Текст книги "Политическая биография Сталина. В 3-х томах. Том 1"

Автор книги: Николай Капченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 75 страниц)

К тому же в самой Грузии национализм не играл сколько-нибудь большую роль в общественной жизни. В своем подавляющем большинстве грузины осознавали, что присоединение к России спасло страну от порабощения со стороны соседних мусульманских Ирана и Турции, войска которых многократно на протяжении целой череды веков опустошали грузинские земли, а сама она не раз была в вассальной зависимости или под прямым господством персидских шахов и османских султанов. Принципиальное значение имело и то, что Грузия, как и Россия, была православной страной, что создавало предпосылки для налаживания дружественных отношений между их народами. Население грузинских городов состояло в своем большинстве не из самих грузин, а было смешанным, с преобладанием русских, армян и т. д. Словом, не мононациональный и довольно пестрый состав населения создавал объективные предпосылки для мирного сожительства различных национальностей. Добавим к этому, что процесс русификации, проводившийся Закавказье, не носил откровенно грубого и неприкрытого характера и не воспринимался широкими слоями населения в качестве акта подавления их национального самосознания. Хотя, конечно, он не мог не нанести определенного ущерба престижу русских, в силу не зависящих от них причин расплачивавшихся за меры царского правительства. Вместе с тем приобщение к русской культуре, влияние русской и грузинской культуры друг на друга, определенное переплетение и взаимодействие этих культур, в особенности литератур, со всех точек зрения было прогрессивным процессом, способствовавшим установлению добрососедских отношений между двумя народами. Так что, видимо, нет достаточных причин и оснований преувеличивать роль националистического фактора во всем комплексе русско-грузинских отношений в период, о котором идет в данном случае речь. Националистический фактор играл заметную роль только в определенных слоях грузинского населения, прежде всего в среде грузинской интеллигенции, составившей социальную базу грузинского меньшевизма в последующий исторический отрезок времени.

Давая самую общую картину его семинарских годов, отмечая то определяющее значение, которое сыграли эти годы в формировании его личности, в выборе цели и направления дальнейшей жизни, следует остановиться на том, как этот период в его жизни оценивает Троцкий. Специально выделить его меня побуждает ряд обстоятельств. Ведь последний был не только самым крупным политическим противником и идейным оппонентом Сталина, но и одним из первых и наиболее компетентных авторов его политической биографии. Сам Троцкий в своей книге о Сталине писал: «Я с гораздо большей подробностью, как увидит читатель, останавливался на формировании Сталина в подготовительный период, чем на его политической роли в настоящее время. Факты последнего периода известны каждому грамотному человеку. Критику политики Сталина я давал в разных работах. Цель этой политической биографии – показать, каким образом сформировалась такого рода личность, каким образом она завоевала и получила право на столь исключительную роль. Вот почему [интересны] жизнь и развитие Сталина в тот период, когда о нем никто или почти никто не знал. Автор занимается тщательным анализом отдельных, хотя и мелких, фактов и свидетельских показаний. Наоборот, при переходе к последнему периоду он ограничивается симфизическим (очевидно, имеется в виду упрощенным – Н.К.) изложением, предполагая факты, по крайней мере важнейшие, известными читателю»[186]186
  Лев Троцкий. Сталин. Т. 1. С. 5.


[Закрыть].

Нельзя не признать, что Троцкий весьма скрупулезно занимается чуть ли не следовательским «выяснением» важнейших моментов жизни молодого Сталина, начиная с его рождения и особенно времени его обучения в Горийском духовном училище и в Тифлисской семинарии. Троцкий самым придирчивым и доскональным образом анализирует любые доступные ему факты, способные пролить свет на формирование Сталина как революционера. Он сопоставляет и критически рассматривает документы и материалы, свидетельства соучеников Сосо, различные публикации по данной проблематике. Причем надо заметить, что в его книге отсутствуют необходимые ссылки на источники, что он не вполне убедительно пытается оправдать следующим рассуждением: «Критики, состоящие на службе Кремля, заявят и на этот раз, как они заявляли по поводу «Истории русской революции», что отсутствие библиографических ссылок делает невозможным проверку утверждения автора. На самом деле библиографические ссылки на сотни и тысячи русских газет, журналов, мемуаров, сборников и пр. очень мало дали бы иностранному критику или читателю, а только загромоздили бы текст. Что касается русских критиков, то в их распоряжении есть аппарат государственных архивов и библиотек. Если бы в моих писаниях были бы фактические ошибки, неправильные цитаты, неправильное использование материалов, то на это было бы указано давным-давно. На самом деле я не знаю ни в одной антитроцкистской литературе ни одного указания на неправильное использование мною указанных источников. Этот факт, смею думать, дает серьезную гарантию и иностранному читателю.

Главная ткань повествования опирается и здесь на документы, мемуары и другие объективные источники. Но в тех случаях, где ничто не может заменить показания памяти самого автора, я считал себя вправе приводить те или другие эпизоды, личные воспоминания, ясно оговаривая каждый раз, что выступаю в данном случае не только как автор, но и как свидетель»[187]187
  Лев Троцкий. Сталин. Т. 1. С. 5–6.


[Закрыть].

Троцкий как биограф Сталина стремится априори защитить себя от упреков в возможной необъективности и пристрастии, в том, что им руководят не поиски истины, а интересы борьбы со своим политическим противником. Не случайно он подчеркивает, что в его работе «могут, разумеется, встретиться те или другие частичные, второстепенные погрешности или ошибки. Но чего в этой работе никто не найдет, это недобросовестного отношения к фактам, игнорирования документов или произвольных выводов, основанных только на личных пристрастиях. Автор не оставил в стороне ни одного факта, документа, свидетельства, направленного в пользу героя этой книги»[188]188
  Там же. С. 6.


[Закрыть].

Что можно сказать по этому поводу? Прежде всего то, что как бы он ни старался уверить читателей в своей полной беспристрастности и объективности, такого впечатления у непредвзятого читателя не остается. Можно сказать, что по определению он не мог быть вполне объективным, а тем более беспристрастным по отношению к Сталину. Касается это не только концептуальных позиций автора, его принципиальных оценок роли Сталина, но и освещения жизни Иосифа Джугашвили в период учебы в семинарии. Здесь предвзятость и заведомая тенденциозность автора выражаются вполне отчетливо. Хотя, надо отдать должное Троцкому, делает он это весьма тонко, умело, не прибегая к прямым фальсификациям и облыжным обвинениям. Каждый свой выпад, каждое утверждение он пытается подтвердить искусно подобранными фактами или же собственными умозаключениями, построенными в соответствии с законами логики.

Остановимся на наиболее существенных моментах критического рассмотрения Троцким юношеского периода жизни Сталина[189]189
  Все его наиболее значимые аргументы и факты изложены в книге, о которой идет речь. См. главу «Семья и школа» в книге Троцкого о Сталине (T.I. С. 18–48).


[Закрыть]. Он указывает на то, что в разных советских источниках приводились различные даты поступления Иосифа в семинарию. Противоречивые данные приводились и относительно того, сколько лет он проучился в семинарии. Все это действительно так. Но на этом основании едва ли можно строить какие-либо серьезные заключения о заведомой злонамеренности такого рода разночтений. Как раз наоборот. Они скорее говорят зато, что каких-либо «руководящих» указаний по данным вопросам вообще не было. Различные свидетели приводили различные даты, сообразуясь со своей памятью. А память, как известно, всегда может подвести. Кроме того, хронологические неувязки и разночтения в общем-то не имеют принципиального значения, а потому видеть в них проявление якобы органически присущей сталинской системе приверженности к фальсификациям в данном случае нет веских оснований.

Второй аспект, которому Троцкий уделяет пристальное внимание, относится к начальному этапу приобщения молодого Джугашвили к революционному движению. Здесь Троцкий высмеивает попытки, как он выражается, советских Плутархов, изобразить дело так, будто молодой Сталин в годы учебы в семинарии якобы прокладывал некие новые пути в революционном движении. На самом же деле он лишь приобщался к бунтарскому протесту, который зародился задолго до него, и уже в силу этого не мог играть какой-то пионерской роли. Здесь нельзя не согласиться с Троцким, ибо он с полным правом высмеял неуклюжие попытки апологетов эпохи Сталина приписывать последнему то, чего в действительности не было. Соглашаясь с этим, нельзя, однако, ставить под вопрос тот неоспоримый факт, что молодой Сталин с самых юных лет приобщился к тем, кто выступал с критикой режима. Джугашвили-семинарист не только выражал протест против режима, но и предпринимал практические шаги для того, чтобы этот протест обрел конкретные организационные формы.

Далее, Троцкий довольно туманно пишет по поводу отношения Иосифа Джугашвили к национальному вопросу: «Об увлечении молодого Иосифа национальной проблемой Грузии официальные биографы не упоминают вовсе. Сталин появляется у них сразу как законченный марксист. Между тем, нетрудно понять, что в наивном «марксизме» того первого периода туманные идеи социализма еще мирно уживались с национальной романтикой «Кобы»»[190]190
  Лев Троцкий. Сталин. Т. 1. С. 39.


[Закрыть].

Замечание на первый взгляд вполне справедливое, но оно имеет и дальний прицел: посеять сомнения в том, что в молодости Сталин занимал правильные по марксистским критериям позиции по национальному вопросу. Выше я уже касался данной проблемы. И в целом мне представляется, что нет серьезных и убедительных причин и оснований полагать, что есть какой-то политический криминал в том, что революционный романтизм молодого Сталина в самый ранний период был окрашен в национальные тона. Можно сказать точнее – в национальные, а не в националистические тона.

С особым вниманием и уже с неприкрытой тенденциозностью Троцкий фиксирует все высказывания, которые рисуют личность молодого Сталина с явно отрицательной стороны. И если можно усомниться в том, что Троцкий не оставил в стороне ни одного факта, документа и свидетельства в пользу героя своей книги, то наверняка нельзя усомниться в том, что он пропустил хотя бы малейший факт или свидетельство, которое было бы не в пользу Сталина. Об этом однозначно говорит следующий пассаж из книги Троцкого: «Иремашвили делает еще одно психологическое замечание, которое, если и заключает в себе элемент ретроспективной оценки, остается все же крайне метким: Иосиф «видел всюду и во всем только отрицательную, дурную сторону и не верил вообще в какие бы то ни было идеальные побуждения или качества людей». Эта важнейшая черта, успевшая обнаружиться уже в молодые годы, когда весь мир еще остается обычно покрыт пленкой идеализма, пройдет в дальнейшем через всю жизнь Иосифа как ее лейтмотив. Именно поэтому Сталин, – заключает Троцкий, – несмотря на другие выдающиеся черты характера, будет оставаться на заднем плане в периоды исторического подъема, когда в массах пробуждаются их лучшие качества бескорыстия и героизма, и, наоборот, его циническое неверие в людей и способность играть на худших струнах, найдет для себя простор в эпоху реакции, которая кристаллизует эгоизм и вероломство»[191]191
  Лев Троцкий. Сталин. Т. 1. С. 42.


[Закрыть].

Как видим, Троцкий на базе отдельных замечаний, которые к тому же, может быть, являются не просто субъективными, но и заведомо враждебными и необоснованными, делает выводы широкого, обобщающего плана. Сначала приклеивается ярлык, а затем этим ярлыком оперируют в качестве неоспоримого факта или аргумента. Картина столь характерная для историографии «демократической» эпохи современной России!

Нельзя оставить без внимания и рассуждения Троцкого, связанные с якобы внутренней отчужденностью Сталина к русскому языку. За этим скрывается явное стремление принизить Сталина, поставить под сомнение его знание русского языка. Но давайте предоставим слово самому автору: «Мальчик учился русской речи только в школе, где большинство учащихся составляли опять-таки грузины. Духа русского языка, его свободной природы, его внутреннего ритма Иосиф так и не усвоил. Но это только одна сторона дела. Чужому языку, который призван был заменить ему родной, Иосиф учился в искусственной атмосфере духовной школы. Обороты русской речи он ощущал не как естественный и неотъемлемый духовный орган для выражения собственных чувств и мыслей, а как искусственное и внешнее орудие для передачи чуждой, а затем и ненавистной ему мистики. В последующей жизни он оказался тем менее способен ассимилировать и, так сказать, интимизировать язык, уточнить и облагородить его, что человеческая речь вообще призвана была служить ему гораздо больше для того, чтобы скрывать или прикрашивать свои мысли и чувства, чем для того, чтобы выражать их. В результате русский язык навсегда остался для него не только полуиностранным и приблизительным, но, что гораздо хуже для сознания, условным и натянутым»[192]192
  Там же. С. 45–46.


[Закрыть].

Рассуждения витиеватые, но целенаправленные. В них содержится не столько оценка лингвистических способностей и достижений молодого Сталина, сколько политическая и нравственная характеристика, а вернее, приговор, выносимый ему. Но не будем в данном случае полемизировать с автором относительно правомерности его умозаключений. Скажем лишь, что, хотя Сталин и говорил на русском языке с сильным грузинским акцентом (впрочем, как и многие другие грузины и раньше, и сейчас), русским языком он владел превосходно[193]193
  Весьма любопытный эпизод, характеризующий отношение Сталина к русскому языку, приводит в своих воспоминаниях авиаконструктор А. Яковлев. Он рассказывает об обстоятельствах смещения М.М. Кагановича (брата Л.М. Кагановича, члена Политбюро и одного из ближайших сподвижников Сталина). Вот что он пишет: «Сталин поздоровался, пригласил сесть и сказал, что ЦК решил освободить от должности наркома авиационной промышленности М.М. Кагановича, как несправившегося. Сталин дал Кагановичу довольно нелестную деловую характеристику.
  – Какой он нарком? Что он понимает в авиации? Сколько лет живет в России, а по-русски как следует говорить не научился!
  Тут мне вспомнился такой эпизод. Незадолго до того М.М. Каганович при обсуждении вопросов по ильюшинскому самолету выразился так: «У этого самолета надо переделать «мордочку»
  Сталин прервал его: «У самолета не мордочка, а нос, а еще правильнее носовая часть фюзеляжа. У самолета нет мордочки.» (А.С. Яковлев. Цель жизни. С. 159.)


[Закрыть].

Ясно и предельно четко, с завидной лаконичностью и простотой он писал и свои статьи, и произносил свои речи. Это беспристрастно зафиксировано в его сочинениях. Многим, даже весьма образованным русским людям, можно было бы пожелать такого владения чужим языком. Что же до своеобразной языковой стилистики, несущей печать обучения в духовных учебных заведениях, то об этом я уже писал выше. В чем, конечно, Троцкий прав (а здесь он лишь повторяет банальную истину), так это в том, что стиль составляет существенную черту личности. Именно ясный, четкий и лаконичный стиль был присущ Сталину. И если здесь сыграла свою роль его учеба в Горийском училище и в Тифлисской семинарии, то, надо признать, что эта учеба принесла свои положительные плоды. Русский язык стал для него фактически родным языком, языком выражения его мыслей. А чувства свои он предпочитал держать при себе. По крайней мере, он их нигде не афишировал, отличаясь, видимо, с детства и молодости исключительной эмоциональной сдержанностью.

И, наконец, последний сюжет из критического анализа Троцким нравственного облика молодого Сталина. Троцкий с нескрываемым скептицизмом пишет о том, что молодой Иосиф рано порвал с религией и стал атеистом. Сомневается он и в том, что последний мог в захолустном городке Гори прочитать труд Дарвина и вследствие этого усомниться в религиозной истине: Бог создал человека. Такие сомнения отнюдь не полностью беспочвенны. Но дело опять-таки совсем не в этом. Троцкий акцентирует внимание на другом: как долго молодой Сталин притворялся верующим, какими большими способностями к притворству и лицемерию он обладал, чтобы в течение столь длительного времени изучать богословские науки, не веря в них.

Трудно быть судьей в таких деликатных вопросах. Но не трудно понять, что выбор можно сделать лишь тогда, когда имеешь такую возможность. Учеба для молодого Иосифа, бесспорно, значила многое, и он, что вполне объяснимо и понятно, не мог отказаться от получения образования только по той причине, что стал атеистом. Поле выбора было чрезвычайно узким, если оно вообще существовало. Без понимания этой простой истины нельзя дать справедливую и объективную оценку его поведению. Но делать, как это делает Троцкий, на базе абстрактных рассуждений выводы о нравственной ущербности и лицемерии молодого Сталина, о том, что пороки молодости предопределили с роковой неизбежностью весь его нравственный облик в дальнейшем, по меньшей мере недопустимо.

Я счел необходимым так подробно остановиться на критических замечаниях Троцкого в адрес Сталина в бытность последнего семинаристом, поскольку они в концентрированном виде суммируют другие, аналогичные или сходные с ними, оценки многих современных авторов, пишущих о Сталине. Если смотреть на вещи под широким углом зрения, то многие упреки и обвинения, которые как бы предъявляются давно усопшему политическому деятелю с основной целью – вызвать к нему антипатию – можно квалифицировать как недобросовестный прием. В конечном счете ведь нельзя на их базе, если даже признать все приписываемые ему негативные черты характера и недостатки достоверными, отвечающими действительности, делать далеко идущие выводы. Я не склонен идеализировать молодого Сталина, приписывать ему какие-то особые, выдающиеся качества. Очевидно, ряд свидетельств о некоторых его отрицательных чертах поведения и характера, были достоверны. Но в новейшей интерпретации они обретают какое-то чуть ли демоническое звучание. Служат неким генетическим кодом многих его акций в будущем. С такой трактовкой нельзя согласиться, ибо она не просто однобока и примитивна, но и откровенно тенденциозна. Вот почему я так подробно останавливаюсь на некоторых узловых моментах его семинарского периода жизни.

Молодой Джугашвили, и об этом говорят практически все источники, в первые два года учебы проявлял старание и показал себя хорошим учеником. Присущие ему способности – пытливый ум, блестящая память, помноженные на любознательность и упорство, – не могли не дать результатов. Он учился хорошо и выделялся среди своих соклассников начитанностью и самостоятельностью мышления и поведения. Но что еще более важно, он активно занимался самообразованием, много читал, проявляя особый интерес к таким книгам, которые давали бы ответы на волновавшие его вопросы. Как правило, это были запрещенные для семинаристов книги. О реакции начальства семинарии на подобное поведение Иосифа уже говорилось выше. Здесь же стоит подчеркнуть, что чтение запрещенной литературы не было каким-то эпизодическим явлением, а носило постоянный характер. Причем наказания, которым он подвергался из-за этого, его не устрашали. При обысках и расследованиях выяснялось, что Иосиф систематически читает такую литературу, за что многократно он подвергался различным наказаниям, в том числе и помещению в карцер. Так, в кондуитном журнале за ноябрь 1896 г. имеется следующая запись Гермогена – ректора семинарии: «Джугашвили, оказалось, имеет абонементный лист из «Дешевой библиотеки», книгами из которой он пользуется. Сегодня я конфисковал у него соч. В. Гюго «Труженики моря», где нашел и названный лист». Далее следует кара: «Наказать продолжительным карцером – мною был уже предупрежден по поводу посторонней книги – «93-й год» В. Гюго». В записи за март 1897 г. сообщается, что Джугашвили вот уже в 13-й раз замечен за чтением книг из «Дешевой библиотеки» и что у него отобрана книга «Литературное развитие народных рас»[194]194
  Детство и юность вождя. С. 71.


[Закрыть].

То же самое отмечается и в дальнейшем. Так, запись в кондуитном журнале за 28 сентября 1898 г. гласит: «В 9 часов вечера, в столовой инспектором была усмотрена группа воспитанников, столпившихся вокруг воспитанника Джугашвили, что-то читавшего им…» Оказалось, что Джугашвили читал посторонние, не одобренные начальством семинарии книги, составлял особые заметки по поводу прочитанных им статей, с которыми и знакомил воспитанников.

После этого администрация устроила обыск в спальнях семинаристов. Была вынесена резолюция: «Иметь суждение о Джугашвили в правлении семинарии».

Существенное значение для формирования молодого Сталина как революционера имеет вопрос о том, когда он впервые познакомился с произведениями русских марксистов. Видимо, по логике вещей, первыми произведениями русских марксистов стали произведения Г.В. Плеханова, который был весьма популярен в среде молодых революционеров и пользовался у них большим авторитетом. Каких-либо документальных подтверждений этого нет. Возможно, по той причине, что когда публиковались воспоминания соучеников Сталина по семинарии (конец 30-х годов) Плеханов был не то, что под запретом, но его роль и значение для развития революционного движения в России и становления социал-демократической партии явно недооценивались, если не сказать принижались.

Это, разумеется, не относилось к Ленину. В то время официальная партийная печать, как и вообще все пропагандистские средства, всячески стремились подчеркнуть идейное и политическое родство Сталина с Лениным. Поэтому в опубликованных материалах зафиксировано, что молодой Джугашвили именно в период обучения в семинарии впервые познакомился с произведениями Ленина (в то время Ленин публиковал свои статьи под псевдонимом Тулин). Они произвели на молодого Сталина сильное впечатление. Учившийся вместе с Сосо в семинарии П. Каланадзе вспоминал горячую дискуссию в один из дней 1898 г. в сквере, возле здания семинарии, когда Иосиф Джугашвили смело и резко критиковал взгляды редактора оппозиционно настроенной по отношению к режиму газеты «Квали» Н. Жордания. Как только прозвучал звонок и группа разошлась, Сосо сказал Капанадзе, что читал статьи Тулина, которые ему очень понравились, и добавил: «Я во что бы то ни стало должен увидеть его»[195]195
  Рассказы старых рабочих Закавказья о великом Сталине. М. 1937. С. 26.


[Закрыть]

Трудно подтвердить, равно как и поставить под сомнение, данное свидетельство. Вполне возможно, что некоторые статьи Ленина на излете XIX века каким-то путем могли проникнуть в Тифлис, поскольку революционно настроенные молодые люди старались всячески расширить источники своей информации, и все, что тогда казалось им важным и злободневным, привлекало их пристальное внимание. Однако можно и усомниться в том, что его статьи уже в тот период стали известными ученику семинарии И. Джугашвили: ведь пути распространения революционных произведений были тогда крайне ограничены. Впрочем, вопрос о том, когда именно, в каком конкретно году молодой Сталин впервые познакомился со взглядами будущего основателя и вождя большевизма, как мне представляется, не играет принципиальной роли. В конечном счете годом раньше или годом позже – суть от этого не меняется.

Существенно важно подчеркнуть другое: молодой И. Джугашвили активно знакомится с революционной литературой и, судя по всему, она его все больше и больше захватывает. Суровые репрессивные меры семинарских властей не приносят результатов: Джугашвили не только не прекратил заниматься «недозволенными делами», в том числе и чтением запрещенных книг, но и вовлекал в это своих соучеников. В воспоминаниях как Иремашвили, так и других соучеников (опубликованных при жизни Сталина) на этот счет приводятся многочисленные факты. Конечно, порой возникает сомнение в их достоверности: ведь каждый по своему опыту знает, что трудно сохранять в памяти, причем в деталях, воспоминания о событиях более чем тридцатилетней давности. Впрочем, здесь важны не те или иные подробности, а общая картина. А она, эта общая картина, рисуется практически всеми участниками тех событий примерно в одном ключе. Так что эта сторона вопроса не вызывает значительных разночтений и разногласий среди биографов Сталина.

На основании всего этого можно с достаточной долей уверенности утверждать, что в семинарии круг интеллектуальных интересов Иосифа Джугашвили все больше концентрировался не на изучении богословских дисциплин, а на самообразовании, с преимущественным креном в область общественных проблем. Чтение революционной литературы стало играть доминирующую роль в его развитии. Именно благодаря такой литературе он из стихийного бунтаря и борца против иезуитского режима, господствовавшего в семинарии, постепенно переходил на позиции революционера. И не просто революционера-противника существующего общественного строя, а в социалиста радикального толка. Не случайно молодой Джугашвили не примкнул к числу тех, кто впоследствии составил костяк грузинских социал-демократов меньшевистской ориентации. Но об этом речь пойдет в следующей главе.

Сейчас же стоит привести один из эпизодов, характеризующих направление революционных воззрений молодого Сталина. Он, кстати сказать, стал чуть ли не обязательным пассажем почти всех биографий Сталина, в которых рассматриваются его молодые годы. Со ссылкой на воспоминания Н. Жордания, позднее одного из лидеров грузинских меньшевиков, сообщается о том, как однажды в конце 1898 г. в редакцию газеты «Квали», которой руководил Н. Жордания, пожаловал юноша, отрекомендовавшийся воспитанником семинарии Джугашвили и постоянным читателем этого еженедельника. Он заявил, что решил бросить семинарию и посвятить себя работе среди рабочих, и попросил совета. Поговорив с ним некоторое время, Жордания пришел к заключению, что для партийного пропагандиста теоретических знаний у него недостаточно, и поэтому рекомендовал остаться в семинарии еще год и продолжить марксистское самообразование. «Подумаю», – ответил Джугашвили и ушел. Примерно через полгода Жордания посетил его коллега Джибладзе и вне себя от возмущения рассказал о том, что тому молодому человеку поручили рабочий кружок, а он начал вести пропаганду не только против правительства и капиталистов, но и «против нас»[196]196
  Робер Такер. Сталин. Т. 1. С. 89–90.


[Закрыть]. Факт этот не требует каких-либо комментариев.

Вот как сам Сталин говорил о начале своей революционной деятельности в уже цитировавшейся беседе с Э. Людвигом: «В революционное движение я вступил с 15-летнего возраста, когда я связался с подпольными группами русских марксистов, проживавших тогда в Закавказье. Эти группы имели на меня большое влияние и привили мне вкус к подпольной марксистской литературе.»[197]197
  И.В. Сталин. Соч. Т. 13. С. 113.


[Закрыть] В биографической хронике, сопровождающей каждый том его сочинений, зафиксирована дата – 1895 год: Сталин устанавливает связь с подпольными группами русских революционных марксистов, высланных царским правительством в Закавказье[198]198
  И.В. Сталин. Соч. Т. 1. С. 415.


[Закрыть].

Но прежде чем приступить к рассмотрению вопроса о начальном этапе революционной деятельности Сталина, следует рассказать о том, как и когда закончился важный в его жизни семинарский период. Завершить обучение в семинарии молодому Сталину не довелось. Значит, не довелось стать обладателем свидетельства о получении среднего образования. Такое свидетельство открывало, по крайней мере теоретически, путь для поступления в какой-либо университет в пределах Российской империи. Но судьба, видимо, распорядилась иначе.

Несколько отвлекаясь от сюжета изложения, хотелось бы попутно коснуться того, как сам Сталин, будучи в апогее своей политической жизни, ответил на вопрос Э. Людвига, верит ли он в судьбу. «Нет, не верю. Большевики, марксисты в «судьбу» не верят. Само понятие судьбы, понятие «шикзаля» – предрассудок, ерунда, пережиток мифологии, вроде мифологии древних греков, у которых богиня судьбы направляла судьбы людей… «Судьба» это нечто незакономерное, нечто мистическое. В мистику я не верю. Конечно, были причины того, что опасности прошли мимо меня. Но мог иметь место ряд других случайностей, ряд других причин, которые могли привести к прямо противоположному результату. Так называемая судьба тут не при чем»[199]199
  И.В. Сталин. Соч. Т. 13. С. 120.


[Закрыть].

Итак, Сталин не верил в судьбу. Но не веря в нее, он сам как бы направлял траекторию ее движения. Это верно и в приложении к тому, чем закончилось его пребывание в Тифлисской духовной семинарии. По этому поводу среди биографов Сталина нет какой-либо общепринятой точки зрения. Да ее и не может быть, поскольку в соответствующей документальной и мемуарной литературе имеют хождение несколько версий, каждая из которых имеет право считаться достоверной. Могут быть приняты в качестве достоверных не одна, а несколько версий. Конечно, лишь в том случае, если они не противоречат друг другу, а дополняют одна другую.

Каковы же эти версии? Насколько их можно считать убедительными, отвечающими тому, как обстояли дела в действительности?

Первая версия, так сказать, официальная, апробированная авторитетом самого героя нашего повествования. Согласно этой версии, он «был вышиблен из семинарии за пропаганду марксизма.» Так сам Сталин в одной из анкет, заполнявшихся делегатами партийных съездов и конференций, ответил на вопрос о своем образовании.

Вторая, тоже официальная, но только версия семинарского начальства, гласит, что он исключен из семинарии ввиду того, что «по неизвестной причине» не явился на экзамены в конце учебного года[200]200
  Эта мотивировка взята из подборки документов и материалов «Детство и юность вождя» (С. 86), где есть ссылка на «Духовный вестник Грузинского экзархата» от 15 июня – 15 июля 1899 г. № 12-13. С. 8.


[Закрыть].

И, наконец, третья версия, согласно которой Екатерина Джугашвили сама взяла своего сына их семинарии по причине того, что он серьезно заболел (туберкулезом) и нуждался в лечении.

Вкратце рассмотрим эти версии, сделав акцент на том, насколько они соответствуют действительности. Для того, чтобы причины и обстоятельства исключения Иосифа из семинарии были более понятны, следует привести отрывок из воспоминаний русского учителя Грузинской православной семинарии в Тифлисе, которые были опубликованы в 1907 году в Москве. Так что искать в них каких-либо искажений, навеянных соображениями культа личности Сталина, не приходится. Этот преподаватель писал, что до 1900 года в Грузинской семинарии было более 300 воспитанников… Кончало курс всех (грузин и других) до 50 человек. Ректора-монахи, обуреваемые жаждой карьеры, руководствуясь убеждением – «меньше воспитанников, меньше забот и волнений, меньше каких-либо случайностей, меньше инцидентов, скорее – епископское величие» – исключали массами грузин-воспитанников нещадно… «В результате в два с половиной года исключены две трети грузин-семинаристов (бунта, повторяю, не было, значит, и оправдания какого-либо для монахов-ректоров тоже не было)»[201]201
  Детство и юность вождя. С. 64.


[Закрыть]… И хотя, как явствует их этих воспоминаний, волна исключений из семинарии полным ходом развернулась после 1900 года, можно предположить, что первые предвестники этого процесса, так сказать, первые ласточки, стали появляться и раньше, в период обучения в ней Иосифа. Видимо, общая тенденция исключения воспитанников-грузин из семинарии вполне вписывается и в случай с молодым Сталиным. Таким образом, данное обстоятельство должно быть принято во внимание при рассмотрении обстоятельств исключения Сталина из семинарии.

Строго говоря, все три версии вполне правдоподобны и имеют право рассматриваться в качестве действительных причин того, почему молодой Иосиф Джугашвили так и не смог завершить свой курс обучения в семинарии. Он заканчивал пятый класс и ему оставалось проучиться еще один год, т. к. шестой класс был последним, выпускным классом.