Текст книги "Океан. Выпуск пятый"

Автор книги: Николай Непомнящий

Соавторы: Юрий Иванов,Владимир Алексеев,Виктор Широков,Юрий Дудников,Олег Туманов,Марк Рейтман,А. Муравьев-Апостол,Семен Белкин,Герман Серго,Владимир Матвеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

ИСПЫТАННОЕ СРЕДСТВО

Сигнал учебно-аварийной тревоги прозвучал неожиданно и властно. Соскочив с койки, я взглянул на часы и понял: сейчас вахта командира и он решил воплотить в жизнь «испытанное тонизирующее средство», о котором мы условились заранее. То есть «подбодрить» моряков тревогой. Звонки гремят: длинный… короткие… «Аварийная тревога, пробоина в первом отсеке!» – дублирует сигнал голос вахтенного офицера. Но звучит этот голос настолько лениво, буднично, будто со сна, что каждому мгновенно становится ясно, что в действительности никакой пробоины нет. «Как можно испортить дело одной лишь интонацией голоса, – с досадой подумал я. И тут же мысль продолжилась: – Надо потом на разборе поговорить об этом с офицерами».

В «аварийном» отсеке довольно оживленно и людно. Я увидел здесь Геннадия Михайловича Мироненко – нашего парторга. Он внимательно следил за всем, что здесь происходит, и, хмурясь, делал пометки в записной книжке.

У Мироненко привлекательная внешность. Хорошо сложен, высокого роста, у него широкие плечи, большие сильные руки – и все это сразу выдавало в нем спортсмена. Он и действительно был отличным баскетболистом и в соревнованиях не раз выручал команду нашей лодки, спасая от, казалось бы, неминуемого поражения. Здороваясь с ним, чувствуешь сразу же большую силу его руки, которая способна мягка и даже вроде как нежно ответить на рукопожатие, но тут же без особого труда может отдать гайку на прикипевшем фланце, которую никак не могли стронуть с места его подчиненные. Светло-серые глаза, родинка на переносице придают его лицу какую-то кротость и обаяние.

Главное, что отличает его от других, не менее способных и добросовестных офицеров, это умение полностью, без остатка отдаться интересам дела, коллектива, службы. Весь экипаж атомохода, его задачи, успехи и неудачи – все это неотделимо от его личной жизни.

Поэтому он воинственно непримирим ко всяким проявлениям равнодушия и неуважительного отношения к тому, что создано экипажем, всему, что может повредить доброму имени коллектива атомохода. Однажды совершенно случайно я стал невольным свидетелем горячего разговора Мироненко со своим близким другом. Они не видели меня сидящего в старшинской каюте и громко говорили, настолько громко, что я невольно стал прислушиваться к ним. На брошенную приятелем реплику: «А мне-то что? Пусть они думают… Нам сказали – мы пошли…» – Мироненко закипел:

– Кто это они? – В голосе Мироненко чувствовались нотки гнева. – У них что, партийные билеты краснее, чем твой?

Собеседник, видимо, не ожидал такого поворота. Он что-то негромко сказал, пытался перевести на шутку, но Мироненко ее не принял.

– Нет, голубчик, не юли! Я тебя совершенно правильно понял. Не может быть среди нас таких, чья хата с краю. Такое дело вершится, а ты… – с упреком закончил он.

Я тогда подумал: «Не кончится у них этим разговор, своему другу он такое не спустит. Потом напомнит не один раз!»

Вот так, не скажешь, что у него мягкий характер, хотя в жизни, во внеслужебное время, у него подчас не хватает твердости, о чем он сам довольно самокритично как-то признался в порыве откровенности.

Геннадий Михайлович Мироненко был избран секретарем первичной партийной организации нашего подводного атомохода – это его общественная работа. А в первый отсек он сегодня пришел потому, что должность командира дивизиона живучести обязывает его заниматься подготовкой экипажа к борьбе с водой, паром, пожарами, которые весьма опасны для любого корабля, а для атомной подводной лодки – особенно.

Выбрав удобный момент, когда по новой вводной большая часть личного состава забралась в трюм, я пробрался к торпедным аппаратам. На мой вопрос, как он оценивает действия подводников, Мироненко ответил: «А вы сами внимательно присмотритесь, что у них за «фасадом»…»

Вначале мне казалось, что моряки действуют хорошо, даже здорово. Громко, с этакой молодецкой лихостью отдает распоряжения старшина отсека, так и хочется похвалить мичмана. Моряки четко и сноровисто орудуют аварийным инструментом. Только чересчур уж громко докладывают: «Есть, включить помпу!», «Дается воздух в отсек!», «Есть, обесточить…». Однако как-то невольно я обратил внимание на то, что, отдавая команды негромким тенорком, мичман бросает умильные взгляды то на Мироненко, то на меня, явно ожидая похвалы, одобрения. Мне стало неловко, я отвел глаза.

И тут же возникает мысль: «Почему же «пробоину» они заделывают там, где удобней, где легче подобраться к ней? А если она, эта пробоина, появилась бы, скажем, вон там, за массивным маховиком шпилевого устройства? Как туда подберетесь?» Так и подмывало спросить об этом мичмана. И чем больше я наблюдал за происходящим в отсеке, тем очевиднее была наигранность, театральность всего этого учения.

Испытывая чувство неловкости, как человек, понимающий, что ему пускают пыль в глаза, морочат голову, я взглянул на Геннадия Михайловича и представил себе, насколько больно ранит его эта комедия. Тем более, что накануне на партийном собрании шла речь об элементах самоуспокоенности, благодушия, которые стали у нас иногда проявляться. Наш партийный секретарь высказал мысль, что не следует уж слишком драматизировать положение, ведь нет грубых ошибок. Вот он сам убедился, что даже в таком важном деле, как борьба за живучесть, и то просматриваются симптомы очень опасной болезни, имя которой – благодушие, замешанное на показухе. А в истории флотов было немало примеров, когда моряки дорогой ценой жестоко расплачивались за свою беспечность в океане.

В длительном плавании наступает такой период, когда люди полностью вживаются в обстановку, входят в четкий ритм, механизмы и приборы работают стабильно, вахты отлажены. Кажется, лучшего желать не надо. Кое-кто перестает обращать внимание на «мелкие» огрехи. В графике соревнования – только одни красные оценки. Благолепие! Буквально на днях произошел такой случай. В одном из отсеков ночью нес вахту молодой матрос, один из комсомольских активистов. Докладывая мне о режиме работы его заведования, он никак не мог справиться с собой: в глазах светились плутоватые огоньки, он силился согнать с губ улыбку. «Чему это он радуется?» – удивился я. И спросил его:

– Что, веселая вахта? Или вспомнили анекдот смешной?

Моряк покраснел.

– Да вспомнил историю одну… – замялся он, а сам все старается рукой незаметно за щит что-то засунуть.

Оказалось, книгу. Я взял ее. С обложки глядела плутовато-добродушная физиономия бравого Швейка.

Я серьезно пожурил матроса, а сам с горечью подумал: «Вот, уже и комсомольские активисты допускают серьезные проступки, а ведь чтение книги на вахте – это грубейшее нарушение всех требований уставов».

Сегодняшняя тренировка, на которой мы с Мироненко присутствовали утром, со всей очевидностью подтвердила, что опасения коммунистов имеют под собой реальную почву. Записывая в дневник все это, я заметил: «Вот так, дорогой товарищ секретарь… Драматизировать не нужно, но психологические встряски людям весьма и весьма нужны».

ВТОРОЕ ДЫХАНИЕ

Макроцистис. Макроцистис… Это слово вползло в отсеки и стало произноситься везде: на инструктажах вахты, за обедом, во время демонстрации кинофильма… Даже одна из сатирических газет была названа «Макроцистис». Означает это слово водоросль-великан. Говорят, его длина достигает двухсот метров, таких растений на суше, пожалуй, не отыщешь. Растут эти водоросли плотной массой, выделяя слизь, которая крепкой пленкой покрывает поверхность моря. Эти могучие исполины противостоят сильным штормам и даже ураганам. У побережья некоторых стран они, словно подводные волноломы, предохраняют берега.

Кто-то, начитавшись легенд про макроцистис, пустил по кораблю слух: мол, в таких водорослях может запутаться и подводная лодка. Некоторых молодых моряков это не на шутку взволновало. Пришел ко мне матрос Валерий Ломакин и между прочим спрашивает:

– Говорят, макроцистисы, отрываясь от земли, огромным комком плывут в океан. Правда это?

Я успокоил матроса. Рассказали мы экипажу об этих водорослях. Страсти улеглись, но слово «макроцистис» стало означать что угодно. И заведомую нелепость, и разыгравшуюся фантазию.

Снова будни, вахты, занятия, учеба… «Приняли в комсомол молодого матроса – Валерия Ломакина. Теперь весь экипаж комсомольский…» – сделал запись.

Во время обеда из разговора за столом узнал, что поссорились электрик и турбинист. В чем же дело? Оказывается, электрик делал предобеденную приборку. Склонился над мусором, работая щеточкой. А в это время турбинист – человек нетерпеливый и экспансивный – решил через него перешагнуть, да не рассчитал, поскользнулся и… уселся чуть ли не на шею. Электрику это очень не понравилось. Он вспылил. Вовремя остановились оба. Видно, чувствуется усталость…

Да, люди безмерно устали. Как-то мне один из старшин высказался о своем товарище, с которым он всегда был, в общем-то, в ровных отношениях:

– Вы представляете, раньше я не замечал, как он ест, а теперь вижу его неопрятность, как у него за едой уши двигаются, – так никакого терпенья нет, ухожу из-за стола… Да и аппетита нет…

Мне подумалось: вот они, вопросы совместимости, как в космосе. Это я мысленно продолжил спор со своими береговыми оппонентами, которые отрицали закономерность подобных психологических срывов в длительном плавании, объясняя их распущенностью, невоспитанностью одних и невыдержанностью других. Наказывать их, дескать, надо почаще.

Рано утром подвсплываем под перископ. Сильный шторм «ревущих сороковых» Южного полушария, как говорится, раскачал океан. Нелегко было удерживать лодку на глубине. Боцман даже вспотел, работая на горизонтальных рулях. Кстати, вновь о благодушии. Наши интенданты забыли, что в провизионной кладовой есть специальные крепления для стеклотары. Успокоенные тем, что мы длительное время не всплывали на перископную глубину и соответственно давно не испытывали качки, они оставили незакрепленными бутылки с соком, банки с вареньем. Каков же был их ужас, когда они увидели на палубе в провизионке коктейль из этого добра! Вполне справедливо командир серьезно пробрал их за это. Беспечность наказуема!

Сегодня при обходе корабля бросилось в глаза, что нет привычной опрятности и чистоты в некоторых помещениях. Вечером на кинофильм пришло сравнительно мало людей. Посмотрел, чем же занимались те, кто не захотел смотреть картину. Один читает, сосредоточенно шевелит губами, видно, хочет уловить мелодию звука. Двое лениво играют в домино в какую-то заумную игру, совсем не похожую на «козла». Молодой торпедист, блаженно жмурясь, подставляет голый торс под прохладную струю вентилятора.

На мой вопрос, почему не пошли в кино, моряки ответили:

– Неинтересный фильм…

В голосе горечь, раздражение.

Люди уже сильно устали. Надо что-то делать, чтобы побольше дать им инициативы, вовлечь в какое-то интересное дело, не позволять им «киснуть», уходить в себя. Спокойная жизнь, стабильная, устойчивая работа механизмов, однообразный ритм утомили людей, понизили их интерес к жизни.

Свои, в общем-то, совсем нерадостные наблюдения я сообщил командиру и старпому. Решили собрать командиров боевых частей, побеседовать с членами партийного бюро, комсомольским активом. После этого стали ежедневно проигрывать учения по живучести, при этом усложнили вводные, ужесточили требования. Чаще стали проверять несение вахты. Провели смотр-конкурс на лучший отсек. Радиоинформация по его итогам была весьма острой, многим досталось за неумение поддержать чистоту и порядок.

Все это несколько встряхнуло команду. Пришло как бы второе дыхание, оно нам было жизненно необходимым: приближались к самому сложному участку маршрута.

ЧЕРЕЗ ПРОЛИВ ДРЕЙКА

Еще до того, как атомоход подошел к проливу Дрейка, мы уже получили тревожный сигнал. Дело было так. Однажды во время обеда, когда, сытно откушав, мы сидели в кают-компании и лениво рассуждали об искусстве коков делать шашлыки, поступил доклад, что прямо по носу гидролокатор обнаружил цель, и вахтенный офицер, резко сбавив ход, начал маневр на уклонение.

Командир сыграл боевую тревогу. Прощупывая перед собой пространство, луч гидролокатора словно натыкался на стену. Резко упала температура за бортом. Да, мы встретились с дитем Антарктиды – с айсбергом.

И вот пролив Дрейка. Среди моряков всего мира о нем идет дурная слава. Суровые и жестокие штормы, плавающие льды, айсберги делают его труднопроходимым. Недаром многие мореплаватели выбирают более безопасный переход из Южной Атлантики в Тихий океан через Магелланов пролив. Но наша подводная орбита пролегала именно через пролив Дрейка.

Опасное соседство антарктических айсбергов нас очень беспокоило. Эти гигантские, в несколько миллионов тонн, ледяные острова, оторвавшись от материка Антарктиды, направляются в самостоятельное плавание. Течения их гонят в высокие широты, где они постепенно тают. Возвышаясь над уровнем моря сравнительно немного, айсберги глубоко, порой на сотни метров, уходят под воду. Они величественно сверкают белизной своих снегов, оживляя бесконечное однообразие синевы моря и неба.

Но горе тому мореплавателю, который не заметит айсберг! Трагическая гибель «Титаника» памятна многим поколениям моряков. Для подводных лодок айсберги тем более опасны. Чтобы избежать столкновения с ними, от подводников требуется большая осторожность и высокое искусство. Акустикам предстояла нелегкая напряженная вахта. Гидролокатор непрерывно прощупывал пространство по курсу нашего атомохода. Мы сбавили ход до минимального, идем осторожно.

Видимо, сегодня наверху погода штормовая. Это чувствуется даже здесь, на глубине. А ведь нам предстоит сеанс связи, и поэтому надо всплывать под перископ. Памятуя о недавней досадной беспечности наших снабженцев, командир дал команду: «Осмотреться в отсеках. Закрепить все по-штормовому». Я спешу в центральный пост. Хочется воспользоваться случаем и взглянуть в перископ, чтобы потом рассказать экипажу, каков он, этот знаменитый пролив Дрейка.

В центральном посту сейчас особая обстановка. Здесь та непередаваемая атмосфера деловитого и напряженного спокойствия, какая бывает, вероятно, только под перископом на подводных лодках. Дело в том, что в этом положении опасно находиться: плавающие льды или другие предметы могут повредить выдвижные устройства. Но несравненно опаснее неожиданное столкновение подводной лодки с надводным кораблем! Надо ли пояснять его последствия?

С легким шипением гидравлика вытолкнула из шахт выдвижные устройства. Командир кивнул, разрешая занять место у перископа. Я прильнул к окулярам. Как положено по инструкции: сначала дальний обзор, затем ближний, зенит, по курсу… Над водой хмурая синева уходящего дня. Серым бесцветным маревом закрыт горизонт, и не видно, где же разделяется море и небо. Крупные хлопья снега залепляют линзы перископа, а брызги, сорванные ветром с гребней волн, их очищают.

Сильно качает. В такие моменты слышно, как захлебывается компрессор, пополняющий запас воздуха высокого давления.

– Да, неуютное место! Есть же на нашей планете такие забытые богом углы! – сказал сменивший меня у перископа командир, не отрываясь от окуляров.

НЕЖНОСТЬ

Наши календари – а встретить их можно везде: в каютах, на боевых постах, в рубке акустика – показывали первый день весны. 1 марта! Вьюжной зимой мы покинули Родину, и вот как-то незаметно подкралась весна.

Март 1966 года! Месяц начала работы XXIII съезда партии. Мы не могли об этом забыть. Ведь все дела наши, все доброе, полезное, что делалось на подводной орбите, все это проходило под знаком подготовки к этому замечательному событию в жизни каждого советского человека. Нет, не ради красного словца мы посвятили дела свои съезду партии. Душой и сердцем мы жили, слились со своим народом, наши сердца бились в одном ритме с сердцем Родины.

В одном из отсеков Володя Гапченко, молодой морячок (я знаю, он рисует и любит живопись) листает репродукции Левитана. Он остановился и пристально рассматривает картину «Март». Я невольно останавливаюсь и любуюсь синью неба, солнечными бликами на подтаявшем снегу крыши. Удивительно тонко уловили глаза художника ту неповторимую гамму красок, которую рождает борьба зимы с весной, когда еще зима сильна и в то же время она начинает уступать свои права весне, теплу, солнцу.

– Нравится? – спрашиваю его.

– Это же Левитан. Как он может не нравиться? – удивляется моряк.

Весна! Прекрасное время года! Пробуждается природа, зарождается жизнь. Наверное, поэтому мы именно весной как-то острее чувствуем и любим. И чествуем женщин. Я глубоко убежден, что здесь, в подводном мужском мире, где никогда не бывала женщина, она незримо присутствует. Мои товарищи по службе, занимаясь чисто мужским делам, не забывали своих близких: женщину-мать, женщину-жену, невесту, сестру, подругу.

Правда, мужская деликатность не позволяла им затрагивать эту тему. Но… чем ближе подходило 8 Марта, тем больше чувствовалось, насколько непрочен этот негласный обет молчания вокруг женщин. Ведь на берегу у каждого остались либо невеста, либо жена…

Помните, у Твардовского:

 
…Каждого солдата
Проводила хоть одна
Женщина когда-то.
Не подарок, так белье
Собрала, быть может,
И что дальше от нее,
То она дороже.
 

Отмечали же мы День Советской Армии, Праздник Нептуна – это хорошо. Надо отметить и день 8 Марта. И сделать это надо как-то необычно, по-особенному.

Инспектор политуправления флота Виктор Николаевич Харитонов как-то в эти дни заметил: «Нам нельзя и в море от этого острого вопроса уходить. Я имею в виду женщину, ее место в нашей жизни». И, помолчав, не без лукавинки продекламировал:

 
Да, друзья, любовь жены,
Кто не знал – проверьте, —
На войне сильней войны
И, быть может, смерти.
 

Это был опять Твардовский. Люблю я его, особенно его Теркина!

Оставшись один, я набросал план встречи 8 Марта. И задумался. Мне вспомнился родной заполярный городок, уютная квартира, жена, сыновья… Как-то школьные дела у старшего? Хоть учится он хорошо, все же переезды с места на место (удел всех военных) сказывались, особенно в начале учебного года. Младшему легче, его радовали переезды. Мать с улыбкой говорила: «Алеша тоже, наверное, моряком станет – уж очень любит путешествовать».

С теплотой и нежностью вспомнил я свою жену и жен моих товарищей. Сколько у них самоотверженности, бескорыстия, умения подчинить свои интересы главному делу мужа – воинской службе! Переезды, лишения. За водой, за дровами приходилось пробираться через снежные сугробы. И все больше самим! Ведь мы, мужья, – офицеры, дома как в гостях. В основном же мы в море. Забота о воспитании и здоровье детей, вечно незавершенный труд у домашнего очага ложатся на их хрупкие плечи. Они ждут, они верят, они служат вместе с нами.

Надо, очень надо нам хорошо отметить День женщины в сугубо мужском обществе. И праздник состоялся, он был торжественным и даже чуточку нежным. Но я расскажу только о конкурсе на лучшее стихотворение, рассказ, очерк, посвященные женщине.

Как мы и ожидали, он принес много интересного. Ну, например, такие стихи:

 
Ты только не грусти, родная,
Морячке не к лицу печаль.
Я здесь покой твой охраняю,
Чтоб ты могла меня встречать.
 

Написал это стихотворение мичман Владимир Коваль. Много лирических стихов посвятил своей невесте москвич Борис Белов. Но приз все-таки был присужден офицеру Олегу Андронову. Его стихотворение было признано самым лучшим. Всем понравилась его концовка:

 
Не жалея в палитре красок,
Слово «женщина» можно ль не славить?
Хорошо написал Некрасов.
Мне уж нечего больше добавить.
Но всегда удивительно молоды
И чисты, как снега Казбека,
Красивые, умные, гордые
Женщины двадцатого века!
 

ВСПЛЫТИЕ

Оставив много тысяч миль за кормой, мы приближались к родным берегам. Теперь уже к восточным. Пришло время готовить отчеты. Офицеры хлопочут над бумагами.

В это время родилась мысль создать рукописный журнал с иллюстрациями, в котором была бы отражена наша подводная жизнь. «Летопись похода» или «25 000 миль под водой» – так было решено его назвать. Лучшие произведения: стихи, очерки, рисунки – все, что создано нашими моряками во время конкурсов и соревнований, все должно войти в журнал. Все важные события отражались в журнале: кто первый начал вахту в честь XXIII съезда КПСС; кто первый отпустил бороду или кому из именинников был преподнесен первый торт; кто завоевал лучший приз в соревновании.

Подводная лодка мчится со скоростью курьерского поезда, над нами солидная толща воды, под килем – километры. Ошибка, просчет, неточность одного из вахтенных дорого может обойтись для всего экипажа. Вот почему вчера мы провели партийное собрание, на котором главной темой была бдительность. Никаких послаблений. Жестче контроль, выше требовательность. Результаты чувствуются: по вахте стало меньше замечаний, экипаж будто встряхнулся.

И вот наступил самый долгожданный, самый последний день нашего марафона! Еще с ночи все были на ногах. Никого не уложишь. В центральном посту внешне все было на первый взгляд обычным. Вахтенный инженер-механик не спеша заполнял журнал; рулевые, пощелкивая манипуляторами, удерживали курс и заданную глубину погружения; вахтенный офицер негромко докладывал старпому о выполнении распорядка дня. В общем, все буднично, спокойно. Однако во всем – во взглядах, в жестах, в интонациях голоса – чувствовалось, что за внешним спокойствием притаилось напряженное ожидание самого главного события – всплытия.

Взять хотя бы командира атомохода Льва Столярова. Всегда спокойный, вроде бы даже флегматичный, сегодня он возбужденно мерил шагами отсек, то и дело заглядывая в штурманскую рубку. Там он склонялся над картой, будто видел ее впервые. Сощурив покрасневшие от недосыпаний глаза, командир задумчиво прикидывал измерителем расстояние до точки всплытия. Его лицо выражало озабоченность.

И озабоченность его можно было понять. Пройдено, не всплывая на поверхность, около 40 тысяч километров – расстояние, примерно равное длине экватора. Вот-вот наступит момент, когда мы всплывем в заданной точке, и станет ясно, насколько точны были расчеты, сколь искусными мы оказались моряками и, в первую голову, конечно, наш командир.

Мы знали, что на корабле отличная техника. Но даже самый точный прибор, такой, к примеру, как корабельный хронометр, и тот имеет поправки. Без их учета хронометр бесполезен. А тут надо было учесть множество различных факторов. Справились ли с этим делом командир и экипаж, должно было показать всплытие.

Сигнал ревуна забился в отсеках, возвещая экипажу, что начинается всплытие. В центральном посту тишина. Вот командир занял место у перископа. Звучат команды, от которых мы уже отвыкли: «Приготовиться к всплытию!», «Акустик, прослушать горизонт», «Боцман, всплывать на глубину семь метров!». Стрелка глубинометра ползет по кругу. Всплываем! Вот уже подняли трубу перископа и командир, привычно обхватив ее, прильнул к окулярам.

Мы не отрываем от командира глаз. Что же он видит там? Нас должен встречать эскадренный миноносец. Если увидим его, значит, попали, как говорит штурман, в яблочко.

– Боцман! Лучше держать глубину! – прерывает тишину отсека властный голос командира.

А перископ медленно вращается по кругу, вместе с ним шагает по кругу командир. Вдруг он задерживается. Всматривается в даль. Затем тихо говорит мне:

– Посмотри, комиссар!

С бьющимся сердцем я гляжу в перископ и вижу в синеве вечера четкий силуэт эскадренного миноносца. Мы всплыли точно! А когда был открыт рубочный люк и в центральный пост ворвался гул океана, то мы все поняли, что задание Родины выполнено успешно!