Текст книги "Дневники св. Николая Японского. Том ΙII"
Автор книги: Николай (Иван) Святитель Японский (Касаткин)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 69 страниц)
Поздно вечером диакон Такахаси приходил извиняться, что так говорил на Соборе.
6/18 июля 1896. Суббота.
Вот что называется трудовой день: с пяти часов утра до десяти с лишком вечера точно в котле кипишь! Таков всегда следующий день после Собора: катихизаторы массою стремятся разлететься; с каждым нужно попрощаться и сказать каждому то, что именно ему следует, и дать каждому, что ему нужно…
Сегодня, между прочим, меня до крайности изумил и немало опечалил факт, показывающий, на каком низком уровне понимание церковных дел, или вообще резонабельности стоят все наши лучшие люди в Церкви. 20 священников и 8 кандидатов богословия делали трехчасовое совещание о преобразовании Семинарии. Сами они взялись за это дело, даже без моего сведения о том. В половине двенадцатого зовут меня в собрание и предлагают сделать преобразование, сейчас решенное ими. Но какое же? Разделить Семинарию на «сейсоку–ква» и «хенсоку–ква»; первую опять подразделить на «фуцуу» и «сенмон»; курс «фуцуу» – пять лет, «сенмон» – три года. Курс «хенсоку», где будет идти все преподавание на японском языке – тоже три года. И ни единый не спросил у почтенного собрания, можно ли строить дом без материала?.. У нас вот ныне едва набралось пятнадцать мальчуганов в Семинарию, – да и те еще все ли приедут? Как это их разделить на три стада? Из этих пятнадцати верно четыре–пять дотащатся до окончания курса, как ныне пять в шестом классе, а если их еще натрое разделить, то будет ли и то? Притом пять лет «сейсоку фуцуу» – это почти то же, что академический курс; но поступят ли к нам кончившие в средних учебных заведениях? До сих пор еще не было такого случая… Точно аэронавты, по воздуху плавающие! И это вот суть Церкви – все священники и наставники с академическим образованием! Никто из последних не пристал к священникам: «Да дайте же учеников»; никто из первых не сказал последним: «Да рассуждайте же основательно о школе, коли вы наставники!» И тут еще пункт: «дать кончающим в Семинарии большее жалованье, отметить их»; когда эти же самые священники жалуются на бесплодность, никуда не годность кончивших Семинарию и прямо сделанных «секденкёося» – Яков Томизава, Моисей Симотомае, Фома Исида и прочие. Просто тут только руками разведешь, видя, какие пешки наши священники и какие болваны наши академисты, а отчасти, может быть, и негодяи; Даниил Кониси–то, по крайней мере, прямо принадлежит к последней категории, с его мерзейшею ложью, будто с наставниками ни о чем не советуются, их мнения не уважают, против чего тут же пункт «отдать все школьное дело совету наставников и их решение считать важным и великим (дзиудайнару)». Об отношении Епископа к Семинарии ни слова, да и какое же отношение, коли он только батрак для них!
7/19 июля 1896. Воскресенье.
До литургии прощание с катихизаторами. За литургией Алексей Савабе рукоположен во диакона. После литургии отслужили панихиду по нашем Посланнике Михаиле Александровиче Хитрово. Все христиане, бывшие за литургией, помолились; между прочим, из Посольства были три секретаря, был еще доктор Кебёр.
До вечера без перерыва прощание с катихизаторами и прием разных гостей.
Если позволяется миссионеру иногда уставать, что сегодня я могу сказать, что устал.
Что страшнее смерча? А отчего он? А от встречи двух ветров. Итак, если дует ветер злобы, подлости, глупости, то не возмущаться и не воздавать навстречу ветра гнева, тогда дрянной ветер разрешится сам собою в ничто; иначе – ломка и гибель, а после – угрызение и терзание. Сохрани меня, Господи, от гнева и дай спокойствие капитана, плывущего по неспокойному морю!
8/20 июля 1896. Понедельник.
Продолжение того же прощания с уходящими катихизаторами и священниками, удовлетворение разных просьб и так далее – целый день и вечер.
Утром чуть не потерял равновесия духа от разговора с этим Сасагава, который, как стад священником Сендая и окрестных Церквей, точно пробкой закупорил Сендай и Церкви: никого в школы к нам от него; а сам же говорит, что он – первый виновник нелепых предложений третьего дня о школьном преобразовании. Ни стыда, ни совести и ни малейшего радения о Церкви! Спокойно, но не без резкости высказал ему все. Затем, так как очень уж мутило, чтобы не сорвать на ком–нибудь сердца, ушел в библиотеку и с полчаса шагал по камням, пока размышлением и молитвенными возгласами не привел душу в спокойное состояние, а на лицо не нагнал улыбку.
О. Иоанн Оно уходил в заштат по болезни. Правда, болен геморроем, но больше ленив: у нас такие служат. Его же сколько ни упрашивал – хоть бы здесь при Соборе состоять и иногда отслужить или сказать проповедь, – не нравится, а нравится жить где–то в провинции без всякого дела. Между тем нужно его содержать с семьей, нельзя же навести нарекание на Церковь, что она оставляет без призора своих немощных служителей. Горе с ними!
9/21 июля 1896. Вторник.
Почти все уже разошлись. Священникам, между прочим, дал по бутылке церковного вина и елея – то и другое по 40 сен – полученных недавно из Афин чрез посредство о. Сергия Страгородского, с тем, чтобы они, посоветовавшись с своими прихожанами, сделали заказы, которые все вместе будут мною препровождены в Афины с просьбою новой высылки.
Срок пребывания в гостинице прибывших на Собор кончился вчерашним днем. Сегодня принесли счет: оказалось за 124 священника и катихизатора: 449 ен 36 сен. Начали прибывать с 5 июля нового стиля.
Три дня уже ветер и дождь, часами очень сильные.
10/22 июля 1896. Среда.
Утром, когда пришел прощаться о. Симеон Мии, много я высказал ему горьких мыслей, волнующих меня по поводу собрания священников и учителей–кандидатов для рассуждения о школьном деле. Весь мозг Церкви – и такой гнилой!
Ужели исполнится злорадное предсказание католических патеров, высказанное ими покойному посланнику Давыдову: «Умрет нынешний начальник Миссии, и Греческая Церковь здесь разрушится»? А, по–видимому, так. Три часа мелется нелепейший вздор, или говорится прямая ложь (которую порол Кониси, будто я стесняю учителей, тогда как совершенно наоборот), и никто – ни единый из заседающих отцов и мудрецов, не нашел, вопреки сему, ни слова здравого смысла, ни тени справедливого суждения! Действительно, умри я сегодня – завтра что последует и по училищам, и по Церкви?… – Голос у меня пересох от горького и долгого разговора; наконец; жаль мне стало о. Симеона, который сначала посмеивался, а потом тоже приуныл от положения Церкви, – и дал я ему все, что он просил: и книг для преподавания русского языка, и облачений, и икон, и бутылки вина и елея.
Бурною погодою испорчены железные дороги на север и на юг, так что сегодня не могли отправиться ни о. Борис Ямамура и прочие, ни о. Симеон Мии и другие.
11/23 июля 1896. Четверг.
Приготовление книги для записей выдачи и рассылки содержания и прочего.
Петру Исикава, редактору «Сейкёо–Симпо», дал мысль, чтобы он к Собору 1900 года написал историю Православной Церкви в Японии. За четыре года может корреспонденциею с Церквами собрать материал. Может даже для того сделать путешествие по Церквам, чтобы на месте лучше все узнать и записать. Теперь еще живы старики – первые христиане – свидетели первых следов благодати Божией, созидающей Церковь. Нужно собрать именно живые факты, знаменательные случаи, чудесные явления, которых немало уже было. Лет чрез десять–пятнадцать, когда первое поколение христиан сойдет в могилу, почти все это будет утрачено, и вместе с тем сколько назидательности будет утрачено!
12/24 июля 1896. Пятница.
Вчера и сегодня – первые настоящие летние дни, жаркие и тихие.
Дела Собора почти все окончены.
Текуса, дочь покойника о. Иоанна Сакаи, настоятельно просится сюда в Женскую школу, чтобы быть полезной преподаванием чего–нибудь, или же приготовиться в диакониссы – проповедницы женщинам; двух малых своих детей, говорит, может оставить на попечение тети, в Хакодате. Сестра её, Матрона Кимура, приходила просить о ней. Я сказал, чтобы Текуса сама написала ко мне.
13/25 июля 1896. Суббота.
Целый день сведение счетов по расходам на нынешний большой Собор и рассылка содержания не бывшим на Соборе. Дорожные священникам и катихизаторам на Собор и обратно: 965 ен 85 сен, что с 462 енами 56 сен на прожитие их здесь составляет: 1428 ен 41 сен – таков расход на большой Собор. Не знаю, найдется ли такая сумма чрез два года, чтобы устроить вновь, как предположено, такой же Собор.
После всенощной подают письмо, конфиденциальное, от о. Матфея Кагета. Пишет, что избранный в священники для Хоккайдо Фома Маки запутан в долги, и неблаговидные. В последнее время он пустился в торговлю и потерпел убытки; чтобы занять, много лгал, злоупотребляя именем о. Матфея и даже моим. Все это рассказал о. Матфею христианин из Фукурои, пришедший, по–видимому, исключительно за тем из Сидзуока. Странно и очень жаль, что отец, Матфей, местный священник, до сих пор ничего этого не знал и поэтому не возразил, когда его выбирали. Из всех двухсот, заседавших на Соборе, также, по–видимому, никто ничего не знал о сем, ибо на троекратное провозглашение избранных (священнослужителями, так как, кроме них, никто не знает всех старших катихизаторов) и вопрос, не может ли кто – открыто, или чрез закрытое письмо – возразить что–либо против избрания, никто и признака не подал, что может, и на предложение затем утвердить избрание чрез «кирицу» все мгновенно встали. Мне Маки говорил, что имеет долг, сделанный на погребение матери; отпросился до посвящения в Фукурои на две недели, чтобы покончить с церковными делами. Ужели он лжец и бесчестен в делах? Завтра утром напишу о. Матфею, чтобы немедленно отправился в Фукурои и тщательно исследовал поведение Маки.
Лишь только я прочитал письмо о. Матфея о Маки, как входит о. Павел Сато, поисповедовавший Игнатия Мукояма, другого избранника в священники, имеющего завтра принять сан диакона.
– Препятствий к посвящению нет? – спрашиваю.
– Нравственных нет. Но семейные дела плохи: отец оставил ему в наследство долг в 500 ен, да ныне мать, довольно беспутная старуха, живущая на родине с своей дочерью–девицею лет тридцати, – все больше и больше залезает в долг, что тоже ляжет на плечи Игнатия. – Тоже неудобно для священника. А кто мог знать? Сам же он объявил вот только на исповеди. Но это не может быть препятствием к посвящению. Сам он – поведения безупречного, жена – воспитанница нашей Женской школы – тоже примерная христианка.
14/26 июля 1896. Воскресенье.
За литургией рукоположены: Алексей Савабе в иерея, Игнатий Мукояма во диакона. ((Служили со мной о. Павел Савабе, о. Павел Сато, о. Павел Морита и прочие. О. Павел Савабе сам водил своего сына вокруг престола, посвящая его на всегдашнее служение Богу. После литургии был чай у меня для священников и церковников, чай японский с кваси для всех христиан Коодзимаци, бывших на служении, и обед японский для оо. Савабе, Морита и прочих.
До литургии было крещение четырех из Асакуса.
День весьма жаркий и утомительный.
15/27 июля 1896. Понедельник.
Целый день занимался в библиотеке по снабжению посылки наших книг в Россию.
Иоанну Иноуе, катихизатору в Мацуяма, ныне переведенному в Тояма, послал денег на свадьбу, которую он должен был отпраздновать в Оосака, – а об нем сегодня телеграмма от Иоанна Като, что болен, при смерти от кровавого поноса. Бедный! Дай Бог ему выздороветь и продолжать служение Церкви – человек он способный.
16/28 июля 1896. Вторник.
Те же занятия в библиотеке – и надолго еще хватит их.
После обеда был Покатилов, директор русского банка в Шанхае. По пути в Корею заехал сюда, чтобы перевенчаться с прибывшею из России невестой.
Был профессор Кёбер; выписывает из России Августина, Жуковского и прочее. Говорил, между прочим, что три года тому назад, когда он прибыл в университет, студенты бредили Спенсером и Дарвином, теперь начинают посмеиваться над ними; тогда нечего и думать было читать им что–либо близкое к христианству, теперь он читал им историю средневековой философии, столь близкую к христианской – об Августине и подобных, и слушали с живым интересом. Думает он дальше читать им философские лекции по нашему Кудрявцеву, приобретенью сочинений которого очень рад и очень ценит их. Большее благо сделает, если хоть несколько разрядит темное облако атеизма, облегающее университет.
17/29 июля 1896. Среда.
Утром был Павел Кагета, на пути из Оказаки на новое место службы и вместе на свою родину – в Яманоме; был вместе с восемью детьми мал мала меньше. Мать их, Сира, с младенцем на руках, разлилась слезами при виде меня о своем первенце Симоне, исключенном ныне из Семинарии за дурное поведение. «А я–то думала, что он выйдет хорошим», – говорит. Кто виноват, что не вышел? Отчасти и сама избаловала, как первенца; разные дурные привычки принес в школу, от которых отчасти здесь исправился. Неправа и школа: не досмотрела. Впрочем, как и досмотреть, когда в отроке еще нежданно–негаданно является наклонность и смелость идти в непотребный дом: ни застенчивости, ни стыдливости, а их школа не может дать, как не может слепому дать зрение.
18/30 июля 1896. Четверг.
Был Акила Хирота, возвращающийся из Уцуномия, где посещал родителей, в Сидзуока, где состоит катихизатором. Его сопровождает мать, едущая на его свадьбу, которая будет 2 августа; берет Акила Марфу, дочь о. Матфея Кагета. Вероятно, будут счастливы; оба выросли на моих глазах и всегда были благонравными. Дал Акиле 10 ен на свадьбу и 3 ены матери; семейство пребедное: безногий отец фонари делает и тем питает семью.
19/31 июля 1896. Пятница.
Вот несчастие–то! Мертвый лежит ныне (восемь часов вечера) в большой катихизаторской комнате, и идет следствие, как он помер. А как? Когда в шесть часть часов ударило ко всенощной, лошади испугались и бросились вперед, а он, неопытный шестнадцатилетний бетто, стоял против самого дышла, держа лошадей, запряженных в коляску; дышлом ударило его в бок и, кроме того, от порыва лошадей мгновенно толкнуло на чугунный фонарный столб у крыльца Собора; мгновенно он и убит: как упал у столба, так и оказался уже мертвым, когда люди подскочили к нему, стали поднимать, лить воду и тому подобное. Перенесен он был в комнату, где теперь лежит; призваны врачи, и один за другим все констатировали смерть: по наружному осмотру дышлом сломало два ребра, которые, войдя в легкие, парализовали их действие. В коляске этой приехала к венцу Анна Афонасьевна, невеста Дмитрия Дмитриевича Покатилова. Я совершил их бракосочетание, начиная с пяти часов, в Соборе, в сослужении диакона Львовского. Когда после этого все в моей комнате расписывались в обыске и прочих документах, пришло время звонить к обычному богослужению, первый удар колокола и возвестил мгновение смерти несчастного юноши. Непостижимы судьбы Твои, Господи, и не без Воли Твоей творится и сие!
20 июля/1 августа 1896. Суббота.
Секретарь Миссии Сергий Нумабе с первым утренним поездом отправился в Фукурои исследовать свойство долгов Фомы Маки, избранного в священники: на погребение ли матери, как он мне говорил, или по торговым предприятиям, как говорят? От меня дано письмо, что он отправлен по церковному делу и чтобы говорили ему все, что знают.
Позже утром призвал Павла Накай и сказал, что дам ему лично от себя 20 ен на поездку в Кёото, куда он желал для каникулярного отдыха, но только не прямо в руки, а как он соберется совсем – 5 ен на дорогу до Кёото, как телеграфирует из Кёото о приезде туда – 10 ен на жизнь там дней двадцать, как захочет вернуться – 5 ен на обратный путь. Так, – чтобы мачеха не отобрала у него деньги, не помешала прогулке; мачеха – жадная, а он слабый. Он очень обрадовался и чрез два–три дня, нужные для приготовления следующего номера «Уранисики», отправится.
За всенощной был православный китаец, молодой человек; молился, стоял, всю службу, до конца даже проповеди. После службы хотел я расспросить его, но он поторопился выйти и уехал.
Целый день собирал и упорядочивал наши журналы: «Сейкёо–Симпо», «Уранисики» и «Синкой», чтобы переплести и отправить вместе с другими книгами в Россию – в Академию наук и прочие.
21 июля/2 августа 1896. Воскресенье.
За литургией Игнатий Мукояма рукоположен в иерея.
Вечером написал в ответ Иоанну Кавамото, ныне живущему с учениками в Тоносава. Все еще плох по педагогии, не знаю – будет ли лучше.
22 июля/3 августа 1896. Понедельник.
Вечером вернулся секретарь Нумабе из Фукурои и Каяма и долго рассказывал про дела Маки; совсем обратился в купца: торговал вразнос часами, продавал и вино, полученное взамен долга, хлопотал о выписке с Хоккайдо рыбного удобрения и прочее. Хорошо хоть то, что больших преступлений не наделал; только немного лгал. Везде христиане выразили довольство, что от них взят такой плохой катихизатор.
23 июля/4 августа 1896. Вторник.
По посланной вчера телеграмме о. Николай Сакураи прибыл после обеда (священник Хоккайдо, гостящий еще в Канаици, родине его и жены, там и живущей с детьми). К четырем часам собраны и все священники Токио: оо. Савабе, Сато, Юкава, Циба, Осозава; и составился совет. Заседали в редакции Синкай. Я изложил дело: «Маки был избран; Собор одобрил избрание, но христиане его ведомства, услышав о сем избрании, пришли в изумление; и один из них явился в Сидзуока к о. Матфею сказать, что Маки на деле – не катихизатор, а купец и притом в долгах. По письму о. Матфея я просил его подробнее исследовать о сем; он сделал это, но по совершенной неспособности к подобного рода делам исследование оказалось неудовлетворительным, он доказал только, что долги есть, но какого рода и свойства, не сказал. Кстати, я просил еще Сергия Нумабе потрудиться съездить исследовать. Господин Нумабе это сделал. К сожалению, он со вчерашнего вечера захворал желудком; едва ли может все рассказать; если не может, то я повторю вкратце, что он мне вчера сообщил». – Послали за Нумабе. Он пришел с очень больным видом. Я просил его в самых коротких чертах изложить, что мне говорил. Нумабе начал, но, как видно, живот его в это время благодушествовал: пустился в такие подробности, которых и вчера не было; тянул до того, – при своей вообще очень скучной методе рассказыванья, – что все наполовину заснули: с четырех часов почти до самых сумерек мой милый господин Нумабе наслаждался своим рассказом. Наконец, видя, что конца не будет, я сказал, что довольно и сказанного, и предложил священникам вопрос: подтверждают ли они свое прежнее избрание? А для ясности дела прочитал из Канонических Правил (Хоогаку) и Книги Правил, относящихся к вопросу места. Все изъявили нежелание, чтобы Маки поставлен был священником, но, однако, и не нашли прямых причин лишить его надежды на священство, а согласились с мнением, первоначально выраженным о. Матфеем в своем письме: оставить Маки ныне катихизатором, а по исправлении его со временем сделать и священником. Я согласился. Призван был Фома Маки и объявлено ему печальное решение: «За то, что он совсем потерял настроение катихизатора и служителя Церкви и сделался по душе и по делам купцом, отменяется избрание его во священники, а оставляется он катихизатором; и если исправится, – возгреет в себе то же усердие, с которым когда–то служил Церкви, то может быть впоследствии и рукоположен». Маки, к счастью, без возражений и смиренно принял это решение. Поэтому обещано было ему, если он желает, посвящение его в будущее воскресенье в стихаря. Между тем стало темнеть. Подали чай, и кончилось не неважное собрание. Перед всеми и в назидание всем, я очень роптал на беззаботность о. Матфея Кагета, который, имея столько лет в своем заведывании Фому Маки, не знал, что он мало–помалу обратился из катихизатора в торговца.
24 июля/5 августа 1896. Среда.
Церковь в Оцу просит оставить там Иоанна Судзуки, который назначен Собором в Такасаки. Весьма кстати. Написано сегодня в Оцу, что Судзуки там оставляется; в Такасаки же извещено, что там будет катихизатором Фома Маки.
Был в Иокохаме, чтобы разменять вчера полученный чек на церковные деньги: 16 347 рублей из Казны на второе полугодие, полученные чеком на 2603 фунта стерлингов 6 пенсов дали 23 302 доллара 26 центов. Из них десять тысяч положил на 6% в Банк Мицуи на год.
25 июля/6 августа 1896. Четверг.
Петр Ока из Окаяма, прошедший огнь, и воды, и медные трубы, бывший богатым, теперь нищий, сначала чрез о. Симеона Мии, теперь чрез о. Сергия Судзуки просит, не отстает, принять его в Катихизаторскую школу. И вот какие люди ныне метят в проповедники! Нищие, никуда не годные, все переиспытавшие и ни к чему не приспособившиеся. Написал сегодня о. Сергию то же, что прежде сказал о. Симеону: пусть поучится у последнего несколько месяцев: если окажется годным, будем принят потом в Катихизаторскую школу; если есть нечего, я буду давать на пищу 3 ены частно. Такое рьяное движение этого утилитарного народа к одним только утилитарным занятиям, что идеальных стремлений ныне и признаков! И это не у нас только: все миссионеры жалуются на это. Если бы не бедность у некоторых и не даровое воспитание у нас, ни одного бы ученика не было у нас в школах.
26 июля/7 августа 1896. Пятница.
Янки – народ умный, янки – народ практический, янки в тысячу раз скорей сам обведет, чем его обведут. Такова всесветная репутация янки. И однако же японцы оказались умней янки, практичней янки; превосходно оставили с носом самих янки. Это в деле «Доосися», в Кёото, благочестивые американские конгрегационалисты и частные люди – богачи – и ихнее миссионерское общество миллионных расходов не пожалели, чтобы основать на купленном большом участке земли великолепные христианские учреждения: христианский университет, училище для образования сестер милосердия (nurses), госпиталь. Выстроены великолепные здания в роскошном американском стиле – для всех потребностей учащегося и учащего мирка. Девять домов построено только для квартир профессоров. Начальствующие и учащие, за исключением Нисима – главного механика всей махинации, были сначала исключительно одни американские миссионеры. Потом мало–помалу стали входить между ними вновь образовавшиеся японцы. В конце концов под разными предлогами японцам удалось вытеснить из состава начальствующих всех до единого американцев, и «Trustees of the Doshisha Corporation» стали все японцы с president’oм Kozaki во главе. (Нисима года три тому назад помер). Профессорами между тем состояли американцы. Когда вся власть очутилась в руках японцев, тогда они сбросили маску. Американцы щедро жертвовали и деньгами, и миссионерским трудом, разумеется, с определенною целью – распространения христианской веры в стране путем школы – такова особенно метода конгрегационалистов. Японцы же ныне обратили университет в общеобразовательное заведение, и в нем японские профессора стали открыто учить, что Христос не более, как учитель добродетели и такой же человек, как Конфуций и другие моралисты. Это возмутило американских миссионеров, и они стали жаловаться своему Миссионерскому обществу. Оттуда в прошлом году прислали «Deputation» для исследования дела. Последняя нашла правоверие Доосися очень сомнительным, но на многом не стала настаивать, а предложила начальствующим (trustees) подписаться только под следующими четырьмя пунктами веры: 1) что Бог есть Личное существо, 2) что Христос есть Бог, 3) что душа бессмертна и 4) что Библия – боговдохновенна. «Trustees» отклонила и это предложение, как узкость, которою они не хотят стеснять ни себя, ни свой университет, который они прямо и без всяких ограничений объявили не имеющим в виду никаких христианских целей, кроме того, что нравственность–де преподается в нем христианская. Что касается до всех великолепных и многочисленных построек Доосися, то так как все они вместе с землею значатся на имя японцев, по недозволенности иностранцам иметь недвижимость вне открытых портов, то американские радетели, миллионы издержавшие на здания, очутились без крова: «trustees» прямо объявили себя полными и бесспорными владетелями и распорядителями всей «property» Доосися. Американцы пробовали было возразить: «Пред Законом – ваша собственность, но морально – это собственность Американского миссионерского общества (American Board)». Но «trustees» закидали их и на этом: и воля жертвователей, мол, такова (поди – поверяй теперь волю всех жертвователей!), и намерения, и планы основателя таковы (а Нисима – на том свете). Впрочем, о своей благодарности американским благотворителям они толкуют много и рельефно выставляют ее на вид. В чем же эта благодарность?
1. Они будут позволять жить без взимания платы учителям, которые присланы будут Миссионерским обществом для службы в Университете все время, пока они будут состоять на этой службе, жить в домах, что построены для учителей. Такая чудовищная бессовестность, что после, пожалуй, не поверишь! Итак, вот слова письма of trustees to the honorable members of the American Board of Commissioners [?] for Foreign Missions (Japan Daily Mail, August 6, 1896): «You shall be assured that we will grant free use of these houses to all foreign teachers sent over by the American Board, so long as they are in the employ of our institution».
2. Если окажутся свободными некоторые учительские дома, то они «некоторые из них» (Japan Daily Mail, August 6, 1896) «на некоторое время» могут одолжать и миссионерам, если только не будут чувствовать финансового стеснения. Тут столько ограничений и такая казуистика в подлиннике, что благодетелям прямо и советуется не думать о даровом помещении в домах, выстроенных ими. – Итак, вот как провели японцы американцев! Но только не поторопились ли японцы? Лишившись американской поддержки, устоит ли их Доосися?
27 июля/8 августа 1896. Суббота.
О. Симеону Мии я говорил, чтобы он тихонько, не возбуждая толков, чтобы не возбудить препятствий, присматривался к продажным местам в Кёото и, выбрав подходящее для постройки храма, известил меня о цене, чтобы купить, если доступно будет. Ныне он извещает об одном таком месте с хорошим японским домом и свободным местом, ныне под садом, – для постройки храма. Цена около 5000 ен. Место в лучшей части города, недалеко от Дворца, в центре столицы. Я тотчас же ответил вопросом о настоящей, крепкой цене. Быть может, Господь устроит дело.
Христиане Такасаки крайне недовольны тем, что не прислали к ним назначенным Собором Иоанна Судзуки, а дают Фому Маки; прислали прошение о Судзуки, потом прибыл уполномоченный от них – просить того же Судзуки. Не знают они сего господина. Он – везде хорош на первое время; по потом опускается и впадает в крайний пессимизм, а вследствие того ровно ничего не делает. О христианах Оцу он мне пред Собором до того дурно отзывался, что больше оплевать людей нельзя: «Не хочу–де опять в Оцу, потому там христиане – самый дрянной народ, такой дрянной, что язычники стыдятся присоединиться к обществу такого злокачественного осадка, оттого нет никакой надежды там на успех проповеди». Ну можно ли более оградить людей? И все – ложь, не сознаваемая самим лжецом и составляющая блевотину его мерзкой прирожденной болезни – крайнего пессимизма. Такого–то человека послать в Такасаки – довольно большую и благоустроенную Церковь! Я рад был, что христиане Оцу, не зная, конечно, как он честит их, пожелали его оставить у себя, и он – по непостоянству – пожелал остаться. Фома Маки, конечно, в сто раз достойнее этого пессимиста, хоть и позорился несколько. – Утром сегодня послал я о. Игнатия Мукояма, бывшего катихизатора Такасаки, тоже радовавшегося, что не Судзкуки, а Маки займет его место в Такасаки, убедить братий принять с любовью Маки. Уполномоченный, разъехавшийся с ним, по прибытии сюда и кратком объяснении ему дела, обращен немедленно домой, где о. Игнатий будет иметь разговор со всеми христианами завтра после воскресной службы.
28 июля/9 августа 1896. Воскресенье.
Во время проповеди, на литургии, вошел в алтарь старец в сопровождении молодого человека; оказалось: генерал–лейтенант Александр Александрович Колокольцев, член Адмиралтейского Совета, едущий во Владивосток на ревизию; при нем его сын, по имени тоже Александр Александрович. Нехорош этот русский обычай светских – в алтарь без всякой причины. Здесь этого еще нет, и я не знал, что делать с генералом, а чтобы не завести балагурства, отступал к Престолу и стоял перед ним все время проповеди, хотя для усталости хотелось бы посидеть. Давая крест целовать, я пригласил генерала к себе и потом очень приятно провел время с ним почти до трех часов; он с сыном у меня завтракал, потом все вместе смотрели солнечное затмение, бывшее сегодня с тридцати девяти минут первого часа, когда луна коснулась солнечного диска, до тридцати семи минут третьего часа, когда солнечный диск совсем очистился. Сын генерала накоптил стекло свечою, и мы с полукруглого балкона очень удобно наблюдали затмение. До завтрака я показывал генералу с сыном Токио с колокольни, Женскую школу и в ней образ Спасителя, которым Высокопреосвященный Филарет, Митрополит Московский, благословил Адмирала Путятина, когда он в 1853 году отправлялся заключать трактат с Япониею. Генерал Колокольцев был тогда в эскадре Путятина мичманом. Ему поручена была постройка шхуны Хеда, причем у него работали семьдесят японских плотников. Все это ныне генерал Колокольцев с увлечением вспоминает и смотрит на Японию совсем в розовые очки, как будто ему сорок три года с плеч долой. Какое удовольствие встретиться и поговорить с таким человеком! Ключом закипают воспоминания о давних годах и уже отошедших лицах, как ныне о графе Путятине, Ольге Евфимовне, Гошкевиче, капитанах Шкоте, Болдине и прочих. Около трех часов генерал и сын в сопровождении Андрея Имада отправились осматривать Уено и Асакуса.
29 июля/10 августа 1896. Понедельник.
Целый день занимался надписываньем книг, отправляемых в Россию.
После обеда был епископальный миссионер Armine King с юным другим миссионером. Просил выписать три экземпляра Священных картин – таких же, что я когда–то подарил бишопу Corty в Корее; картины для Reverend Trollope в Чемульпо. Я обещал сделать это. Спрашивал Кинг еще, какая у нас формула слов при крещении. Я подарил ему наш требник, указав сию формулу; подарил и его другу, миссионеру в Оосака. Говорили, что будут ждать отпечатания нашего перевода Нового Завета, чтобы пользоваться им; нынешний перевод (Hepburn’a) находят несовершенным. Главное, чем недовольны: перевод по–японски разными словами одних и тех же терминов подлинника. Предостережение нам.
