.
– Ах вот как! – повернулся к нему Ефимов. – Теперь ясно, откуда у начальства такая информация. Наконец-то вы показали свое лицо! – крикнул он Москалеву. – Настучали руководству, опорочили целый коллектив!
– Спокойно, – сказал Москалев громко, – не надо нервничать. – Голос у него был явно не для конторского помещения. – На судне я этого не любил! И вам не советовал бы попасть на один траулер со мной! А здесь оставаться я не намерен. Сегодня же пишу заявление.
Москалев вышел в коридор, заставленный шкафами, присел на ветхий стул, выкинутый из отдела за ненадобностью, и закурил.
Здесь его и застал Семен Савельевич. Сморщенное его лицо было полно сочувствия, он смотрел сбоку на Москалева, как обычно сощурив глаза и сдвинув к переносице лохматые седые брови. И когда Москалев поднялся и двинулся к выходу, он еще долго смотрел ему вслед, а потом в окно, как Москалев пересекает размашистым шагом дорогу. И ему вспомнилось, как он тоже пришел сюда, в порт, после неприятностей, которые окружили его в институте на кафедре судостроения, где он был таким же резким, как этот капитан.
Вечером Москалев рассказал жене о том, что произошло в отделе. Пятнадцать лет они были женаты, и из пятнадцати лет, если сложить дни стоянок и отпусков, едва ли набиралось года четыре, когда они были вместе. Рита уже свыклась с этим и притерпелась. Жена капитана! Ей завидовали подруги, соседи, все, кто думал, что женой капитана быть легко, что можно не заботиться о деньгах, покупать в валютном магазине любые вещи, жить в комнатах, увешанных коврами. Жена капитана! Ведь даже в порту, в дни прихода, когда большинство жен сразу уезжали домой со своими мужьями, где их ждали домашний ужин, радость встречи, которую полностью можно ощутить только вдвоем, Рита знала, что и сейчас ей надо ждать. Капитан не мог уйти первым, она сидела в его каюте, а он продолжал свою работу, и в эти часы она ненавидела портнадзор, санинспектора, пожарников, ремонтников, многочисленные комиссии управлений, которые со всех сторон наступали на Антона. И в первую ночь они оставались на судне, а утром, когда она еще спала, каюта опять наполнялась людьми, теперь уже говорили о выгрузке рыбы, спорили за место у причала, просили отпуска. И только к ночи они вырывались наконец домой. Все это было.
Теперь Рита долго пыталась успокоить его, убеждала, что он найдет общий язык с Ефимовым, что надо просто перетерпеть, чтобы втянуться в иной ритм и жить в согласии с собой, как и все.
Ковры смягчали голоса, причудливые раковины поглощали звуки, пыхтел никелированный чайник, и ветер раздувал паруса учебного судна «Товарищ» на картине, вставленной в золоченую раму.
Рита понимала, что Антон не может приспособиться к береговой жизни, что у него что-то не ладится и день ото дня все больше наваливается на него тоска по морю. Он и раньше не был особо разговорчив, а теперь за вечер иногда не произносил ни слова, ночью часто вставал, шелестел газетами, и она с тревогой прислушивалась к его шагам, к шипению чайника, к звяканью посуды. Иногда она выходила к нему, садилась рядом, он обнимал ее, говорил что-нибудь ласковое, но чувствовалось, что ему не уйти от своих дум.
Они теперь были все время вместе, было приятно засыпать на его руке, а открыв глаза, видеть его рядом. Она давно мечтала об этом, но надо было еще привыкнуть к тому, что встречи между рейсами должна заменить размеренная жизнь вместе, столь же опасная для любви, как и долгая разлука. И теперь, видя, как мучается и не находит себе места Антон, она тоже подолгу искала решения, рассчитывала, как сделать так, чтобы он, оставаясь работать на берегу, забыл хотя бы на время о своем море.
В воскресенье с утра они шли на вокзал. Так они, не сговариваясь, решили: в выходной день – обязательно на побережье. Стояла осень, и они – он, она и сын Сеня – бродили вдоль пустых пляжей, наблюдая, как накатываются волны на песок и высокие сосны клонятся под ветром. Вдали, почти у самого горизонта, выступал в море мыс, поросший низкорослыми соснами, и прямо у мыса высилась башенка маяка. Волны выплескивались к обрывистому уступу берега, обнажая корни деревьев, песок пляжа становился темным от воды. Немногочисленные отдыхающие из санатория «Якорь» бродили по дощатому настилу, спускавшемуся к самой кромке воды. Иногда шальная волна подступала совсем близко, билась под досками, врываясь в щели. Сидящие на скамейках поджимали ноги, вытирали лица платком или смахивали соленые брызги ладонью.
Антон Петрович подолгу стоял на линии прибоя, вода лизала его башмаки, надвигалась и снова отступала.
– Пойдем, простудишься. Смотри, все ноги мокрые. – Рита брала его под руку.
Они поднимались по крутой дощатой лестнице, над которой смыкались кроны деревьев. Москалев шел легко, и его можно было принять за молодого парня, курсанта мореходки – бритый затылок, прямая стать, распахнутая флотская шинель. Он был таким, когда они впервые встретились на паруснике «Товарищ». Молодая пионервожатая привела тогда свой отряд на знаменитый парусник, мальчишки разбежались по судну, исчезли за надстройками, скрылись в коридорах, в рубке. Она попыталась угнаться за всеми сразу и сама запуталась в снастях, в крутых переходах, в многочисленных палубах.
– Курсант Москалев, – приказал вахтенный штурман, – помогите вожатой собрать детей!
Ей было тогда восемнадцать лет. Желтые, переливающиеся на солнце волосы падали на зеленую спортивную куртку.
– Ох, – сказала она, – Эдик залез на мачту!
Москалев доставил Эдика вниз. Потом они спускались по узким трапам, собирая отряд. Крепкие загорелые ноги вожатой быстро перебирали ступени.
Вечером они долго бродили по набережной. Солнце спускалось в залив, сливалось с водой и красной полосой опоясывало бухту, перекрестья мачт, портовые краны и низкие здания пакгаузов. Потом забрели в парк. Здесь они обнаружили пустующий деревянный домик. Запах яблок, разбросанных вокруг дома, рамы окон без стекол, деревянная табуретка.
– Помнишь тот домик, и как мы все время боялись, что придет сторож? – спросила Рита, когда они поднялись наверх мимо маленьких, почти игрушечных дач.
– Странно, – сказал Москалев, – и я тоже сейчас подумал об этом.
– Давай построим здесь дачу? – Похожую на тот домик?
– Да. И отсюда хорошо видно море.
Рита думала, что строительство дачи отвлечет Антона хотя бы на время, он забудется, у него появится какая-то цель. Но строить дачу Москалев категорически отказался. И тогда, уже позднее, к ней пришла другая мысль – уехать отсюда.
Теперь она подолгу простаивала перед застекленной витриной у городского рынка в толпе кутающихся в шали старушек. Доска пестрела объявлениями. Казалось, весь город собирался куда-то переселяться, а люди из других городов хотели занять места уехавших.
Когда живешь на одном месте, в одном городе, то кажется, что и все вокруг вот так же живут оседло. А сейчас, потолкавшись у рынка, Рита вдруг открыла, что большинство окружающих ее людей или заняты обменом, или собираются этим заняться.
Москалев, заметив появившиеся в доме тонкие книжечки в зеленой обложке – бюллетени по обмену, – спросил:
– Зачем стала выписывать эту ерунду?
– Понимаешь, – сказала она, – мне надоело жить в этом городе: дожди, сырость, Сеня часто болеет. Здесь ни разу не было ни настоящего лета, ни настоящей зимы.
– Нормальный мягкий климат, – сказал Москалев.
– Ты не замечаешь этого, ты вечно в своих морях, поживешь на берегу – и поймешь, что такое ежедневная слякоть.
Он подумал, что действительно не видел за все время, какая зима стоит в городе. Зимой он обычно бывал в рейсе и томился от палящего солнца и духоты тропиков.
Но уехать отсюда? Куда? Только если в город у другого моря. Что делать капитану в городах, рассыпанных по России среди, зеленых лугов, лесов и маленьких речушек? Ловить пескарей на удочку, преподавать в каком-нибудь техникуме или щелкать костяшками счетов в бухгалтерии?
Управление тралового флота, куда в службу главного капитана был принят новый инспектор Москалев, жило импульсами: приходы и отходы судов, квартальные и годовые отчеты, суматоха, и вдруг выдавался день или даже неделя, когда делать было абсолютно нечего: все отчеты сданы, в порту пусто – суда на промысле, и на ремонте одно-два судна, да и то где-нибудь в далеком порту.
Начальник управления выглядел много старше Москалева, хотя они были одногодки, из одного училища даже. Москалев пытался вспомнить, как звали начальника, и не мог. У начальника были прямые негнущиеся ноги, слегка прорисовывался животик, и тонкие пальцы не находили покоя. Из-за пальцев Москалев окончательно вспомнил его: он когда-то был комсоргом курса, и еще вспомнилась стройка под Волховом, где они были в одной бригаде. Начальник управления не помнил, видимо, и этого.
– Я знаю, вы опытный капитан. Место ваше, конечно, на промысле! – сказал он Москалеву. – Но коли уж так произошло… Вина ваша формально безусловная, решать вашу судьбу руководство еще будет, а уж если вы попали на берег, то не в дипломном же отделе вам отсиживаться. Здесь в службе очень нужны люди, знающие промысел. Мы с Евграфом Васильевичем этот вопрос утрясли. Народ у нас засиделся на своих местах, а вы еще полны промыслом, вы чувствуете его дыхание!
Они еще долго говорили о делах промысла, вспоминали обстановку во всех районах, рассматривали карты промысловых районов. Москалев, узнав, что на банке «Кампече» перестали работать еще зимой, удивился и вспомнил, как там брали стабильные уловы.
– Интересный район, но рискованный, – сказал начальник, – очень трудно с транспортами, возьмешь рыбу и с ней застрянешь. Если только договориться о сдаче продукции в Гаване. Вот бы вы мне этот вопрос и разработали подробно, а?
Антон Петрович чувствовал себя в службе главного капитана много увереннее, чем в дипломном отделе. Кругом были свои, знакомые штурманы, механики. Иногда и вправду работы было невпроворот, это было в дни пачкообразного прихода или отхода траулеров. Тогда Москалеву казалось, что контора превращается в сумасшедший дом. Главный капитан носился вдоль причалов на своем «Москвиче», пытаясь навести порядок, инспекторы не знали покоя, и Москалев в этой общей суматохе тоже бегал, тоже что-то выяснял, доставал справки, вызывал портнадзор, ублажал пожарников, санинспекцию и ругался с ремонтниками.
Осень стояла теплая и сухая, город, казалось, был весь желто-красным, мальчишки собирали коричневые полированные кругляшки каштанов. Опадали яблоки в садах, в этом году их уродилось столько, что их просто некуда было девать. И даже Рита, заразившись яблочной эпидемией, тоже принялась готовить вино и компоты из яблок, купив соковыжималку и «закатку», по вечерам приучала Москалева к домашним работам.
Переход Москалева в управление флотом обрадовал Риту, и по его рассказам она поняла, что именно на этой работе он наконец сможет успокоиться, найти себя. Все-таки связан с флотом, можно и не рваться в море, работают же вместе с ним капитаны, не он один.
Сеня постепенно привыкал к отцу, сближение их шло медленно, хотя Москалеву порой казалось, что его постоянное присутствие в доме не только не радует парня, а даже тяготит его. Сын вступил в тот возраст, когда человек обретает самостоятельность и старается не допускать родителей в свой мальчишеский мир, а мнение своих одноклассников ставит много выше суждений отца.
Сын не только повторял Москалева характером, но и внешне был точным слепком своего родителя. Та же легкая походка, та же настырность во всем. Первая стычка произошла из-за парикмахерской: сын ни в какую не хотел расставаться с вихрами, волосы курчавились сзади, как у девочки. Москалев не понимал современной моды. Его школьные годы совпали с войной, и тогда была единственная мода – «под ноль». Если вспоминать класс в мореходке, то первое, что появлялось перед глазами, – круглые стриженые затылки и торчащие уши. Было другое, военное детство.
А может, это судьба послала ему переход на берег? Вот ведь не заметил, как уже вырос сын. Ему нужен отец. И было бы здорово взять его через пару лет юнгой в рейс, показать настоящую мужскую жизнь, научить его этой жизни.
А пока они искали ему учебники для четвертого класса, купили новый ранец, костюм, были и другие заботы. Но даже эта новизна и занятость на работе, дома не могли утомить, закружить его настолько, чтобы он забыл стон переборок и дни больших уловов, когда спать приходилось по два-три часа в сутки.
По ночам он часто лежал с открытыми глазами и смотрел на отблески света, мелькавшие на подволоке (мысленно он всегда называл потолок подволоком). Он вспоминал корабли, на которых плавал. В тишине комнаты каждый медленно выплывал из темноты и каждый был красив по-своему: величественный барк «Товарищ», черный СРТ «Кашалот», как пробка ныряющий в волнах; транспортник «Муссон» – заграничный гость, с каютами под ореховое дерево и пустующим баром; ходкий, узконосый, с запахом пороха китобоец «Смирный»; голубой «Орион», валкий «Полесск» и, наконец, «Антей» – белоснежный траулер, легко послушный движению руля, пропахший рыбой.
«Антей» родился на его глазах и, может быть, поэтому был особенно ему дорог. Москалеву не забыть мига, когда траулер под трубы духового оркестра плавно сполз по стапелю, и впервые воды Балтики приняли на свою поверхность его просуриченный корпус. Это был супертраулер с просторной промысловой палубой, на которой можно было работать сразу с двумя тралами, и машина у него будь здоров – в «три тысячи лошадей»! Получить такое судно прямо из новостроя – мечта любого капитана!
И с первого же рейса пришла удача. Флот в тот раз «штормовал носом на волну» в океане и многие нетерпеливые капитаны уводили свои суда на юг. Остался один «Антей» да еще несколько судов из Мурманска – и пошел окунь.
Да и вообще не бывало, чтобы «Антей» пришел в порт без плана. Все шло отлично, если бы не тот последний злосчастный выход. Когда остановился главный двигатель, Москалев решил, что механики справятся быстро, как всегда. А надо было срочно вызвать буксир. Вот тут-то и была ошибка. Понадеялся на себя. В инспекции правы – капитан отвечает за все, и за двигатели тоже. И в который раз он увидел снова те минуты, когда потерявшая ход беспомощная масса траулера дрейфовала в тумане, и движение это было неотвратимо и уже ни от кого не зависело.