Текст книги "Дневники св. Николая Японского. Том ΙII"
Автор книги: Николай (Иван) Святитель Японский (Касаткин)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 47 (всего у книги 69 страниц)
После всенощной о. Павел Сато пришел и томил долго–долго беседой, – а жарко до поту, и устал, – трудно было битый час слушать молча, из вежливости, и понявши тотчас же, в чем дело. Дело двух слов: «Муж (Утагава, Эся) и жена не сошлись характерами и желают развестись, – так что делать?»
– Сказать им, что нет правила на развод их, и убеждать приноровиться друг к другу для дальнейшей совместной жизни, что не должно быть трудно для них при их летах (сорок два и тридцать), и после небезукоризненной жизни их (того и другого) до супружества.
15/27 августа 1897. Пятница.
Праздник Успения Пресвятой Богородицы.
Обычная праздничная служба, с малым числом молящихся. Потом заботы по приготовлению зданий Семинарии. Вечером опять служба.
Отправил к о. Иннокентию, в Одавара, переводчиком Матфея Уеда, на место Емильяна Хигуци, который должен вернуться к началу уроков в Семинарии.
Граф Муцу, бывший министром Иностранных дел во время войны с Китаем и следовавших затем договорных перипетий, умер, и завтра будут хоронить его. В болезни любимое положение его было – обращение к Дворцу Императора, когда, пред самой смертью, сказали ему, что Император прибыл (из Кёото) в Токио, Муцу усиливался сделать руками обращенное к Императору молитвенное движение; приводится это ныне в газетах, как выспренная похвала почившему патриоту. Как это грустно! У лучших японских людей – ни мысли о Боге, о душе, о загробной жизни. Что же теперь душа Муцу, излетевшая из тела? Какая ее участь? Душа она хорошая, зла у ней нет (за исключением глупости [очевидно, невменяемой] по части иностранной политики). Слепорожденная она в том мире, – это несомненно; и ныне, вероятно, с усилием приоткроет глаза; но глаза эти уже не те, что были обращены к резиденции Императора, а глаза слепорожденной кошки. Но ужели навсегда? И кошки же прозревают. Ужели не прозрит Муцу и легионы ему подобных? Боже милосердный! Ты – Судия Праведный! Конечно, правда и милость сретятся на твоем Суде, – и милость победит! Ибо все – Твои дети, и познавшие Тебя, и не познавшие, но все же сотворившие хоть нечто по Твоему Закону, – а любовь к Отечеству не черпали из оного?
16/28 августа 1897. Суббота.
После Обедни освятил все иконы, уже поставленные в киоты и приготовленные к помещению на приготовленных им местах во всех комнатах новой Семинарии, жилых, классных, больничных, столовой и прочих.
При сем еще печальней убедился, что правое мое око отказывается дольше служить; молитвы по славянскому служебнику не мог читать: темное облако застилает глаз; левый же, дальнозоркий, тоже не мог видеть букв; кое–как уже отслужил освящение. – Иконы затем были распределены по комнатам, и почти все установлены, когда я отлучился, чтобы поверить и принять работы циновщика. В Семинарии все работы, при тщательной поверке их, были приняты с одобрением. Когда перешли в Женскую школу и здесь обходили комнаты во втором этаже, поверяя циновщика, здесь, в галерее против столовой, Давид Фудзисава подал мне телеграмму, в которой латинскими буквами значилось:
«Архимандрит Сергий и достойный иеромонах Андроник посылаются в Японию. Сообщите, желаете ли хиротонии Сергия во епископа, вашего викария, какое наименование желаете присвоить себе и ему? Саблер».
Я тотчас же ответил: «Прошу послать Сергия и Андроника в их теперешнем сане». За мою телеграмму сначала взяли 26 ен 91 сен (адрес был: «Petersburg Hole Synod Sabler», подпись «Nicolai»). Потом прислали письмо с известием, что линия чрез Владивосток прервана. А если желаю, чтобы телеграмма отправлена была непременно чрез Шанхай, то нужно приплатить 23 ены 39 сен. Приплатил, нечего делать! Дело–то важное и очень приятное!
Потом хлопоты по приготовлению зданий, прием являющихся учеников, старых и новых, и учениц из Тоносава, долгий разговор с Иоанном Исида, судьей в Сидзуока, об его приемыше, катихизаторе Фоме, и средствах исправить его от «тщеславия и злословной болтовни», чем он очень вредит своей катихизаторской службе.
(Пишется сей вечер – увы! В первый раз чрез очки и с благосклонной услугой левого глаза; правый же, кажется, подал в чистую. Что ж, спасибо ему и за то, что шестьдесят один год честно тянул лямку. Спал–то и дремал тоже много и на дурное зазирал немало; но все же и доброе нечто было в его службе, если уповать на милость Божию.)
17/29 августа 1897. Воскресенье.
До Обедни о. Роман Циба преподал святое крещение одному из молодых людей, живущих у профессора Рафаила Густавовича Кёбера, – Судзуки, ныне Михаилу, двадцати одного года, студенту Коммерческой Академии. Восприемниками были Кёбер, с раннего утра приехавший в Миссию, чтобы присутствовать при совершении таинства, и Анна Кванно, не бывшая при сем по болезни. После Обедни господин Кёбер и его духовный сын были у меня и обедали со мной.
До Литургии и после обеда приходили без перерыва гости: родители детей, определенных ныне в наши школы, начальствующие школы с определенными детьми, некоторые дальние христиане и прочие, так что едва в сумерки я мог посетить ныне Семинарию; там – комнаты для учеников совсем готовы, но кухня, ванна, ватер–клозеты, освещение – будут, вероятно, завтра готовы. Нужно теперь думать об освящении зданий и сопряженным с тем угощении. Последний вопрос довольно изучен; задал его подлежащим людям (секретарю Нумабе, Алексею Оогое и прочим), – посмотрим, что посоветуют, во всяком случае, должно быть решено к авантажу таких важных зданий.
18/30 августа 1897. Понедельник.
Утром был в Иокохаме, чтобы получить последний дивиденд ликвидируемого разорившегося «Oriental Bank Corporation», – 97 ен 50 сен; итак, до тысячи долларов миссийских в нем окончательно потеряно.
Решили сделать освящение зданий Семинарии второго сентября, в следующий четверг; после освящения быть небольшому угощению.
Ученики, однако, уже помещены в них, – негде больше. Мы с господином Сенума сделали сегодня распределение их по комнатам; с завтрашнего утра и пищу будут готовить им там. Сегодня вернулись бывшие на каникулах в Босиу.
19/31 августа 1897. Вторник.
Произведен экзамен поступающим в Семинарию. Шестнадцать учеников собралось только; из них четверо, по экзамену, очень плохи, четверо других, по освидетельствованию доктором, слабы здоровьем. Сколько же из сих шестнадцати переплывет море семилетнего учебного плаванья и достигнет того берега, откуда начинается тут служение Церкви. И из сих, если оные окажутся, сколько будет достойных шествовать сим путем? О, Господи! Как в Японии все ударились в материализм! Где те времена, когда на служение Церкви шло много людей, и шли хорошие люди? И не старые ли, языческие, руководители Японии – синтуизм, Конфуций, буддизм – давали те времена? А теперь Япония под влиянием новой цивилизации христианской Европы вот, точно свинец, тяготеет долу и долу!..
20 августа/1 сентября 1897. Среда.
В Катихизаторскую школу и в Причетническую собралось всего четыре человека, и из них один совсем не ученый и язычник. Нечего делать, примем всех и присоединим их к старшему курсу Катихизаторской школы, – пусть слушают, что Бог послал, и в то же время учатся пению: не делать же для них новые курсы катихизаторской и причетнической школ; коли из них кто окажется хорошим, то прослушает Догматику в будущем году. Айв старшем–то ныне всего три, с четвертым весьма сомнительным; впрочем, и три – с бору да с сосенки.
Семинарию сегодня совсем приготовили к освящению.
Расположение духа до того тягостное – от безденежья ли то или от усталости, – что едва сдерживаю себя в пределах наружного благодушия. Редко бывают такие дрянные дни.
О. Феодор Быстров пишет, что митрополит Палладий, по докладе моего донесения в Синоде, сказал: «Начальника Миссии в Японии следует возвести в сан Архиепископа и дать ему епископа викария». Очень нужно! Голова большая, туловища почти нет, как у некоторых морских чудовищ! Просишь хлеба, дают рыбу. Доброго миссионера тут нужно, из которого впоследствии естественно образуется викарий, а со временем, даст Бог, и митрополит.
21 августа/2 сентября 1897. Четверг.
Совершено освящение новопостроенных зданий Семинарии. В десять часов началось Водоосвящение в большой классной зале; служили со мной только отцы Сато и Циба, диакон Кугимия и иподиакон Кавамура, – для большего числа было бы тесно. Пел полный хор из семинаристов и учениц, он же и занимал всю залу; учителя, прочие ученики и гости стояли по верандам. По окончании водоосвящения я окропил все комнаты и коридор со службами внутри зданий, о. Павел Сато окропил наружность зданий и двор с северной стороны, о. Роман Циба – с южной, он же и госпиталь – внутри и снаружи. По окончании богослужения, в начале двенадцатого часа, гости были приглашены в назначенные для них комнаты; всех гостей было почти ровно сто человек, то есть все учащие и учащиеся и все прочие служащие Церкви в Токио. Я между тем сказал учительницам, чтобы они провели учениц по всем зданиям показать им все; когда они кончили осмотр столовой, пробил звонок, по которому ученики собрались обедать; стол был, конечно, праздничный, и, кроме того, каждому стояло у прибора по коробке конфект в десять сен (маленькие ученицы [голодные же притом, по времени], проходя, восклицали в удивление этой завидной роскоши, но, вернувшись к себе, нашли в своей столовой не менее роскошное угощение). Пропели молитву, после которой я сказал несколько слов назидания и благословил трапезу. Гостям приготовлен был роскошный обед – каждому в двух ящиках – с рисом и с множеством очень вкусных вещей; пред обедом, по японскому неизменному обычаю, был чай и конфекты (бенто с конфектами на каждого – шестьдесят пять сен). Ученики, скоро окончив свой обед, рассыпались по комнатам служить гостям, – наливать чай, приносить кипяток и прочее. Я несколько раз обошел комнаты и, видя, что все идет в порядке, – гости веселы и благодушны, – оставил Семинарию и вернулся к себе; было уже двенадцать часов. У себя нашел вместо завтрака то же бенто, что у гостей, и отлично позавтракал им.
Угощены были и начальники работ – плотничных, каменных и подобных – всего двадцать человек; но их Василий, главный начальник, увел для того в гостиницу, ибо им–де, кроме пищи, следует и выпить немного, чего в школе не полагается. Дано Василию пятнадцать ен на угощение их.
В четвертом часу был о. Павел Морита с семейством; завтра совсем отправляется на свое место в Маебаси и прочие. Снабжен ризами, дароносицей и мирницей, чего нет в Церкви Маебаси. Детей у него четверо, начиная с одиннадцатилетней дочки Марии до грудной Нины; средние – сыновья Емильян и Дионисий – шустрые мальчики.
Сегодня день памяти Святого архимандрита Авраамия, Смоленского Чудотворца, в монастыре которого, в Смоленске помещалась Семинария (в которой и я, грешный, учился). Да будет покровителем, заступником и молитвенником Святой Авраамий и Тоокейской Семинарии и да изведет из нее многих делателей на ниву Христову в сей стране!
22 августа/3 сентября 1897. Пятница.
В девять часов утра был звон субботнего колокола и одноразный трезвон, призвавшие всех учащихся в Собор, и отслужен был соборне молебен пред начатием учения.
Потом господин Сенума роздал ученикам Семинарии учебники. В три часа мы с ним съездили в лавки купить мебель для учительской комнаты. Купили: четыре стула на десять ен, – а шесть стульев венской поделки я отдал из библиотеки, – шкаф для хакама учителей за тридцать ен, стол за четыре ен семьдесят пять сен.
Вечером у учеников был симбокквай, для угощения на котором дал три ены (о. Сергий дал три ены предварительно – значит, мне можно было дать меньше обычных четырех или пяти ен). Ораторствовали в первый раз в новой столовой, столь обширной и удобной для подобных случаев.
В девять с половиной часов утра в Посольской Церкви о. Сергий Глебов с диаконом Дмитрием Константиновичем Львовским повенчали германского подданного лютеранина Толле, служащего в торговой компании в Владивостоке, с девицей Токаревой, дочерью инженера. Приехали они потом благодарить и пожертвовали тридцать ен на бедных.
23 августа/4 сентября 1897. Суббота.
Было начало уроков во всех наших школах.
Я читал накопившиеся письма с утра до полдня с Давидом Фудзисава. Раз должен был приостановиться минут на двадцать, чтобы утишить «волнение чувств»: столько просьб о деньгах, что невозможно вынести! Конечно, и они, катихизаторы, не виноваты, – все народ бедный и бесталанный, – от местных христиан не могут добыть – таланта и усердия нет на то, но Миссия в настоящее время похожа на мать с изгрызенными сосцами.
Ученики Катихизаторской школы (пять: старых три и новых два) и Певческой (два: старый один, новый один) ходили на свои классы в Семинарию: аудитория там для них есть, учителям же удобнее. Таким образом в большом каменном доме отныне будут производиться только общие классы пения, в двух классных больших комнатах, внизу и вверху; будут также учиться пению здесь живущие ученики Катихизаторской и Певческой школ.
Учителя Семинарии – академисты и другие – положили для себя правилом – отныне ходить на лекции в хакама; но за то и ученики тоже непременно должны быть одетыми в хакама. Хорошо, если соблюдется это.
Сегодня за всенощной опять начали петь полные хоры, и народу было много, но увы! народ–то этот почти исключительно наши ученики и ученицы.
24 августа/5 сентября 1897. Воскресенье.
Обычное богослужение, с тою особенностью, что иподиаконы при облачении меня за отсутствием главного из них, Андрея Имада, заболевшего, перепутали большой омофор до того, что я принужден был потребовать малый и в него облачился.
Был с визитом у барона Розена: ропщет – и справедливо – на доселешнюю дипломатию, озлившую японцев против России; был потом в Протестантской Англиканской Миссии выразить соболезнование о смерти бишопа Bikersteth’a, в ответ на известие о сем Archdeacon’a Шау.
На вечерние и утренние молитвы с учениками Катихизаторской и Певческой школ попросился ходить вместо меня о. Феодор Мидзуно, живущий теперь бок о бок со мной (получивший сие помещение с обязанностию принимать в своей комнате японских гостей в то время, когда мне некогда). Сей вечер мы были с ним на молитве.
25 августа/6 сентября 1897. Понедельник.
Дождь рубит все эти дни беспрерывный; по японским законам, знать, так надо; ну и пусть. У нас и при этом все ладно.
Справляю корреспонденцию в Россию: жалуюсь, что денег не шлют, да прошу, чтобы слали золотом.
О. Павел Косуги, научившись служению, отправился сегодня на место службы, в Токусима, на Сикоку.
26 августа/7 сентября 1897. Вторник.
Трудовой день по корреспонденции. Были с визитом вновь прибывшие на службу в Посольстве: первый секретарь Станислав Альфонсович Поклевский–Козелл, поляк и католик, но по разговору и приемам славный русский человек, Михаил Алексеевич Андреев – младший секретарь, очень симпатичный молодой человек, и «Vladimir Fomenko», – как значится на карточке, – учитель русского языка, ангажированный японским Правительством чрез посредство своего Посольства и наше Министерство иностранных дел в Петербурге, получивший образование в Одесском университете, родом из Полтавы, – по–видимому, тоже очень хороший человек.
27 августа/8 сентября 1897. Среда.
О. Игнатий Като, обучившись священнослужению, отправился на место своего служения, в Немуро и сопредельные Церкви.
Целый день, без малейшего перерыва, дождь; а теперь еще, в десятом часу вечера, гром и молния. – Я закончил корреспонденцию в Санкт–Петербург с просьбой высылать содержание золотом, также своевременно, и прочее.
28 августа/9 сентября 1897. Четверг.
Ночью была большая буря; наибольшая сила ее была утром, в пятом часу. Года три уже не было такой разрушительной бури. Несчастий множество: заборы разрушены, слабые дома повалены, некоторые фабричные трубы упали, несколько человек убито, немало ранено; особенно много несчастий на рейде в Иокохаме.
У нас в Женской школе забор упал, виноградный обширный навес тоже, в Семинарии железная крыша с кирпичного лампового дома снесена, несколько черепиц с крыши снесено и открылась течь: в Соборе в окна с юга налито много дождя; купол тоже дал течь.
Думал я на сих днях съездить в Кёото и Оосака с плотником Василием, чтобы сообразить насчет предположенной постройки небольших храмов в сих Церквах. Но так как денег на постройку нет, то нечего и ездить. Отдумал.
О. Сергий Глебов сегодня оставил Миссию и переехал в город, куда–то на Кудан–зака. Баба с колес, колесам легче!
С шести часов вечера была всенощная. Пели причетники. В Церкви было человек десять. Учащиеся занимались уроками.
29 августа/10 сентября 1897. Пятница.
Усекновение главы Святого Иоанна Предтечи.
К Литургии в шесть часов пришли все школы; но пели причетники под управлением Львовского, и пели так, что хоть бы в Крестовой Церкви Петербургского митрополита.
Потом мы с Накаем начали наши занятия по исправлению перевода; с послания Святого Апостола Иакова начато. Часы занятий те же: с половины восьмого до двенадцати и вечером с шести до девяти.
Церковь сегодня двух катихизаторов лишилась: Иоанна Ивай, катихизатор в Сакари, только что женившийся, помер, – вероятно, от какке, которою и прежде страдал; подробностей еще не известно, извещено телеграммой; Иосиф Ициномия, бывший в Хиросима, в помощь полупараличному Луке Кадзима, сбежал; получил двухмесячное содержание и дал тягу; этого не жаль, – совсем бесполезный человек. Извещает о. Мукояма, что он в Токио, прилагает и адрес, по которому его искать, – очень нужно! Одним дармоедом меньше!
30 августа/11 сентября 1897. Суббота.
Обычный занятый день: перевод, потом толки с рабочими по ремонтам после урагана.
Из Церквей письма малоинтересные. Несколько интересно только письмо о. Иова Мидзуяма о катихизаторе Савве Сакурада. Послан нынешним Собором в Иокояма и Янаици, где у нас уже много лет не было катихизатора; христиане там ослабели, а протестанты усилились. Только что прибывшему на место Савве случилось быть на протестантской проповеди, которую держали заодно два протестантских катихизатора; про Савву они думали, что это один из новых язычников, пришедший посещать их. Но во время проповеди Савва не выдержал и возразил; завязался спор, и он разбил протестантских проповедников на всех пунктах. Результатом было, что наши христиане очень ободрились, а о. Иов отложил свое намерение перевести Савву в другое место, где – он думал – катихизатор более нужен, – Хорошо, если Савва выдержит себя. Он нынешнего выпуска из Катихизаторской школы; состоит в списке последним, и у его имени написано «назначен (в проповедники) на год для опыта», ибо болен и дурен поведением, то есть сварлив и любит вино.
Был секретарь Пекинского Посольства Соловьев, вояжирующий здесь, – в шляпе красив, без шляпы лыс; в разговоре часто генеральское «что?», на которое приходится повторять прежде сказанное.
31 августа/12 сентября 1897. Воскресенье.
Пред Обедней крещены шестнадцать детей из сиротского приюта Даниила Тадаки, начиная с грудных младенцев до четырнадцатилетней девочки. Умилительно было видеть их группу за Литургией и у Святой Чаши в белых платьях, с крестами на груди, истово крестящихся и молящихся по–детски. Потом они были у меня, обедали, обласканы и отпущены с наказом всегда по праздникам быть в Церкви; обещаны для того дорожные сюда и обратно, по четыре сен, по городской чугунке и обед здесь.
1/13 сентября 1897. Понедельник.
Из Оою некий христианин пишет: «Россия – мужское начало, Япония – женское; так эти два государства должны составить одно, как муж и жена составляют одну плоть; эту теорию–де я представлял всем министрам, а также посылал в большие газеты – популяризировать ее; но последние не делают сего, – так, мол, посодействуйте, чтобы сделали». Таково произрастание китайской философии на японско–земледельческой почве!
В иокохамской газете «Japan Daily Mail» идет состязание католиков с протестантами. Последние к стене приперли Папу, доказав его [?], что он «волк в овечьей шкуре», то есть опасен для государства, как ставящий себя выше государя и всякой на земле власти. Замечательна змеиная натура католицизма; в сегодняшней газете ответ католического ученого патера протестантам, – и ни слова о Папе! Доказывается, что должны повиноваться в делах, касающихся спасения, Церкви и что Церковь непогрешима, то есть статья – самая православная, но совершенное отклонение в сторону от спора с протестантами, – о Церкви только, о Папе хоть бы слово, тогда как протестанты о Папе только и писали. У протестантов нет Церкви, – католик ударил в их слабое место, хоть и смошенничал для этого. У католиков же, во всяком случае, слабое место – папа, иначе не уклонялись бы они от речи о нем; и слабое место это, как видно, для них очень больное, ибо боятся и дотронуться до него. – Все вместе это служит невольную службу православию. Солга неправда себе!
2/14 сентября 1897. Вторник.
День дождливый, деньги из России все не идут, письма из Церквей все однообразные и скучные, – расположение духа убийственное! Впрочем, занятие переводом идет своим чередом.
3/15 сентября 1897. Среда.
О. Андрей Метоки пишет хорошее письмо из Нагаока, – ждет успеха проповеди там; хвалит и только что начавших проповедников Ал. Арай и Илью Танака. В добрый час!
Сегодня из Токио отправилась к нему, о. Андрею, жена его, остававшаяся здесь поучиться вязанью.
О. Павел Морита просится посетить Токусима, – там–де две старухи (одна из них Камеи) очень любит его и желают видеть. Точно дрянной избалованный ребенок! То – «не хочу на Сикоку», то «хочу на Сикоку». Продиктовал очень строгое письмо к нему.
4/16 сентября 1897. Четверг.
Пришли деньги из России, – и на сердце полегчало; погода, тоже дрянная, как будто стала получше.
Оо. Савабе и Симеон Юкава приходили рассказывать, что в приходе Асакуса христиане перессорились между собою, и половина – с о. Юкава; не хотят подчиниться ему, собираются просить меня быть их непосредственным духовным отцом. Но последнего не бывает; я общий пастырь всех (хоть и весьма плохой) и не могу исполнять обязанности простого священника по капризному желанию каждого. О. Юкава священник – очень хороший, и христианам нет нужды устраняться от него. Бунтуют против него плохие христиане из старых, вроде Миеси и Китагава; и о. Юкава виноват больше всего тем, что был слаб и добр к ним: не выключил их из числа «гиюу», когда они почему–то были избраны христианами; теперь и платится за свою слабость. Разладали же христиане между собою – новые и старые; первые, как Мураками–старик, ревностны к увеличению числа христиан, последние – инертны, и позавидовали ревностным, и разгневались на о. Юкава, который, естественно, словом и делом, с лучшими из своей паствы. Буря в стакане воды. И она скоро утихнет – тем более, что заутишение принялся и о. Павел Савабе, к которому о. Семен отнесся прежде всего, как к благочинному. – Выслушал я все, молча, и, слушая, думал: «Сколько бы пользы Церкви было, если бы о. Савабе всегда был вот таким, как теперь! Дело до крайности просто, но о. Савабе сказал: „Нужно епископу доложить и сделать, как он скажет”». Этим они начали свой доклад, и я имел время во время их обычного размазыванья, не теряя нить рассказа, думать: «Если бы пятнадцать лет тому назад о. Савабе говорил то же! Но тогда он был счастлив тем, что ездит на плечах этой слабости олицетворенной – о. Анатолия!» – Как они оба наболели мне на душе!
В Иокохаму на рейд пришел «Рюрик», самый сильный наш броненосец в сих водах. Был у меня лейтенант Головнин, внук Василия Михайловича Головнина, бывшего в плену у японцев. Говорил, что допытывается, нельзя ли ему в японских архивах найти документы, касающиеся его деда. Конечно, хорошо бы; но едва ли не погорели и не истребились они в Хокодате, Мацмае и Едо. Я рассказал ему о следах Василия Михайловича Головнина, встреченных мною в Хакодате.
5/17 сентября 1897. Пятница.
Был в Иокохаме, чтобы разменять пришедший вексель миссийского содержания; потом – в Банк Мицуи, чтобы уплатить долг – девять ен, заимствованный, впрочем, под залог миссийских же десяти тысяч ен, положенных у Мицуи на год – с двенадцатого октября прошлого года.
Был у меня адмирал Алексеев с морским агентом Чагиным. Говорил адмирал о нужде иметь в Токио pro–русскую газету; я с ним вполне согласился и советовал внушить барону Розену, чтобы, по совету с умнейшим из японских министров, найти умного японца, который бы стал выше нынешних шовинистских понятий относительно России, сделался редактором издания, положившего программой «сблизить Россию и Японию, ознакомить Японию с Россиею и так далее»; обеспечить существование и расход этого издания русскими средствами, приобрести сотрудничество, доброй платой, даровитых писателей, вроде Китамура (нынешнего Кавасаки в Циувоо). Дело это может быть полезно Японии не меньше, чем России; потому и вестись может вполне открыто и честно, – потому и осуществимо, если посланник взглянет на него серьезно… Адмирал обещался говорить об этом барону Розену.
От участия в этом издании, в ответ на настояния адмирала, я прямо отказался, так как сознательно, в интересах моего собственного дела, устраняюсь от участия во всяких политических делах, писаниях и даже разговорах.
Адмирал Алексеев в то же время и прощался: сдал командование Тихоокеанской эскадры адмиралу Дубасову и уезжает в Россию через Америку.
6/18 сентября 1897. Суббота.
Кончили мы с Накаем исправление соборных посланий.
Отпустил я плотника Василия Окамото, так как все работы по Семинарии завершены. Твердо полагал в начале года начать ныне постройку храма в Оосака, но, знать, Богу не угодно это: раз – работы по Семинарии затянулись, другой – деньги запоздали. Если бы дал Бог в будущем году совершить то! Сказал Василию, что призову его, когда нужно; теперь пусть работает на стороне.
Офицеры с «Димитрия Донского», артисты на балалайке, прислали снятую свою фотографическую группу, как обещали; занесли ее кто–то двое; должно быть, офицеры с «Рюрика», отдали у входа и отправились, вероятно, осматривать Токио.
7/19 сентября 1897. Воскресенье.
До Обедни крещены шесть младенцев, детей наших христиан.
За Обедней из русских были: секретарь Посольства Андреев и несколько матросов с «Рюрика». Первый хвалил очень наше богослужение, и, думаю, искренно; он – сын богатого московского купца, магазин которого близ Саввинского подворья; когда я жил в последнем, в 1880 году, по сбору на постройку собора, Андреев маленьким мальчиком бывал в Церкви Саввинского подворья, когда я служил; и, вероятно, ныне в душе сравнивал то богослужение с сегодняшним; ну куда же то, в маленькой Церкви с небольшим хором, с нашим, в великолепном Соборе с двумя огромными хорами отличных певчих!
После Литургии были христиане: один студент Университета, родом из Сендая, – недавно оттуда и рассказывал тамошние церковные новости; потом – из Сиракава Саломия Хотта, самая усердная там христианка, мать Николая Хотта, лучшего из тамошних христиан, и с нею двое других; хвалили нового своего катихизатора Иоанна Оно: скучает, что мало дела там, требует от христиан новых слушателей. Очень приятно! Я советовал им поставить себя в положение требовать в ближайшем будущем исключительно для себя, с ближайшими селениями, священника, то есть не скупиться на определение содержания ему: ниткой не привяжешь человека, а веревкой можно, – так чтобы привязали священника добрым усердием в содержании его, – любовью и желанием не на словах, а на деле.
8/20 сентября 1897. Понедельник.
Праздник Рождества Богородицы.
Утро было прелестное: ни облачка на небе. За Литургией кроме учеников, христиан было очень мало; пришло к концу и несколько русских матросов с «Рюрика».
Алексей Обара, регент, приводил свою жену попрощаться – завтра утром едет на родину, в Мориока. Боже мой, что делает безжалостная болезнь! Полгода назад была полная жизни и сил красивая добрая христианка, с совсем еще детским, невинно игривым характером: теперь – едва двигающийся скелет, – так эти чахоточные бациллы поработали! Мать ее и муж везут ее на родину, но, конечно, только для того, чтобы похоронить. Утешал я ее тем, что она дочь Царствия Божия, – пусть не горюет, а радуется при мысли, что, быть может, Господь скоро позовет ее в тот мир.
О. Иннокентий из Одавара пишет, что недостало для расплаты за лечение и прожитье недавно испрошенных им сто ен, еще тридцать просит. Посланы. Просил еще совета, какой подарок сделать доктору; посоветовал подарить деньгами двадцать–двадцать пять ен (конечно, по расплате за лекарства и докторский труд), ибо вещью можно не угодить, – подарить что не нужно. Извещает вкоротке о получении, под утешительным заглавием «все обстоит благополучно», весьма неприятных известий из своей Пекинской Миссии, – о крайней безнравственности служащих в Миссии китайцев. Жаль!
9/21 сентября 1897. Вторник.
О. архимандрит Иннокентий, совсем вылеченный от малярии, прибыл из Одавара в Миссию. В госпитале там за квартиру и лечение взяли с него по три ены в день; всего же с пищей день обходился ему в четыре с половиною ены; не дешево, но спасибо, что вылечили.
В Катихизаторскую школу прибыл Яков Судзуки, – еще уродец, наподобие моего милого Накая, – такой же маленький ростом, хотя едва ли такой ученый. Посмотрим, будет ли полезен в качестве корректора при печатании наших с Накаем переводов, ибо это собственно имеется для него в виду, хотя он не знает об этом, а думает, что будет катихизатором.
10/22 сентября 1897. Среда.
Из Саннохе христиане коллективно просят отдельного катихизатора; очень сетуют, что от них взят был оный, и соединена их Церковь с Фукуока. Жаль, что они прежде не писали это и не восхваляли там своего бывшего катихизатора Илью Яци, который, оказывается, все же что–нибудь делал там. Теперь где же взять для них катихизатора?
В Масике, на Эзо, основывается Церковь: просят туда икону для молитвенного дома, книги и прочие церковные принадлежности, просят также наименовать Церковь.
О. Николай Сакураи просит послать в Саппоро учителя пения, который бы вместе мог и проповедывать.
11/23 сентября 1897. Четверг.
Японский гражданский праздник, – ученья не было. Утром показал о. Иннокентию библиотеку и Семинарию; потом, в восемь часов, он уехал с о. Сергием Глебовым в Никко. Но какой же он рассеянный! Вещи в комнате в довольно разбросанном виде, железный ящик с кучею денег в серебряной монете не заперт; для начальника Пекинской Миссии, имеющего заводить все снова, – нежелательная черта.
