Текст книги "Дневники св. Николая Японского. Том ΙII"
Автор книги: Николай (Иван) Святитель Японский (Касаткин)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 66 (всего у книги 69 страниц)
10/22 декабря 1898. Четверг.
Утром был на экзамене в женской школе; маленькие отвечали по Закону Божию, как всегда, превосходно. Всех учениц восемьдесят одна.
О. архимандрит Сергий принес для прочтения письмо епископа Антония (Храповицкого), ректора Казанской духовной Академии, в котором изложено завещание недавно умершего епископа Михаила (Грибановского). Главная мысль завещания: «установить Церковь на канонических началах», – Но теперь Церковь разве сдвинута с оных? Если да, то как остается православною? Нет, твердо стоит она, непоколебимая даже для «адских врат». – Разумеют они, молодые мечтатели–пессимисты, вероятно, возвращение к патриаршеству. Но это невозможно и не нужно. Будто патриаршество – канонизм? Но его не было при Апостолах и в первые три века. Явилось оно как необходимое, но не как непреложное – иначе не позволили ли бы Восточные Патриархи учреждение у нас Святейшего Синода. И Синод был, действительно, своевременно учрежден. Одного лица было недостаточно для управления всею Церковью. Не сошлются ли на Папу? Но там не Папа управляет, а целая система; и попробовал бы Папа не подчиниться этой системе, его бы тотчас в папах не оказалось. У нас при царе Алексее и Никоне разве система была? И Никон разве хорош был? В отношении к царю он, положим, и может быть оправдан, хотя с натяжками, в отношении же к Церкви никак. И разве желательно повторение подобного самодурства, соединенного с расстройством Церкви? Потому Петр был мудр, позаботившись об уничтожении единоличности в общем управлении всей Церкви. – Но ныне пришло время продолжить преобразование в церковном управлении, нисколько не нарушая канонов. Как? Господь знает, как! Но нынешнего Синода недостаточно для доброго управления Церкви, – это очевидно.
Истинная Христова Церковь должна радеть о просвещении язычников христианством; но кто же в Синоде озабочен этим? Никто; а идет это дело плохо. Православная Церковь должна простереть руку тянущимся к ней старокатоликам и лучшей части протестантов, – но кто же болеет этим? Один генерал Киреев. Церковь должна усилить учительство в виду удушающего невежества и суеверия народа, но Духовного учебного комитета разве достаточно для этого? – Итак, что же делать? По–моему, созвать Собор всех православных российских епископов и определить на нем:
1. Синод сделать состоящим не из переменных епископов, а из постоянных членов. Куда епископам епархий заседать в Синоде, когда у них полон воз собственных дел?.. Оттого и епархии терпят от недосмотра, и вся Церковь от недогляда. Не смущаться тем, что епископы – члены Синода – не будут именоваться по епархиям, которых у них не будет. Вот этот–то лже–канон можно и побоку.
2. Епископы – члены Синода – должны быть избраны всею Церковью и должны быть для сего мудрейшие между ними, замеченные, как мудрые администраторы. Цвет ума, силы, деятельности должны встать во главе Церкви. Царь, разумеется, с радостью все это позволит, – нужно только разумно представить ему это. Какой же у нас царь был против Церкви или не позволял что доброе в Церкви?
3. Прилично быть столичному митрополиту председателем Синода; но тогда у него должно быть три викария для ведения епархиальных дел, чтобы от занятия его синодальными делами не было ущерба его епархии.
4. Общее заседание всех членов Синода для вершения особенно важных дел должно быть в определенные дни. Но —
5. Двенадцать членов Синода должны быть разделены, по крайней мере, на четыре части; 1. три члена для ведения текущих дел Русской Церкви, 2. три – для ведения миссионерства внутреннего – среди раскольников, инославных и буддистов, и магометан в пределах России, 3. три – для управления миссионерством заграничным – среди католиков, старо–католиков и протестантов в Европе и Америке, и язычников в Азии и прочих, 4. три – для ведения просветительной части среди православных (того, чем теперь заведует духовное учебное управление). – Должны быть четыре присутственных места и канцелярии с нужным только числом чиновников. Члены Синода должны почасту отлучаться осматривать на месте свои части.
Хоть бы в этом роде. Против канонов – ничего, а улучшение было бы значительное.
11/23 декабря 1898. Пятница.
На целый вечер расстроил разговор, во время прогулки в шестом часу, с этим хихикачем, о. архимандритом Сергием. Рабский поклонник своего учителя епископа Антония Храповицкого; так же, как сей, хихикает над всем церковным управлением и хает его, понося всех нынешних высших русских иерархов.
Утром был на экзамене в Семинарии. Третий класс, восемнадцать учеников, отвечал по Гражданской истории плохо; учитель Андрей Минамото – кандидат Петербургской Академии – знает историю не лучше учеников. Сделал ему выговор при всех за плохое преподавание. Седьмой класс, десять учеников, по Канонике, у Марка Сайкайси, отвечал удовлетворительно.
Филипп Узава, чрез о. Феодора Мидзуно, отлучавшегося в Кабусато на погребение умершего христианина, просит отменить сделанное на днях распоряжение, чтобы Сократ Хираяма перешел к нему, в Кабусато, помогать по школе: он, Узава, уже пригласил для сего односельца Игнатия Ито и совершенно доволен им как способным преподавателем и единомысленным с ним по делам Церкви, чего он не надеется от Хираяма. О. Мидзуно говорит, что таково мнение и желание соседних катихизаторов Хонда и Канасунги, бывших на погребении. Сам о. Мидзуно тоже ходатайствует о сем. Потому написано к Хираяма, чтобы он оставался в Савара и заботился о привитии там христианства и к Узава, что Игнатий Ито утверждается помощником ему и дается ему от Миссии четыре ены в месяц. Кстати, и Хираяма уже успел написать о. Феодору в ответ на недавнее распоряжение, что он надеется иметь успех по проповеди в Савара, – к Узава же не желает.
12/24 декабря 1898. Суббота.
Утром на экзамене в Женской школе. По Закону Божию старшие отлично толковали Евангелие от Матфея; следующие за ними бойко отвечали по Церковной истории. Вообще, девочки преприлежно учатся; тринадцати–четырнадцатилетние сегодня по географии на память нарисовали Аравию и Азиатскую Турцию с частию сопредельных стран так верно и подробно, – даже раскрасили, – что я удивился.
– Вероятно, наперед было сказано им, что заставят нарисовать это, и они дома приготовились? – спрашивал Надежду Такахаси, учительницу.
– Что Вы! Нет! – удивилась она вопросу.
– Так ужели они все, что прошли, могут так же удачно начертить?
– Без всякого сомнения.
Закончилось экзаменом по гимнастике; и здесь тоже все до единой преотчетливо делали все, что преподано было им.
Вернувшись домой в половине первого часа и пообедавши, принялся с Давидом за чтение писем: тут мало утешительного. Отовсюду, что слушателей учения почти нет, или совсем нет.
О. Роман Циба, вернувшись из Симооса, рассказал: исповедников было весьма мало; крещений ни одного; у Антония Обата еще есть несколько слушателей, у Тихона Сугияма – ни одного, и вообще сей последний ровно ничего не делает, кроме того, что живет и воспитывает детей на миссийское содержание. Беда с такими бессовестными! Много лет состоит на службе Церкви и уже чрез это сделался несколько почтенным. Но почти всегда ничего не делал, а в конце и совсем ничего. Выгнать же со службы – все равно, что послать на улицу просить милостыню, или обречь на голодную смерть, а у него куча детей! Вот и мучаешься: жаль церковных денег, но жаль и людей, и не знаешь, что делать. Пошлю выговор и угрозу, да ведь не впервой, – с гуся вода! Придется перевести куда–нибудь, где больше христиан, пусть хоть хранит их: а в Кицуока, где он ныне, всего один дом, да старый, который без него стоял и без него будет стоять.
13/25 декабря 1898. Воскресенье.
Светлый и холодный зимний день. Причастников за Литургией было больших человек тридцать. После Литургии о. Павел Савабе пришел взять антиминс, чтобы отправиться на праздники в Сиракава; сосуды там есть. Взял также на дорогу и на нужды шесть ен.
Так как занятия переводом мы с Накаем до после праздников прекратили (закончили переводом канонов Святому Апостолу Петру и Павлу), то вечером я переводил расписки к Отчету.
14/26 декабря 1898. Понедельник.
Утром на экзамене в Семинарии: в шестом классе восемь учеников толковали Библии первую книгу, у учителя Минамото, плоховато: ученики Катихизаторской школы по Основному Богословию отвечали еще хуже: а ученики третьего класса Семинарии, у Пантелеймона Сато, под предлогом, что учат по–русски, прошли Церковной истории всего листиков тридцать, но отвечали все, за исключением первого ученика, по–японски. Сказал я Сато, чтобы вперед спрашивал у них ответы по–японски и вместе с этим задавал уроки настоящих размеров.
После полдня – с часу – экзамен по гимнастике в Семинарии; первый разряд, человек двенадцать, удивили своим искусством: горизонтально лежать на воздухе, держась лишь руками за железную палку, перекувыркиваются на воздухе, колесом вертятся на железной палке и подобное. Все ученики аплодировали их штукам. Но есть и совсем не занимающиеся гимнастикой, под предлогом слабости, в сущности по лености, что жаль.
С двух часов – чтение списков в Женской школе.
С шести просмотр списков Семинарии и Катихизаторской школы, составленных сегодня преподавателями. Иоанн Сенума, коочёо Семинарии, и о. Феодор Мидзуно, коочёо Катихизаторской школы и Певческой, принесли списки. Рассуждали до половины восьмого, разделили на разряды. В Семинарии ныне всего семьдесят учеников во всех классах, и из тех человек пять больны, – вероятно, скоро выбудут. Таких, что следовало бы исключить по лености, или по дурному поведению, нет. В Катихизаторской школе девять учеников; из них четыре почти ни к чему не годны, по слабости способностей и старости. Но потерпим и сих: авось, из них выйдут проповедники хоть для деревень: поведения все хорошего. Но Причетническая, или Певческая, школа ныне совсем в отсутствии: два ученика есть, но всегда больны, так что совет учителей решил отослать их домой безвозвратно. В Церкви пономарскую должность пусть отселе исполняют семинаристы, начиная с седьмого класса.
15/27 декабря 1898. Вторник.
В девять утра было чтение списков в Семинарии и Катихизаторской школе.
Целый день – перевод расписок и чтение церковных писем. Из Накацу Матфей Юкава пишет, что в пяти ри от Накацу открывается очень хорошее место для проповеди: его пригласили, слушали с усердием, просят опять, и даже снабжают дорожными деньгами. Он обещал. Написал я ему тотчас же, чтобы в точности исполнил свое обещание, не упускал слушателей по нерадению. Послал христианских брошюр для раздачи новым слушателям.
Из Асикага и Микурия Яков Мацудаира пишет, между прочим, что убедил десять домов в Микурия посадить по два отводка дерева «кири» в пользу Церкви. – Скоро Церковь дождется дохода, и много его будет!
Из Мориока Фома Михора пишет, что Церковь оживляется: восстановлены женские религиозные собрания, есть новые слушатели. Конечно, если он будет здоров и не ослабеет духом, Церковь будет оживлена; прежний же катихизатор там и нынешний его сотрудник – Петр Такахаси – мертвец духом.
16/28 декабря 1898. Среда.
Перевод и приведение в порядок расписок к отчетам.
Катихизатор Исайя Мидзусима еще брошюру, уже четвертую, своего сочинения принес – «Гиваку–но бенкай». Просил он молитвенник на русском: такого не оказалось, а дал напечатанный гражданским шрифтом; просил еще «Осиено кагами» на русском, то есть «Зеркало Православного Исповедания» Святого Димитрия Ростовского; дал из Основной библиотеки. Подарил ему из Запасной библиотеки Псалтирь Святого Ефрема Сирина: просил он еще какую–нибудь религиозную книгу на французском: на это я посоветовал ему «за двумя зайцами не гнаться вдруг». Пусть сначала хорошенько овладеет русским языком, чтобы пользоваться Святыми Отцами и прочим на русском для материала своих сочинений. Потом может один за другим основательно изучить и другие языки, которых он начал изучать уже много, даже еврейский. Он обещал последовать сему совету. Дал ему десять ен от себя, как награду, за труды по сочинению религиозных брошюр.
В Семинарию языческий мальчик, Андо, пятнадцати лет, богатых родителей, определен был с именем шалуна. Оказывается очень скромным и добрым мальчиком; ведет себя совсем как христианин и просит крещения, говоря, что родители позволяют ему это. Завтра отправляется домой, в Кадзуса, на праздники, и три раза сегодня приходил то прощаться, то религиозных книг просить, то крестика на шею, который, наконец, и выпросил. Крещение же обещано ему перед Пасхой.
12/29 декабря 1898. Четверг.
Расчетный день за месяц, – раньше обыкновенного, пред Новым годом.
Учащиеся исповедывались: мужские школы и у отцов Романа Циба, и Феодора Мидзуно, женская у о. Павла Сато.
О. Алексей Савабе был; жалуется, что Иоцуя в упадке – самая лучшая часть прихода его. Еще бы! После его пристрастных поступков с катихизаторами и отнятия их у христиан без всякой причины, кроме той, что они ему не нравятся! – Говорит, что отец его, о. Павел, в Сиракава еще не уехал, а пребывает в Коодзимаци, тогда как хотел до праздников совершить требы у христиан. Так всегда у людей, подчиняющихся не резону, а своему минутному «хочу» и «не хочу».
Внушал Павлу Ямада, молодому писателю в наши журналы, собрать православных учеников гимназий, университета и других заведений, чтобы по воскресеньям давать им религиозное научение. Я сам буду преподавать им на первый раз Догматику и Священную историю. Второй раз уже побуждаю его принять на себя это дело. Больше решительно некому предложить это столь нужное дело. Обещал он собрать сведения, сколько наберется таких учеников в Токио, потом с каждым из них поговорить, убедить ходить на уроки, присматривать затем, чтобы они действительно ходили. Дай Бог устроиться сему делу!
18/30 декабря 1898. Пятница.
Иностранцам нравится наше церковное пение и вообще богослужение, и они часто посещают наш храм; иногда спрашивают наперед, когда у нас богослужение, на что им и отвечается. Но вчера я поставлен был в затруднение сделать сие последнее: получил записку из «Imperial Hotel» от персоны, ни имени, ни фамилии которой не было прочесть никакой возможности, даже не мог я догадаться, lady или gentleman, спрашивая о времени наших праздничных Рождественских богослужений. Послано спросить у посланницы, не может ли она дешифрировать подпись; к счастью, могла, – дала имя одной американской Miss, которой и отвечено.
Вечером была всенощная, за которой были все учащиеся, готовящиеся завтра приобщиться Святых Тайн. Пели ученицы, стоя на клиросе, так как их очередь.
Вчера и сегодня поставлены у всех наших ворот «кадо–мацу». Пред главными миссийскими воротами ныне в первый раз, – доселе строилась зеленая арка пред крыльцом главного дома, которая ныне отменена.
19/31 декабря 1898. Суббота.
В семь часов утра позвонили к Обедне; когда собрались все учащиеся, прочтены были о. Романом Циба утренняя молитва и Правило ко Причащению, вслед за чем начались Часы. Подходили к Святой Чаше в полном порядке сначала певчие, потом остальные: было и несколько причастников из города. Литургию совершали три священника: о. Павел Сато, о. Роман Циба и о. Феодор Мидзуно; пели оба хора.
День окончательных расчетов, уборки и приготовления к празднику.
Вечером обычная предвоскресная всенощная. Так как в Причетнической школе ныне учеников нет, то пономарить в Церкви стали семинаристы. Да и нужно им знать порядок сей службы. Семинарист Павел Ёсида, прежде бывший в Причетнической школе, ныне отлично служит. Теперь явился в алтарь Никон Мацуда, первый ученик седьмого курса, чтобы перенять от него дело; понявши в три–четыре богослужения, он передаст следующему и так далее, так что вся семинария будет участвовать в сем служении. С нового года начать это сказано было им, и начинают.
20 декабря 1898/1 января 1899. Воскресенье.
С девяти часов Литургия. С начала службы, кроме учащихся, почти никого не было; потом собралось довольно много христиан, порядочно и язычников; из христиан – женщин было совсем мало.
После Литургии – молебен. Положительно необходимо добыть человека с громким голосом для диаконства. Нынешний первый диакон – Стефан Кугимия, говорит эктении так, что вот я, стоя на облачальном месте, в трех шагах позади его, ни слова не понял сегодня из его говорения. И мог бы громче, да поди вдолби ему, коли он глуп, как дерево! В Церкви половина язычников, – как бы хорошо было и им слышать, о чем здесь молятся! И перевод ныне такой простой и понятный. – Но где взять с громким голосом? Я не вижу никого. Попытаюсь, нельзя ли со временем сделать диаконом Федора Янсена: у него басик; нужно испытать его в чтении. Кстати, и всему седьмому курсу нужно изучить должность чтеца. Сказать им, чтобы чередовались в чтении на клиросе; а Павел Окамото, нынешний чтец, пусть руководит их.
После Обедни обычные поздравления служащих Церкви. Потом певчие пропели «икутоси–мо», за что получили на «кваси», – то же, только меньше, и все учащиеся.
Часов в шесть вечера пришла учительница Надежда Такахаси получить на «кваси» трем девочкам певчим, бывшим сегодня нарядными по своей кухне, и потому не певшим у меня. Отдав ей по тридцать сен на каждую, я спросил:
– В каком состоянии ныне сердце твое относительно Елены Сенума? Все так же злобится?
– Нет никакой злобы.
– Отчего же ты не повидалась с ней, когда она была у Анны–старухи, где была в то время и Елисавета Котама?
– Меня не уведомили, что она пришла; а ко мне потом она не зашла.
– Вероятно, думала, что ты не примешь ее; не захотела, чтобы над нею еще больше смеялись ученицы. А они действительно смеются. Это я сам видел. Когда она подходила к причастию, когда говела, готовясь к родам, три–четыре ученицы засмеялись, – это мне бросилось в глаза…
– Я никогда не говорила ученицам дурно про нее и не учила их смеяться.
– Прямо, может, и не говорила, но поступками внушала, когда, например, пропеть в венчание отпустила немногих и наиболее плохих певчих. Когда, после брака, Елена не могла из–за тебя сделать, вместе с новобрачным, обычного визита начальнице школы и учительницам, – и тому подобное.
Надежда морщилась и морщилась, да как расплакалась, и унять нельзя! Больше полчаса проплакала. Я сначала даже не понял из–за чего.
– Что за причина? О чем печаль? С Еленой, если уже помирилась, так эта печаль прошла. Что еще?
Но тщетно вопрошал. Она измочила слезами весь платок, спрятала его, вытащила из другого рукава много бумаги, наплакала и ее, и еле–еле я, наконец, понял, что это у нее слезы раскаяния о приключившемся искушении. Действительно, мы с нею опять порешили (как я прежде толковал им), что это диавол посеял и утвердил на столь долгое время вражду между нею и Еленой. Но, слава Богу, что ныне кознь его разрушена! Да не будет вперед такого падения! Если и сердится, то «пусть не зайдет солнце во гневе», по Апостолу. Толковал я ей, сколько она может причинить страданий бедным детям ученицам, если не станет обуздывать себя при каждом порыве гнева…
Потом внушал ей, чтобы вместе с Еленой Котама подробно расспросили Анну обо всей ее жизни и все записали бы, чтобы, по смерти ее, издать ее биографию в назидание последующим начальницам женской школы и всем христианкам, да и христианам. Редкий пример своего долга являет она, и редки такие люди, а без них и дело не делалось бы, и потому нужно желать и молить Бога, чтобы их было больше. В один из светлых и тихих дней, во время праздников, пусть будет снята ее фотография вместе со всею школою. Она может сидеть на своей (очевидно, предсмертной) постели, за нею учительницы, вокруг нее возможно теснее ученицы, – маленькие прильнувши к ней, чтобы видна была истинно мать всех детей в школе. Еще бы не мать! Еле дышит, встать не может, по ночам нестерпимо мучается, а войдешь к ней – мелюзка девчонки с своими расходными книжками вокруг нее, «что которой нужно и на сколько копеек расход решает», и тому подобное: все расходы, расписки, официальные школьные письма пишет сама, все распоряжения по школе делает сама… Могла бы успокоиться. Сын, главный врач оосакского большого госпиталя, зовет к себе; пеняет, что не идет; там и внуки, и внучки. Но личное дело у нее – ничто в сравнении с ее служением людям – своим возлюбленным ученицам, которые за то и любят же ее, истинно, как родную мать.
Надежда говорила, что у них уже расспрошено и подробно записано все об Анне. О снятии фотографии обещалась похлопотать. Ушла успокоенная. Я обещал сказать Сенума, чтобы Елена пришла к ней с визитом; а она ласково примет ее и пройдет с нею по школе, что достаточно будет, чтобы ученицы перестали дурно думать об Елене.
О. Симеон Мии в поздравительном письме пишет, что Окамото Риуноске благодарит за книги, посланные ему, шлет мне, в ответ, свои сочинения «извиняясь, что доселе держался такого взгляда, какой изложен в них». Уверяет Окамото, что «будет действовать в пользу православия, будет стараться разрушать предрассудки и неверные мнения о нем, распространенные ныне в обществе и отчасти в правительственном кругу». «Из его разговоров можно видеть, – пишет дальше о. Семен, – что он прекрасно сознает недостатки протестантства и католичества. Он говорит, что протестантство не имеет важного значения, как религия, и притом субъективный его индивидуализм крайне вреден для будущности нашего отечественного строя и для неприкосновенности Императорской преемственной династии. А что касается католичества, то многовековая история свидетельствует о многочисленных дурных последствиях его системы: таковы папизм, безнравственность духовенства и тому подобное. Значит, из трех христианских исповеданий он признает превосходство православия», и так далее. И все–таки мало толка! Христианство – дойная корова для государства. А что оно – Божие учение, путь к вечной жизни, об этом и мысли нет!
21 декабря 1898/2 января 1899. Понедельник.
Утром написал Ивану Акимовичу Сенума, что Надежда Такахаси горячо желает восстановить дружеские отношения с его женой Еленой, кается, что так долго была в разладе и прочее, что поэтому я обещал ей посоветовать ему – Ивану Акимовичу – с женой сделать визит в Женскую школу и в особенности в комнату Надежды, где они – Надежда с Еленой – любезно поговорили бы и потом прошли бы вместе по школе между ученицами, чтобы все видели, что разлад прекратился, любовь и мир восстановлены. Итак, пусть сделает это, и пусть навсегда прекратится вражда и ссора в месте, откуда должно исходить учение только о мире и любви.
Написал потом о. Семену Мии, в ответ на его приветствие, и об Окамото, – о поверхностности сего исследования вер: все только о государстве, – что полезно ему, – буддизм, или христианство, или еще что; дойную корову из христианства хотят сделать и глоток молока от нее получить только для подкрепления на час; а вечной пользы веры – для спасения души знать не хотят, и так далее. Советовал Окамото взять поглубже, если может…
Анна Кванно прислала учительницу Евфимию с подарком от ее внучки Марфы и ее мужа доктора, которые из Оосака приехали навестить ее, и просила принять их и поговорить доктору о вере. Принял. Доктор оказывается молодым красавцем, под стать внучке Марфе. Стал я говорить ему о христианской вере, и вдруг открывается, что он был христианином – протестантом, но лет десять назад бросил христианство, убежденный родственником, ревностным буддистом, в истинности буддийства. Видно, что не знал ни христианства, ни буддийства доселе. Убеждал я его отныне познать Христа и Бога; обещал снабдить книгами, при отъезде его. Кажется, будет со временем православным христианином.
После полдня сделал визиты: американскому епископу McKim’y, американскому епископальному миссионеру Gardner’y, дочка которого проводила потом к епископу Шершевскому. Сей последний – замечательная личность. Родом – русский еврей, из Литвы; двадцати двух лет, в 1852 году, эмигрировал из России, сделался протестантом, миссионером, епископом в Китае: хорошо там потрудился, перевел Библию на мандаринский китайский язык, экземпляр которой и мне подарил еще в 1875 году, когда посетил меня здесь, на Суругадае. Солнечный удар в Китае сделал его паралитиком, но он не потерял духа; живя в Америке, перевел вновь Новый Завет на китайский язык; для отпечатания его прибыл в Токио. И Новый Завет напечатал; экземпляр его прислал ко мне, и мы с Накаем постоянно, при нужде, справляемся с ним; это, действительно, лучший из китайских переводов Нового Завета. Ныне трудится над изданием Ветхого Завета, который переведен им с еврейского. Текст сего последнего я и нашел сегодня перед ним на столе. Сидит в кресле, руками владеет не свободно, языком тоже, хотя можно понять все, что он говорит. Наружностью настоящий раввин, седой, весьма почтенный, с окладистой бородой. Перевод пишет посредством пишущей машины; ударять по клавишам может, писать же слова, или иероглифы не в состоянии. Переписчик потом, с его помощию, начертывает китайскими письменами. Удивительно хорошо знает китайский язык, если правда, что в Америке у него помощников из китайцев не было, а сам он один делал свой перевод, ныне столь уважаемый нами. Обрадовался моему искреннему участию в его деле, показывал все свои рукописи. Да поможет Господь старцу окончить его издание Ветхого Завета! Видимо, боголюбезный старец! Японский секретарь его женат на нашей христианке, бывшей учительнице в Женской школе, Лидии Оота, и живут они мирно, содержат тот и другая свою веру беспрепятственно друг от друга. Лидия как–то приводила сюда своего мужа; мне он очень понравился.
Был еще сегодня у английского епископа Awdry. На шее крест, ноги как у паука; но вообще очень любезны, он и жена. И какую сеть раскинули они – епископалы по всей Японии! Христиан вдвое меньше, чем у нас, а духовенства–то! Пять епископов, миссионеров больше пятидесяти; японского духовенства тоже пятьдесят человек, как сообщал сегодня Awdry, катихизаторов должно быть и числа несть.
– Скоро перейду в новопостроенный дом, – говорит Awdry. – Он у меня построен в японском стиле, так как предназначается для епископа из японцев, которого мы скоро надеемся иметь.
Вот как! И епископ из японцев! С ним, конечно, будет выдвинута фаланга японских священников: «Мол, вот японская национальная Церковь!». Ну а аглицкие и американские епископалы и бесчисленные миссионеры разве из–за их плеча не будут видны? Ох, не ошибитесь, друзья!
Японцев обмануть трудно, разве уж они будут слишком материальны и политикальны.
22 декабря 1898/3 января 1899. Вторник.
Утром Елисавета Котама и Надежда Такахаси были посоветоваться насчет фотографии Анны Кванно, о которой третьего дня говорил Надежде, Сказал им снять три: Анну среди учениц, одну ее в том виде, как она ныне сидит на одре болезни (не переставая управлять школой), – с сиделкой за ней, и группу всех учащих и учащихся ныне в школе. Так и сделали. День был сегодня ясный и теплый; фотография, вероятно, вышла хорошо.
Целый день занимался переводом расписок к отчетам. Поздравителей почти никого не было.
23 декабря 1898/4 января 1899. Среда.
Между сегодняшними посетителями был, как значится на карточке: «The Rev. Charles F. Sweet, professor of Dogmatic Theology in Trinity Divinity School, Tsukiji», встреченный мною третьего дня у Rev. King в английской епископальной Миссии, – американский епископальный миссионер и priest, воспитанник Королевского университета, служивший потом пять лет начальником духовной школы в своем епископате, четыре месяца тому назад прибывший сюда. Почтительно поцеловал у меня руку, изъяснился, что рад познакомиться и так далее. Начался обычный пустой визитационный разговор, перешедший мало–помалу в серьезный.
– Вы, епископалы, – говорил я, – находите и в нашей Церкви будто бы повреждения и такие пункты учения, которые, по–вашему, следовало бы отбросить. Но что же? Скажите. Ни единым догматом, ни единой чертой в догмате мы не можем поступиться, так как все, что мы содержим, до йоты, – Божие учение. Божии мысли и внушения, данные роду человеческому для спасения. На второстепенные предметы в области религии, на религиозные обычаи и обряды, например, мы не настаиваем. Вы можете иметь ваши Церкви, по–нынешнему, без иконостасов, можете употреблять при богослужении органы и прочее подобное. Но в главном, в догматах, вы должны восполнить то, что утеряли, не мы бросить то, что крепко держим, – иначе мы никогда не можем соединиться.
– Что восполнить? – спрашивает.
– Возьмите, для примера, хоть учение о таинствах. У нас семь таинств, у вас два. Положим, ныне у вас принято учить, что и у вас семь таинств, только два более важные, а остальные пять не столь важные.
Какая путаница в понятиях! Вы благодать Божию, точно воду, стаканами хотите распределять, – туда, мол, большой стакан, сюда малый. Не то у нас: совершенно ясное и определенное понятие: благодать, сообщаемая чрез таинства – единая неделимая непосредственная сила и помощь Божия, непременно ниспосылаемая и действующая, только у недостойных к осуждению их («суд себе яст и пиет, не рассуждая, тела Господня…» [1 Кор. 11: 29]), а у достойных к спасению их и чрез них других. В этом смысле таинство резко отличается от обряда. У нас на крещенье будет водосвящение: с верою пьющий воду может исцелиться от болезни, как исцелялись от главотяжей и тени Апостольских [Деян. 19: 12]; неверующий же не получит никакой благодати от воды; она и не будет даруема пьющему святую воду, как простую. В таинстве же благодать непременно присутствует и даруется, почему и осуждение изречено пренебрегающему сим даром. – Итак, восполните учение о седьми таинствах…
– И у нас благодать сообщается во всех семи таинствах: только крещение и евхаристию мы называем более важными потому, что они всем нужны для спасения, тогда как прочие таинства не всеобщи.
– Таинство священства вы называете не всеобщим, стало быть не столь важным; но без священства разве может быть совершаема евхаристия? Не в основании ли оно самых всеобщих, и стало быть самое ли важное? – И так далее. Разговор длился более часа. В продолжение его Свит вытащил платок и стал утирать слезы, причем говорил:
– Скажи мне, православный священник или епископ, что я не имею благодати священства, я завтра же приду к Вам и попрошу принять меня. Один из моих друзей в Америке ушел в католичество, но я удержался именно потому, что твердо убежден, что я настоящий священник; потеряй я это убеждение, я сейчас же перейду к вам.
Я удержался обратить к нему прямой зов. Если Богу угодно, благодать призовет его. Приди он завтра и скажи: примите меня в лоно вашей Церкви, конечно, я тотчас же сделаю это. Но воспользоваться тем, что человек расчувствовался, и тотчас накинуть на него сеть, – как–то уж слишком по–католически, претит душе, стало быть, не по–Божьи.
