Текст книги "Дневники св. Николая Японского. Том ΙII"
Автор книги: Николай (Иван) Святитель Японский (Касаткин)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 69 страниц)
Выпускная Дарья Кикуци совсем не родственница Петру Кикуци; взята была в дом от очень бедных родителей, чтобы выйти ей потом замуж за второго Кикуци, бывшего в Семинарии и уже умершего. Петр Кикуци ныне хочет взять ее, но хотел сделать это по–язычески; она же воспротивилась – «если по христианскому браку, то согласна быть его женой, если нет – ни в коем случае». Этот–то ответ и разбесил ее нареченного брата, и он поколотил ее, тем более что был в это время пьян. Но после он прислал извинительное письмо Дарье и просьбу выйти за него с перевенчанием в Церкви Коодзимаци. Дарья согласилась. Слыша это от Анны, старухи, я сказал, чтобы Дарья сама лично сказала мне, что согласна за Кикуци. Дарья и приходила сегодня с инспектрисой Елисаветой Котама; по–видимому, искренно желает, и неудивительно: Петр Кикуци немало до сих пор заботился о ней как о сестре. И Господь благословил их! Дал ей десять ен на подвенечное платье.
27 июня/9 июля 1895. Вторник.
Целый день читал письма к Собору и выслушивал пришедших на Собор священников. Там можно было бы написать, но в нем утешительного нашлось бы мало. О. Иоанн Оно – одряхлевший старик, хотя и не по летам; одну Оосакскую Церковь не может управить – все у него разлепилось и смотрит врозь. Задолжал несколько сот – на что? Сам себе отчету не может дать; великолепная квартира от Церкви, двадцать пять ен в месяц от Церкви на него, жену и ребенка, дорожные по Церквям от Церкви, ремонт дома, городские уплаты – все от Церкви; а идет ныне в Сендай продавать свой дом с землей, чтобы расплатиться с долгами; пусть; Церковь сильных долгов не может брать на себя; он, впрочем, и не просит. О том, что его семейную жизнь поносят, он, кажется, и не подозревает; и лучше для него. Но как сделаться, чтобы и Церкви было хорошо, и ему не дурно? Кого туда перевести? Вразуми, Господи! О. Симеон Мии – неопытный мечтатель: женской школой хочет удить из языческого мира; ошибется; в Хакодатской школе нам это не удается: многие годы там молодые язычницы слушают учение между классами шитья, но последнее уносят с собою в мир, первое стряхивают на выходе за ворота Миссии. А завести христианскую женскую школу, хоть бы и с шитьем, язычницы не пойдут, как здесь, в Токио, или и пойдут, но тоже христианками не сделаются, как, например, Марита Сен, кончившая здесь курс первой, но и доселе язычница, хотя писавшая христианские сочинения умнее христиан. – О. Павел Морита оказывается ревностным и хорошим священником для Сикоку, будучи там единственным (и не имея пищи для двуличности). – О. Петр Кавано не деятелен и безнадежен к деятельности в будущем. Что же делать! Характер такой, хоть во всем прочем он человек вполне хороший. Это наподобие яшмы или сердолика – камень, на который много не купишь и которым не похвастаешься, но который тоже и похулить ни в коем случае нельзя. – О. Петр Сасагава – да, мертвец, которого забыли похоронить, но – умный мертвец; характеристики своим катихизаторам делает претонкие и верные, Церковь же свою ни в Сендае, ни где бы то ни было не двигает ни на шаг, а, напротив, отступает с занятых позиций, как ныне хочет отступить из Вакамацу, где у него поставлен лучший из катихизаторов, Василий Хориу, не хочет–де Хориу там быть.
С Павлом Накай проверили последний лист Требника – «Пасха–но ициран хёо». Требник совсем готов и будет роздан священникам до их отбытия с Собора.
Пришли письма с «Хацидзёосима» от Ильи Яманоуци и Окуяма. Пишут одно и то же. Илья очень хорошо принят был там и одушевлен надеждой на успех проповеди. Нанял квартиру за две ены, просит больше христианских книг и надеется действовать преимущественно на молодежь.
28 июня/10 июля 1895. Среда.
И сегодня целый день слушал священников. Устал очень не столько от внимания, сколько от скуки: из года в год повторяется одно и то же, так что читаешь наперед мысленно то, что хочет сказать священник; весьма редко вводится что–нибудь новое и неожиданное. Например, я привык думать, что Иван Ивай лентяй, а у него ныне за год крещено восемнадцать человек, больше, кажется, ни у кого нет. Я приятно изумлен.
«Но есть у него слабость», – гнусит о. Иов Мидзуяма. «Какая?» – встревожился я, думая, «не пьет ли», что часто слышишь о катихизаторах. «Поздно встает», – отвечает о. Иов. «В котором часу?» – допрашиваю. «В восемь, иногда в девять; зато ночью за двенадцать готов дело делать», – Барская привычка у простого мужика, каким Ивай по рожденью и воспитанью, – игра природы, не столько вредная, сколько любопытная. Или: у того же о. Иова в Вабуци и Хиробуци служил катихизатор Моисей Мори – человек благочестивый, постящийся, усердный: пятнадцать человек из язычества призвал в Церковь, женатый. Два месяца тому назад неожиданно является этот Мори ко мне и говорит:
– Не могу служить.
– Почему?
– Сказал я как–то в проповеди, что жители моей местности похожи на китайцев; этим все так оскорбились, что распечатали меня в газетах, так что я должен был посылать опровержение. Кроме того, меня подозревают в нечистом обращении с женщинами; как я поговорю с какой–либо женщиной, так и толк, что я грешу с нею, тогда как этого никогда не было и нет. Кстати же, моя жена на сносях, я привел ее с собою, чтобы она здесь у своих разрешилась (она родом из Токио).
Я пожалел Моисея и сказал, что вполне законно, чтобы он возвратился ныне в Вабуци. – Но секретарь Сергий Нумабе, потом пришедши, выразил подозрение, что Моисей Мори помешался.
– На чем? – спрашиваю.
– На том, что в него все женщины влюблены, – это именно он говорил мне.
Мне припомнился бывший в Катихизаторской школе, лет восемнадцать тому назад, Семен Симада, грешивший и в бытность в школе, и по выходе из нее блудом, и на мои увещания убежденно отвечавший: «Что ж делать, когда все женщины в меня влюбляются – не я влеку их в грех, а они меня, и не я виноват, что у меня такое привлекательное лицо», – а сам был похож на обезьяну с медно–красным лицом, как нынешний его подражатель похож на урчащего медвежонка, тоже с медно–красным лицом.
Моисей успокоился на месяц, но потом несколько раз приходил проситься снова на службу. Я ныне заговорил о нем с о. Иовом, и что же оказывается? Никогда Мори не обзывал никого китайцами, никто от него не слышал ни слова в подобном роде, никогда ни в какой газете не было напечатано, что он хулит японцев, хотя опровержение его на сие небывалое хуление в газетах появилось, никогда никто не подозревал его не только в неблагоприличном обращении с женщинами, но и в нецеломудренных мыслях; все это о. Иов, тщательно исследовав на месте, рассказал мне. Значит, Моисей Мори помешан – а на службу неотступно просится; и в поведении, и в речах является ныне совершенно здравомыслящим – как быть с ним? Положили мы с о. Иовом идти к нему в дом жены и с нею поговорить откровенно – она должна знать лучше всех, помешан ее муж или нет?
У о. Иоанна Катакура Фома Ооцуки был много лет лентяй из лентяев.
– Что Ооцуки? – Спрашиваю.
– Совершенно переродился: преусердно служит.
– С какого времени?
– С того, как вы поручили ему Мацукава и Фудзисава (две Церкви, бывшие в ведении Макария Наказава, самовольно ушедшего на родину, в Циукоку).
– Но он прежде так плохо справлялся и с своими четырьмя селениями.
– Поймите ж вы противоречие в человеческой природе: было много дела у человека – ленился, стало несравненно больше дела – оживился, и лености в помине нет, – скромно, раздумчиво сказал о. Иоанн.
Действительно чудно! И не без действия Благодати Божией. Дай только Бог, чтобы не загражден был вновь поток ее!
29 июня/11 июля 1895. Четверг.
Праздник Святых Апостолов Петра и Павла.
Третьего дня получены были из Петербурга шесть священнических облачений – правда, мишурные, но очень красивые и совершенно одинаковой парчи с прежде полученными шестью стихарями, в них служили сегодня шесть священников со мной. Из них, кроме о. Сергия Глебова, все именинники. После литургии отслужили молебен Святым Апостолам соборне же, и с многолетием.
О. Матфей Кагета, серьезнейший из наших священников, повествуя о своей Церкви, рассказал новое чудесное знамение с Мариею Моцидзуки, в Сакасита, чудесно исцеленною прежде. По соседству с ее домом одна девица, еще несовершеннолетняя, страдала сумасшествием. Мария очень жалела ее и однажды, с молитвою, дала ей часть просфоры; но, по благочестию, боясь ей дать прямо в руки святыню, разжевала просфору сама и дала ей проглотить: внезапно опамятовалась сумасшедшая, сказала, что у нее точно тяжелый шар скатился с груди, и стала совсем здоровою. Когда доктора, к изумлению своему, нашли и признали ее таковою, и слух об этом распространился по соседям, то враги христианства стали гнать и поносить бывшую больную и отца ее за то, что они предались христианству, и отец был немало смущен этим. Между тем настало время сборки чая; отец услал на работу дочь в дом, куда она очень не хотела идти, и с ней вновь приключился припадок сумасшествия; но отец обратился уже не к христианской помощи, а к нелепой секте Тенрикёо, претендующей лечить больных. Мария в смущении жаловалась на это письменно о. Матфею, пред его отправлением сюда. Она, бедная, страдает в одиночестве: муж потерял благочестие и думает только о деньгах, отец ее ни во что не верует.
От старшин Хакодатской Церкви пришло письмо, что они не могут давать своему священнику по двадцать две ены, а будут давать только по десять, церковные дома–де подешевели. Яответил двумя письмами: о. Петру, чтобы он принял на себя начальническую обязанность по Хакодатской церковной школе, и ему за это будет от Миссии идти по двенадцать ен; начальнику школы Матфею Кото, чтобы сдал свою обязанность о. Петру, после чего ему дано будет месячное жалованье – 25 ен не в зачет, и на дорогу с семьей двадцать ен в день, когда оставит школьный дом.
К Собору все приготовлено: из «кейкёо хёо» сделаны извлечения, письма перечитаны и суммированы. Завтра, с Божиею помощью, начнем.
30 июня/12 июля 1895. Пятница.
С восьми часов утра до четырех с четвертью пополудни продолжалось заседание Собора с перерывом на полтора часа в середине. Заседали девятнадцать священнослужащих. Диаконам предоставлено было «боо–чёо», но их никого не было, только старик Сайкайси иногда показывался; были в качестве «боочёонин» (слушателей) и кончившие курс в Катихизаторской школе; больше почти никого не было.
Прочитали листы о состоянии Церквей (кейкёохёо). Оказалось, что крещено за год, с прошлогоднего Собора, 809 человек (на 210 меньше, чем за год до прошлого Собора), умерло 250; значит, к числу христиан в настоящее время присоединилось 559. К Собору прошлого года было:
21 712 человек + 559
Итого 22 271 христианин ныне в Японии.
Служащих Церкви всех званий 198 человек.
Прежде чем приступать к распределению их, прочитаны были письма и просьбы разных Церквей и катихизаторов. По сим новых священников нужно поставить, по крайней мере, трех. Кого ставить? Есть ли достойные священства? Прежде всего нужно решить это. Но это должно быть решено при закрытых дверях, и потому в четыре с четвертью часа заседание закрыто с тем, чтобы завтра с восьми часов утра вновь собраться здесь же, в Крестовой Церкви, но уж одним священникам. Предложено им обдумать до завтра, кого бы поставить? Заседание начато и кончено молитвой; после начальной молитвы была маленькая речь.
С шести часов была, по обычаю, всенощная; думал я, соберутся священники помолиться, но, кроме о. Симеона Мии, никого не было. Это отчасти показывает степень благочестия наших священнослужителей.
Пели всенощную девицы своими звонкими мелодичными голосами; некоторые из них – выпускные – в последний раз; велел дать им (впрочем, трети только, прочие разъехались) Церковные обиходы, чтобы дома в своих Церквах помогали петь. Семь девиц захотели исповедаться и завтра приобщиться Святых Тайн, пред отправлением по домам; это показывает степень благочестия их и благоустроенность нашей Женской школы.
1/13 июля 1895. Среда.
За ранней обедней, кроме оо. Тита Комацу, Феодора Мидзуно и Павла Морита, никого из симпу не видал.
С восьми часов, собравшись, долго советовались, думали и решили: о. Иоанна Оно, по его просьбе, уволить из Оосака в Нагоя, диакона Сергия Судзуки поставить священником для Оосака и Церквей Циукоку под руководством о. Симеона Мии, который останется в Кёото; диакона Якова Мацуда перевести из Оосака в Токио на место Судзуки, ибо он, как старый по летам (и как сплетник, чего открыто никто не сказал, но, вероятно, все подозревали), не был бы добрым помощником Судзуки. Священников для разделения больших приходов оо. Бориса Ямамура и Тита Комацу положено избрать в будущем году. Сендай просил диакона; предложен Яков Мацуда, но о. Петр Сасагава отказался принять его. Этим дела «симпин» на нынешний год и кончены. Было уже за двенадцать часов, когда пришли к сему. Распределение катихизаторов предоставлено следующему заседанию, которое будет завтра, с двух часов до пополудни. Сегодня же подумают и приготовят свои мнения о предмете; кстати, о. Фаддей Осозава, у которого шестнадцать катихизаторов и большая Церковь, не мог бы сегодня после полудня заседать, ибо у него сегодня два покойника, которых нужно сегодня отпевать и хоронить.
В два часа явился еще один симпу, о. Николай Сакурай, с Хоккайдо, опоздавший по запозданию парохода. Служил в священстве два года и бодро говорит о своей Церкви; в нем будет прок! Особенного ничего не сказал; обычные похвалы своим катихизаторам, заведомо даже (по крайней мере, для меня) не стоящих никаких похвал, как диакон Симон Тоокайрин и особенно Исайя Секи.
Опровергнул, что между христианами курильцами, на Сикотане, есть «райбёонин» (прокаженный); такого и признаков нет – а есть «хайбёонин» (чахоточный); также, что пишется в буддийском журнальце, который при разговоре и был у нас пред глазами; курильцы эти – образец твердости в вере: все до единого исповедались и приобщились, когда в прошлом году о. Сакураи был там. Очень они полюбили бывшего с о. Николаем катихизатора Моисея Минато; пусть он и отправится туда ныне, пожить с ними и наставить их молодежь в вероучении; он и в прошлом году хотел этого сам.
2/14 июля 1895. Воскресенье.
Служили сегодня тоже шесть иереев со мной; у всех служивших, до пономаря, новые облачения, хоть и не дорогие, но очень красивые; у меня тоже подходящее; было очень благообразно. Только передняя часть Собора пустовала, потому что учащиеся почти все разошлись на каникулы, что не утешало взор. Пел небольшой четвероголосый хор из оставшихся еще лучше, чем большой, – отчетливей как–то все выходит.
После обедни были у меня посланник, капитан нашего военного судна в Иокохаме, агент Иван Васильевич Будиловский и врач с броненосца «Николай»; первые поздравляли с монаршей милостью – Орденом Владимира 2–й степени, последний привез поклон от Адмирала Степана Осиповича Макарова, лечащегося в Асиною от ревматизма.
С двух часов было заседание для распределения катихизаторов. Продолжалось до шести; было спокойное, тихое, доброе.
Кстати и солнце зашло посветить с этой стороны – северо–западной, но еще не обеспокоило глаза, что очень любезно с его стороны по времени года. Почти половину церквей распределили, остальное будет сделано завтра.
3/15 июля 1895. Понедельник.
Сделано с большим трудом; едва до шести часов вечера успели сделать распределение, и оно еще не утверждено; быть может, до завтра надумают несколько переменить. И труд же варварский для меня это «хайбун»; целый день без перерыва горло в работе, а все молчат глубоким молчанием, исключая священника, распределение которого идет; тот несколько движений устами и языком, а я то и знай – мели и мели, чтобы подвигнуть его на «да» и «нет», чтобы вызвать его мнение, чтобы объяснить качества того или другого катихизатора; и неудивительно малословие его и молчание всех, – кто же станет говорить о неизвестном? А известны всем только некоторые; мне одному все известны, оттого моя работа и нужней и трудней; только специально изучившие того или другого катихизатора священники, по службе с ним, могут выражать с уверенностью свои решительные мнения, на что они и не скупятся, если дойдет до того, причем иной раз высказывают то, что и не подумаешь о катихизаторе по прежнему знакомству с ним.
Утром, до заседания, все мы снялись группою, сначала в Соборе, потом вне; священники того пожелали.
После полдня отец Павел Савабе попросил иметь его отсутствующим, ибо просят приобщить находящегося при смерти отца его Коодзимацкой Церкви диакона Павла Такахаси. Во втором часу пришли сказать, что старик, приобщившись, мирно отошел ко Господу.
Переплетчик Хрисанф принес первые двадцать пять экземпляров переплетенных (в золотом обрезе, хотя и в «кире») «Сейдзикёо» (Требника). Завтра священники будут порадованы раздачею его им. Доныне употреблявшийся перевод Требника был очень уж плох и далеко неполный был. Нынешний Сейдзикёо – точнейший перевод русского требника.
Женская школа приходила прощаться: завтра утром отправляются на каникулы в Тооносава: в первый раз это: доныне проводили там каникулы ученики, ныне лишенные этого удовольствия за то, что оказалось слишком много пропущенных классов у них самопроизвольно.
4/16 июля 1895 года. Вторник.
С восьми часов соборное заседание. Прочитали вчерашнее распределение: кое–что переменили, затем утвердили чрез общее «кирицу».
Прочтено было письмо катихизатора Елисея Кадо, предлагающее установить твердым правилом, чтобы священники наблюдали за церковным имуществом по своему приходу. Завязались по этому поводу рассуждения и споры. Я слушал, молча, часа полтора. Раздосадовало меня очень горячо отстаиваемое мнение отца Матфея Кагета, что нельзя строго проверять христиан в церковном имуществе, составляющемся из их пожертвований, могут–де оскорбиться они, не понравится это им и так далее. Я послал за переводом книги Апостольских и Соборных правил, указал прочитать несколько канонов касательно церковного имущества и велел священникам непременно доставить мне к будущему Собору ведомости о церковных имуществах – в деньгах, или в землях, домах и тому подобное. Будут составлены правила, касающиеся сего предмета, и введены в употребление со следующего Собора. До сих пор слишком мизерны были имущества; просто не стоило тратить сил, чтобы поймать блоху (тем более что блоха эта почти всегда, появившись, тотчас же бесследно исчезала: христиане, нажертвовав какой–нибудь десяток ен, поручали его своему избраннику, который немедленно проматывал деньги на свои нужды). Теперь мизерность еще та же, но, видно, что христианам начинает надоедать эта вечная неуловимость блохи… Далеко за полдень протянулся этот предмет, составляющий у меня наболевшую рану, к которой еще одно прикосновение производит нестерпимую боль… Но, вероятно, и теперь порох даром потрачен, и самосодержание Японской Церкви – химера…
Когда собрались в два часа, я предложил всем взять – в какой обложке кому нравится – по экземпляру Требника и объяснил им кое–что в нем, чего не было в доселешнем рукописном переводе.
Было и опять несколько рассуждений – о. Павел Сато предлагал что–то насчет химер, которые тем же и остались.
Наконец, все истощились, что могло или должно быть рассуждено на Соборе. В пять часов сотворена была молитва, сказана и краткая речь, и Собор закрыт.
Затем частные речи и дела с разными членами Собора и с отправляющимися на службу катихизаторами.
5/17 июля 1895. Среда.
Отпустил старика диакона из Мориока Иоанна Сайкайси. Приходил он, по словам о. Бориса, допрашивать меня, зачем я возвращаю ему пожертвованные им Церкви 284 ен? Пожертвовал он эти деньги в 1879 году, состоя тогда уже лет шесть–семь на содержании Церкви. Получал он с того времени ежемесячно от Церкви (то есть от Миссии) по шестнадцать ен. Но в прошлом году потребовал по восемнадцать; и священник Борис Ямамура настаивал на его требовании, потому–де, что он свои деньги принес в дар Церкви. Вот уж что называется «еби–о мотте тай – о цуру», даже еще больше, потому что «еби» считается до сих пор не тронутым. Написал я тогда о. Борису сосчитать, во сколько крат Сайкайси прожил церковных денег больше своего пожертвования; а диакону Сайкайси стал высылать, согласно его требованию, по восемнадцать ен, но из его собственного пожертвования, пока оно все будет переслано ему; потом же Церковь, уже не связанная с его пожертвованием, будет иметь свободу назначить ему содержание, сколько заблагорассудит. Собственно никакого содержания диакон Сайкайси, по своей службе, не стоит уже более десяти лет, ибо совсем ослабел – не физически, а душевно: ничего не помнит, ничего не может, обратился почти в дитя. Но Церковь не должна оставлять без помощи и своих инвалидов, и ему содержание будет назначено… Сайкайси, впрочем, не потребовал от меня никакого объяснения, а лишь благодарил за то, что я говорил о. Борису; сему последнему я объяснил на днях, что «пожертвование диакону Сайкайси возвращается потому, что он связывал Церковь; чрез столько лет и после таких ее собственных затрат на содержание Сайкайси ей напоминается, что она облагодеяна даром Сайкайси!»… О. Борис, спасибо ему, выразил это о. диакону так, что мне не пришлось говорить с ним о сем, – о. диакон оказался совершенно успокоенным и радостным.
6/18 июля 1895. Четверг.
Из Хакодате о. Петр Яисигаки пишет, что недавнее решение его христиан давать ему по десять ен в месяц, а не по двадцать два, как давали доселе, было делом пяти–шести незрелых умов и чтобы я исследовал дело. Но как же я стану исследовать? Решение пришло ко мне от всего Церковного Совета; это значит – упрашивать я должен: «Пожалуйста, дайте больше», – а они будут издеваться над ним и надо мной и торговаться или потребуют без всяких основательных причин: «Перемени нам священника». Я написал ему, что не имею ничего ответить, кроме того, что писал прежде, и чтобы он исполнил это. Получено письмо и от Матфея Като: жалуется на бедность, на долги – а получал двадцать пять ен в месяц при готовой квартире! Что всего хуже: задолжал Миссии сорок семь ен за церковные свечи, которые, как поставленный там от христиан церковным старостой, требовал отсюда для продажи христианам, но деньги за которые по выручке не уплачивал Миссии, а тратил на себя; долг этот так и пропадет, потому что как же взыщем его? Обещано ему двадцать пять ен – месячное жалованье в награду, и двадцать ен на дорогу, по сдаче им должности о. Петру – не удерживать же эти! Господь с ним! Так надувают и обирают Миссию все, не исключая посторонних людей, служащих у ней!
7/19 июля 1895. Пятница.
Целый день отпускал катихизаторов, кончивших здесь курс, на службу и говорил со священниками. О. Николай Сакурай, священник Хоккайдо, еще молодой, показывает немало доброй энергии; проговорил с ним с девяти утра до двенадцати. Между прочим, еще раз пахнул на меня из его рассказов дух Иннокентия, Великого Святителя Камчатского: рассказывая о христианах острова Сикотан, он удивлялся благочестию христиан старых, духу веры, живущему у них; молодые люди, уже нашей заботы и научения (или небрежения) ничего не знают о вере и мало являют благочестия, хотя и болтливы.
– Но отчего же старики не преподают вероучения детям? – спрашиваю.
– Старики не могут ясно выражать своих религиозных чувств и познаний, – отвечал о. Николай.
Это значит, что и старики начинают забывать то, что молоком матери всосали, будучи в епархии незабвенного Иннокентия.
Ныне Собором назначен туда тоже благочестивый из наших катихизаторов, Моисей Минато. Даст Бог, он за год успеет научить Закону Божию молодых и возобновить сведения о нем у стариков. Теперь уж все эти курильцы достаточно понимают японский язык, чтобы не затрудняться в усвоении того, что будет преподавать им катихизатор.
8/20 июля 1895. Суббота.
Рассылка писем катихизаторам и Церквам о произведенных переменах в распределении служащих. – Разговоры со священниками и наделение их иконами и крестиками.
Визит приехавшего в Посольство на службу молодого человека Поляновского, и рассказы его о молодом нашем Государе, – как все восхищены были желанием его «быть с народом», – о Сибири и безрелигиозности в ней.
Пение всенощной сегодня было одних больших певчих – подрегентов и причетников с Дмитрием Константиновичем Львовским во главе – трехголосное, которое понравилось мне несравненно больше, чем наше четырехголосное больших двух хоров, хотя оно и славится вообще. Пение сегодня какое–то успокаивающее, а не раздражающее, как пискотня дискантов, глубже вызывающее на молитву, а не порывами исторгающее ее. Настоящее церковное пение именно должно быть такое, как сегодня, а не искусственное, где каждый голос выделывает свою часть, стараясь только о выделке, а не о выражении.
После всенощной у меня исповедались оо. Оно и Мии и диакон Сергий Судзуки, а потом у о. Бориса – Павел Окамура, муж Варвары – иконописицы, воспитанницы Миссии. Варвара – образцовая жена, Павел был образцовым мужем до последнего времени. Взаимными трудами и талантами они уже приобрели порядочное состояние: она рисует, он литографирует, и мало–помалу у них образовалось лучшее в Токио литографное заведение.
Четверо детей уже у них, и старшей дочери скоро замуж пора. Вдруг Павла смутили приятели–язычники: «Как–де ты подчиняешься жене и до сих пор не изведал вольной гульбы?» И загулял Павел – любовницу завел, честным трудом приобретенных денег много истратил. В газетах было пропечатано обо всем этом, из них я и узнал о семейном несчастии Варвары. Но добрая жена–христианка сумела обратить мужа на путь опять. С месяц тому назад она мне говорила, что Павел очень раскаивается и стыдится. Ныне подтверждение тому и ручательство. Павел три раза приходил к о. Борису (которым пятнадцать лет тому назад первоначально был наставлен в вере), не заставая его; пред всенощной опять пришел и просил таинства покаяния. О. Борис спросил у меня, можно ли принять на исповедь, ибо ныне Павел не в его приходе, я, конечно, с радостью разрешил, дав понять, какие наставления должен сделать Павлу. После исповеди и прочтения молитв, в одиннадцатом часу вечера, Павел Окамура пришел ко мне радостный, уже разрешенный, – видимо, он уже на будущее время благодатию Божией застрахован от падения.
9/21 июля 1895. Воскресенье.
За литургией диакон Сергий Судзуки был поставлен иереем для Церкви в Оосака вместо о. Иоанна, переходящего в Нагоя. Сергий – воспитанник Семинарии, из которой выпущен с очень хорошим аттестатом; уже за тридцать лет; к службе усерден, характера хорошего, кроме того, что вспыльчив иногда до резкости. Даст Бог, из него образуется добрый пастырь. После литургии было обычное, по рукоположении, угощение чаем священнослужителей, певцов и прочих – всех сегодня больше тридцати человек.
Пели литургию, как вчера, в три голоса и очень стройно. При моем облачении читали часы.
Собор представлял некрасивый вид пустоты на местах, занимаемых учащимися, которые ныне в разброде на каникулы.
Между тем было немало молившихся русских; с броненосца «Николай I», – капитан, судовой иеромонах о. Мина, офицеры и прочие.
После полудня – гости, как–то: Павел Минамото, бывший катихизатор, ныне член Парламента (в Парламенте ныне православных членов четыре, протестантов девять, католиков нет, по словам Минамото), – Вендри, наш Консул в Кобе и прочие, и священники, приходившие для последней беседы и прощания пред отправлением по своим Церквам и для получения икон и крестиков, сколько кому нужно по их соображениям; за крестики потом деньги вносятся ими почти сполна, за иконы тоже несколько получается.
10/22 июля 1895. Понедельник.
Прощался со священниками, снабжал их – кого святым миром, кого облачениями и прочим.
Оставшись наедине с о. Петром Кавано, сделал ему очень сильный выговор за леность; человек физически самый здоровый из священников, человек в самом цвете лет, и почти ровно ничего не делает; при семи катихизаторах у него по всем Церквям за год только девятнадцать крещений, и из них большая часть детей; ни у кого из священников нет так мало.
Был купец из Благовещенска Петр Федорович Иорданский. Спросил: не нужно ли что пожертвовать? Я сказал, что в Соборе нет хороших облачений. Обещался он похлопотать о сем в Благовещенске, а также о пожертвовании на постройку Семинарии. Если он сделает это, то вот и новый пример для подражания японским христианам, и какой типичный пример!
В только что сделанном распределении служащих приходится делать перемены. Сейчас приходил о. Фаддей Осозава, просит оставить Георгия Мацуно в Омигава; хотел–де перевести его в другое место потому, что он рассорился с одной христианкою, которая заподозрила его в неблагоповедении с девицей N, приходившею вместе с другими учиться у него церковному пению; ныне же христиане сознали свою ошибку, попросили прощения, – мир восстановлен, а у о. Георгия несколько слушающих вероучение, которых хотелось бы ему довести до крещения. Кстати, Филипп Судзуки, назначенный в Омигава, хотел былучше в Оота и Котоде, и так далее, и тому подобное – перемена в одном месте влечет за собою цепью перемены в других. Сделано – нечего делать; кстати, «Гидзироку» еще не напечатано, а только приготовлено к печати. Филипп Судзуки этот ныне здесь, на пути из Готемба к новому месту службы, – ночует в Женской школе с женой и ребенком.
11/23 июля 1895. Вторник.
Утром осмотр зданий и распределение о ремонтах во время каникул. Несносный дождь, два дня подряд рубивший, в последнюю ночь с ветром сделал то, что все старые крыши протекли, особенно в Семинарии. В куполе Собора тоже оказалось небольшое просачивание.
Из Хакамаду приходил христианин просить, чтобы Фому Оно оставили там, не переводили. В этом положительно отказано. Оно ленится до того, что за год у него не было ни одного крещения; ну и переведен Собором, согласно предложению священника, в менее значительную Церковь в Мори. А теперь спохватился и засылает христиан; вероятно, пишет и к своему тестю о. Павлу Сато о том же; но решение Собора будет исполнено; это не то, что вчерашняя перемена, сделанная вследствие просьбы самого священника…
12/24 июля 1895. Среда.
Продолжение рассылки писем в переменах после Собора, повышениях катихизаторов и тому подобное.
Молодые, Петр Кикуци и Дарья, на днях повенчанные в Церкви Коодзимаци, приходили с визитом: оба сияющие и радостные, Дарья – наряженная в шелк и парчу, – по–видимому, вполне счастлива. И дай Бог, им совет и любовь! Кикуци скопил несколько денег, будучи начальником над сотнею военнорабочих в прошедшую войну в Китае, и ныне открыл прачечную для шестисот военных; говорит, что двадцать ен в месяц зарабатывает чистого барыша; значит, жить безбедно может, если не станет лениться, как когда служил катихизатором.
