Текст книги "Дневники св. Николая Японского. Том ΙII"
Автор книги: Николай (Иван) Святитель Японский (Касаткин)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 69 страниц)
1897–й год
1/13 января 1897. Среда.
Ночью – грохот и «денпоо!» Хоть мертвый проснется; телеграмма из Нагасаки от Петра Павловича Моласа, командира «Адмирала Корнилова»: «Поздравляю с Новым Годом!» и прочее. Посмотрел на часы: четверть второго. – Опять грохот и «денпоо!» От кают–компании «Адмирала Корнилова» поздравление; четверть третьего. Если бы не поздравляли добрые и милые моряки, то было бы лучше, тем более, что от простуды и невыхождения из комнаты горло и голова болели, и сон был дорог.
С девяти часов Литургия в сослужении с четырьмя иереями, из коих о. Павлу Сато, служащему иереем почти двадцать лет, сегодня дан набедренник. На Литургии из русских были: посланница, мадам Шпейер, и Устинов, консул хакодатский. После Литургии зашли ко мне все служившие сегодня священники и диаконы поздравить с Новым Годом; предложил им чай; пришли также старосты Собора, – тоже угощены чаем; после сего я уехал в Посольство, куда приглашен был на завтрак. После завтрака у посланника дал восьмую дневную молитву новорожденному сыну секретаря Сомова, Сергею.
Потом были у меня с визитами: слепец Антон Антонович, князь Лобанов с супругой, офицеры с «Димитрия Донского», потом доктор и офицер с «Корейца», просидевшие до семи часов с весьма интересными рассказами про Амурский край (грубость нравов поселенцев), про Корею и прочее.
По случаю смерти вдовствующей Императрицы школам объявлено не учиться пять дней, начиная с вечера, то есть до субботы включительно. Стало быть, завтра у нас начала уроков не будет.
2/14 января 1897. Четверг.
Утром вид из окон оказался такой, что хоть бы в России: глубокий снег кругом, и снег все еще шел; садовник, вооруженный каким–то драколом, ходил около ограды и стряхивал снег с деревьев, чтобы не обломались ветки от тяжести его.
Скоро, впрочем, снег перестал и начал таять.
Церковь в Коморо просит отдельного катихизатора, но где же его взять? Подтверждено, чтобы Григорий Сугамура из Уеда имел в своем заведывании.
Николай Ока, катихизатор Дзёогецудзуми и прочих, неожиданно является.
– Зачем?
– Просить о Мироне Сео.
– В чем просьба?
– Взять его опять на службу.
– Разводить курей разве перестал?
– Перестал.
– Отчего?
– Убыточно.
– А голова его что?
– Теперь болей не чувствует.
– Совсем выздоровел?
– «Синкей–бёо» (нервная болезнь) еще есть.
– Если принять его на службу, согласны ли вы взять его сотрудником, так как у вас много деревень и помощник нужен.
– Ни в коем случае: он здесь служил прежде, и опять служить ему здесь неудобно.
– Как же вы просите за него?
– Он мне товарищ по Семинарии.
– Если он у вас негоден, то не годен и нигде. Посмотрим, однако, будет ли он согласен поступить в Катихизаторскую школу в старший курс, как для испытания, способен ли он к службе, так и для повторения вероучения?
– Думаю, что будет согласен. Вы привели его с собой?
– Привел.
– Позовите его сюда.
Приходит Мирон Сео, – и, увы! Прежде во все время учения в Семинарии он был похож на теленка, теперь – на полуубитого теленка! Едва ли годен будет для церковной службы. Условились мы с ним, что войдет он в Катихизаторское училище, но при первом же обнаружении головных болей он пойдет не к доктору, а к себе в Акита, где найдет для себя какой–нибудь телесный труд, например, в рудокопнях, которыми изобилуют окрестности его родины. Призван был Кавамото и сдан ему Сео для помещения в первый номер Катихизаторской школы.
Фома Михора, семинарист старшего курса вернулся со святочного отдыха из Вакуя, своей родины; жалуется тамошняя Церковь на неспособность своего катихизатора Алексея Имамура, почти лишенного способности говорить по болезни горла; вот уж года три в Церкви никакого приращения из–за того; а Церковь – большая, живая, родина лучшего из наших священников, о. Бориса Ямамура, жена и много родных там… Боже, правда! Но где взять? И на Соборе мы много толковали, как бы заменить Имамура? Никого не придумали. Пошли, Господи, делателей на жатву Твою! Жатва все уширяется, а готовых на делание убывает.
3/15 января 1897. Пятница.
Утром раздосадовало требование из Хакодате прислать деньги на пищу Агафии Мори, вдовы о. Никиты, поехали туда гостить к родной сестре; там же большая Церковь, где прежде Никита Мори, еще будучи катихизатором, долго трудился на пользу ее. И при всем том требуют с Миссии, то есть с русских жертвователей, иногда очень бедных, – «корми, дай денег!». Послал по 3 ен в месяц, но очень больно стало за Японскую Церковь, точно она мертвая, – и ни мысли, ни чувства нет в ней.
Вчера приехал о. Александр с «Димитрия Донского», ночевал и сегодня, часов в десять, отправился домой. Послал я ему на днях 500 серебряных крестиков здешней поделки, по 10 сен; все разобрали у него на судне; сегодня повез еще 500; за прежние – 50 ен вчера привез. Крестики весьма прочные; 10 сен стоят и в поделке; барыша для Церкви мы нисколько не берем, чему о. Александр дивился. Добрый он, благоговейный иерей и истый монах, но простец, неучен до крайности, хоть и дворянин Тверской губернии по происхождению, Назимов. Весьма жаль, что таких необразованных назначают на суда, где и офицерство бойкое, и команда молодая, и столкновения с иностранцами большие. Какое же он может иметь доброе влияние, или представительность, коли способен верить, например, что Александр I не умер в Таганроге, а вследствие разговора с валаамским старцем, которого застал в огороде и который сначала угостил его репой, которую Император съел, облупив собственными зубами, сказав: «Я солдат», – решил отречься от мира, потому велел положить вместо себя какой–то посторонний труп в гроб, а сам ушел в Сибирь, где подвергался и телесным наказаниям, и спасался под именем какого–то ныне известного там угодника?..
После обеда был слепец Антон Антонович Густовский; лишь поздоровались, заговорил:
– Со мной беда! Расхваливал я в прошлый раз японцев, а они вот такие: 20 ен у меня украли. Держу я деньги вот в этом кармане (причем, вынимает и раскрывает); здесь у меня бумажки по 1 ен, все целы; здесь по 10 ен; было 50 ен, – двух бумажек нет (и сам, выгнув бумажки, перебирает в руках ощупывая не три, а четыре); э, – да! Не 20, а 10 украли.
– Обыщитесь лучше, не все ли целы?
Но сколько не искал он, одной бумажки, действительно, нет.
– Я пришел спросить совета: могу ли я сказать об этом учителю (массажа, у которого живет, человеку зрячему)? В комнате, где я стою, спят также два–три ученика, да еще прислуга, – все зрячие.
– Куда бумажник на ночь кладете?
– Около подушки, открыто.
– Так считайте себя счастливым, что больше не украли. А учителю, разумеется, скажите, чтобы он разыскал и вернул вам деньги. Вор, по–видимому, совсем простак, и найти его учителю не должно затрудниться. А вперед отдавайте деньги на хранение учителю и так далее. —
Просидел он часа полтора, говорил о себе; человек очень интересный и достойный. Ослеп двадцати лет от выстрела, который прошел через правый висок вниз к левому глазу и перерезал зрительный нерв. Слепым уже двенадцать лет. Занимался в Петербурге и летом в курортах массажем; делал ученые доклады о сем на съездах; известен Императрице Марии Федоровне. Если он исполнит то, о чем постоянно говорит, откроет новую отрасль промышленности слепцов, открыв для них школу массажа в России, то благословят его многие, и благословит его Бог!
Вечером был молодой американец Mr. John R. Mott в сопровождении японского протестанта Нива Сейдзиро. Мотт – член–оживитель (reviver) обществ молодых людей (Young Men Association). Для цели учреждения или оживления везде сих обществ он путешествует: был по несколько месяцев в Индии, Австралии, Китае; ныне два месяца в Японии. Пришел предложить несколько вопросов. Я с удовольствием отвечал на них. Разговор продолжался больше часа; он все записывал.
– Какие препятствия к распространению христианства в Японии?
– Со стороны японских старых религий больших препятствий нет. Буддизм – мертвец, которого еще не успели похоронить; но это в наступающем столетии сделают; бороться с ним также не пристало, как бороться с трупом; держится его – кое–где и довольно крепко – невежественная полоса народа, который, по мере образования, поймет, что буддизм в религиозном отношении – сущая пустота, ибо без Бога – какая же религия! – Более препятствий со стороны конфуционизма, но тоже не в религиозном отношении, а в нравственном: он слишком надмевает своих приверженцев; конфуционист всегда порядочен, не имеет кажущихся пороков, полирован, и вследствие всего этого совершенно самодоволен: на все другие учения смотрит свысока и не доступен для влияния их; проникнуть христианству в душу конфуциониста так же трудно, как воде в твердый камень, – Синтуизм совсем не религия, а глава древней японской истории; предписывает уважение к предкам, что совсем не противно христианству, ибо и каждый из нас делает поклон на могиле родных, – Правительство христианской проповеди не мешает. – Самое большое препятствие – косность и индифферентизм достаточных классов: им слишком хорошо на земле, чтобы думать о небе. В это состояние косности они пришли постепенно, перерастая свои старые религии, состоящие из человеческих измышлений, а ныне еще больше усыпляет их пример иностранных безверов, которых они видят у себя в лице разных наемных профессоров и за границей во время своих путешествий. Потому–то и христианство принимают здесь почти исключительно люди, душа которых глубже затронута и всколыхнута трудами, скорбями и разными невзгодами мира сего. Кто у нас христиане? Наполовину люди интеллигентные, дворяне, но какие?
Обедневшие от последних переворотов и трудом добывающие себе насущное пропитание; наполовину – еще более трудящийся народ – фермеры, ремесленники, небогатые купцы.
– Что, по–вашему, в настоящее время самое необходимое для Японии?
– Конечно, христианство, даже и в политическом отношении, для прочного существования Японской Империи. Ныне Япония лихорадочно бросилась в утилитаризм; нет сомнения, – скоро она обогатится чрез торговлю, скоро сделается могучею чрез развитие флота и армии, но при этом если не будет сдерживающей, все регулирующей и на добро направляющей внутренней силы, – и богатство, и военная сила – все к ее же погибели послужит. Когда падали государства, как Финикия, Карфаген, Греция, Китай и прочие? Когда наружно взошли наверх богатства и могущества, а внутри растлели от роскоши и всяких пороков. Итак, нужна и японскому народу узда против увеличения пороков с увеличением богатства и силы; и этою уздою ничто не может быть, кроме христианской веры.
– Что японцам больше всего нравится в христианской проповеди?
– Догматы. Нравственное учение у них и свое хорошо; любовь к ближним, например, под влиянием буддизма развита так, что вы не найдете бедняка, которому бы в беде не помогли даже такие же бедняки, как он. Поэтому–то универсалисты, унитарии и подобные, являющиеся сюда по преимуществу только с своей этикой, никогда не будут иметь здесь успеха. Но о Боге–Творце Вселенной, о Пресвятой Троице, об Искупителе и прочем, что может сообщить людям, как непререкаемую истину, только Божественное Откровение, японец с интересом слушает и с радостью усвояет.
– Что, по–вашему, вредно для воспитывающегося юношества Японии?
– То, что воспитание совершенно безрелигиозное. Япония покрыта густою сетью школ всех родов, и школы, действительно, хороши во всех отношениях, кроме этого, нравственности учат, но какая же нравственность без религиозной основы!
– Как думаете о будущности католичества в стране?
– Не думаю, чтобы католичество прочно водворилось здесь. Ему нужно некоторое отсутствие света, чтобы беспрепятственно развиваться, а здесь не то: японцы слишком пытливы, чтобы принимать без размышления, что им говорят, а такие положения, как Папа непогрешим, Богородица не имела первородного греха и подобное, слишком шатки, чтобы выдержать испытание. Кроме того, японцы слишком патриотичны, чтобы признать над собою, кроме своего Императора, еще другого, даже высшего, чем их собственный.
– Как вы объясняете успехи вашей Миссии, столь заметно превосходящие успехи всех других? У вас два миссионера, у протестантов шестьсот?..
– Дело не в людях, а в учении. Если японец, прежде чем принять христианство, основательно изучает его и сравнивает: в Католической Миссии узнает католичество, в Протестантских – протестантство, у нас наше учение, то он, сколько я знаю, всегда принимает православие. На что беспристрастнее свидетельство, что в православии есть нечто превосходящее другие учения? Что же это? Да то, что в православии Христово учение хранится чистым и целым: мы ничего не прибавили к нему, как католики, ничего не убавили, как протестанты. Это отчего? Я вам сейчас объясню. Протестанты принимают одно Письменное Слово Божие. Но, скажите, почему вы называете Библию Словом Божиим?
– Во–первых, на основании исторических свидетельств; во–вторых, по внутренним признакам, в–третьих, по ее действию на душу.
– Но история недостаточна; например, Послание к Евреям приписано Апостолу Павлу, а история возражает против этого, и так далее. Другие две причины сливаются в одну, а обе ослабляются тем, что тут всякий смотрит чрез свои очки: по–вашему, – Слово Божие, по Тексли и прочим совсем нет. Значит, все Священное Писание у вас висит на воздухе, и всякий может повергнуть его на землю, – нет для него прочного основания. Но пусть оно принято, как Слово Божие, – как вы понимаете его? Как кому угодно! Этим пониманием опять не ниспровергаете ли его с пьедестала в массу человеческих непрочных и неясных измышлений? Оттого и дробление. Ко мне иногда приходят протестанты, просят объяснить какое–либо место Священного писания. «Да у вас же есть свои учителя–миссионеры, их спросите», – говорю я им; что они отвечают?
– Мы у них спрашивали, – говорят, – понимай, как знаешь; но мне нужно знать подлинную мысль Божию, а не мое личное мнение. Вот вам какая неустойчивость протестантства при одном Священном Писании. У нас не так: все светло и надежно, ясно и прочно; потому что мы, кроме Священного писания, принимаем еще Священное Предание, а Священное Предание есть живой непрерывающийся голос Матери нашей Церкви со времен Христа и Его Апостолов доныне и имеющий быть до скончания мира. На нем–то утверждается все в целости Священное Писание, оно же помогает нам безошибочно уразумевать смысл Священного писания, ибо если дитя не поймет чего в письме отца, то самое надежное для него – обратиться за пояснением к матери; Матерь же наша – Церковь, в которой невидимо обитает, по своему обетованию, Сам Христос и так далее. (Протестанту, вероятно, не совсем приятно было слышать все это, ибо не соглашаться он не мог, что и делал с движением душевным, записывая.)
Кроме того, отвечая на его вопросы, я рассказывал ему о наших школах, снабдив его книжкой соборных протоколов и статистикой Церкви и прочее.
4/16 января 1897. Суббота.
В Симооса, близ города Фуса, в деревне, один христианин, торговец вином, женат был на христианке и дочь имеет от нее, уже ныне семи лет, – развелся с женой и женился по–язычески на другой, не христианке, но развелся и с нею, и ныне хочет жениться на третьей – христианке, и просит обвенчать их. О. Фаддей несколько дней тому назад объяснил мне это. Я сказал, что у того христианина есть законная жена – его первая; пусть опять сойдется с нею. Ныне о. Фаддей и катихизатор оттуда, Тихон Сугияма, пришли и говорят, что та жена его недавно вышла, по–язычески, за другого, теперь нельзя ее вернуть.
– Так пусть возьмет вторую свою жену–язычницу.
– Родители его и ее мешают сему.
– Уговорите родителей.
– Дело невозможное. Родители его очень своенравные. Сам–то он согласен жить с той или другой своей женой; но слаб, совсем под влиянием родителей.
– В таком случае нет никакого ручательства, что не расторгнут будет и третий брак и не посрамлено будет Святое Таинство. Нельзя венчать его. Человек двадцати шести лет от роду, уже имел двух жен и имеет родителей, которые так упорно желают, чтобы сын для них женился, а не для себя, то есть чтобы жена его во всем угождала только им, что христианство идет сюда искоренить такой порядок вещей, а не закрепить его легкомысленным раздаянием благости Таинств. – Едва ли они и сын покорятся, и сын возьмет одну из прежних жен; в таком случае пусть, если хочет, женится вновь по–язычески и лишен будет участия в Таинствах Церкви. Потом, если лет семь мирно поживет с женою и можно будет надеяться, что развода не будет, можно допустить его к участию в Таинствах, если он сохранит веру.
В этой провинции – Симооса – по преимуществу непрочны брачные сожительства: мужья и жены по малейшему поводу меняют друг друга.
Был Reverend Armine King, епископальный миссионер, с двумя другими; рассказывал о Формозе, которую только что посетил. Я спросил: зачем уехал в Англию их епископ Bickersheth? Я получил он него прощальную карточку, но причины отлучки не знаю; он же только что вернулся из Англии, – зачем бы вновь?
– По болезни желудка, вроде дизентерии, – объяснил Reverend King. Что это? Нежность молодого женатого бишопа, или еще что?
5/ 17 января 1897. Воскресенье.
После полдня был бонза, Кейкоо по имени, начальник монастыря в Нацызан, – горе в провинции Киусиу; говорит, что прибыл в Токио по случаю смерти старой Императрицы, но пользуясь случаем хочет устроить и дело, именно: собрать денег на возобновление кумирни Кваннона. Объяснив это, бонза вынул из ящика великолепную подписную книгу и просил подписать сколько–нибудь, уверяя, что это будет очень выгодно и для христианства в глазах народа: «Покажем–де сродство наше, ибо буддизм и христианство ведь одно и тоже». На возражение мое, что мы не одно и тоже и что нам лучше не смешиваться, «осё–сан» отвечал настойчивыми просьбами подписать хоть са – [?].
– Но подумайте, в самом деле, хорошо ли это будет? Не введем ли мы в заблуждение народ и не будем ли в конце концов сами осуждены? Увидя мое имя в подписке на кумирню Кваннона, ваши прихожане скажут про вас: «Добывает средства от неверных, оскорбляет тем верных и самого Кваннона»; все другие скажут про меня: «Чему же он верует – своему Богу или Кваннону?».
«Осё–сан» поколебался в настойчивости просьбы, но тотчас же и оправился: это–де и хорошо, чтобы нас приняли одного за другого. Тогда я без церемоний сказал, что нисколько не подпишу и подписать не могу, ибо, по–нашему, жертвуют только на то, во что веруют; веровать же в «Кваннона» я не могу.
«Осё–сан» и его спутник, оосакский богач, принимающий, по–видимому, большое участие в возобновлении кумирни, согласились с сим доводом, видя, что более ничего не остается. Между тем я угощал «осё» и его спутника чаем, рассказывал содержание Священных изображений на стенах и показал наш перевод Нового Завета; «осё» прочитал несколько мест и очень одобрил слог и понятность перевода.
Был потом «осё» со своим спутником на всенощной, стоял до конца и потом прослушал проповедь диакона Якова Мацуда, родом из Киусиу, по каковому случаю и познакомился с ним, встретившись прежде у меня. После всенощной они зашли в приемную, и я пригласил их к себе; без малого час протолковали, причем, я старался объяснить наши самые первоначальные догматы; хвалит «осё» все наотмашь, но видно прямо, что все к стене горох! Из «окаменелых», с которыми ничего не поделаешь. А между тем прямо видно, что человек добрый в нравственном отношении. Господи, что будет с сими? Не ищут истины и знать ее не хотят, но добрые дела имеют.
6/18 января 1897. Понедельник.
Праздник Богоявления.
До Литургии крещены девять человек. После Литургии совершено обычное водоосвящение, и христиане разбирали Святую воду; бутылка оной была послана и к Анне Эрастовне Шпейер, вчера приславшей посудину; сама в Церкви не могла быть по болезни мужа и дочери; да, вероятно, и по дурной погоде: с утра сегодня и целый день дождь и ветер; впрочем, эго не помешало быгь нескольким матросам с «Димитрия Донского» и «Корейца» в Церкви; были и два офицера с «Корейца».
После полдня профессора пред завтрашним началом уроков держали совет, пересмотрели расписание уроков, положили, между прочим, кончающим в нынешнем году семинаристам и ученикам Катихизаторской школы, по мере возможности, выходить в город на проповедь для практического приготовления к будущему служению.
Инспектор школы Кавамото приходил: «В газетах объявлен траур на платье школам. Нашим ученикам нужно траурные ленты купить».
– Но у них нет формы; куда же они ее нацепят?
– На фуражки, – говорит.
– Но они почти всегда простоволосые.
– Все–таки нужно, – говорит, – На духовных учеников обращают внимание, – нужно.
– Но их по одеже никто не знает за духовных.
– Нужно. – Затвердил и баста.
– Нерезонно и смешно, но если хотите, покупайте и нацепляйте, я денег на это не дам.
Кавамото купил на свой счет и роздал; Пимен на лоб или на нос, вероятно, себе нацепит, когда пойдет в город.
7/19 января 1897. Вторник.
Начались занятия в классах, но класс пения еще нельзя делать; по случаю траура, отдано было распоряжение по школам, чтобы в продолжение пятнадцати дней со дня кончины Императрицы, то есть до 26–го января включительно классов пения не производить. Класс гимнастики не запрещен, но я сказал, чтобы производили его, пока траур, без криков, ибо ребята орут так, что наверху кругом слышно.
Мы с Накаем начали исправление нашего перевода Нового Завета. Сегодня за день едва исправили полторы главы Евангелиста Матфея.
О. Фаддей Осозава вернулся из Циба: присоединил к православию протестанта с женой; говорит, что православное учение знают они замечательно хорошо и рады до слез введению их в истинную Христову Церковь. Иова Акияма – старика–врача – о. Фаддей находит вполне достойным звания «денкё–ходзё»: учение он знает настолько, что первоначальное наставление давать может, ревность к водворению православия в Циба замечательна; катихизатор Григорий Камия находит его существенно необходимым для помощи себе. Итак, Иов принят в «денкё–ходзё», и послано ему сегодня денежной помощи за полмесяца января 1 1/2 ен и за февраль 3 ен, в каковом размере будет высылаться и вперед, пока будет служить.
В память 25–летия архиерейской хиротонии. Святитель Николай в праздничном облачении, подаренном японской паствой (апрель 1906 г.)
25–летие архиерейской хиротонии святителя Николая (11 июля 1906 г., во дворе Токийской Миссии).
В центре – архиепископ Николай. Рядом с ним – российский посланник в Японии Ю. П. Бахметьев с супругой. Второй слева от нее – архимандрит Павел из Кореи Плева от него – священник Иринарх с Камчатки и священник Булгаков (из Владивостока) На заднем плане в центре под треугольной крышей – колодец.
Русские мальчики, учившиеся в Токийской православной семинарии (около 1905 г.). Фотография была опубликована в одной из японских газет того времени.
Пятый слева – капитан российской армии, руководитель группы.
Второй справа – начальник семинарии Иоанн Сэнума.
Общий вид территории Токийского Собора Воскресения Христова (Николай–до), возведенного в марте 1891 г. в районе Канда, Суругадай.
Православный храм в Мацуяма, построенный на средства русской благотворительницы А. Синельниковой и российских военнопленных. Впоследствии перенесен на территорию Токийской Миссии.
Молитвослов и азбука, изданные святителем Николаем для российских военнопленных.
Учащиеся Токийской православной семинарии (около 1904 г.)
Учащиеся Токийской семинарии, спешащие в храм на молитву.
Семинаристы во время отдыха на летней даче в Тоносава (сентябрь 1906 г.)
Выпускники Токийской семинарии – фото в память об окончании, июль 1907 г. В центре – святитель Николай. Слева от него – профессор Арсений Ивасава, справа – начальник семинарии Иоанн Сэнума.
Апрель 1909 г.. Пасха. Семинаристы исполняют танец с мечами на сцене, оборудованной на территории Токийской Миссии.
Преподаватели Токийской семинарии и члены секции дзюдо, октябрь 1911 г. В третьем ряду третий слева – Василий Ощепков (впоследствии преподавал Московском институте физкультуры, в Ленинграде, Харькове и т. д. В 1937 году стал председателем федерации дзюдо. Расстрелян в возрасте 44 лет октября того же года)
Утром в воскресный день на территории Токийского Собора Воскресения Христова. Святитель Николай и японские дети.
Торжества по случаю приезда в Японию епископа Сергия Тихомирова, июль 1908 г. Владыка Сергий (справа от святителя Николая) в окружении японской паствы во дворе Токийской семинарии.
Был Александр Николаевич Шпейер с Анной Эрастовной; говорил, что министром иностранных дел у нас сделан граф Муравьев, сын Карского, бывший доселе посланником в Копенгагене, – пятидесяти лет и более, вдовец, имеющий дочь лет девятнадцати, – умный и серьезный. Дай–то Бог, чтобы оказался достойным своего назначения! Говорили о трауре (предписаны, между прочим, черные чулки), о слепце Густовском (в Нагасаки кутил очень, и имеет ли паспорт?), о графе Льве Николаевиче Толстом (дал я книжку о нем прочесть).
8/20 января 1897. Среда.
Алексей Имамура, катихизатор Церкви Вакуя, больной горлом до неспособности говорить громко, и потому совершенно бесполезный; просит еще прибавки ему содержания – «помогаю–де родным, ибо старший брат промотал имение». Сказал написать ему, что самое лучшее ему – для управления родным домом – отправиться домой, оставив службу, прибавить же содержание ему не могу, – И пусть бы от службы захворал, – куда! С какою бы готовностью я стал заботиться о таком, который бы, например, надорвал горло усердною проповедью! В Катихизаторскую школу в последнее время (он же из недавних) приходит вот такой народ, что – на службу и – в больные, а ты ему плати!
Вот какой народ идет в Катихизаторскую школу: в младшем курсе ныне втиснут был полусумасшедший мужик, не без начального образования, впрочем, – Канасуги, – и это благочестивым катихизатором Филиппом Узава и о. Фаддеем Осозава! Заявил он себя здесь достаточно – враждой и беспрерывными дрязгами в школе, феноменальною дерзостью доктору Оказаки; написано было поэтому к Филиппу Узава, когда отправился Канасуги на святки домой, чтобы его в школу больше не пускать, – «к катихизаторской–де службе по характеру совершенно не способен»; тем не менее сегодня он явился опять в школу. Я твердо и решительно сказал ему, что учиться, коли хочет, он может, но на церковную службу не выйдет, ибо по характеру негоден для нее; равно: если станет учинять здесь грубость и ссоры, – будет тотчас выслан.
Сколько ни толкуй ученикам беречься простуды, – не слушают! В Семинарии двое опасно больные, и один из них кончающий курс, что особенно жаль. Завтра отправим их в госпиталь, где по 1 ене будет стоить содержание каждого из них, – изъян какой, а что будешь делать!
9/21 января 1897. Четверг.
Оосакские христиане коллективным письмом просят прибавить содержание служащим Церкви там, все–де вздорожало ныне. Отвечено им большим убедительным письмом сделать самим то, о чем просят Миссию.
Приведено и Слово Божие о сем, выведены разные соображения, указано, что можно помогать всем, чем кто в состоянии: рисом, углем, зеленью, солью и прочим. Но едва ли все это внесет хоть крупинку в котел пищный служащих Церкви!.. Собственно говоря, и прибавил бы я, да уж больно ленятся служащие там: священник, повидимому, лучшие катихизаторы (Каяно и Варнава Симидзу), учитель пения, тоже могущий проповедывать, – и не единого крещения со времени Собора!
Двое больных семинаристов отправлены в госпиталь; один, Илья Танака, повидимому, безнадежен: расстройство мозга, и, говорят, природная болезнь, – мать страдает тем же. А жаль очень! В нынешнем году должен бы кончить курс, и юноша, подававший большие надежды.
10/22 января 1897. Пятница.
Исправление перевода Нового Завета идет не так скоро, как ожидалось. Сегодня – четыре дня работы, а и шесть глав от Матфея не окончены. – Прибыла на содержание и попечение Миссии Любовь Имамура, вдова катихизатора в Канума, Варнавы, с тремя детьми мал мала меньше.
11/23 января 1897. Суббота.
Был Аким Сугияма, семидесятилетний старец, из Коёсида, отец доктора Александра, который теперь в Австралии; говорил, что сын выслал оттуда до 1000 ен, – жене Софье 500 и ему столько же. Практика Александра, значит, там хороша; жаль только, что жену не берет туда, а стал жить с какой–то не по закону, на что Софья сетовала, будучи здесь на Новый Год.
Когда Аким сидел у меня, Анна Кванно пришла с сестрой Марьей Кису и Верой, ее дочерью, женою Иннокентия, регента; последние две только что прибыли в Токио после похорон мужа Марии. Разговорились они с Акимом, и оказалось, что Акима и Марию обратил в христианство недавно умерший, бывший катихизатор Андрей Ина; Вера еще ребенком у него на коленях воспринимала учение, которое потом так мило передала отцу (с детской простотою, постоянно надевая ему крест и детским лепетом убеждая его сделаться христианином). Значит, был Андрей Ина, действительно, хорошим катихизатором; тем более жаль, что не выдержал до конца, а омерзился в последнее время, стал заниматься чайными плантациями, причем заболел и помер.
12/24 января 1897. Воскресенье.
За обедней были в «Димитрия Донского» офицеры Стронский, Бутаков и младший доктор; потом были у меня проститься: в субботу уходят в Чемульпо на смену «Памяти Азова».
Потом был христианин из Тасе, Моисей; сетовал, что из соседей никто больше не обращается в христианство: «Учение слушают, понимают, соглашаются, что все правда, а креститься не хотят, – веры ни искры, – отчего бы это?» – вопрошал.
Был затем Яков Оно из Сендая: вызван состоять дядькой у молодого князя (не главного, а «инкё»), учащегося в «Квазоку гакко». Хвалил состояние Сендайской Церкви в настоящее время. Дай Бог! Только жаль, что катихизатор Василий Накарай захворал грудью. Другой катихизатор Сергий Кувабара, совсем забракованный во время Собора о. Матфеем Кагета, так что я всячески желал, чтобы Сергий оставил церковную службу, оказывается ныне, по словам Якова Оно, любящим сендайских христиан и очень хорошим катихизатором. Так–то нужно быть осторожным в суждении о людях: всякий, конечно, желает быть хорошим, только нужно представить ему средства к тому, поставить в обстоятельства – сделаться хорошим.
13/25 января 1897. Понедельник.
Симеон Мацубара, катихизатор в Аомори, не перестает просить прибавки содержания; ныне возбудил ходатайствовать за него о. Бориса. Написано, что может для облегчения себе прислать старшую дочь, которой теперь одиннадцать лет, сюда в школу на церковное содержание; и послано ему единовременно на лечение жены 10 ен; в ежемесячной же прибавке 3–х ен, о которой просит, отказано, ибо и ныне получает самое высшее катихизаторское содержание: 17 ен и еще 5 ен на квартиру. Пусть от местной Церкви еще просит.
