Текст книги "Дневники св. Николая Японского. Том ΙII"
Автор книги: Николай (Иван) Святитель Японский (Касаткин)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 69 страниц)
30 июля/11 августа 1896. Вторник.
Утром прибыл из Такасаки о. Игнатий Мукояма с известием, что там охотно принимают Фому Маки, по рекомендации моей и о. Игнатия. Впрочем, тамошние христиане и сами знают Маки, бывшего некогда катихизатором в Аннака; но думали, что теперь назначается к ним не он, а его однофамилец, неизвестный им, ибо о прежнем Фоме Маки они уже известились, что он избран во священника.
С сегодняшней почтой получен, между прочим, Указ Святейшего Синода, о том, что о. Сергию Глебову, по моему представлению, дана камилавка. Ну и ладно!
31 июля/12 августа 1896. Среда.
Есть катихизаторы, от которых не знаешь, как отделаться. Таков Сергий Кувабара; не без способностей, но бывший бонза; кажется, не имеет никакой веры; однако ж и не настолько заявивший себя противными церковной службе качествами, чтобы прямо прогнать его. О. Матфей Кагета, у которого он служил, находит его совсем ни к чему не годным, – но по лености только; а, быть может, в Эдзири и Какегава и прилежный бы ничего не сделал! Говорил еще о. Матфей, что он любит занимать деньги, но явно дурных поступков о нем не свидетельствует. Назначен он был ныне в Оцу; там его не пожелали, а удержали прежнего – Судзуки. Отправляю его в Сендай к о. Петру Сасагава, но с предписанием, чтобы он был именно в Сендае, под прямым надзором самого о. Петра.
Ныне кончается ровно шестьдесят лет моей жизни. Так! А грехов тьма!
1/13 августа 1896. Четверг.
О. Мии, из Кёото, извещает, что еще можно купить место, приторгованное им, и которое мы было упустили. Я тотчас же телеграммой ответил, чтобы покупал. Место 476 цубо с отличным японским домом, в весьма удобной для постройки Церкви местности, недалеко от Дворца, стоит 5000 ен. Совсем недорого, по существующим и постепенно возвышающимся в Кёото ценам.
2/14 августа 1896. Пятница.
О. Сергий Судзуки так настоятельно просит принять Петра Ока в Катихизаторскую школу и такие убедительные доводы приводит, что нельзя не принять. Он–де, когда сидел в тюрьме, стал читать Священное Писание и проникся духом благочестия до того, что не хочет больше никакой службы, кроме службы Церкви. Даниил Кониси отговаривал его – мало–де содержание катихизатору (убил бобра я, воспитав сего мужа в Академии на службу Церкви!), не послушался; в деревне хотят выбрать его старостой за его хорошее поведение (после тюрьмы), – отказывается и рвется только в Катихизаторскую школу. Жена от него ушла, когда его посадили в тюрьму и вышла за другого; было у него две дочери – одну жена взяла с собой, старшую оставила ему, и он ее выдал за катихизатора Фому Такеока; так что ныне он – Петр Ока – совсем одинок и свободен для службы Церкви, – Нечего делать; известил я о. Сергия, чтобы присылал Ока сюда к сентябрю.
3/15 августа 1896. Суббота.
Ночью сегодня сколько ни просыпался, все думал о лености и нерадении о. Николая Сакураи, вот уже месяц живущего себе дома, у жены, в Канаици, и не думающего отправляться на место службы в Хоккайдо. Прошлый раз наказывал ему поспешить – к стене горох! А между тем, по вчерашнему известию, в Саппоро уже прибыл Моисей Симотомае, дрянной катихизатор, могущий там напортить. «Уж не ушел ли о. Сакураи прямо на место службы, не заходя сюда?» – Думалось мне ночью. Куда! По выходе с обедни Нумабе встречает известием, что о. Сакураи пришел. Собравши всевозможное хладнокровие, я объявил о. Сакураю, что «по 5 ен вычитаю у него из жалованья за девятый и десятый месяцы в наказание за его леность. В прошлом году я тотчас послушал его, когда он стал просить прибавки жалованья, и прибавил по 5 ен в месяц; хотел ныне совсем отнять это, но молитва в Церкви навеяла мягкость, и вычитаю только за два месяца; пусть это послужит ему навсегда уроком, что нельзя бросать вверенное ему стадо Божие; все священники уже на своих местах; один он только, младший из них, вот до сих пор ленится, забыв свой дом…»
О. Симеон пишет, что дом, который он нашел к покупке в Кёото, оказывается дрянным, требующим 500 ен ремонта, – что фактор требует платы. Отвечено, чтобы покупал место, если действительно очень хорошо для постройки храма, не заботясь много о доме, – чтобы дал процент фактору.
4/16 августа 1896. Воскресенье.
Утром явился Василий Хираи, бывший девять лет старшим учителем в Хакодатской Миссийской школе и вместе катихизатором в Хакодате, ныне направляющийся на новое место службы катихизатором в Сеноо.
Говорит, что школа наша (сёогакко) в Хакодате постепенно сокращается; ныне уже сорок пять учащихся, мальчиков и девочек, только; но это не потому, чтобы наша школа была плоха, а потому, что число школ в Хакодате, и правительственных, и частных, возросло очень. Особенность нашей школы та, что в ней преподается христианское вероучение. Была надежда, что из ней будут выходить ученики для Семинарии. Не оправдалась. Почти ни единого, или же совсем дрянь, вроде братьев Комага ине. И ныне в школе – отчасти христиане, большинство язычники; но язычники ученики, по словам Хироя, никогда не обращаются в христианство, ибо родители – язычники; значит, преподавание для них Закона Божия пропадает бесследно. Вероятно, скоро школа эта умрет собственной смертию. Не заканчивается ныне потому, что тамошние два учителя – в то же время и катихизаторы; учитель же пения, тоже учащий, необходим для Церкви и без школы. Кроме жалованья сим трем, больше расхода на школу не будет, исключая ремонт. Школа же шитья, где преподает Анна Танабе шитье, а о. Петр Закон Божий, не падает, а возрастает, и из нее делаются христианки. Учащиеся – взрослые девицы, или молодые женщины; дорожат нашею школою потому, что здесь нравственность соблюдается; иные, переставшие было, опять возвращаются, как в надежное убежище доброй нравственности, чего нельзя сказать про городские школы. И пусть эта школа существует. Ныне в ней двадцать девять учениц.
5/17 августа. 1896. Понедельник.
Целый день занят был все тем же подписыванием книг, готовимых к рассылке в семь мест в Россию; порядочный же этот труд; нынешние каникулы почти тем и заняты.
Протестантские миссионеры летние жары проводят в Каруйзава; это у них обратилось уже в обычай. Наезжают туда даже из Китая на это время. Аглицкие бишопы с ними же; участвуют во всех конференциях и ораторствуют вперемежку с баптистами, методистами и прочими. Вот этак лучше. Прежде Bickersheth лип к нам, даже свое облачение в один Рождественский праздник принес и толпу англичан навел – думал, я его поставлю вместе у Престола служить обедню… С теми–то вот intercommunion будет для него много сподручней.
6/18 августа. 1896. Вторник.
Преображение Господне.
За литургией городских христиан почти никого. Если бы язычников не набралось, то Церковь – почти пуста. И так во все двунадесятые, если не случается в Воскресенье. Не знаю, что и делать! Сколько ни поучай – «умано мими–ни казе». Это очень умаляет радостность великих праздников. К тому же сегодня проповедник не явился, и проповеди не было; Даниил Кониси должен был говорить, но собственно не его очередь, а Исигаме, вместо которого он взялся приготовить; вследствие этого, вероятно, и забыл. Во всяком случае, беспорядок важный: мне не помнится еще большого праздника, когда бы не было за обедней проповеди. Еще огорчение: до обедни крещен один юноша, наученный Исаиею Мидзусимом, но когда за обедней настало время приобщить его, стали искать его по Собору и нигде не нашли. Сделал после обедни надлежащие выговоры всем, кому должно. Но что толку?
7/19 августа. 1896. Среда.
За ранней обедней посмотрел, научился ли Игнатий Мукояма совершать проскомидию и всю литургию. Научился. И потому сегодня назначено ему отправляться на место службы в Циукоку. Снабжен для сего всеми богослужебными принадлежностями.
Пред вечером был Н. И. Янжул, полковник Генерального штаба, приехавший военным агентом в Японию. Привез карточку с надписью Н. В. Благоразумова, товарища по Академии, московского протоиерея.
В сегодняшнем номере «The Japan Daily Mail» в критике текущей японской литературы прописана немалая похвала нашему журналу Женской школы «Уранисики», что в нем «под скромным названием много драгоценного», «хорошо отвечает нуждам воспитанных и образованных (refined) христианок», «орган за европеизм, но в хорошем смысле слова и издается с замечательною литературною способностью»… – Что ж, это должно быть приятно нашим девицам–писательницам и их редактору Павлу Накаи.
8/20 августа 1896. Четверг.
Две тысячи триста ен сегодня разослано содержания служащим Церкви за девятый месяцы – и это еще половина того, что нужно разослать. А служащие эти просто в отчаяние приводят своею негодностию! Вчера говорил новонаученному иерею Игнатию Мукояма, чтобы он немедленно отправился в Такасаки, сдал Церковь Фоме Маки, взял семейство и спешил к месту своей новой службы, где его с терпением ожидают. Пожелал он отслужить литургию в Такасаки. Я весьма одобрил и тотчас велел завернуть для него лучшее облачение, сам принес к нему ящик с утварью, велел дать церковного вина, а «просфоры–де теперь не готовы, в пятницу утром будут готовы, и их привезет Фома Маки, который пусть для этого надень останется здесь», – Сегодня, перед вечером, случайно проходя по коридору во втором этаже, наткнулся на о. Мукояма, о котором думал, что он теперь уже в Такасаки, но который только что собирался туда. Я зашел в его комнату, благословил на дорогу: «Спешите же», – промолвил, – «а просфоры завтра привезет вам Фома Маки». Маки тут же и молвит:
– Я поеду на следующей неделе.
– Как так? Что же вы будете делать здесь неделю и что будет делать о. Игнатий в Такасаки? – возражаю.
– У меня есть дела с христианами, – отвечает о. Игнатий.
– У вас дел не может и не должно быть других, как познакомить вашего преемника с христианами и передать ему дела Церкви; трех–четырех дней для этого совершенно достаточно; затем два–три на сборы, и вы должны быть на следующей неделе здесь, на пути в вашу Церковь. Думал я, что вы горите желанием поскорей быть на месте вашего нового служения, а вы, наоборот, – только оттягиваете. Что же до Фомы Маки, то жил он почти месяц здесь, без малейшего дела, и не в тягость это ему, а в сладость! Он вот что: если Маки завтра не отправится в Такасаки с просфорами, то отсюда он будет изгнан (ибо комнаты уже нужно готовить для учеников, – каникулам скоро конец); если вы, о. Игнатий, на следующей неделе не будете здесь с семьей на пути в Циукоку, то с вами будет поступлено, как заслуживает того ваша леность. (В уме порешил я наказать его вычетом из обещанного ему 25 ен жалованья, ен 5 в два месяца).
Маки промямлил, что завтра отправится, о. Игнатий уехал. Посмотрим, что будет. Фоме Маки, во всяком случае, священником не быть, хотя бы он исправился от своего торгашества; прогнил он леностью насквозь.
Прошедшею ночью скоропостижно помер старик–слуга в редакции «Сейкёо–Симпо». Утром сегодня нашли его мертвым, ибо там теперь он один и жил, – Исаак Кимура с семьей где–то в деревне.
9/21 августа. 1896. Пятница.
Занимался целый день в библиотеке.
Фома Маки отправился в Такасаки.
Сделал выбор татами для домов Семинарии, почти самый лучший сорт, в тринадцать прошвов, в роккван роппягу монме, цена 1 ена 40 сен за ура, без осмотра.
10/22 августа 1896. Суббота.
Эти каникулы много напоминают каникулы 1885 года. Тогда меня мучил письмами из Тоносава о. Владимир, ныне немало мучает письмами оттуда Иван Кавамото. Мизерною личностью оказывается. Вдребезги разбиваются все мои надежды на помощников, как русских, так и японских! Что ж, коли Господу не угодно послать сюда добрых делателей, то пусть и будет Его Воля!
11/23 августа 1896. Воскресенье.
Илья Яманоуци вернулся с Хацидзёосима, чтобы отправиться на новое место службы, в Карацу. Итак, ничего не вышло у нас с предприятием водворить христианство на сем острове. Имели там год дарового школьного учителя, оплачиваемого Миссиею, и сей учитель был настолько робок, или неопытен, что даже о «Единстве Божием» не говорил там (как свидетельствует о. Павел Сато); спасибо, что хоть не развратился там; быть может, дальше окажется хорошим катихизатором, став в Церкви, и поблизости священника.
Был христианин Яков из Фукуи, изобретатель мыла для мытья шелковых материй; принес в подарок кусок сего мыла, который я отдал в Собор для нашей ризницы. Главный же элемент в составе мыла – масло из ватного семени, отчего мыло дешевле Марсельского, из оливкового масла – элемента дорогого; мыло Якова и уступает в деле (коокос) только этому мылу. Другие составные части он держит в секрете.
12/24 августа 1896. Понедельник.
Старуха Анна Кванно приносила письмо к ней Стефана Кондо, катихизатора: жалуется он, что дочь его, ныне гостящая у него на каникулах, неблагочестива, капризна, не очень почтительна, что он поэтому не отпустит ее больше сюда в школу. Дочь его, Сара, совсем маленькой поступила сюда в школу лет шесть тому назад; у нас ли, в Женской школе не дисциплина, не добрый уход за ученицами, не добрый пример им! И вот – результат! Значит, врожденные дурные свойства почти невозможно переделать. Девочка умная, учится без всякого затруднения и почти первая в своем классе по всем предметам, но в то же время не любящая молиться, составляющая заговоры, хитрая и лукавая, прозванная товарками «Онна–киёмори», что составляет весьма дурную репутацию характера. Недостатки ее всячески старались исправить. Анна несколько раз брала с нее письменное обязательство, что она будет вести себя хорошо. И ни к чему! Хорошо, что ныне отец берет ее; быть может, при строгости родителей несколько исправится, а в школе от нее вред и другим.
И тут же пример совсем другого свойства. Римма Като, восемнадцатилетняя учительница нашей школы, приходила с Анной Кванно взять благословение на вступление в брак с переводчиком религиозных книг Павлом Есида. Она тоже с малых лет воспитанница Женской школы; но очень благочестивая, любящая молиться у себя частно после общей молитвы, кроткая, правдивая, всеми любимая, желающая непременно продолжать служенье Церкви в своем звании учительницы и по вступлении в брак.
Та и другая, воспитанные при одинаковых условиях, оказываются совсем противоположными. Как судить о сем?.. Но праведен суд Твой, Господи!
13/25 августа 1896. Вторник.
Разослано остальное содержание за девятый и десятый месяцы, исключая тех, которые еще не известили о себе, что прибыли после Собора на места службы; таковых человек пятнадцать; из них половина, вероятно, не дали известия по забывчивости и небрежности, а половина действительно еще гуляет Бог весть где и о службе забыла думать. Неполезная сторона Собора та, что много времени теряется для проповеди: у половины проповедников никак не меньше месяца, у остальной, менее добросовестной половины – полтора или целых два месяца.
14/26 августа 1896. Среда.
Ученики, проводившие время каникул в Тоносава, вернулись с Иоанном Кавамото во главе. – Ремонт школьных комнат сегодня совсем кончен.
Северный ветер и дождь вчера и сегодня.
За всенощной зажигали паникадило, потому что можно и нужно было затворить южные двери (иначе ветер или тяга воздуха свечи тушит).
15/27 августа 1896. Четверг.
Успение Пресвятой Богородицы.
Скучно как–то проводится этот праздник. Школы еще не собрались, христиан в Церкви мало, нерадостно Богослужение в полупустом Соборе. А затем обычная суета деловая целый день.
Был Стефан Касай, дядя катихизатора Моисея; привел невесту Моисея в Женскую школу; человек разумный и к вере усердный; тоже находит, что Моисею еще рано стать катихизатором на месте владений его рода, в Хигата; «Когда будет сорок лет, тогда – в Хигата», – говорит; это уже слишком долго; достигши тридцати лет и будучи в то время уже семейным, «может стать в Хигата». – Был Кёбер, профессор; приносил книги и взял новые, – все глубоко религиозные; взял также «Историю Церкви до разделения Церкви» на японском для какого–то студента, который просил.
Был сию минуту Пимен, сынишка катихизатора Василия Усуи, вчера пришедший в Семинарию, но едва ли еще годный для нее: всего тринадцать лет и ростом совсем малыш; представил две просьбы: 1) купить ему шапку, 2) послать его в Академию. Первое исполнено будет завтра, второе отложено в долгий ящик.
16/28 августа 1896. Пятница.
Собираются ученики; к приему в Семинарию набралось уже мальчиков двадцать, в Катихизаторскую школу – почти никого. Я занимался надписыванием наших журналов, отправляемых в Россию.
17/29 августа 1896. Суббота.
Емильян Хигуци из Кобе пишет, что полковник Германн расхворался так, что за жизнь его опасаются, в последнем градусе чахотки; «так бедному Хигуци пришлось вместо удовольствия осмотреть Кёото, показывая его полковнику, обратиться в сиделку и „Hotel’ного гарсона”», – как он пишет, так как полковник никого видеть не хочет, кроме его. И охота же таким полумертвецам ехать осматривать диковины в чужеземщине! Впрочем, все чахоточные не сознают своей опасности.
Учеников и учениц все прибавляется. Филипп Узава из своей школы привел одного в Семинарию, другого в Катихизаторскую школу. Я ему говорил, между прочим, чтобы он позаботился о постройке храма в своей местности; на восемь селений вокруг себя он распространил христианство; пора подумать об этом, а потом прилично ему сделаться пастырем приобретенных им для Христиан душ; вероятно, христиане захотят его иметь своим священником, если предложить им.
18/30 августа 1896. Воскресенье.
Почти весь день дождь, особенно сильный рубил, когда звонили к обедне, в девять часов, и когда собирались в Собор к венчанию Павла Иосида – переводчика религиозных книг, и Риммы Като – учительницы нашей Женской школы, в четыре часа; оттого к обедне, кроме учащихся, почти никого не было, только язычников набралось порядочно, но к свадьбе, тем не менее, собралось далеко в большем количестве, чем утром. Так–то свадьба везде и всегда возбуждает любопытство: радостное всегда влечет к себе взоры!
Из собирающихся ныне к приему в Семинарию об одном, Иокояма, восемнадцати лет, напечатано в хакодатской газете, что «чувство патриотизма заставило его оставить службу на почте и идти учиться русскому языку, чтобы служить Отечеству во время войны Японии с известным государством (Россиею)», и восхваляется за сие юноша, но спохватился он здесь, что в Семинарию могут не принять его с сим похвальным намерением и зарекся, что «вовсе не то, а служение Церкви он имеет целью», – и негодует на газету, конечно, наружно, даже опровержение грозится послать. Ладно! Пусть будет так, как он заверяет, – Другой юноша явился с письмом от катихизатора Александра Оота, весьма плохого, что «он желает всего себя посвятить на службу Церкви», потому–де и посылается; но на запрос «кончёо» – правда ли это, он ответил, что и понятия не имеет о службе Церкви, а желает просто научиться по–русски для своих видов, оттого и просится в школу. Сему отвечено, что есть другие школы для научения русскому языку, туда и пусть идет, – здесь же церковная школа. Юноша сей язычник и из языческого семейства; первый – христианин.
19/31 августа. 1896. Понедельник.
Для поступающих в Семинарию и Катихизаторскую школу произведены были экзамены. Я не мог быть на них, ибо сегодня день расчетный, чрез каждые десять минут приходящие. А тут еще о. Игнатий Мукояма, третьего дня прибывший со всею семьею из Такасаки, на пути в Окаяма, сегодня отправлялся в дальний путь и нужно было снабжать его всем нужным.
Утомил почти двухчасовым своим разговором Савва Хорие; речь вел об Овата, который так же сердит, как он, и не хочет ему подчиняться; о Китагава Алексее – долгах его и жене, наклонной к сумасшествию, в котором она прибывает раза три в месяц. Господи Ты мой Боже! Какая дрянь на службе Церкви! И приходится ими обходиться, ибо лучших нет. Вот еще сокровище: Павел Окамото, чтец и певец, – тихий, скромный, смиренный, каким я его до сих пор принимал, а оказывается правда русской пословицы: «в тихом омуте черти водятся». Денег и платья не крал, но вещи у товарищей, нравящиеся ему, присваивает путем воровским, а что всего хуже: если кто не нравится ему, тому старается вредить, портя его собственность – ломая, коверкая, разбивая, забрасывая. Вчера вечером пришел Александр Мурокоси, имевший сегодня отправиться в Неморо, и жаловался, что смычок от его скрипки пропал: «Вероятно–де Окамото забросил». Сегодня Иван Накасима принес скрипку без струн: «Вероятно–де, Окамото стащил, навязав только одну с узлом, которой прежде на скрипке не было». – Какая–то чудовищная, дьявольская черта! А я до сего времени ничего этого не знал и не далее, как вчера же, пригласил его перейти в комнату около меня, чтобы в его, более обширной, комнате поместить учеников. И теперь–то едва добился от Мурокоси и Накасима, кого они подозревают; но потом, когда прорвала их откровенность, целый потоп дьявольщины (или умоповреждения?)!
20 августа/1 сентября 1896. Вторник.
Учителя составили расписание уроков на следующую треть. Ученики распределены по комнатам: в первый класс Семинарии поступило 23, в первый класс Катихизаторского училища – 6.
Мы с Павлом Накай начали наше дело – продолжение перевода Священного Писания, со Второго Послания к Коринфянам. Утром с половины восьмого часа до двенадцати, вечером с шести до девяти часов.
После полудня прочитал с Давидом Фудзисава писем тридцать, пришедших за последние три–четыре дня. Ничего интересного. Стефан Камой оказывается плохим и слабым, хотя окончил Семинарию одним из первых; в Бакан начать сам же предложил, и ныне письмо в сажень – такое дрязгливое, что я велел ему оставить Бакан (не по нем начинать и предпринимать, – «бака» он для сего). – Петр Такемото опять поступил в военную службу – это сподручней ему, чем воевать с духовными врагами, к чему совсем не способен (а сколько издержано на него!).
21 августа/2 сентября 1896. Среда.
С восьми часов был молебен пред началом учения. В конце я сказал поучение, чтобы были искренни (как дети, упоминаемые в Евангелии) и верны цели, с которой собрались сюда; а для сего, чтобы ценили свое назначение: важность христианской веры для государства – без нее государство и сильное падет от гордости, богатое падет от роскоши; еще выше – важность для Царства Небесного; как в молитве – все украшены образом Божиим, но кто в Японии знает это? А если кто и догадывается, то как войти в Царство Божие без Христа, который есть «путь, истина и жизнь»…
Из Церкви ученики собрались в классной во втором этаже, и прочитаны были результаты приемных экзаменов. Я сказал наставление – исполнять правила, чрез что воспитывать волю и силу ее, не курить табаку, в котором яд, и прочее.
С половины десятого часа мы с Накаем стали было переводить, но пришли из Женской школы с расписаньем, и разговорами, и просьбами о выдаче книг из библиотеки; до полудня время и пошло на это. После полудня – секретарь с месячными расписками служащих для внесения их в счетную книгу, отправка ответов по вчерашним письмам и прочее.
Вечером – «Симбокквай», братское собрание мужских школ, и «сестринское» женской. Дано было утром на сие, по просьбам представителей, по четыре ены туда и сюда. С семи часов здесь, в нижней классной, речи (энцезцу) гремели до девяти, угощение было на славу. В Женской школе, вероятно, было то же. Я на пять минут зашел к ученикам по их приглашению; прочее время употреблено было на перевод с Накай’ем.
22 августа/3 сентября 1896. Четверг.
Во всех школах начаты уроки. В три часа были: Анезаки, только что кончивший курс по философии в здешнем университете, и Арёси, кончивший там же юридические науки. Первый изучает Сравнительное Богословие, то есть сравнивает христианство с буддизмом и прочее. Мысль его – из христианства и буддизма создать что–то новое, восполнив одно другим. Я разъяснял ему нелепость сего предприятия, несравнимость ни в каком случае истинность Божией веры с человеческим измышлением. Товарищ его оказался протестантом, но неудовлетворенным своим верованием. Поговорил с ними, особенно с Анезаки, до пяти часов и дал книги: Сравнительное Богословие и Догматику Макария законоведу, Апологетику Рождественского и ту же Догматику философу; Апологетику он сам попросил, слышав об ней от доктора Кёбера, с карточкой которого они и явились ко мне. Звал их для дальнейших бесед о вере.
По постройке Семинарии сегодня было «муне–анге», и рабочие справляли праздник, на который от меня было дано 30; потом от поставщика леса, от начальников частей получили; угощение было отличное; сняли они общую фотографию.
О. Иоанн Оно, по пути из Сендая к своему семейству в Нагоя, был вечером, но во время перевода; я не мог его видеть, а чрез секретаря Сергия Нумабе просил служить здесь при Соборе и получал бы он досельнее содержание – 25 ен в месяц; служить же еще он может, но если непременно хочет в заштат, то больше 12 ен в месяц дано ему быть не может, – В десятом часу Нумабе приходил сказать, что служить Оно решительно не хочет. Леность и кейф, значит, положительно прежде о. Оно родились на свет!
23 августа/4 сентября 1896. Пятница.
Даниил Кониси такое ужасное вранье о России пишет в «Иомиури симбун», что отвратительно читать. Целый ряд статей; вчера и сегодня уже шестнадцатую и семнадцатую статьи пробежали в вырезках, приписываемых ко мне. «Русский народ, по Кониси, весь зауряд – невообразимо грязный, весь, без исключения, вонючий, вшивый, живущий в нестерпимо вонючих логовищах. Войско все грязное, вонючее, пьяное, рабски униженное, около казарм нет возможности проходить – так они воняют»; конечно, «народ и войско и все в России крайне грубое, необразованное, неразвитое». Словом, таких поношений я еще нигде не встречал. И это – от человека с измальства вскормленного Россией; мелкий торговый приказчик как–то вторгся в Семинарию (при о. Владимире), не по правилам приема, и воспитывался на счет Миссии. По успехам и способностям не стоил посылки в Академию, но обманом и туда втерся: подготовил некоего богача Нозаки отправить его, Кониси, в Академию якобы на его, Нозаки, счет; в таком смысле писано было мною и в Синод, что–де такой–то просится в Академию на своем содержании. Но тотчас же оказалось, что надули оба – Нозаки и Кониси; и последний оказался на моем содержании, ибо совестно было просить Синод принять его на казенное и тем обнаружить надувательство японца. Но не жалел я нескольких тысяч, издержанных на него, думая, что, по крайней мере, выйдет полезный для Миссии и Церкви человек. И вот он как являет свою полезность! Всем им, отправляемым в Академии, было толковано и перетолковано, что они, между прочим, предназначаются быть и связующим звеном России и Японии, что, изучивши Россию, они должны потом здесь своими писаниями знакомить Японию с нею, сглаживать те шероховатости, которые являются между Россиею и Япониею, вследствие постоянных дурных отзывов Англии о России, что не должны они в России заходить на задний двор и рыться в навозе и помоях и прочее. Ни единого, внявшего сим наставлениям! Сколько раз уж христиане жаловались мне, что академисты говорят о России и Русской Церкви весьма дурно! Но это было, по крайности, между своими, христианами. А Кониси теперь выступил в качестве Крыловской Хавроньи на публичную арену. Прочие академисты, вероятно, все радуются сему. Господи, что за грязный нравственно народ! Ни искры благородства, ни тени благодарности! Конечно, миссионеры в Японии – не ангелов искать, иначе (если бы в Японии предполагались ангелы) и не нужны бы были мы здесь; но все же такое чудовищное отсутствие всякой человечности коробит и в дрожь омерзения приводит. Куда человечность! И зверь не станет кусать руку, долго подававшую ему пищу. А Кониси так нагло лжет и клевещет на весь русский народ!
24 августа/5 сентября 1896. Суббота.
Был американец, некто Graham из Pittsburg’a, советоваться, хорошо ли приехать сюда из Америки одному итальянцу – учителю пения и музыки, человеку семейному, артисту и композитору. Пришло ему в голову искать здесь совета потому, что у нас в Соборе очень хорошее пение. Я указал ему посоветоваться с английскими и американскими министрами, а также с епископами; надежнее же всего собрать сведения, сколько есть здесь иностранных семейств, в которых итальянец может иметь уроки; а самое лучшее – отписать в Америку, что итальянцу здесь нет надежды на процветание, – таковое мнение мистер Грахам составил, кажется, прежде моего совета.
Из Оосака требуют больших денег на ремонт церковных зданий после недавнего урагана. Пошлю 20 ен на поправку крыш; штукатурку же снаружи могут не возобновлять, а тонкими досками защититься от дождей. Скоро нужно будет строить храм там, на месте нынешних зданий, составлявших когда–то трактир, небезызвестный в Оосака.
25 августа/6 сентября 1896. Воскресенье.
О. Феодор Мидзуно приходил взять дорожные (14 ен) на посещение своих Церквей. Сказано ему, что если он еще напьется пьяным, то его содержание будет сокращено на 10 ен в месяц; если потом еще будет пьян, то запретится ему священнослужение. Во время Собора Моисей Мори, катихизатор Фунао и окрестностей, принес жалобу от всех христиан его ведомства на пьяное безобразничанье о. Мидзуно, когда он, незадолго пред Собором, послан был туда для погребения христианки, – и просьбу, чтобы больше уж ни при каких случаях о. Мидзуно туда не посылать. (Послан он был туда по отсутствию из Токио о. Фаддея Осозава, которому принадлежит Церковь в Фунао).
26 августа/7 сентября 1896. Понедельник.
В Катихизаторскую школу прибыл еще один: еще язычник, но очень рекомендованный Павлом Цуда, катихизатором в Тоёхаси; любит–де христианство и религиозно настроен; служил по полиции в Тоёхаси, но взял отставку, когда ему после переписки о нем дано было позволение поступить в школу, отчего несколько и запоздал.
Был Иван Иванович Чагин, лейтенант, новый, после Будиловского, морской агент здесь. Рассказывал, между прочим, о смерти нашего министра Михаила Александровича Хитрово. Помер первого июля на даче Каменностровской, близ Петербурга. Поправился он было по прибытии в Россию (отсюда уехал утомленный); был на коронации в Москве; зять его, военный, взял отставку и подал прошение о принятии его на службу в Министерство иностранных дел, и имел приехать сюда вторым секретарем; второго октября предположено было Михаилу Александровичу выехать со всем семейством сюда, в Японию; был он бодр, весел, здоров. Первого числа, на даче, задрались собаки: его и чья–то большая, – задрались так сильно, что растащить их было нельзя; драка происходила в саду, где в то время находился Михаил Александрович со своими. Он взял за хвост свою собаку, зять его большого пса, а Андрей, сын, побежал за ведром воды, разлить собак, которых не могли растащить врозь. Ведро принесено, вода вылита, собаки расцепились, и все стали смотреть морду пса домашнего, очень искусанную рослым противником. Вдруг Михаил Александрович схватился за грудь и промолвил: «Вместо того чтобы рассматривать собаку, принесли бы мне стул». – Это были его последние слова; с ними он упал и мгновенно умер. – Так как время было очень жаркое, а у него еще была экзема, то разложенье началось весьма быстро; на другой день он был положен в гроб и закрыт; на третий день его отпевали там же в военной Церкви. Когда по окончании отпевания нужно было положить ему отпустительную грамоту в гроб и оный открыли, то оттуда пахнул такой запах, что священник лишился чувств, а князя Лобанова–Ростовского, министра иностранных дел, который стоял близ гроба, вывели под руки из Церкви. Все это печально тем более, что с Михаилом Александровичем Россия лишилась одного из хороших своих дипломатов. Ныне тем печальнее еще, что умер на днях и князь Лобанов–Ростовский, наш очень способный министр иностранных дел.
