Текст книги "Дневники св. Николая Японского. Том ΙII"
Автор книги: Николай (Иван) Святитель Японский (Касаткин)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 56 (всего у книги 69 страниц)
За всенощной первым служащим был о. архимандрит Сергий; с ним служили пять японских священников. Первое, шестое и двенадцатое Евангелие читал о. Сергий, и прочитал, особенно первое, такое большое, превосходно: громко, ясно, раздельно, без запинаний.
3/15 апреля 1898. Великая Пятница.
Службы совершены в полном порядке: Часы с девяти, вечерня с трех, всенощная с шести. Статьи читали отцы Павел Сато и Роман Циба, – по полстатьи первый и второй. Плащаница обнесена вокруг Собора при такой тишине, что ни у кого в руках свеча не загасла. Жать, что христиан мало бывает при всех страстных службах, единственных в году и столь трогательных и назидательных, – не знают еще они всей важности и привлекательности сих служб; священник и катихизаторы должны объяснить им, или лучше привести на службы – по крайней мере – по одному из дома, тогда узнают и оценят они по непосредственному впечатлению и чувству. Впрочем, о. архимандрит Сергий находит, что ныне несравненно больше христиан при службах, чем прежде, когда он был здесь в первый раз.
Был один бонза, которого я сначала принял за несколько помешанного, так как он запел песню почти с первых же слов; потом оказалось, что просто пройдоха, – умный и красноречивый, но ничему не верующий и не могущий, должно быть, веровать. Возвращаясь с формозы, утишил молитвою бурю, трепавшую судно, за что имел даровой проезд, и пять ен получил от благодарных пассажиров, и прочие речи в подобном роде…
4/16 апреля 1898. Великая Суббота.
С девяти часов Литургию совершили о. архимандрит Сергий, о. Андроник и о. Роман Циба. Я сказал поучение.
С двух часов был гром и потом сильный дождь. Впрочем, вечером погода прояснела, лужи, кажется, исчезнут к полночи, и крестный ход вокруг Собора совершить можно. Теперь десять часов вечера; я только что вернулся из Собора, по исповедовавши отцов архимандрита Сергия, Андроника, трех японских священников и двух диаконов, из которых один русский; в доме гул и шум, особенно от детей; в верхней классной семинаристы говорят праздничные речи и показывают священные картины волшебным фонарем под руководством своего «Коочёо» Ивана Акимовича Сенума; толпа сплошною массою заняла комнату; в прочих комнатах тоже много народа.
5/17 апреля 1898.
Светлое Христово Воскресенье.
С двенадцати часов ночи обычная Пасхальная служба. Совершили ее со мною отцы архимандрит Сергий и иеромонах Андроник, Роман Циба и Симеон Юкава, Фаддей Осозава и Федор Мидзуно, диаконы Стефан Кугимия и Яков Мацуда, три иподиакона и прочие. В первый раз, кажется, в Пасху такое большое число служащих; прежде было разбирали священников по ближайшим провинциальным Церквам; ныне только о. Павел Сато отправился совершать Пасхальную службу в своем тощем приходе в Иокохаме. Певчие пели стройно, но медленно; вся служба кончилась в половине четвертого утра; прежде, бывало, отходила скорей. Собор поразительно сиял своим полным освещением. Христиан было много, но не полный Собор. Я роздал, христосуясь с христианами у себя, после службы, больше тысячи яиц, – столько было, стало быть, христиан, кроме школ. Русских и иностранцев никого не было; только после службы нашел я у себя в комнате доктора Рафаила Густавовича Кёбера, бывшего в Церкви в Посольстве, уже разговевшегося там и заехавшего поздравить. – Потом обычные поздравления целый день. После обеда и мы съездили поздравить Посольство, но, когда прибыли туда, в два часа, у них уже готовы были экипажи ехать с поздравлениями к нам; мы, поздравив, поспешили к себе, чтобы принять их, заехав на пути лишь к о. Сергию Глебову, но оставив до завтра предположенный визит Кёберу. Посольские все и были у нас. – Потом, с пяти часов, соборне отслужили мы Пасхальную вечерню. День был наполовину ясный, наполовину хмурый и ветреный, но без дождя. Из провинциальных Церквей (цихоо–кёоквай) было до двадцати пяти прибывших нарочно на праздник, или же случившихся в Токио и пришедших помолиться. Им была отведена отдельная комната в доме для отдыха и ожидания.
6/18 апреля 1898. Понедельник
Светлой Седьмицы.
С семи часов Пасхальная служба – Полунощница, Утреня и Литургия без перерыва. Служили со мной отцы архимандрит Сергий, Андроник и Феодор с диаконом Кугимия. Прочие священники заняты христославленьем в городе. Много приобщено за Литургией. Потом – славленье у меня и у отцов Сергия и Андроника – обоих хоров наших, о. Алексея Савабе с своим хором, который ныне пел так хорошо, что только чис–ленностию отличался от наших; не снимая эпитрахили, о. Алексей прославил еще с хором детей воскресной школы в Коодзимаци; дети пели в один голос и тоже очень стройно. Обычное угощение; много других поздравителей. После обеда мы съездили к господину Кёберу поздравить, но он еще не вернулся из Университета. Затем – до вечера – дружеская беседа нас троих, отчасти прерываемая визитами. Говорили, между прочим, что хорошо бы учредить Миссию в новозанятой с Портом Артуром Манчжурии. Но как сделать это?
7/19 апреля 1898. Вторник
Светлой Седьмицы.
С семи часов такое же богослужение, как вчера, и те же служили, только христиан, кроме учащихся, весьма мало было. По окончании службы церковные старосты, заботящиеся о порядке в Соборе, во время службы, со стороны приходящих, – угощены были чаем, яйцами и куличом. – Потом мы втроем поехали в Иокохаму отдать праздничный визит бывшим у нас в первый день и вчера соотечественникам, и были у консула князя Лобанова, у военного агента генерала Николая Ивановича Янжула, жена которого Марья Николаевна прислала нам к Пасхе такие великолепные куличи собственного печения (один – фута в два вышины, – малороссийская «баба»), и морского агента Ивана Ивановича Чагина. От них заехали на кладбище, помолились за русских, погребенных там и нашли могилы их содержанными в отличном порядке.
8/20 апреля 1898. Среда
Светлой Седьмицы.
Утром мы втроем, – отцы архимандрит Сергий и Андроник и я, – отправились в Тоносава с тем, чтобы им оттуда ехать в Оосака и Кёото, а мне вернуться домой. Цель их поездки: о. Андронику несколько познакомиться с Церковью в Оосака и, если не найдет в себе никаких воспя–щающих мыслей и чувств к поселению там, велеть ремонтировать для себя квартиру в церковном доме; познакомятся они, кстати, и с Церквами в Кёото и Кобе.
Сегодня, по обычаю, Женская школа отправилась гулять в Оодзи; Анна – старуха–начальница – говорила, что ученицы несколько дней умильно посматривают на небо и молят, чтобы погода была сегодня такая, какая им нужна, то есть совсем солнечная и тихая. Кажется, и вымолили.
Отпустивши их, Анна, полубольная, притащилась ко мне с последним номером «Уранисики», обложка которого исписана была карандашом: «прочитайте», говорит, «что здесь написано». Читаю – поношение журналу и запрет вперед присылать его в Семинарию. Я подумал, что это дело начальника в Семинарии, «Коочёо» Сенума, удивился поступку, но, торопясь в дорогу, ничего не мог сделать, кроме – велеть Анне запросить «Коочёо», «за что поносится „Уранисики”? Пусть укажет пункты».
В Гоносава мы нашли все в порядке, кроме того, что шесть–семь больших деревьев были срублены вновь, вопреки моему запрещению Михею делать это; рубит, очевидно, на продажу, то есть ворует, а оправдывается тем, что деревья сломало ветром, или это – сосны, опасные для пожара, и подобное; сказал ему, что вперед за каждое срубленное дерево буду вычитать у него по пять ен из его жалованья.
Обедали в гостинице японским обедом, спали дома на занятых японских «фтонах». Ночью был сильный дождь.
9/21 апреля 1898. Четверг
Светлой Седьмицы.
В Тоносава утром гуляли по лесу, взбирались к кумирне и даже до пещеры, где молился о. Иоанн Сакай. Сделавши распоряжения по ремонту, ввиду прибытия сюда на каникулы учеников Семинарии, и пообедавши у Фудзия, в один час мы отправились в Коодзу и оттуда в два часа тридцать минут я – в Токио, отцы Сергий и Андроник, в три часа – в Оосака. Прибывши домой, нашел здесь на столе, между прочим, письмо Василия Романовича Лебедева из Ханькоу с 300 долларами на Миссию.
10/22 апреля 1898. Пятница
Светлой Седьмицы.
Утром явился Хакодатский прожектёр – рыбник Симода – и объявил, что «все готово к начатию эксплуатации данных им рыбных ловель на Сахалине и что в нынешнем году на тридцать тысяч ен прибыли можно рассчитывать». Это пролог к просьбе, которая заключалась в том, чтобы дать им из служащих Церкви знающего по–русски: «Как же–де мы будем объясняться с русскими в шести местах ловель на Сахалине?». Я все выслушал – не без труда, ибо мутило негодование, – и кратко ответил: «Если третья часть прибыли от ловель не будет доставлена Миссии (каковое условие вы сами выдумали, и каковым добыли ловли от русских властей), то я извещу на Сахалин, что вы обманули тамошние власти.
Переводчика же вам Миссия не даст, – довольно того, что вы втянули в дело и обезглавили о. Петра Ямагаке; другому навредить вам не дастся».
Иван Акимович Сенума пришел с тем самым номером «Уранисики», что вчера приносила Анна, и говорит:
– Вам пожаловались, что это я такую дерзость Женской школе написал на обложке журнала, но это неправда; написал это один ученик, которого я узнал по руке, и за это я ему сделаю выговор пред всеми учениками. Он это сделал совершенно произвольно; и это, действительно, непростительная и двойная дерзость и относительно Женской школы, и относительно Семинарии, именем которой распорядился, не имея на то права.
– Но нет ли в «Уранисики» чего–либо, к чему могла бы прицепиться его блажь?
– Ничего здесь такого нет.
– Сделайте строгий выговор ученику и скажите ему и всем, что если вперед повторится подобный поступок, то виновный будет исключен из Семинарии.
Иоанн Судзуки пишет из Коофу: посетил католиков, призвавших нас; все – видимо любимы и благодетельствуемы были своим патером; у каждого книг по десять и икон по пять в доме, полученных от патера, который лично сам – человек богатый; главные же возмутители двое получали деньги, один девять или десять ен, другой три–четыре ены в месяц за то, что находили слушателей. Не по испорченности католического учения и не по жажде истинного христианского учения они призвали нас, а по ссоре и дрязгам, выросшим, как грибы из навоза, из своекорыстия, – это, кажется, несомненно. Но искусны патеры употреблять все средства, чтобы избежать такого афронта, как уход от них нескольких десятков учеников в «схизму», по ихнему, – и будет потом нам афронт, если поспешим, или другую глупость учиним. Потому–то сказано было Судзуки, чтобы шел, как в новое место, где учение нужно преподавать с аза. А он вон пишет, что «церковный дом новый нужно сейчас же строить, – и берутся, мол, выстроить такой, какой нам угодно»; это, верно, тот же подрядчик, что поссорился с патером, берется. Как бы не так! Написано Судзуки, чтобы нашел квартиру, но не свыше шести ен, – больше чтобы в этом направлении ничего не предпринимал. Пишет еще, что нужно три ены дать в месяц тому «санъяку дайгенин», который получал от патера плату, вот выдумал! Ни–ни! – Пишет, наконец, чтобы ему – Судзуки – прибавлено было геппи в месяц пять ен. Вечно этот человек лишь денег просит сверх обычного, лишь только коснись его! Крайне возмутило это меня. И велел я написать ему прямо и коротко; чтобы уходил со службы, если мало для него содержание. Вдвоем с женой, а получает двенадцать ен и добавочных две ены, кроме квартирных и дорожных, и это ему мало, тогда как многие и с семействами не получают столько!
11/23 апреля 1898. Суббота
Светлой Седьмицы.
С семи часов Пасхальная утреня и обедня; служили соборне: отцы Павел Сато, Роман Циба и Феодор Мидзуно; кончилось в десять часов; при целовании креста роздан артос. – Потом я был в женской школе, чтобы уговорить учительниц примириться с Еленой Сенума (бывшая Ямада), на которую Надежда Такахаси, а за нею и другие, питают до сих пор зло за то, что она, дав слово выйти за Григория, брата Надежды, изменила его и вышла за Сенума, когда сей посватался. Но нашел их еще до того заряженными враждой, что изумился; пытался уговорить, – к стене горох! Нужно им до конца унизить Елену, – требуют, чтобы она явилась к ним с повинной. «Простите, мол, сударыни, что вышла замуж за теперешнего моего мужа». – Только бабье может не понимать всю нелепость подобного! А ничем не убедишь, потому у бабы часто дважды два не четыре, а пять. Довели до того, что рассердился и я сам, назвал их «акума–но су» и ушел.
(Вечером). Однако делос «Уранисики» не так просто, как казалось до сих пор. Приходит сегодня Сенума, – во время моего занятия с Нумабе по рассылке содержания служащим, – подает пакет и два номера «Уранисики» и говорит:
– Вот письмо учеников, в котором говорится, что не один виновен в надписи на «Уранисики», а все они возмущены неприличием статей в «Уранисики», злословящих коочёо Семинарии, и прочее.
– Оставьте у меня, после посмотрю, – ответил я.
Кончивши с Нумабе, я прочитал объяснение семинаристов, умно и сдержанно написанное; потом номер – не тот, что приносила Анна, на котором надпись семинаристов, а предыдущий (от пятнадцатого марта), в котором одна статья исчерчена красными отметками семинаристов. Действительно, статья до крайности возмутительная: Елена – без ее имени, но с яснейшим описанием ее, – прямо называется «инпу» (блудницею) за то, что вышла не за Такахаси – того, за которого прежде была просватана, а за того, который после посватался (и к которому влекло ее сердце); Иван же Акимович обозван вором, похитившим чужое имущество; и преступление обоих их поставлено наравне с Адамовым, Каиновым; словом, уж и не имеется больше выражений, которыми бы поносить их. – Я надписал на статье, что она – «мерзкая, – ложь и софизма», на письме же семинаристов, что они «правы, но чтобы этим и кончили; разводить вражду неприлично духовным воспитанникам» и прочее.
12/24 апреля 1898. Фомино воскресенье.
Богослужение соборне совершено мною с четырьмя иереями. Христиан совсем мало было в Церкви, должно быть потому, что дождь рубил с раннего утра (и рубит до сих пор, – восьмой час вечера).
Часа в три я пошел в Женскую школу с шестьдесят пятым номером «Уранисики», где неприличная статья касательно Сенума, и письмом семинаристов по поводу ее. В комнате Анны старухи, больной и лежащей в постели, нашел трех учительниц: Елисавету Котама, Надежду Такахаси и Евфимию Ито. Сказал им следующее:
– Вчера я говорил с вами, думая, что у вас вражда только в сердце; но, прочитав эту статью (указывая на развернутую, исчерченную красным статью в «Уранисики»), нашел, что вражда имеет отношение не только к сердцу, но и к голове; вы в заблуждении, не понимаете, или извратили истину; оттого вам кажется, что вы стоите за правду, но вы – за неправду; думаете, что служите Богу, но противитесь Богу и его Закону. Поняв это, я пришел объяснить вам истину, – это моя обязанность как учителя вашего. Итак, слушайте и хорошенько вникните в мои слова. В деле брака что важнее: обещание или любовь? Редко, но случается, что эти два нравственные элемента сталкиваются; тогда чему следовать? Положим, у вас (обращаясь к Елисавете) сын; высватал он невесту; вы и родители ее согласны, и все дали обещание праздновать свадьбу. Но вдруг ваш сын приходит к вам и говорит: «Я поторопился сватовством и обещанием; ныне я встретил другую девушку, к которой почувствовал глубокую любовь, и чувствую, что должен жениться на ней; не могу быть счастлив с другой, хотя и дал ей обещание, ибо не люблю ее; прошу взять назад обещание, хотя это тягостно, и женить меня на той, которую полюбил и которая также любит меня». Что бы вы сказали сыну и что бы сделали?
Молчит Елисавета, сколько ни добиваюсь ответа; обращаюсь к Надежде, – молчит и она; Евфимия тоже. К Анне:
– По старому японскому обычаю нужно держать обещание, – отвечает старуха, видимо, натверженное ей, ибо ослабела сама и телом, и душой, к глубокому сожалению.
Тогда и Елисавета начала путать в том же роде, но и туда, и сюда, – мысли, точно спутанные нитки.
Я продолжал:
– Не японский только обычай крепко держать обещание касательно брака, но еще более – европейский; тем более, что в Европе брак не так легко расторжим, как в Японии; поэтому и обещания заключаются со всевозможною осторожностию, а потому и расторгать обещания приходится чрезвычайно редко. Однако же приходится. И это потому, что основание брака – любовь, а не обещание. Обещание заключается людьми и иногда бывает ошибочное; любовь дана Богом как закон брака. Закону Божию нужно повиноваться, иначе человек будет наказан за нарушение. Положим, человек женится не на той, которую полюбил, а на той, которую не любит, но дал обещание жениться. Что дальше? Взаимная нелюбовь мужа и жены, отсюда – ссоры и всякий разлад, часто прелюбодеяние с той, которую любит, иногда и убийства. В Японии же самое обычное явление разводы – отчего главное, как не от браков по Закону Божию. Возьмем с другой точки зрения. «Обещание нужно хранить и ни в каком случае не изменять ему», говорят. Но вот я взял обещание у Елисаветы «исполнить одну мою просьбу», не подозревая ничего дурного, она дала его. А я потом: «пожалуйста, убей Надежду», скажу. Исполнит ли она обещание? Едва ли. Отчего? Скажет: «Бог не велит это, – заповедь Божию не могу нарушить из–за данного обещания»; стало быть обещание нужно нарушить, когда оно становится вразрез с Божиим Законом. В браке то же. —
Взглянем и с новой точки. Исполнил бы человек обещание, женился на нелюбимой, а не на той, которой отдал (невольно, положим) сердце. Что бы он принес в брак? Одно тело, не душу: стало быть, это не был бы настоящий человеческий брак, Богом определенный людям, в котором «два в плоть едину»; души человека тогда не было бы. Это–то и было бы прелюбодеянием (в котором вы несправедливо ныне укоряете Елену, называя ее в статье «инпу»). Но таких браков по обещанию – одних телесных – к несчастью, много совершается; и в Токио есть Ёсивара, где женщины, по обещанию, отдают свои тела мужчинам, не участвуя в этом душой. Браки кошек, собак и всех животных – в том же роде.
Итак, если сталкиваются, к несчастию, данное обещание и после возникшая любовь, то нужно следовать внушению любви и нарушить легкомысленно данное обещание. Конечно, это – несчастие и большая печаль для обеих сторон, но тем не менее нужно перенести это временное несчастие, а не нарушить Божий Закон и чрез то испортить свою жизнь временную, а может и вечную, да еще и не свою только, а своего потомства.
Прилагая это рассуждение к нашему обстоятельству – браку Сенума и Елены, последняя правильно поступила, отказавшись от прежде обещанного брака с твоим младшим братом (обращаясь к Надежде) и выйдя за Сенума, к которому повлекла ее любовь. Нехорошо она поступила только в том, что не сказала этого прямо, – что по любви выходит за Сенума, а приплела «ёоси», родителей и прочее. Но это до некоторой степени извиняется стыдливостию молодой девицы. Вы же теперь еще больше виноваты против нее вашими грубыми писаньями, названьями ее блудницей, ее мужа вором и прочее. Правы и семинаристы, возмутившись против ваших писаний, бесчестящих их коочёо; вот прочтите их письмо и посмотрите, что я надписал на нем на вашей статье…
В шесть часов была всенощная, которую пели причетники.
13/25 апреля 1898. Понедельник.
С семи часов Литургия заупокойная, потом панихида; пели ту и другую оба хора; чашек с кутьей было на четыре столика и четыре классных длинных стола из школы; христиан в Церкви много; стояли за панихидой с купленными свечами; поминовение имен было разделено между всеми дьяконами, на все эктении; таким образом каждое имя произнесено было вслух молившихся; священники же на возгласах громко произносили столько имен, сколько осталось от тайного чтения после диаконов тех списков, которые иподиакон Кавамура передавал им. После службы священнослужащие с христианами отправились на кладбища, распределив служение на два дня, так как сегодня задень не успеть. К сожалению, дождь, не переставая, идет все время: день и ночь.
Иван Акимович Сенума пришел и говорит:
– Ученики не перестают волноваться и хотят, чтобы публично нанесенное оскорбление коочёо Семинарии было публично и снято.
– Что ж, и в этом они правы. Только публичность не должна простираться дальше малого круга читателей «Уранисики». Напишите статью, исправляющую ложный взгляд на основание брака, заключающийся в № 65. (И продиктовал ему вышеизложенные мысли, вчера толкованные учительницам). Этого и довольно; статью поместить в следующем номере «Уранисики»; личных намеков в ней никаких не должно быть; тон – спокойный, учительный. Это и будет то, чего желают ученики, и что, действительно, хорошо сделать.
– Не поговорите ли сами с учениками, чтобы успокоить их?
– Довольно пока и вашего авторитета. Разъясните им все, что я сказал, и скажите, чтобы были благоразумны.
Секретарь Нумабе потом изумил меня известием, что, тогда как другие учительницы приняли вчерашнее мое вразумление, Надежда Такахаси, напротив, еще больше ожесточилась; упорно отстаивает свою статью (она под псевдонимом, но теперь выяснилось, что Надежда писала ее) и со злости и упорства слегла в постель. Нумабе, слыша все это от Анны – начальницы, сказал, как свое мнение, что, вероятно, Надежде придется оставить школу, если она противится в деле учения епископу. Вот уж неожиданность! Двенадцати лет взятая в школу и уже двенадцать лет служащая учительницею в ней; отказавшая многим женихам из желания посвятить себя на служение Богу; всегда примерная в поведении, очень любящая учениц и нежно заботящаяся о них; никогда дурного слова от меня не слышавшая, напротив, всегда уважаемая и приветствуемая, всегда ставимая в пример другим и служившая предметом похвалы и доброго слова пред русскими христианами; бывшая такою смиренницею, такою благочестивою, – эта девушка – ныне точно помешавшаяся от злобы к бывшей подруге – Елене, и от упорства в своей неправде! Думал я, что это – разлад их временный, легкий, – скоро все пройдет и станет по–прежнему; Анна–старуха говорила: «Предоставьте мне, – я помирю их, – не входите сами в это дело». Оказывается, что наше с ней знание людей – гроша не стоит! Век живи, век учись. Надежда Такахаси – новый вид, о который сокрушилась наша опытность и наша самоуверенность.
Посмотрим, что дальше с нею будет. Щадить ее постараемся всячески. Быть может, Господь и изженет из нее духа злобы и гордости. – Э–эх, и женский монастырь здесь нужен! Вот таких бы под начало строгим подвижницам, чтобы умертвить их ветхого человека, их собственную греховную волю. Мы–то сделали ли это? И как могли сделать? Учения ли им мало? Куда! На память все знают, и других учат, и поют, – вечно в устах их и в головах их, но – в волю–то не перешло, в поведении не испробовано и не осуществляемо, оттого, как что–либо необычное, – какой–нибудь камешек на гладкой дотоле дороге их, – и спотыкаются, и падают, и в бессилии лежат и ноют, как теперь Надежда на своей постели.
14/26 апреля 1898. Вторник.
Начались классы у учащихся, а у нас с Накаем исправление перевода Священного Писания.
Прочитано после обеда множество писем из провинциальных Церквей.
В Хамамацу доктор Моисей Оота отдал свой дом для церковного употребления, почему о. Матфей просит написать Моисею благодарственное письмо и послать большую икону для церковного дома.
Для Ханамаки о. Борис просит опять послать скорее Петра Ока (едва ли возможно). – Лука Хироока, катихизатор в Суцу, несправедливо обвиняется Елисеем Эндо в запущении церковного дома, – пишет о. Николай Сакурай; «Эндо – плохой христианин, уже известный своею неуживчивостию и дрязгами». —
В Одавара сто пятьдесят человек было на пасхальном богослужении, в Катаока сорок, – пишет о. Петр Кано (хорошо, если правда). И прочее, и прочее.
В школах от часу не легче. Утром Сенума пришел сказать, что семинаристы не успокаиваются, и показал их писание, требующее, чтобы он подал в отставку, если не будет Женскою школою восстановлена его честь. Я его прогнал, сказав внушить ученикам, чтобы они не мешали делу, что справедливое их желание защитить своего коочёо будет вполне удовлетворено. В Женскую школу послал, чрез Сергея Нумабе, ультиматум из двух пунктов: 1. Чтобы приняли мое внушение, сделанное им касательно основания брака; 2. Чтобы написали извинительное письмо Семинарии за оскорбление коочёо и его супруги. Нумабе трактовал там все утро и пришел после обеда с длиннейшими периодами, трехсаженными словами в них и неиссякаемыми «а–а-» и молчаниями. Чрез десять минут мне надоело, – с первыхже слов понял я, что ультиматум не принят, и я молча отправился к ящику и достал месячное жалованье Надежды Такахаси.
– Так Надежда не принимает моих наставлений?
– A–а, э–э…
– Говорите одним словом – «нет»?
– Да. Но, мол, вдруг не может, нужно подумать…
– Ладно. Извинения пред Семинариею не делает?
– Но она говорит, что в статье не было имени коочёо и его жены.
– Вот жалованье ее за текущий месяц. Пусть оставит школу. Впрочем, если раскается после и сделает, что от нее требуют, может опять войти в школу.
– Но ведь нужно и жалованье Елисавете Котама, – она тоже не уступает ни в чем.
– Вот и ее жалованье. Пусть получат, дадут расписку и уйдут из школы. Трудно будет на первый раз без них, – они хорошие учительницы; но они – старые девы, – вот подняли какую сумятицу, – вперед не обещают быть лучше, – опасны для благоустройства и благоведения школы. Господь с ними! Пусть идут!
По отпуске Нумабе, мне, однако, стало жаль и их, и школы, в которой по учительству пока некому заменить их, и я, призвав опять Нумабе, смягчил ультиматум, отказавшись с своей стороны от непосредственного принятия ими объяснений (после, размягчившись, они, конечно, примут), и сказав, что для Семинарии достаточно будет, если они напишут, как уже проговорились, что «не имели в виду в статье лично Сенума и его жены, и что семинаристы ошибаются, если приняли статью на их счет». – Ложь будет самая наглая, но в чем люди не лгут, коли желают затереть свой поступок, еще более скверный, чем ложь? – Чтобы было дело верней, мы призвали Сенума и спросили у него, будет ли Семинария удовлетворена, если Надежда Такахаси откажется от смысла своей статьи, – «не имела–де в мыслях господина коочёо и его жены, а писала на воздух?» Он нашел, что этого будет достаточно; присовокупил только, что в письме должен быть помещен еще один пункт, именно что брак его не был беззаконным в том смысле, что как будто бы отбивал невесту от Григория Такахаси, о чем всем уши просвищали обитательницы Женской школы, так что и семинаристы смущены до того, что сегодня он должен был просить своих товарищей и сватов Ивасава и Исигаме объяснять семинаристам, как состоялось его сватовство. С этими условиями, – но и с жалованьем за пазухой, – пошел опять Нумабе в Женскую школу и вернулся уже в восемь часов, когда я сидел за переводом; зашедши в мою комнату, чтобы взять ключ от своей, сказал только, что «завтра будет приготовлено письмо».
В двенадцать часов утра были сегодня добрые знакомые из Владивостока: полковник, инженер Василий Васильевич Иванов, строитель дока в Владивостоке, с женой Александрой Сергеевной, – справившие для Миссии митру № 1–й; едут совсем в Россию, чрез Америку; по обычаю, привезли ящик русских гостинцев. С ними «Черногорец» с женой, – писатель очень бойких статей в «Дальнем Востоке», – помещик, возвращающийся в Россию.
15/27 апреля 1898. Среда.
Утром Надежда Такахаси принесла объяснение на два вышеозначенных пункта, написанное очень кратко, грубо и по лисичьи: «я–де не прямо указала в статье на Сенума», «толки о беззаконности брака не из Женской школы вышли». Нумабе принес мне прочитать, когда я прогуливался у Собора; я сказал, что объяснение недостаточно; но что если в Семинарии удовлетворятся им, ладно, нет, – должно будет поправить его. Нумабе понес его к Сенума, который карандашом сделал исправление, впрочем, очень снисходительно: в первом пункте зачеркнул «прямо», во втором означил, что должно быть написано «толки о беззаконии брака не имеют никакого отношения к Женской школе». Надежда Такахаси сделала эти исправления. И затем на сегодний день, кажется, этим кончилось. Что будет дальше, увидим.
О. архимандрит Сергий и о. Андроник вернулись из своей поездки в Оосака и Кёото. Нашли Церкви там в порядочном состоянии (лучше, чем Церковь в Канда). О. Андроник велел ремонтировать для себя комнаты в церковном доме в Оосака, и когда известят, что ремонт кончен, поедет туда на жительство. В Кёото купленное нами место, по отзыву о. Сергия, не хорошо для постройки на нем храма. Что ж, и еще можно купить, а это все–таки пригодится. В Оосака, по их соображению, теперь нужно только произвести ремонт церковных зданий, строить же храм рано. Ремонт должен быть основательный, в несколько сот ен. Но об этом нужно будет сообразить на месте. После Собора, во время каникул, мы отправимся туда все вместе и решим.
Из Коофу Иоанн Судзуки извещает, что слушают у него учение домов сорок (дай Бог, чтобы половина), что нанял квартиру за шесть ен в месяц; требует икону для нее и плату с двадцатого числа сего месяца. Завтра будет послано все.
16/28 апреля 1898. Четверг.
Утром обычное дело исправления перевода Нового Завета. Дошли до слова «дух», труднейшее из слов во всем Новом Завете, и не знаешь, что делать; употребить ли старое, давно вышедшее из употребления начертание «син», которого не найти ни в каких лексиконах, кроме «коодзикзен», – как советует Исайя Мидзусима; но это значило бы посадить мумию среди живых; сочинить ли новый иероглиф, как тоже советует Мидзусима, если первое не будет принято, но это значило бы посадить самодельную куклу среди живых. Кажется, самое лучшее – употребить тоже «син», но с кружком, который бы обозначал, что разумеется «дух» (син), а не Бог (ками).
После обеда мы с о. архимандритом Сергием были в Иокохаме и провели вечер в Hotel Wright у полковника Василия Васильевича Иванова и Александры Сергеевны, вместе с их спутниками – черногорцем Степаном Лукичем Иванович и его женой Надеждой Яковлевной. Александра Сергеевна пожертвовала в Собор две пелены своего вышиванья, которые мы употребим для аналоев.
Среди истинно добрых русских людей вечер провели очень приятно; только ехать туда и обратно было неладно – дождь все время.
17/29 апреля 1898. Пятница.
В одиннадцать с половиною часов путешественный молебен в Соборе вышеозначенным четырем гостям, приехавшим для того. Служили мы соборне – отец архимандрит Сергий и я, с диаконом Кугимия и полным хором певчих. Потом предложили гостям завтрак японский, так как они вчера выражали желание отведать японской пищи, потом наш – постный (японский, впрочем, тоже был постный). Показали затем Семинарию, Женскую школу, библиотеку. Уходя Василий Васильевич и Александра Сергеевна дали на певчих пятьдесят ен и на Церковь пятьдесят. Я обещал эти деньги послать о. Феодору для доставления там, в Петербурге, Василию Васильевичу, вместе с двумястами десятью енами, пожертвованными им в прошлом году на заказ панагии для Миссии. Он спрашивал, что прислать из Петербурга? Пусть пришлет добрую панагию, в вечную память здесь себе и доброй его супруги. Пятьдесят ен я передал Обара и Надежде Такахаси для разделения всем в такой пропорции: часть каждому из певчих, учеников и учениц, две части – певчим учителям и учительницам, три части двум регентам – Обара и Кису (хор стоял, впрочем, вместе), иподиакону Кавамура и диакону Кугимия.
