Текст книги "Дневники св. Николая Японского. Том ΙII"

Автор книги: Николай (Иван) Святитель Японский (Касаткин)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 69 страниц)

Брат Ильи Сато, вчера приходившего, кандидат Пантелеимон приходил просить принять Илью на службу; не в первый раз он просит о сем. От них не отвяжешься! Сказал поэтому, что если Илья хочет опять на катихизаторскую службу, то пусть вновь пройдет через Катихизаторскую школу, чтобы повторить забытое учение и в то же время дать удостовериться, что он исправился от своих странностей.

О. Николай Сакураи на десятифутовом письме (нарочно смерил, – немного более десяти футов) отвечает на мое письмо ему, что прибавки жалованья (к двадцати пяти енам) ему не будет, стараясь доказать, что прибавка должна быть. Все–таки не будет! Да, кроме того, вперед читать его убийственных писем о сем не буду. А бросит службу на Хоккайдо, для которого и избран, как угрожает, то дано будет ему катихизаторское жалованье – двенадцать ен, и пусть избирает себе место службы, запротивится далее, и совсем лишен будет жалованья и службы. Двадцать пять ен мало, при квартирных и дорожных! Тогда и двести пятьдесят ен может быть мало!

Григорий Камия из Циба пишет хорошее письмо: десять слушателей у него; один католик очень желает присоединиться к православию. В Великом посту ждет о. Фаддея к себе, чтобы совершить крещение приготовленных.

Приходил проститься Стефан Кондо, катихизатор и вместе «хариися»: завтра увозит больного Илью Танака домой с расстановками по несколько дней в Хацивоодзи и Нагано; говорит Стефан, что ему гораздо лучше, – говорит Илья почти совсем разумно; вероятно, скоро совсем придет в разум. Отец его уехал, – должен был поспешить домой по делам, как член Губернского совета (Кенквайгиин).

19 февраля/3 марта 1897. Среда.

Илья Сато принят в школу, и на второй курс, но взята с него расписка (в том числе и я, ибо с Пасхи буду ходить к ним на «ринкоо»), что он к проповеди не способен, что не будет настаивать на принятие в число катихизаторов, а вернется домой к себе частным христианином.

О. Борис прислал просьбу Иоанна Котера о прибавке ему содержания с ходатайством за него. Послал ему пять ен и прибавил по одной ене в месяц, ибо уже и без того, кроме десяти ен своего содержания, получает две ены на семейство, притом же мало деятелен он; за последние два года у него только двое крещено.

Сегодня после обеда закончились уроки: остальные три дня Масленой гулять, первую неделю Великого поста говеть; в сию самую минуту (половина десятого часа вечера) в нижней классной зале гремели кому–то рукоплескания за речь: ребята целый вечер наслаждаются своими «энзецу», и вместе чаем и печеньем, на которые у меня выморочили четыре ены, приходя двукратно просить.

Мы с Накаем сию минуту только что закончили, на десять дней, наш труд по переводу. Не так–то скоро идет исправление перевода, как чаялось с Нового года, не опустив ни одного положенного часа (с половины восьмого до двенадцати утром и с шести до девяти вечером), мы исправили только Евангелие от Матфея и одиннадцать глав Марка. Зато исправленное куда как лучше прежнего! А придется и еще раз исправлять.

20 февраля/4 марта 1897. Четверг.

До обеда писал рапорт, запершись вплоть до двенадцати, иначе не дали бы покоя, и отчеты в Святейший Синод и Миссионерское Общество все тянулись бы; спасибо, хоть один день сегодня выдался свободный для сего. Рапорт (впрочем, начну с сего года писать «Донесение»; приснопамятному о. Николаю, сотруднику Алтайской Миссии в Москве, очень не нравилось это слово; брошу и я его), или Донесение в Святейший Синод готово; прошу миссионера, будущего заместителя моего здесь. Дай, Господи, чтобы просьбу исполнили!

21 февраля/5 марта 1897. Пятница.

Утром написал, вчерне, письмо к обер–прокурору Константину Петровичу Победоносцеву с просьбой найти и прислать миссионера. Писал и об о. Сергии Страгородском, просил прислать и его сюда. При письме будет приложено извлечение из «Донесения» Святейшему Синоду о том же.

После обеда был о. Павел Савабе, вчера вернувшийся из Маебаси; говорит, что благочестие христиан ослабело, но отпадших от веры нет, только в Церковь меньше ходят. Был он и в Такасаки, и службу Фомы Маки хвалит, но говорит, что в Священники христиане его не изберут; а из Маебаси и Такасаки собираются непременно добыть себе священника.

– Имеют ли кого в виду для избрания? – спросил я.

– Никого, – отвечал о. Савабе.

– Не имеете ли вы кого в виду дать им? – спросил он.

– Никого, – отвечал я.

– Нельзя ли дать им в священники диакона Якова Мацуда? – спросил он.

– Этого–то злослова? Который в Оосака так злословил семейную жизнь о. Оно несмотря не то, что ему же обязан был диаконством? Да ему христиане и исповедаться не могут, – пожалуй, все пустит в оборот. – Я запретил о. Павлу и имя Мацуда вызывать для избрания.

22 февраля/6 марта 1897. Суббота.

Иоанн Кавамото утром принес мне прочитать полученное им от Сергея Александровича Рачинского письмо к нему; из него, между прочим, явствует, что Кавамото жаловался на меня Сергею Александровичу, который, разумеется, советует ему слушаться меня; и признается Кавамото, что в прошлом году, по приезде его в Японию, он не слушался меня и во всем старался перечить, потому что они тогда составили партию против меня, по внушению Даниила Кониси и под его главенством; Сайкайси был также настроен против меня; Сато и Исигаме будто бы тоже. Теперь же все вышли из–под влияния Кониси. А я и не подозревал сей бури в стакане! И Кониси это все злится из–за того, что я сменил его с инспекторства после того, как он до того рассорился с учениками Катихизаторской школы, что к нему на лекции перестали ходить, и он приходил жаловаться, что ни одного в классе, и я должен был убеждать учеников идти в класс; а в Семинарии из–за несправедливости его и злостного преследования тех, кого невзлюбил, произошло то, что, по исключении его, был почти насмерть зарезан обиженной матерью, зарезавшею в то же время и себя – уже насмерть.

После обеда были два христианина из Хакодате: Игнатий Симода и Никита Нагасе, просить меня содействовать, чтобы даны были им на Сахалине в десяти местах рыбные ловли мимо объявленных там местным начальством постановлений. Вчера о. Павел Савабе уже просил за них. Я сказал, что в такое дело мешаться не могу. Сегодня покорно и подробно выслушал и их. Досадней всего, что начинают и кончают тем, что все это делается в интересах Церкви, тогда как из их же речей тут же и видно, что хлопочут для своих собственных выгод; из ста частей добытой прибыли три – на Церковь; почему же не наоборот, если цель – польза Церкви? Впрочем, вошел я и в их положение: если язычникам там (сорок первая компания рыболовов японцев, и 1800 людей в них) – золотое дно в рыбной ловле, доставляющей миллионы, то отчего нашим христианам не воспользоваться? Только, что я могу сделать для них? У кого просить дать им в десяти местах ловли, когда я даже и по имени не знаю ни чиновников, ни священников в заливе Анива? Потому дал я им свидетельства, что они – православные христиане города Хакодате, купцы по званию. Но советовал и эти свидетельства не употреблять как средства для добытия ловель, иначе, пожалуй, может случиться наоборот.

23 февраля/7 марта 1897. Воскресенье.

Заговенье пред Великим Постом.

После Обедни зашла с детьми проститься вдова звонаря Андрея Сукова: едет жить с родителями своими в Оосака; обещался, где бы ни была, высылать неизменно по две ены на каждого из трех ее малышей за долгую службу Андрея и мне в качестве слуги, и Церкви в качестве надсмотрщика за построечными работами, а потом звонаря; расход, впрочем, мой частный, – на церковный счет его поставить нельзя.

Был потом в Посольстве, по приглашению Анны Эрастовны Шпейер, «проводить масленицу». За столом блины общие, потом разделение: мне постное, всем мясное. Что за нелепость? И это, впрочем, везде и всегда, так что и странностью никому не кажется. Ужели у нас общество совсем уничтожило посты? Впрочем, не совсем; сегодня же кто–то спрашивает Анну Эрастовну: «Вы будете первую неделю есть постное?». – «Да, – отвечает она и, обращаясь ко мне, поясняет, – Алексей Николаевич (муж) любит постное». Утешила! Поэтому только и постное, а о настоящем посте, значит, и мысли нет! Ужели общество никогда не вернется к соблюдению церковных уставов? Но тогда плохо не Церкви, а обществу, которое все больше и больше будет уклоняться от Церкви (потому что на одном месте ничто живое не стоит), – куда? В ад!

В пять с половиною часов была вечерня, потом Малое Повечерие, за которым, по обычаю, следовало общее прощание, пред чем я сказал несколько слов, закончив их поклоном в землю пред всеми с просьбою простить мои грехи.

24 февраля/8 марта 1897. Понедельник

первой недели Великого поста.

Последние три–четыре дня было такое спокойное, хорошее настроение духа. Думал я, какая же пакость случится? Потому что жизнь уж так устроена, что ни одно удовольствие не дается даром. Пакость следующая: приходит сегодня какой–то Танабе, отзывающийся родственником Данилы Кониси. Принимаю. Благодарит за воспитание Данилы и продолжает:

– Но не может же он долго оставаться на службе Церкви; вера верой, но ему нужно шире поприще, чем служение здесь.

– Но в таком случае пусть вернет Церкви, что потрачено на его воспитание, – Церкви и мне лично, ибо я сам содержал его в Академии, после того как Нозаки нарушил свое обещание содержать его; мне совестно было просить его на казенное в Академии, совестно за японцев.

– Четыреста ен будет заплачено вам.

– Не четыреста, а все, что издержано – целые тысячи. Он ничем не связан, кроме нравственного обязательства; конечно, может уйти, если «току–ги–но сокубаку» ничего для него не значат. В противном случае должен уплатить, что на него издержано.

Сказав это, я раскланялся с торгашом; он хотел что–то возражать, но я сказал, что некогда мне с ним говорить о предмете, который в двух словах исчерпан.

Боялся я рассердиться из–за этой мерзости людской. Да и взаправду некогда было: о. Савабе ждал поговорить по поводу завтрашнего своего отправления в Церкви Оказаки и Тоехаси. Сам себе навязал это путешествие. Хорошо его приняли давеча там, так расчувствовался: выпросил у меня похвальные письма Церкви в Оказаки и Симеону Танака в Тоехаси и подарки от меня – в Оказаки прибор священных сосудов для Литургии и икону для Танака. Все это я с готовностью дал, – может служить лишь к пользе, но насчет священника для Оказаки и Тоехаси только сказал ясно и определенно: не обещать; он, пожалуй, насулит с три короба, а после разделывайся, как знаешь, – будет возня потрудней, чем с Павлом Окамура. Священники во многих других местах нужнее, чем в Оказаки и Тоехаси, отстоящих по железной дороге на несколько часов от своего нынешнего священника, живущего в Сидзуока. Пусть бы положили от себя полное содержание священнику, тогда требовать право имели бы, но о. Павел к этому не расположен убеждать их, – не сладко будет. Ну, тогда и набиваться священником (на содержание миссии) нечего взманивать их, чтобы потом не почувствовали горечь разочарования, когда Собор откажет. – Эх, если б о. Павел не расстроился с приезда о. Анатолия в Японию, а был все время со мною, многое бы он мог совершить! А теперь – что? Спустя лето – по малину! Остались вспышки, которые сами по себе хороши, но которых и опасаться нужно, чтобы в сторону не рванули и изъяну не причинили вместо пользы. Впрочем, милый мой о. Анатолий не виноват; слаб он был, – в чем не его вина; о. Павел любил ездить на нем; и оба они тем друг друга портили, – один ездит, другой подчиняется, один честолюбив, другой слаб, – и оба прильнули друг к другу, разряжаясь на воздух, точно плюс–минус электричество.

25 февраля/9 марта 1897. Вторник

первой недели Великого поста.

После Часов пришел Иоанн Кавамото с известием, что чрез Пантелеймона Сато Даниил Кониси прислал «странное письмо: отказывается от службы» и что по этому поводу у него в комнате собрались все кандидаты для совета. Я пошел и рассказал им вчерашний визит родственника Кониси и сказал, чтобы они также передали Данилке то, что я вчера сказал его родному: пусть уплатит то, что на воспитание его потрачено, и идет себе с миром; а не уплатит, то, конечно, мы судом с него требовать не станем; уйти он может, но с именем «обманщика» на всю жизнь.

Потом еще я получил письмо от вчерашнего Танабе; пишет, что Данилка уходит потому, что его «икен» (советов) не слушают, что его жалованье «усуй» и прочее. Экий мерзавец! Хоть бы уходил, не запутываясь больше и больше в свою ложь! Каких советов? Не тех ли, что давал во время Собора, над которыми даже самые юные катихизаторы издевались?.. И жалованья мало! Позавидовал участи Иуды Искариота; тот тоже из–за денег Христа продал. Только еще более жаден, чем Иуда; тот удовольствовался тридцатью сребренниками, а этот с самого начала службы каждый месяц получает тридцать ен и недоволен!

Целый день меня мучил этот мерзкий поступок. Впрочем, это всегда так бывает, когда японец сильно надует; зато печаль и душевная смута больше дня и не продолжается; не тратить же из–за этих мерзавцев времени и не портить дела!

26 февраля/10 марта 1897. Среда

первой недели Великого Поста.

Церковные службы и приготовление отчетов идут своим чередом.

Был Лука Гундзи из Сакура, близ Ооцу, старший брат семинариста Николая, отличный каллиграф и рисовальщик в японском стиле. Предложил ему написать Евангелие на белой книге, пожертвованной для сего госпожой Бенкендорф в Москве в 1880 году; показал книгу, отлично переплетенную для напрестольного Евангелия; рассказал, что нужно рукопись изукрасить, как обыкновенно украшаются драгоценные рукописи; писать можно, конечно, тогда, когда мы с Накаем Евангелие окончательно исправим и напечатаем, после чего уже не будет перемен. Труд этот может быть совершен не иначе, как из любви к Богу, с полнейшим усердием и не за плату, а как жертва Богу. Лука Гундзи изъявил желание взять на себя этот труд. Я советовал ему заготовить мало–помалу разные орнаментальные рисунки.

Сегодня дух уже почти не возмущался низким поступком Данилы Кониси, и я почти не думал о нем, а за великим Каноном даже был в состоянии сотворить молитву за него, как за врага, ибо он, изменяя своему обещанию служить Церкви, делается вместе и врагом, и поносителем Церкви, как уже известно из многих подобного рода опытов. У человека вечно торчит, точно заноза, в душе сознание своей мерзости, и он мстит за эту боль предмету, по поводу которого болит; старается всячески «уклонить сердце свое в словеса лукавствия», врет беспардонно, – «мол, не моя вина» и так далее и тому подобное, и чем больше врет, тем больше в душе ощущает неловкость, потому сердится и враждует больше и больше, – известная психология, и в глаза наметалась практика! Данилка и до сих пор является себе подлецом, окончательно плюхнул в эту грязь и на эту пакость; теперь уши станут вянуть от его лжи на Церковь, на меня, на Россию; впрочем, я уже не стану ни читать, ни слушать. По всем грязным лужам в сем мире не перебродишь!

Великий канон у нас читают и поют превосходно. Во время его приезжает молиться с нами профессор Рафаил Густавович Кёбер, но так как по–японски не понимает, то я ему даю книгу, где канон изложен по–гречески, славянски и русски. Но из города христиан наших – почти никого, даже катихизаторов и учителей Семинарии, кажется, ни одного не бывает. Эх, горе–христиане! И скоро ли же будут лучше? Или уж и ждать нечего?..

27 февраля/11 марта 1897. Четверток

первой недели Великого Поста.

Был христианин с острова Эзо, из Исоя, Даниил Томедзи, хороший христианин; учился вере у Иродиона Яманобе, бывшего катихизатора, живущего тоже в Исоя. Там только и есть эти два христианских дома; но вновь слушают учение. Хвалит также Даниил состояние проповедей в Иванай и Суку, между которыми и лежит Исоя, в шести ри от Иванай, – везде есть слушатели учения, и катихизаторы Лука Хироока и Петр Юмура усердно служат. Даниил хочет лес поставлять оттуда и приехал завязать дело с лесоторговцами.

От о. Матфея Кагета известие, что катихизатор Софроний Оота, бывший в Эдзири, бежал оттуда неизвестно куда; сделал это, набравши в долг денег у разных там да не заплативши за квартиру с самого поселения своего на месте. Вот ведь какой народ ползет ныне в Катихизаторскую школу, – совсем мазурики даже! Софроний – выпуска прошедшего года; служил прежде переплетчиком в редакции «Сейкёо–Симпо», и это Савва Хорие, начальник Общества переводчиков, за своей рекомендацией определил его в школу. Был смирен все время, только глупостию отличался; но кто ж его знал, что и мошенник в то же время! Совершенно под стать поступок его к поступку другого мазурика – Данила Кониси.

28 февраля/12 марта 1897. Пятница

первой недели Великого Поста.

О. Игнатий Мукояма пишет: Лука Кисида, молодой врач в Сеноо, болен; тамошние ревнители буддизма вместе с бонзами пристали к нему, требуя возвращения в буддизм; собрали сумму денег для помощи ему; и лаской, и угрозами сумели смутить бедного Луку, тем более, что он крещен был в детстве, потом учился в школах, чтобы сделаться врачом, и вероучение недостаточно знает. Дал согласие Лука бросить христианство; враги Христовой веры торжествовали; оповестили это всему селению; семейству же Луки строго заказали не иметь больше никакого отношения к катихизатору. Но мать и сестры Луки сильно скорбели от всего этого переполоха и не перестали сноситься в ночных свиданиях с катихизатором Василием Хирои, который ободрял их быть твердыми в вере. По их молитвам все наветы врагов обратились в ничто: Лука, дав обещание отречься от Христа, стал невыносимо этим мучиться, – просил молиться за него, спрашивал, отпустит ли его Господь ему этот грех, и ободренный на отпущение послал к о. Игнатию просить приехать, чтобы исповедать его. О. Игнатий, прибывши, отпустил ему грех его слабости и приобщил его Святых Тайн.

Потом в другой раз был у него, и вторично приобщил его Святых Таин. Соблюди, Господи, овца Своего стада! Отец Луки, тоже врач, недавно умерший, был благочестивый человек, – я его помню, был в его доме. Должно быть, и его молитвами Лука удержан от погибели. – Пошлю Луке икону и письмо.

1/13 марта 1897. Суббота

первой недели Великого Поста.

В половине восьмого малым колоколом позвали учащихся в Собор к молитвам пред причащением. В восемь часов с небольшим началась Литургия, которую служили три иерея. Я сказал причастникам поучение во время причастна, потом ушел домой писать отчеты (собственно говоря, чтобы не видеть причащающихся сих кандидатов, воспитанников русских академий, учителей Семинарии, которых на службах во время недели я не видел, но которые, тем не менее, явились сегодня причащаться. Что с ними делать? Учить их – я учил, усовещевать – усовещевал, – что дальше? Запретить не могу, не знаю их душевного состояния, притом же я и сам – донельзя плохой молитвенник; на словах же, и даже на бумаге они – самый завзятый православный народ – такие проповеди пишут и произносят о посте и истинном покаянии [как ныне к завтрему приготовил Сайкайси], что любо слушать!).

2/14 марта 1897. Воскресенье

первой недели Великого Поста.

До Литургии крещены пять человек и присоединен из протестантов один, житель Хориноуци, где проповедует Павел Соно; присоединенный, по свидетельству священника и катихизатора, разумно познал недостаточность своего прежнего вероучения, и ныне весьма усердный православный христианин, всем внушающий истинность своей веры, а он, как массажист (зрячий), видит многих. И Павел Соно оказывается ревностным проповедником, а я на него так мало надеялся, – в школе был таким ленивым и малообещающим. Дай Бог ему!

Был Григорий Такая, сын о. Якова Такая, ныне служащий полицейским в предместье Токио; говорил много о состоянии Церкви в Кагосима; вяло идет дело проповеди; у инославных еще хуже, чем у нас. В Миязаки, по его словам, Церковь оживленнее; катихизатор здесь, Косуги, и особенно его жена Агафья, гораздо деятельней; Агафья одушевляет и мужа Павла, и христиан, особенно их детей, которых очень любит учить молитвам, заповедям, пению в Церкви, чему я сам был свидетелем, когда посещал Церкви.

С шести часов вечера начались обычные занятия у учеников, и у нас с Накаем.

Ныне, в десятом часу, после молитвы, ребятишки наверху подняли какую–то возню, и их веселые голоса и смех доносятся сюда, что для меня составляет лучшую музыку.

3/15 марта 1897. Понедельник.

О. Петр Кавано описывает свою поездку по Церквам: Илья Яманоуци, в Карацу, совсем плох; христиане жаловались на него о. Петру: не посоветовавшись ни с кем из них, он нанял для себя и для молитвенных собраний дом на самой окраине города, и притом такой, где только что произошло убийство; очевидно, что к нему – никто слушать учение из язычников, никто молиться из христиан, – из–за нечистоты дома, а Илье и горя мало! Глуп, значит, он! А был в Катихизаторской школе первым; я большего ждал от него! Конечно, о. Петр велел ему выйти из того дома.

В Фукуока Стефан Мацуока представил о. Петру двоих католиков, просящихся в Православную Церковь; о. Петр, по испытании, нашел их достойными принятия.

В Кокура – совсем плохо: Стефан Камой, лучший из кончивших Семинарию, оказывается бесплодным; так–то плохи семинаристы доселе! Катихизаторская школа только и плодоносит, как ни слабым людом она наполняется, особенно в последнее время. —

В Накацу, по исследованию о. Петра, оказалось несправедливым, что старший брат Такесима уступил свою жену младшему, а сам взял сестру ее; но правда, что эти два брата женились на двух родных сестрах, и о. Петр велел младшему развестись или быть исключенным из Церкви. Что братья сделают, неизвестно.

4/16 марта 1897. Вторник.

О. Павел Савабе возвратился из Тоёхаси и Оказаки. Первая Церковь совсем готова просить себе во священники нынешнего катихизатора своего Павла Цуда, вторая – не может дать постоянных средств для содержания священника, потому не решилась соединиться с Тоёхаси для приобретения совместного священника; притом же «нужно–де посоветоваться наперед с о. Матфеем Кагета, своим нынешним пастырем». Я и не предполагал, что о. Павел сделает такую бестактность, – станет в приходе о. Матфея советоваться о священнике, не имея тут же, около себя, о. Матфея, чтобы совет был у него общий с ним и чтобы все видели это, – Урок ему и мне от простых христиан; ему – не быть опрометчивым, мне – не полагаться на благоразумие о. Павла, а во всем снабжать его подробными наставлениями.

Что же до священства Цуда, то, хотя я и дал себе зарок по поводу несчастной истории с Ниицума – ставить неженатых пастырей в народ, но Павел Цуда – под шестьдесят лет, испытанного доброповедения, сидевший когда–то в Хакодате в темнице за веру, вдовый – может быть исключением. Разумеется, я не иначе соглашусь поставить его священником, как по принятии им монашества, чтобы Церковь освятила своею молитвою его решимость посвятить себя на служение ей.

5/17 марта 1897. Среда.

Утром, во время перевода, пришел Иоанн Фукасе, купец из Цуяма, очень помогший о. Семену совершить покупку церковной земли в Кёото. Повидался и поговорил с ним, а после обеда выбрал икону благословить его в благодарность за труд и за издержки для Церкви, ибо в последний раз он даже нарочно из Цуяма в Кёото приехал, чтобы окончательно помочь о. Семену; и дорожных не хотел принять от него. Иконой он будет завтра благословлен – Смоленской Божией Матерью, в серебреной ризе и киоте, совершенно новая, стоившая в России шестьдесят рублей.

Был Моисей Исогава, врач из Кавагое, недавно приходивший с протестантским катихизатором, служившим три года в Кавагое, по имени Ямамото. Катихизатором он служил восемь лет; теперь, согласно положению у протестантов, епископалов, прибыл в Токио, чтобы снова учиться в школе для завершения богословского образования. Трое детей имеет, из коих двое тоже уже в школе у протестантов. В прошлый раз имели мы с ним разговор о вере, и я адресовал его для дальнейшего изучения и сравнения разностей православного и протестантского исповеданий к одному из наших молодых катихизаторов в Токио, Василию Ообатаке, у которого он и бывает; как говорил мне Ообатаке, ходя к нему из Протестантской школы, где живет. Ныне Моисей пришел просить о принятии его в нашу Катихизаторскую школу, ибо–де окончательно убедился в недостаточности протестантизма для спасения и желает служить распространителем в Японии истинного христианства. Но как его принять в школу, когда скоро учебный год кончается? Я сказал, чтобы он до сентября, когда начнется новый курс, к которому он может присоединиться, продолжал изучение православия у одного из наших катихизаторов или священников здесь. Потом он поступит и в будущем может иметь в виду проучиться даже не два года, а один; но один безусловно необходимо ему быть в школе как для полного изучения православия, так и для показания, что он переходит от протестантов по чистому побуждению держать истину и служить ей. Так здесь водится; примеров у нас уже было немало, – и он должен следовать им. Дети его потом тоже могут быть приняты в наши школы.

6/18 марта 1897. Четверг.

Утром послано о. Симеону Мии сто пятьдесят ен на новые маты, фусума и сёодзи для купленного дома; известил он, что Катаяма, прежний владелец, 24 марта совсем очистит ему дом, хотя постройка дальше жилого дома, которую он должен убрать, на некоторое время еще останется.

Пришла благая мысль. Дай, господи, ей осуществиться! Монастырь здесь нужен. О. Сергий Страгородский писал о сем в своих письмах; я думал о том еще раньше, выписывал сюда из Афона неудачного о. Георгия. Если бы ныне, вследствие моей просьбы, которая пойдет с отчетами, был прислан сюда добрый иеромонах, который бы сделался моим преемником, положим, чрез десять–пятнадцать лет, то я удалился бы в горы, хотя бы в ту же Тоносава, и стал бы собирать желающих монашества, а такие нашлись бы, и образовался бы монастырь. Я в то же время имел бы возможность там продолжать переводы богослужения. – Пошли, Господи, достойного делателя на ниву Твою! О нем ныне моя неотвязная дума и всегдашняя молитва! Если бы скорей он послан был, и монастырь мог бы быть, а главное было бы – Церковь!

7/19 марта 1897. Пятница.

О. Андрей Метоки снабжен антиминсом, ящиком с прибором священных сосудов, дароносицей, крестильным ящиком, облачением, крестиками, иконами, свечами и прочим для путешествия по его Церквам, которое начнется завтра. О. Павел Савабе будет сопровождать его, чтобы поруководить молодого иерея в его первом путешествии. На дорогу дал ему тридцать ен; если окажется мало, пошлю еще, по их известию. Советовал о. Павлу внушать христианам, чтобы они принимали священника по заповеди Спасителя, снабжая пропитанием; если о. Андрею для себя требовать этого стеснительно, то о. Павел смело может требовать сего для о. Андрея, уча Христовой заповеди. Обозревая Церкви, они выберут место, где о. Андрею поселиться, чтобы быть в центре своего прихода. Вероятно, это будет в Нагано, где и храмик, и дом для священника есть. О. Федор Мидзуно не мог быть отпущен туда на жительство, по его слабости, ради которой нужно держать его под ближайшим надзором; для о. Андрея, к счастью, этой причины не существует.

О. Матфей Кагета спрашивает, можно ли поселить учителя церковного пения Стефана Мацуки, ныне в Тоёхаси живущего, в Хамамацу, за неимением здесь катихизатора? Разумеется, можно. Говорить проповеди, по неимению красноречия, Мацуки не может, но совершать с христианами воскресные молитвы в отсутствие о. Матфея может.

Кончили исправление перевода первой главы Евангелия Луки. В славословиях Богоматери и особенно Захарии – такие трудности, которых удачно одолеть нет никакой возможности!

8/20 марта 1897. Суббота.

Японский праздник. Классов и перевода не было; составлял отчеты, – Утром приходил молодой катихизатор из Коодзимаци, Фома Оное, – просил помощи на содержание слепой матери в Кагосима; жалованье всего восемь ен, и при нем живет здесь тетка; разумеется, мало! Как не прибавить! Но, к сожалению, много нельзя: две ены обещался давать в месяц лично от себя.

После всенощной приходил Павел Сайто, катихизатор в Батоо, за тем же: трое детей в школу ходят; пятнадцать ен содержания далеко не хватает, но как прибавить? Другим обидно будет, которые еще меньше получают, а тоже имеют детей. Впрочем, причина к прибавке найдена: сын, одиннадцати лет, будет потом определен в Семинарию; так для подготовки к сему по полторы ены будет на него ежемесячно посылаемо, на гесся ему и школьные принадлежности. Сайто здесь с позволения местного священника для погребения умершей своей родственницы. Просил он еще книг для устрояемой в Батоо публичной библиотеки; я обещал прислать наши главные религиозные сочинения, когда место для книг будет там готово. Рассказывал он, что Иоанн Ока, из Кунасе, недавно вернулся с острова Итурупа, где у него рыбные ловли; на острове есть два православных христианина, лишенные утешения Святыми Таинствами, и очень тяготящиеся сим; был Ока и на Сикотане, где христиане (курильцы) также очень скучают без священника. А как управиться одному о. Сакураю на всем Хоккайдо? Непременно нужно другого священника для Немуро, откуда бы он посещал и Сикотан, и Итуруп. Но кого? Пошли, Боже!

9/21 марта 1897. Воскресенье.

Кроме времени богослужения, все время занят был отчетами; и вечером не переводил, иначе с этими отчетами конца не будет! А погода дождливая, голова болит, – скверно!

10/22 марта 1897. Понедельник.

Тоже занятие отчетами. Утром на час помешал Устинов, отправляющийся консулом в Нагасаки и приезжавший проститься. Из его ясноречия я узнал, однако, что русские при обмене южной оконечности Сахалина на Курильские острова дали право японцам ловить рыбу на Сахалине только на десять лет (с 1875 года); значит, теперь могут и запретить японцам рыбные ловли, если то найдут нужным. Недавно был разговор о сем, и я не знал ясно, что ответить японцам.

11/23 марта 1897. Вторник.

Опять отчеты и донесение. Были из Асикага – хорошая христианка, Мария Такахаси, из Сиракава – юноша, усердный к вечерним христианским занятиям там; кроме христианского научения – толкованием Священного писания и прочим, юноши там, собравшись по вечерам в церковном доме, плетут соломенные корзины для шелковичных червей, а продажей их также немало выручают на Церковь, что все (с трудом христианок для сего – вязанием и шитьем) складывается на построение будущего храма в Сиракава.

12/24 марта 1897. Среда.

Написал донесение в Святейший Синод и Миссионерское общество с просьбою прислать мне помощника, который бы был потом преемником. Помоги, Боже!