Текст книги "Политическая биография Сталина. В 3-х томах. Том 1"
Автор книги: Николай Капченко
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 55 (всего у книги 75 страниц)
Один из критиков деятельности Сталина в период Гражданской войны С.В. Лепицкий, в частности, писал: «К началу этого этапа (речь идет о периоде, когда Колчак, Деникин и Юденич были уже разгромлены – Н.К.) Сталин считал себя опытным, незаменимым военным деятелем, обладающим большими организационно-административными и оперативно-командными способностями. С таких позиций он позволял себе активно вмешиваться в решение оперативных и даже стратегических вопросов, с пренебрежением относиться к решениям и директивам Главного командования и уклоняться от их точного выполнения, часто конфликтовать с Лениным и ЦК партии.
Так, 4 февраля 1920 года, получив задание ЦК поехать в Ростов и войти в состав РВС Кавказского фронта, Сталин ответил, что считает такую поездку ненужной, что он «не вполне здоров» и просит ЦК не настаивать на его поездке. Когда же ЦК сообщил, что считает поездку в Ростов необходимой, Сталин ответил так: «Распоряжению ЦеКа, несмотря на его дикость и на состояние здоровья, подчиняюсь», – и тут же поставил свои условия: командировка в Ростов будет временная; ЦК должен объявить в печати, что он, Сталин, командируется на Кавказский фронт по военным обстоятельствам, чтобы товарищи не обвиняли его «в легкомысленном перескакивании»[838]838
История и сталинизм. М. 1991. С. 127–128.
[Закрыть].
Число примеров подобного рода, очевидно, можно было бы увеличить. Однако, как мне представляется, большинство авторов, приводя такие и аналогичные примеры, придают им чуть ли не демоническое значение. Если основательно покопаться в документах, относящихся к периоду Гражданской войны (да и не только к этому периоду), то можно обнаружить массу подобного рода примеров, относящихся не к Сталину, а к другим деятелям большевистской партии. Разногласия по конкретным вопросам были не исключением, а правилом. Капризы и выражение недовольства теми или иными действиями центра случались нередко. Однако из этих фактов не следует делать каких-то глобально-обобщенных выводов. Право, они не служат достаточно веским основанием для такого рода выводов и обобщений. Это была, по существу, рутинная практика того времени.
Несколько иной оттенок носит конфликт, в который был вовлечен Сталин в связи с советско-польской войной. Здесь уровень и масштабы разногласий и исходные позиции различных сторон носили более весомый и значимый характер. На карту было поставлено слишком многое – успех или поражение в войне. На этом конфликте остановлюсь более подробно не только в силу его собственной значимости, но и потому, что он подкреплен достоверными документами, дающими возможность вынести вполне объективное и беспристрастное заключение.
Вообще советско-польская война и ее исход обозначили серьезный поворот во всей внешнеполитической и военной стратегии советского руководства того времени. Сталин оказался в силу сложившихся обстоятельств в эпицентре возникшего тогда конфликта. Надо сказать, что опубликованные в собрании его сочинений материалы дают лишь самое общее представление о его позиции в данный период. Ставшие известными в последние годы новые документы проливают дополнительный свет на существо конфликта и позиции сторон. При этом мне кажется, что следует отвергнуть как необоснованные и тенденциозные две исходные позиции, которые с давних пор утвердились в общественном сознании и в историографии вопроса.
Первая безудержно превозносила гениальность Сталина как военного стратега в период советско-польской войны и возлагала всю вину и ответственность за поражение советских войск на предательскую позицию Троцкого и ошибки главного командования. Вторая – полярно противоположная. Согласно второй точке зрения, Сталин несет главную ответственность за неудачи на фронте, поскольку он не подчинялся прямым приказам Главного командования, часто игнорировал их и своевольничал. Именно эта точка зрения стала доминирующей во всей литературе о Сталине.
Я полагаю, что обе эти точки зрения не отвечают реальностям той эпохи и не подтверждаются абсолютно неопровержимыми фактами. Истина, скорее всего, лежит, как обычно, где-то посередине. Остановимся на этом вопросе более подробно.
Весной – летом 1920 года Сталин неоднократно затрагивал в своих публичных выступлениях проблему советско-польских отношений и войны с Польшей. Он с полным основанием подчеркивал, что «поход панской Польши против рабоче-крестьянской России есть, по существу, поход Антанты. Дело не только в том, что Лига наций, руководителем которой является Антанта и членом которой состоит Польша, одобрила, очевидно, поход Польши на Россию. Дело, прежде всего, в том, что без поддержки Антанты Польша не могла бы организовать своего нападения на Россию, что Франция, прежде всего, а потом и Англия с Америкой всячески поддерживают наступление Польши оружием, обмундированием, деньгами, инструкторами. Разногласия внутри Антанты по польскому вопросу не меняют дела, ибо они касаются лишь форм поддержки Польши, а не самой поддержки вообще»[839]839
И.В. Сталин. Соч. Т. 4. С. 319.
[Закрыть].
Конечно, нельзя не согласиться со Сталиным, когда он обвиняет страны Антанты в фактическом провоцировании войны против России. Однако нельзя сбрасывать со счета и другую, не менее важную сторону проблемы. А заключается она в том, что большевистское руководство, воодушевленное своими победами в Гражданской войне, достигнутыми к тому времени, решило использовать конфликт с Польшей в качестве своего рода трамплина для распространения советской власти на Польшу. Так называемая концепция экспорта революции, против которой большевики выступали на словах, на деле оказалась в той или иной мере примененной к Польше. Если говорить упрощенно, то позиции обеих сторон в этой войне были отнюдь не безупречны. Мотивы Советской России были во многом объективно обоснованы серьезными опасениями насчет помощи панской Польши войскам барона Врангеля, который к лету 1920 г. резко активизировал свои действия против Советской России. По существу речь шла о комбинированном ударе по советской республике. Польша руководствовалась при этом не только чисто классовыми целями (нанесение поражения большевикам), но и сугубо территориальными соображениями, стремясь присоединить к себе обширные территории, принадлежащие Украине и России. Словом, советско-польская война 1920 года являла собой пример сложного и тесного переплетения взаимных поползновений и закамуфлированных в демократическую или сугубо классовую фразеологию притязаний.
Сталин и до нападения в мае 1920 года Польши был членом Реввоенсовета Юго-Западного фронта. Параллельно он занимался и другими делами в силу возложенных на него обязанностей (Трудовая армия Украины, работа в Москве и т. д.). Но в конце мая 1920 года он непосредственно направляется на Юго-Западный фронт, в оперативные обязанности которого входили организация отпора силам поляков и борьба с активизировавшимися военными вылазками Врангеля.
В июне 1920 года войска Врангеля из своих крымских укреплений начали поход на север, захватывая все новые и новые территории. Угроза со стороны Врангеля, особенно в сочетании с польской грозой, поставила советское политическое и военное руководство перед рядом сложных задач. Сталин, как ведущий член Реввоенсовета Юго-западного фронта, на плечи которого легла обязанность остановить наступление Врангеля и обратить его вспять, прекрасно понимал, какую угрозу представляет в создавшейся обстановке Врангель. Примечательно, что он высказывал свои опасения в отношении наступления Врангеля не только в конфиденциальном порядке, но и публично, в печати. Он анализировал военную ситуацию на польском фронте во взаимосвязи с наступлением Врангеля. Причем надо отдать ему должное: его оценки были реалистичны, далеки от шапкозакидательских настроений, получивших широкое распространение после первоначальных успехов советских войск в польской кампании.
Сошлемся на конкретные материалы. Так, в июне 1920 года, когда катастрофа на польском фронте казалась не просто маловероятной, а вообще начисто исключенной, Сталин писал: «Нет сомнения, что впереди ещё будут бои, и бои жестокие.
Поэтому я считаю неуместным то бахвальство и вредное для дела самодовольство, которое оказалось у некоторых товарищей: одни из них не довольствуются успехами на фронте и кричат о «марше на Варшаву», другие, не довольствуясь обороной нашей Республики от вражеского нападения, горделиво заявляют, что они могут помириться лишь на «красной советской Варшаве».
Я не буду доказывать, что это бахвальство и это самодовольство совершенно не соответствуют ни политике Советского правительства, ни состоянию сил противника на фронте.
В самой категорической форме я должен заявить, что без напряжения всех сил в тылу и на фронте мы не сможем выйти победителями. Без этого нам не одолеть врагов с Запада.
Это особенно подчёркивается наступлением войск Врангеля, явившимся, как «гром с ясного неба», и принявшим угрожающие размеры»[840]840
И.В. Сталин. Соч. Т. 4. С. 333.
[Закрыть].
Летние месяцы 1920 года были наполнены драматизмом: первоначальные успехи Красной армии в войне с Польшей, когда большевистское руководство полагалось на заверения командования Западного фронта во главе с М. Тухачевским, что в середине августа Варшава будет взята, сменились серьезными поражениями. Концентрированного удара войск Западного и Юго-Западного фронтов на Варшаву не получилось в силу ряда причин. Критики Сталина вменяют ему в вину то, что он якобы воспрепятствовал своевременной переброске 1-й Конной армии и других частей, входивших в состав Юго-Западного фронта, на помощь войскам, наступавшим на Варшаву. Вместо этого он якобы стремился сам получить лавры покорителя Варшавы и предпринял наступление на район Львова. Все это, как утверждают критики Сталина, и явилось одной из главных причин поражения советских войск и провала планов взятия Варшавы, к которой части Красной армии уже подошли вплотную – на расстояние 8 километров.
Я не вижу свою задачу в том, чтобы скрупулезно сопоставлять факты и доводы той и другой стороны – как критиков Сталина, так и тех, кто изображает его действия в данный период как правильные, успеху которых якобы помешала в корне неправильная линия главного командования. В конце концов это дело военных историков, среди которых по вопросу о причинах поражения в советско-польской войне велись многолетние дискуссии. Мне важно оттенить отдельные стороны деятельности Сталина в этот период. Через призму некоторых телеграмм и писем Сталина, а также его выступления на 9-й партийной конференции можно яснее и рельефнее представить его фигуру как политического и отчасти военного деятеля, характер и особенности его военно-политических взглядов, манеру поведения и практических поступков в тот исключительно напряженный для Советской республики момент.
Еще до того, как обозначился крутой поворот в войне с поляками, когда инициатива была в руках Красной армии и впереди маячила заманчивая перспектива взятия Варшавы и советизации Польши, Ленин послал на имя Сталина телеграмму следующего содержания. «Я прошу Сталина: 1) ускорить распоряжение о бешеном усилении наступления; 2) сообщить мне его, Сталина, мнение. Я же лично думаю, что это сплошное жульничество ради аннексии Крыма…»[841]841
В.И. Ленин. ПСС. Т. 51. С. 237-238. Ленин запрашивал мнение Сталина по поводу предложений тогдашнего английского министра иностранных дел лорда Керзона о начале переговоров между Польшей и Россией по вопросам прекращения войны и определения границ.
[Закрыть].
Охарактеризовав инициативу лорда Керзона как попытку спасти Польшу от поражения и оказать давление на Россию, Сталин писал в своем ответе: «Вы совершенно правы, говоря что у нас хотят вырвать из рук победу. Предлагаю: первое, в ответной ноте о Польше не давать определенного ответа, подчеркнуть в общих фразах миролюбие России и сказать, что если Польша в самом деле хочет мира, она могла бы обратиться к России непосредственно. Это дает выигрыш времени. Второе, о Врангеле нужно, во-первых, подчеркнуть, что посредничество Керзона между Врангелем и Советским правительством, раз уже имевшее место, не оправдало себя, во-вторых, указать что Крым еще не отторгнут от России, а Врангель – русский генерал, с которым Россия сама может установлять тот или иной модус также как устраивает она вообще свои внутренние дела самостоятельно, что все внутренние вопросы, в том числе и Крымский вопрос, Россия будет разрешать самостоятельно. Я думаю, что никогда не был империализм так слаб, как теперь, в момент поражения Польши и никогда не были мы так сильны, как теперь, поэтому чем тверже будем вести себя тем лучше будет и для России и для международной революции. Решение Политбюро сообщите»[842]842
Большевистское руководство. Переписка. 1912–1927. С. 142–143.
[Закрыть].
Из ответа Сталина явствует, что он, наряду со многими другими, несмотря на все свои оговорки, испытывал чувство подобное эйфории, ничуть не предвидя скорого поворота событий отнюдь не в пользу Красной армии. Хотя в принципе он всегда демонстрировал холодный расчет и выступал против шапкозакидательства, в данном случае налицо явная переоценка собственных сил Советской России и недооценка возможностей ее противников, в частности Польши.
Через неделю после этой телеграммы Сталин направляет Ленину следующую телеграмму, в которой опять-таки затрагивается вопрос о возможных переговорах относительно перемирия: «В ноте Керзона говорится о конференции в Лондоне с представительством России. Мое мнение таково, что если когда-либо будут у нас переговоры с Польшей, они должны вестись в России, ибо устроить переговоры в Лондоне, выставив своим представителем Красина, – значит отдать дело под опеку Англии. Имейте в виду что наши шифровки в Лондоне расшифровываются англичанами, ибо нет шифра, который бы не расшифровывался»[843]843
Там же. С. 143.
[Закрыть]. Здесь обращает на себя внимание не только общая принципиальная точка зрения, но и как бы вскользь брошенное замечание относительно шифров. В дальнейшей политической деятельности Сталина эта черта – назовем ее мнительностью, подозрительностью или же проявлением здоровой бдительности и т. п. – будет давать о себе знать все в большей мере. По существу, она станет имманентным качеством всего политического мышления Сталина.
Сталин энергично настаивает на том, чтобы до тех пор, пока начнутся переговоры о перемирии, войска Юго-Западного фронта как можно дальше продвинулись на запад, чтобы уже в ходе переговоров о перемирии иметь более прочные позиции, коль зайдет речь о размежевании границы. Он дает указание 1-й Конной армии усилить свое продвижение на Львов, отказавшись от первоначального продвижения в сторону Бреста. «Теперь Запфронт стоит ближе к Брест-Литовску чем Юг[о]-западный фронт]. Возможно, что в связи с этим обстоятельством вашей армии придется отказаться от Бреста и свернуть южнее. Второе. Вы, должно быть, знаете, что мы отвергли посредничество Англии, предложившей перемирие с Польшей, и выразили согласие, если Польша сама обратится к России без посредников. Вы поймете, что если Польша обратится сама, мы не можем отказаться от перемирия, поэтому необходимо, насколько возможно торопиться с продвижением вашей армии вперед»[844]844
Большевистское руководство. Переписка. 1912–1927. С. 146.
[Закрыть].
И буквально на следующий день Сталин шлет телеграмму следующего содержания:
«23 июля 1920 г.
Первая конармия. Ворошилову, Буденному.
Расшифровать лично. Харьков 23/71
Получено предложение Польши без посредничества Англии о перемирии с просьбой дать ответ не позднее тридцатого июля. Вы конечно понимаете, что мы вынуждены согласиться. Исходя из этого требуется самое стремительное наступление от вас в сторону Львова и вообще нужно постараться, чтобы до тридцатого успеть завладеть максимумом того, что можем взять. Из этого исходит наша последняя директива о Львове. Цека партии просит вас сделать еще одно усилие может быть последнее, а потом на отдых.
Но аппетиты, как говорится, растут не по дням, а по часам. Сталин уже считает, что война с Польшей выиграна и надо в максимально возможной степени использовать сложившуюся ситуацию для продвижения мировой революции на запад. В телеграмме Ленину он делится своими дальними политическими расчетами: «Теперь, когда мы имеем Коминтерн, побежденную Польшу, и более или менее сносную Красную армию, когда, с другой стороны, Антанта добивается передышки в пользу Польши для того, чтобы реорганизовать, перевооружить польскую армию, создать кавалерию и потом снова ударить, может быть в союзе с другими государствами – в такой момент и при таких перспективах было бы грешно не поощрять революцию в Италии. Нужно признать, что мы уже вступили в полосу непосредственной борьбы с Антантой, что политика лавирования уже потеряла свое преобладающее значение, что мы можем теперь и должны вести политику наступления (не смешивать с политикой наскакивания), если мы хотим сохранить за собой инициативу во внешних делах, которую мы завоевали недавно. Поэтому на очередь дня Коминтерна нужно поставить вопрос об организации восстания в Италии и в таких еще не окрепших государствах, как Венгрия, Чехия (Румынию придется разбить)»[846]846
Там же. С. 148.
[Закрыть].
Но гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить. В последующие несколько дней польские войска и войска барона Врангеля нанесли ряд сокрушительных ударов по частям Красной армии, которая вынуждена была спешно отходить. На польском фронте в плен попало около 100 тысяч бойцов и много вооружения Красной армии. Реввоенсовет Республики пытается предпринять какие-то экстренные меры. В частности, Троцкий внес предложение о реорганизации фронтов. В ЦК РКП(б) по предложению Троцкого обсуждался вопрос о выделении крымского участка Юго-Западного фронта в самостоятельный Южный фронт. Сталин был против этого. Окончательное решение о разделении фронтов было принято на заседании Политбюро 2 августа 1920 г. Весьма характерна телеграмма Сталина на имя Троцкого, в которой он мотивирует свое негативное отношение к реорганизации: «Очередная неудача на Врангелевском фронте объясняется запоздалым подходом свежих дивизий с севера, которые могут сосредоточиться не ранее десятого августа. Врангель очевидно осведомлен о переброске дивизий и старается предупредить нас. Немалую роль сыграло и то, что Москва не обращает должного внимания на Крымский фронт. По-моему образование специального Крымского ревсовета не составит плюса. Весь вопрос в указанном обстоятельстве, а не в организации специального реввоенсовета для Крыма. Последний по моему излишен.
…Теперь, когда удар Врангеля начался, вероятно, наши неуспехи еще будут продолжаться на некоторый период. Повторяю, в этом вопрос, а не в образовании нового ревсовета. Вот почему я нахожу излишним ваше предложение»[847]847
Большевистское руководство. Переписка. 1912–1927. С. 149.
[Закрыть].
Возражения Сталина остались без всяких последствий, они просто не были приняты во внимание. С каждым днем становилось все более очевидным, что любые мероприятия чисто организационного свойства уже не могли коренным образом изменить ситуацию. Сталин энергично настаивает на том, что вина за неудачи ложится на главное командование. В телеграмме Ленину он подчеркивает: «Можно с уверенностью сказать, что неудачи будут продолжаться до сосредоточения наших сил и начала удара, а сосредоточение наших сил идет, как я уже писал, медленно, главным образом потому, что Главком поздно спохватился с перебросками, несмотря на ряд предупреждений с моей стороны. Сегодня вечером с комфронтом выезжаю на фронт»[848]848
Там же. С. 152.
[Закрыть].
Дальше события развивались в следующем русле. 4 августа 1920 г. Сталин направляет Ленину телеграмму, в которой предлагалось объединить силы на западном направлении, передав Западному фронту войска 2-й, 1-й Конной и 14-й армий с тем, чтобы остальные силы Юго-Западного фронта были направлены против Врангеля. 5 августа 1920 г. предложение Сталина рассматривалось на заседании Политбюро. В принятом решении говорилось:
В последующие две недели Сталин вступил в конфликт с Главкомом в связи с вопросом о передаче ряда соединений Юго-Западного фронта Западному. Сталин послал главкому телеграмму, где, в частности, говорилось: «Ваша последняя директива… без нужды опрокидывает сложившуюся группировку сил в районе этих армий, уже перешедших в наступление; директиву эту следовало бы дать, либо три дня назад, когда конармия стояла в резерве, либо позднее, по взятии конармией района Львов… Ввиду этого я отказываюсь подписать соответствующее распоряжение Юго-запа в развитие Вашей директивы»[850]850
Большевистское руководство. Переписка. 1912–1927. С. 155.
[Закрыть]. 14 августа 1920 г. в телеграмме Ленину Сталин вновь жаловался на Главкома и просил определенного решения ЦК в отношении врангелевского фронта.[851]851
Там же. С. 156.
[Закрыть]
19 августа 1920 г. на заседании Политбюро по докладу Троцкого и Сталина о военном положении на польском и врангелевском фронтах было принято решение снять на врангелевский фронт 6-ю дивизию 1-й Конной армии. Но все эти меры, к тому же запоздалые, уже не смогли радикально изменить обстановку в пользу Красной армии. В итоге, как уже отмечалось, Красная армия потерпела серьезное поражение.
Сталин в середине августа 1920 года отзывается в Москву и больше не принимает участия в руководстве военными действиями. Поскольку поражение было весьма серьезным и из него надлежало сделать соответствующие выводы, Сталин обращается с официальным заявлением в Политбюро ЦК РКП(б). В нем говорилось: «Предлагаю ЦК образовать комиссию из трех [человек] (через Сов[ет] – обороны) по обследованию условий нашего июльского наступления и августовского отступления на Зап[адном] фронте. Комиссии дать срок двухнедельный. Председателем комиссии (если нет у ЦК лучшего кандидата) предлагаю т. Серебрякова»[852]852
Там же. С. 156.
[Закрыть].
Однако предложение Сталина не получило дальнейшего развития: комиссия по расследованию причин неудач и выявлению конкретных виновников не была создана. Однако сам по себе этот вопрос был настолько важным, что его нельзя было просто обойти молчанием. Он как бы повис в воздухе: тень поражения в войне с Польшей витала в партии и обществе и отравляла атмосферу прежде всего в партийных верхах. Так или иначе данный вопрос должен был всплыть и на него должен был быть найден какой-то ответ. Форумом, более или менее подробно рассматривавшим уроки войны с Польшей, стала 9-я партийная конференция, состоявшаяся в сентябре 1920 года. На ней с докладом выступил Ленин, а также со своими речами главные непосредственные участники возникшего конфликта – Троцкий и Сталин.
Я не буду в деталях рассматривать ход этой дискуссии. Отмечу лишь некоторые наиболее существенные ее моменты.
Ленин в своем докладе и в заключительном слове постарался дать общую, принципиальную оценку всему происшедшему. «Но все-таки мы потерпели огромное поражение, колоссальная армия в 100 000 или в плену, или в Германии. Одним словом гигантское, неслыханное поражение, – подчеркивал он.
Что же это значит? Это значит, что несомненно была допущена ошибка, ведь мы имели на руках победу и мы ее выпустили. Значит – была ошибка. Перед каждым этот вопрос вставал, и мы в Цека находили ответ: в чем ошибка? где она и следует ли ее найти? Ошибка, ясно, должна быть или в политике, или в стратегии войны. Но вы знаете, что стратегия и политика неразделимо связаны»[853]853
В.И. Ленин. Неизвестные документы. 1891–1922. С. 381.
[Закрыть].
Ленин об этом прямо не говорит, но из смысла всего сказанного им, вытекает, что ошибки были допущены как в области политической стратегии, так и в сфере военной стратегии. Однако по соображениям, о которых можно только гадать, он не стал винить в поражении высшее военное руководство, т. е. Троцкого. Не стал возлагать ответственность он и на Сталина. Словом, занял равноудаленную позицию по отношению к этим двум ключевым фигурам развернувшегося спора. Видимо, соображения более глубокого плана лежали в основе такой позиции: он не хотел разрастания противостояния из-за данного вопроса, не хотел углубления противоречий между Сталиным и Троцким. Ведь помимо противоречий между этими двумя фигурами, в партийной верхушке существовали и другие, не менее важные и острые разногласия. Имеются в виду прежде всего разногласия по принципиальным вопросам общей политической стратегии партии, которые по мере приближения конца Гражданской войны обнажались все более явственно. В конечном счете эти разногласия были отражением глубокого кризиса, в котором находилась страна. Личные же амбиции, не являясь по существу источником нараставшей напряженности в партийной верхушке, тем не менее накладывали на нее свою печать.
Не согласился Ленин и с предложением Сталина о создании специальной комиссии по расследованию комплекса причин, вызвавших столь ощутимое поражение Красной армии. Мотивировал он это следующим образом: «Вы увидите, почему в Центр[альном] комитете получилось преобладание мнения, что нет, комиссию по изучению условий наступления и отступления мы создавать не будем. Чтобы изучить этот вопрос, у нас нет на это сил. У нас сейчас ряд других вопросов, которые требуют немедленного решения. Мы ни одной, даже второклассной силы на то, дать не можем. И нам надо решать другие вопросы, сложнейшие вопросы политики и стратегии»[854]854
Там же. С. 383.
[Закрыть].
Не будучи решенным тогда, этот вопрос остался в наследство истории. Поэтому вокруг него на протяжении долгого времени, начиная с 20-х годов, шли ожесточенные споры и дискуссии. В период власти Сталина он был завершен традиционным способом: виновником поражений был объявлен Троцкий и вся стратегия тогдашнего главного командования. Но, как может видеть читатель, столь однозначный ответ отнюдь не соответствовал реальному ходу событий того времени. Все обстояло гораздо сложнее, и корни поражений находились не на поверхности (т. е. в плохом руководстве), а гораздо глубже.
Что касается Троцкого, то на конференции он выступил с речью, в которой попытался как-то сгладить и преуменьшить собственную вину и вину главкома. Исходя из посылки, что нападение – лучший способ обороны, он выдвинул ряд обвинений против Сталина. Вот как он сам сформулировал свои обвинения в адрес Сталина: «Товарищи, я позволю себе сказать, что я был настроен скептичнее многих других товарищей, ибо как раз на этом вопросе должен был останавливаться больше других, то есть разбиты или не разбиты военные силы польской белой армии. По этому поводу у меня были разговоры с т. Сталиным, и я говорил, что нельзя успокаиваться всякими сообщениями о том, что разбиты силы польской армии, потому что силы польской армии не разбиты, так как у нас слишком мало пленных по сравнению с нашими успехами и слишком мало мы захватили материальной части. Тов. Сталин говорил: «Нет, вы ошибаетесь. Пленных у нас меньше, чем можно было бы ожидать в соответствии с нашими успехами, но польские солдаты боятся сдаваться в плен, они разбегаются по лесам. Дезертирство в Польше получает характер явления огромного, которое разлагает Польшу, и это главная причина наших побед». Что же я должен сказать, что т. Сталин подвел меня и ЦК. Тов. Сталин был членом одного из двух Реввоенсоветов, которые били белую Польшу. Тов. Сталин ошибался и эту ошибку внес в ЦК, которая тоже вошла как основной факт для определения политики ЦК. Тов. Сталин в то же самое время говорит, что Реввоенсовет Западного фронта подвел ЦК. Я говорю, что этому есть оценка ЦК. Тов. Сталин представил дело так, что у нас была идеально правильная линия, но командование подводило нас, сказав, что Варшава будет занята такого то числа. Это неверно. ЦК был бы архилегкомысленным учреждением, если бы он свою политику определял тем, что те товарищи, которые говорили о том, когда будет взята Варшава, нас подводили, потому, что данные у них были те же, что и у нас»[855]855
Девятая конференция РКП(6). Протоколы. М. 1972. С. 76–77.
[Закрыть].
Сталин вел себя на конференции достаточно решительно, несмотря на примирительный тон доклада Ленина. В своем выступлении он, в частности, заявил: «Перед нами в то время было несколько фактов. Первый – это нота Керзона […] второй […] – нарастающее революционное движение в Англии и Германии […] Третий факт – это продвижение наших войск вперед на Юго-Западном и Западном фронтах. Таким образом, со всех сторон перед нами открывалась перспектива, что, если мы примем предложение Керзона, то тем самым рискуем дать передышку Польше и всей международной буржуазии […] Безусловно, первое, что должен был сделать ЦК, – это проверить состояние наших фронтов. ЦК послал запросы, и в середине августа была получена телеграмма, что мы 16 августа берем Варшаву. Это сообщение, исходящее от компетентных и ответственных лиц, послужило той лишней гирей, которая перевесила мнение ЦК в сторону продолжения наступательной войны […] Я должен заявить, что при такой обстановке наш ЦК не был бы революционным ЦК, если бы принял другую политику. Когда выяснилось, что комфронт ошибся в своей оценке фронта, что член Реввоенсовета фронта ошибся, что ЦК был в некотором роде подведен стратегией, смешно говорить, что «если бы да кабы во рту росли бобы». Никогда бобы во рту не растут. Всякая другая политика ЦК была бы реакционной. Поэтому, я думаю, что его логика была абсолютно правильной»[856]856
Там же. С. 60–61.
[Закрыть].
Однако в ходе прений в адрес Сталина продолжали звучать упреки. В частности, Ленин в своем заключительном слове сказал, что тов. Сталин в принципиальном вопросе «брал через край»[857]857
В.И. Ленин. Неизвестные документы. 1891–1922. С. 390.
[Закрыть]. Сталин не был бы Сталиным, если бы смирился с этим замечанием Ленина, а также обвинениями, высказанными в его адрес Троцким. Кроме того, он, и это представляется вполне очевидным, был крайне недоволен тем, что Ленин занял столь примирительную, по его мнению, позицию. Сталин не был бы тем Сталиным, которого мы знаем, если бы просто промолчал и сделал вид, что ничего не произошло. Именно поэтому он посчитал необходимым обратиться со специальным заявлением в Президиум конференции. Я позволю себе целиком привести это заявление, поскольку оно, во-первых, примечательно само по себе и содержит конкретные аргументы по поводу спора. А во-вторых, оно высвечивает некоторые черты Сталина как оппонента, который не устрашился того, чтобы открыто, на партийном форуме бросить обвинение в адрес самого Ленина – общепризнанного вождя большевиков и своего, как он любил говорить, учителя.
Вот текст его заявления.
«– Президиуму IX партийной конференции
23 сентября [1920 г.]
Заявление т. Сталина.
Некоторые места во вчерашних речах т.т. Троцкого и Ленина могли дать т.т. конферентам повод заподозрить меня в том, что я неверно передал факты. В интересах истины я должен заявить следующее:
1) Заявление т. Троцкого о том, что я в розовом свете изображал состояние наших фронтов, не соответствует действительности. Я был, кажется, единственный член ЦК, который высмеивал ходячий лозунг о «марше на Варшаву» и открыто в печати предостерегал товарищей от увлечения успехами, от недооценки польских сил. Достаточно прочесть мои статьи в «Правде».[858]858
Один из таких примеров я уже приводил выше. Сошлюсь и на другой. Сталин писал: «было бы недостойным бахвальством думать, что с поляками в основе уже покончено, что нам остаётся лишь проделать «марш на Варшаву».
Это бахвальство, подрывающее энергию наших работников и развивающее вредное для дела самодовольство, неуместно не только потому, что у Польши имеются резервы, которые она несомненно бросит на фронт, что Польша не одинока, что за Польшей стоит Антанта, всецело поддерживающая её против России, но и прежде всего потому, что в тылу наших войск появился новый союзник Польши – Врангель, который грозит взорвать с тыла плоды наших побед над поляками». (И.В. Сталин. Соч. Т.4. С. 339).
[Закрыть]2) Заявление т. Троцкого о том, что мои расчеты о взятии Львова не оправдались, противоречит фактам. В середине августа наши войска подошли к Львову на расстояние 8 верст и они наверное взяли бы Львов, но они не взяли его потому, что высшее командование сознательно отказалось от взятия Львова и в момент, когда наши войска находились в 8 верстах от Львова, командование перебросило Буденного с района Львова на Запфронт для выручки последнего. При чем же тут расчеты Сталина?
3) Заявление т. Ленина о том, что я пристрастен к Западному фронту, что стратегия не подводила ЦК, – не соответствует действительности. Никто не опроверг, что ЦК имел телеграмму командования о взятии Варшавы 16-го августа. Дело не в том, что Варшава не была взята 16-го августа, – это дело маленькое, – а дело в том, что Запфронт стоял, оказывается, перед катастрофой ввиду усталости солдат, ввиду не подтянутости тылов, а командование этого не знало, не замечало. Если бы командование предупредило ЦК о действительном состоянии фронта, ЦК, несомненно, отказался бы временно от наступательной войны, как он делает это теперь. То, что Варшава не была взята 16-го августа, это, повторяю, дело маленькое, но то, что за этим последовала небывалая катастрофа, взявшая у нас 100 000 пленных и 200 орудий, это уже большая оплошность командования, которую нельзя оставить без внимания. Вот почему я требовал в ЦК назначения комиссии, которая, выяснив причины катастрофы, застраховала бы нас от нового разгрома. Т. Ленин, видимо, щадит командование, но я думаю, что нужно щадить дело, а не командование.
23/9 И. Сталин»[859]859
Большевистское руководство. Переписка. 1912–1927. С. 160–161.
[Закрыть].
Суммируя все перипетии конфликта вокруг поражения Красной армии в период войны с Польшей, можно с достаточной уверенностью сказать, что Сталин проявил себя в этом конфликте отнюдь не как склочник, пытающийся скрыть свою вину и переложить ее на других. Напротив, именно он настаивал на тщательном расследовании всего этого дела. Вместе с тем он, на мой взгляд, довольно убедительно обосновал свои обвинения в адрес главного командования. Наконец, руководствуясь интересами дела, не побоялся вступить в открытую полемику с Лениным. Что также говорит о его твердости. Говорит это и о его положении в большевистском руководстве, положении, которое даже при самой злостной тенденциозности нельзя назвать малозначительным.
