Текст книги "Роско планета Анджела"

Автор книги: Николай Полунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц)

Они воссоздают обычаи древности «ценой страшных напряжений». Что вы скажете о напряжениях необходимых, чтоб просто выжить? Аккуратные факелы – аи правда, из чего смастерили? – так не похожи на чаши с жиром по углам пещер и домов. Примерно так же, как белоснежные тоги разнятся с меховой одеждой из сырых шкур.

«Я никак не могу избавиться от воспоминаний и неизбежных сравнений, хотя сравнивать попросту глупо. Потому что это несравнимо. И все же. Почему я не могу отрешиться, хотя бы чуть отодвинуть от себя? Потому что там такие же люди, а Наставники не поверили? Нет, этого мало. Влюбленненький Роско. Может, признаться себе в этом, наконец?»

Нока упала в изнеможении. У его ног. Вроде бы так и должно быть, по танцу, но она умудрилась это сделать… В общем, только слепой ничего не понял бы. Или Роско. А ведь скольким они обмениваются между собой, чего он действительно не слышит и не чувствует. Сколько проходит мимо него, неспособного.

Гам, крик. Рукоплескания. Роско протянул Ноке чашу «Пика», поданную заботливой Ивой. Все правильно, представление нужно завершить с не меньшей тщательностью, все должно быть соблюдено. Древний танец – так танец, Старый Город под названием Рим, так… Он надеется, от него не потребуют удовлетворить страсть танцовщицы прямо у пиршественного стола?

– В сад! В сад!

Некоторые парочки остались. Значит, Нока и впрямь танцевала превосходно. Как же он все-таки не заметил?

– Друзья! Други! Гости и собратья! По все тем же (смех) неоспоримым сведениям, нам известно, что первым стандарт-языком Земли был древнеримский язык. Древнеримский – все точно. Поэтому вашему вниманию предлагается древняя римская забава. Бой гладиаторов. Для незнакомых с древнеримским (смех и еще смех) поясняю: гладиатор по-древнеримски означает: лев! Захватывающее зрелище! Ольми, ну где они у тебя там?

Переплетение ветвей и листьев сада помигивало неисчислимыми огоньками. Уже упали глубокие сумерки тропиков. Наверное, какие-то из огоньков были живыми светлячками, а какие-то – навешанными и разбросанными фонариками. Но все же большинство, без сомнения, являлось плодом выдумки присутствующих. Для пущей потехи кто-то запустил в небе изображение светящейся рыбы, и тотчас множество шутников последовали примеру. Еще кто-то запустил шутиху – и темно-синий фон прочертили десятки преследователей. Каково же было удивление и смех, когда выяснилось, что с первой публику надули – она оказалась настоящей. Лопнув, осыпала головы пригоршнями конфетти.

Однако происходило все в самом стремительном темпе. Особый шик был лишь в новом, неожиданном, в импровизиции, а не повторении. Поэтому все, едва отвлекшись, вернулись к Краасу и обещаемому зрелищу.

– Бой – это как?

– Да ну что такого, подумаешь – львы!

– Слушайте, где Краас берет львов?

– А вот ты бы лучше заглянул ко мне…

– Да ну что такого – пойди да поймай!

– Что?

– Нет, вот давай заглянем как-нибудь ко мне, их вечно штук пять шатается на краю Среднего Сухого озера…

– И все же, бой – это он драться их заставит или как?

– Как он их заставит?

– На то есть Ольми.

– Давай, говорю, ко мне заглянем, я уж месяц домой попасть не могу! Жены не видел… да, а ты думал, конечно, женат…

– Вы не видели нашего Ольми, дорогая?

– Признавайтесь, мерзавцы, кто запустил первую ракету?

– Что?

– Да это просто львята, они очень потешные, только и всего. Даже обидно, двое таких крепких, а третий…

– (Шепот)…только ты никому. Этот Роско… где выходит…

– Оль! Ми! Оль! Ми! Оль! Ми!

– Что?

Роско видел этого Ольми лишь мельком. Поразило, до чего он оказался под стать собственному имени – если, конечно, как Роско, знать, что так на планете внизу выглядят робкие и туповатые с виду, да и не только с виду, ульми.

Выпуклые в коротких бесцветных ресницах глаза с припухшими веками. Незначительное переносье. Щеки, переходящие в шею, и шея, переходящая в плечи. И мокрая отвислая губа. Приторможенная речь с паузами. Когда задают корм ульми, те тоже сперва долго вглядываются и принюхиваются, будто ища скрытый подвох.

Короче, Ольми Роско не понравился. Они не сказали и нескольких слов. А теперь он – будет устраивать бой зверей? Как это… гладиаторов. Незнакомое слово. И вообще тут, на Земле, и вдруг – бой?

«…Анджи, ты чего здесь делаешь?! Уйди! Уйди, дура!»

«Анджелка!.. Сван, куда она?» «Берегись! Берегись, Роско! Сзади!»

«Уберите девчонку! Что девчонка делает на охоте!..»

И снег, и вой ветра и зверя, и алая кровь на снегу чернеет, и сиу-одиночка, прыгнувший на Роско из-за спины, ползет, хрипя и поливая кровью снег, из-под лопатки у него торчит черенок с оперением, и разряженный самострел выпадает у Анджелки из рук… Единственный раз, когда Роско обнимал ее, и то – лишь подхватив на короткий миг…

Однако номер с львятами оказался просто-таки милейшим. Наряженные в яркие штанишки и воротнички, с привязанными к передним лапам подушками, они встали, будто по неслышной команде, на задние лапы и принялись потешно молотить по воздуху перед собой, иногда попадая друг другу по мордочкам. Удары, впрочем, не были сильными.

Роско глядел на толстые упитанные животики в пятнистой шерстке. Вокруг покатывались. Где-то совсем рядом с львятами мелькнула совершенно оплывшая к плечам бледно-фиолетовая физиономия Ольми.

Недовольно мурлыча, львята упали на передние лапки. Вновь оба сразу. У одного оторвалась подушка. Женщины бросились тормошить и гладить их. Роско разжал стиснутые кулаки. Львица Гека наблюдала, разлегшись с царственным видом, и не вмешивалась.

Роско только сейчас разглядел, что Ольми-то – почти мальчик. Из-за его специфической внешности разобраться было трудно. Роско глядел, как Ольми что-то втолковывает львице Геке, и она вроде бы понимает.

– Ольми – мой сын, – сказали рядом. Роско узнал бы теперь этот голос из скольких угодно, но имен но поэтому едва не подпрыгнул от удивления.

– У вас совсем взрослый сын, Ива.

– О да, – женщина, кажется, была основательно пьяна. – Я старше Крааса на шестнадцать лет. Стандарт-лет, так, Роско, правильно говорится?

– Ну, это все равно, как говорить. Здесь, на Земле, я имею в виду. Как вам удобнее, так и…

– Да ну? А чего ж ты только и следишь за мной? Это заметно? – Ива резко спросила. – То, что я сказала?

– Что? Нет. Абсолютно нет. Я думал, вы не старше Ноки. Ну, на чуть-чуть.

– Вот. Не врешь. А все потому, что видишь только то, что снаружи. Но как бы женщина ни выглядела, своих лет ей не скрыть. Ни от кого. Ты не задумывался, что это тоже может быть… неприятно, а, Роско? Единственный честный человек в этом свинарнике. И то потому лишь, что тебе не доступна изнанка. Радуйся, малыш. Если бы ты мог видеть, как все мы, тебе бы здесь сильно не понравилось, и ты ни за что бы не вернулся. Не стал бы возвращаться, понимаешь?

– Ива, вам надо отдохнуть.

– Ты думаешь, это все «Пик Тьмы» твой? Х-ха. У меня имеются штучки похлеще, чем Краасова сахарная водичка. Они не п… не прекращают своего действия.

Ее постоянно расширенные зрачки, подумалось Роско. Огромные, будто вынырнувшие из темноты. В любой час, каждый день, с самого утра до вечера, когда Роско встречался с Ивой на общих обедах, да и после. Лишь движения Ивы к концу дня делались плавнее, замедленнее.

– Ну-у, Роско, с тобой тоже палец в рот не клади.

Мигом цепляешь, только краешек ухватишь. Одного, глупыш наивный, не знаешь ты – среди землян половина такие, как я. Я – это еще так, цветики, немножко. Можно сказать, не считается… Да ведь и незаметно! – Ива коротко засмеялась грудным смехом. – Для тех, кто не знает, для тебя то есть одного, Роско! Для одного большого Роско на всю маленькую Землю.

Женщина вдруг раздула ноздри, повернулась в ту сторону, куда ее странный сын Ольми увел упирающихся, громко выражающих свое недовольство львят.

– Незаметно, если не допускать ошибок.

В ее голосе Роско почудилось странное ожесточение.

– Ступай, Роско, погуляй. Смотри, все разбредаются тоже. Надоели им львятки-ребятки. Слушай: бедная Гека, ты бы что-нибудь сделал там с ее третьим… а то ведь наши мужики не в состоянии…

– Что сделать?

– Они – на племя только и годны. Да от них ничего другого и не требуется, верно? Что здесь, на Земле, что там, в Переселении, а? А мы бесимся. Твоя Нока отчего, думаешь, бесится?

– У нее, может, тоже, – неприязненно сказал Роско, – какие-нибудь штучки непрерывного действия. В одном определенном направлении.

– Не-а. Нока – нет, она девочка чистая. А вот если ты с ней дурака валять не перестанешь, это может очень скоро кончиться. – Ива зевнула. – Ладно, привет. Иве пора баиньки, она сегодня устала быть хозяйкой.

Пошатывающийся силуэт уплыл за стволы – слоновьи ноги – мохнатых пальм.

– Спроси Ольми про третьего малыша Геки и реши там. Жаль его, мучается. Иди, куда все потянулись, за мной не ходи.

«Я и не собирался», – подумал Роско сердито.

Увиденное не было ему в новость. На щедрой плодоносной Земле произрастало, помимо средств для пропитания, еще множество трав и злаков, из которых люди спокон веку изготовляли себе разнообразные дурманы. Он никогда не понимал употребляющих их, но в конце концов это дело каждого. Было лишь удивительно и немножко неприятно узнать об Иве, но ее откровения о собственном возрасте и почти взрослом сыне подействовали на Роско гораздо сильнее, надо признать.

«Но, в конце концов, и это меня не касается. Что, Ива говорила, спросить у Ольми? И куда, действительно, убрались все?

Он нашел сильно поредевшую толпу перед искусственным гротом. Его стены, снаружи и внутри, были увиты густыми переплетенными стеблями винограда и хмеля. Свешивались гроздья, сбегали водопады чешуйчатых шишечек. Горящая метель из светлячков – живых и наведенных – освещала почти как днем.

– Краас, Краас, они здесь и живут?

– Когда приходят в гости. Они – тоже мои гости, как и вы, дорогая.

– Хочу фанфары! Хочу праздника, Краас!

– Сплеснем за!..

– Что?

– А вот у нас почему-то никто не приживается. Мальчуганы как-то принесли детеныша коалы…

– Нет, ты мне скажи, чего вот она сейчас хочет? Что говорит? Ольми, переведи нам.

– Ну?

– Она… она устала. Развлечения утомили маленьких.

– Фан! Фа! Ры! Не хотите? Ну, я сама сейчас сделаю.

Роско услышал длинную визгливую ноту, она повисла в ночном душном воздухе и нестройно оборвалась.

– Дураки все.

– А может, правда, пошли в дом? Я проголодался.

– Когда ты не был голодным, скажи.

– На тебя я всегда голодный, киска.

– Пошли, негодник… Краас! Эй, все! Двигаем в дом.

– Пусть Роско расскажет еще что-нибудь, а то я так и не понял ничего.

– Ольми, ты приглядишь за Гекой?

– Ольми!

– Она говорит: доброй ночи. Доброй и спокойной ночи всем. Я останусь и пригляжу, Краас.

– Ха-ха-ха, ну ты уморил нас, Ольми! Спокойной ночи! Вот уж чего-чего, а спокойствия нам не на…

– Нет, все-таки желаю праздника!

– Что?

– Сплеснем за!..

– Сплеснем!

– О! Услышал наконец!..

В глубине грота лежала львица Гека, и оба малыша – один в так и не снятом изжеванном воротничке – свернулись у нее под животом. Гека часто дышала и недовольно жмурилась на роящийся хоровод огоньков перед мордой. Роско подошел поближе. Львята сопели. Меньше половины присутствовавших остались на песчаной площадке перед гротом. Ольми возился там, оглаживая Геку и что-то под нос бормоча. Львица отвечала короткими взрыкиваниями. Теперь Роско окончательно убедился, что у них происходит самый настоящий разговор.

– Да, друг Роско, Ольми понимает животных и растения, как никто. – Краас (этот-то чего задержал ся, шел бы себе, его жена заждалась) положил тяжелую, как бревно, руку на плечи Роско. Наверное, это должно было означать теплоту и искренность.

– А вон там кто?

– О, это очень печально…

Третий львенок лежал в углу прямо на песке, хотя под Гекой набросана свежая трава. Этот был раза в полтора меньше своих братьев. Очень худой, с грязной шкуркой. Присев на корточки, Роско увидел коросту на голове и залепленные гноем, не открывающиеся глаза. Львенок крупно дрожал.

– Что с ним?

– Не знаю точно, какая-то болезнь. Спросим у Ольми. Ольми!

– Ольми, что с этим?

Выпуклый взгляд, долгая пауза.

– Третий, последыш. Они всегда слабее и почти не выживают. Этот тоже не выживет. – Ольми отвернулся.

– М-да, очень печально, печально, – сказал Краас как-то слишком поспешно. – Ну что, Роско, дружище, пошли за всеми? Мы еще жаждем твоего рассказа.

– Подожди. Ольми, что же, ничего нельзя сделать? Как-то полечить? Жалко зверя-то.

– Ольми, ну!

– Бесполезно лечить. Он… не жизнеспособен. Это самочка. Жалко, конечно.

– Но если так, то… чтоб не мучилась.

– Что – чтоб не мучилась? (Краас.) Она безнадежна.

– Я… делаю. Видите, она в стороне. Без питания она… угаснет быстро. А самой ей не найти.

– Да, да, это верно, Роско, это гуманно. (Краас.)

Роско протянул с корточек руку, коснулся треугольного носа. Он был воспален и горяч. Маленькая пасть приоткрылась, выпуская едва слышный сип. Язык и десны были сухими, словно шерстяными. Роско встал перед Краасом, Ольми и – кто там еще оставался. Натянутая струна в нем гудела и звенела, и он точно знал, что вот теперь она оборвется.

– Без питания… Без пищи и воды… Ты убиваешь ее жаждой, Ольми? Это гуманнее, чем лечить безнадежных, Краас? Вы не можете протянуть руку и убить, верно? Вы добрые на доброй Земле. Хотел бы я посмотреть на вас там, внизу, Переселенцы.

– Погоди, погоди, друг Роско, зачем это ты сразу так – убиваешь? Разве можно убивать? Да и все-таки, это же только животное. Ольми делает все, чтобы мучения бедненькой прекратились скорее… И причем здесь Переселение?

– Да, действительно, при чем?

Роско уже почти ничего не видел от застилающей глаза ярости. Он отвернулся, подхватил умирающего-звереныша. Машинально провел пальцем за ушами. Крохотная львица сделала попытку замурлыкать, но получился жалкий стон. Одно движение, позвонки хрупнули. Нечистое тельце с выпирающими костями дернулось и вытянулось, задние лапы повисли неестественно длинно. Те, кто обступал Роско, Крааса и Ольми, попятились. Сам Краас отшатнулся.

– Роско, как ты мог?

– … – Ольми всхлипнул вдруг. – …Это же Рос ко! – прорвалось у него. – Убийца! Убийца. Дикарь, убийца! – Взвизг, шелест, Ольми, с залитым слезами лицом, исчез.

– Да, Краас, мы не думали, что у тебя такой друг.

– Незачем было звать его, Краас.

– Мы бы отлично провели время без этих ужасов.

– А ведь какой был хороший день!

– Ты как хочешь, а мы уходим, Краас.

Резкий шелест, шелест, шелест. Фигуры вокруг стремительно убывают. Вместе с ними гаснут и запущенные их воображением светляки.

– Ты совсем напрасно сделал это, Роско, – укоризненно сказал ему Краас перед тем, как последовать за всеми. – Вот уж не ожидал от тебя, К чему демонстрировать свои… грубые привычки среди нормальных людей? Не стоило тащить на Землю все, чем ты занимался внизу. И хотя я сам скоро окажусь там, уверен, уж я сумею без подобного обойтись. И все Переселенцы Земли тоже.

У Крааса даже голос, кажется, дрожал от обиды. Самой настоящей. Гнев Роско улетучился, и он вместо того, чтобы отвечать что-то, вдруг захохотал, длинно, нервно, истерически.

…С тихим рыком львица подошла к нему, сидящему, обнюхала сперва маленький трупик, который он уложил на песок перед собой, затем его самого. Роско ожидал чего угодно, вплоть до нападения, но не шевелился. Гека шумно вздохнула, совсем по-человечески, ушла в темноту грота и, повозившись, улеглась. Два желтых огня вспыхнули и погасли там – Гека закрыла глаза.

«Чтобы меня не видеть. И мертвую маленькую. Надо ее похоронить. Сейчас…»

Шелест рядом. Запах цветущей лалы, цветущего веретенника, цветущего дерева пай.

– Не переживай так, Роско любимый. У зверей, наверное, все по-другому, и она с самого начала для Геки была… как это, отрезанный ломоть.

– Не думаю.

– Нет, нет, это так, Роско. Ты сделал все правильно, хороший.

– «Лев возляжет рядом с ягненком, и младенец поведет их». Знаешь, Нока, в процессе обучения мне попадались всякие древние тексты. Сейчас вспомнилось… Зачем ты снова здесь? – спросил он жестко.

– Я… так.

– Так. Помоги-ка.

Они отнесли львенка и закопали под раскидистой шелковицей. Причем Нока, исчезнув на минуту, вернулась с короткой лопаткой. «Из инвентаря Ольми», – пояснила. «А сам он где?» – «Откуда я знаю. Забился куда-нибудь, плачет. Ольми любит поплакать». – «Ты хоть сама понимаешь, как чудовищно то, что он делал?» – «Чудовищно – это если поступаешь против совести. А он против своей совести как раз не поступал. Это ты сделал чудовищное, с его точки зрения». – «Ты тоже так думаешь?» – «Я – нет, тебе легче?»

– Вот и меня в свое время надо было так же, – сказал Роско, обравнивая маленький холмик. – А не учить всякому…

– Нет, Роско. Нет, любимый, нет, нет.

– Что это ты? Любимый да хороший, а не любименький или хорошенький, или еще чего соответствующее. Чувства взыграли? Перемена формы общения?

Нока старательно водила лопаткой.

– Будь любезна, объясни словами, что ты имела в виду, говоря, что меня должны позвать? Наставники? Зачем? Да, я сказал там, внизу, что вернусь, но этого же не бывает.

– А ты сказал.

– Ну и что?! – взорвался Роско. Как смеет она лезть?! – Что мне там было говорить, если на меня смотрели, как на… Да я и сам тоже…

– Да ведь я знаю, Роско, не кипятись.

– Тем более.

– А все-таки ты сказал. Обманул девочку, а, Роско? Теперь мучаешься. Ну, ничего, ничего, не ты первый, не ты последний. Только вниз-то тебе так и так, придется идти. Сядешь снова в «кораблик», и…

– Тебя Наставники прислали? – Роско, показалось, начал понимать.

– Вот и нет. Пришлют… не меня. Я, говорю же, так просто. Надо же тебе наконец сказать хорошие слова, если ты не слышишь их сам, мой милый Роско. Смотри, ночь какая. Морем пахнет. Хочешь, искупаемся?

Из-за деревьев от дома пронесся отзвук многоголосого хохота. Взлетели и опали призрачные и настоящие фейерверки.

– Веселятся…

– Не жадничай, Роско. Пусть радуются, как могут. Пошли?

А на белом в слабых лунных лучах песке, куда они выбрались из теплого моря («Вот и луна показалась, прошел сезон дождей над Искристым»), зарываясь руками в хранящую солнце рассыпчатую глубину, Роско поймал себя на том, что в нем внезапно родилось давнее, основательно забытое, но вместе с тем очень знакомое ощущение. Оно было мучительно известным и одновременно просто не могло появиться здесь, на Земле, посреди напоенной спокойствием ночи с прибоем и чуть слышно смеющейся женщиной рядом. В нем была тревога… Через секунду Роско уже знал, что это.

– Нока, ты можешь принести мои вещи из дома? Я не хочу идти туда, а мне надо переодеться. И прихвати весь мешок, если не трудно.

– Ты собираешься уйти? Вот сейчас?

– Да. Я еще днем решил.

– Ну, Роско…

Она принесла его вещи, его обычную одежду, заплечный мешок, который он тут и не распаковывал, в общем. Смотрела, как Роско одевается, стряхивая прилипший песок. Тело Ноки, облитое светом почти полной луны, казалось голубоватым. На прощание Роско погладил ее по щеке.

– Не сердись, Нока. Ты очень красивая, и…

– Ты всем это говоришь? – Она отбросила его Руку.

– Я сказал, что есть.

– Ты… ах, вот что. Тебя позвали, обязательненький Роско? Тебе пора к Наставникам? Вот видишь, я же предупреждала.

– Хотел бы я знать, каким образом ты смогла…

– А как тебя позвали? Ну-ка, мне интересно… нет, не пытайся закрыться, я все равно увижу… Роско сжал виски.

– Нока, уйди! Исчезни, пропади! Прекрати копаться в моих мозгах!

– Я не только в мозгах, я в самую душу к тебе влезу, единственненький мой Роско. Не знаешь ты, на кого напал. Ну, и всего-то. Чего стеснялся сейчас, подумаешь, я узнала, что у тебя снова появился, как ты называешь, «проводничок». Как когда-то в твоем «лабиринте», так, Роско?

– Так, – Роско влезал в лямки.

Минутная вспышка прошла, ему снова стало наплевать. Вот и обычное состояние. Наплевать. Гляди в него, кто хочет, выворачивай наизнанку…

– Всего хорошего, Нока. Извинись за меня перед Ивой и Краасом. Ну и всеми остальными тоже. Если нетрудно.

«Проводничок» незримо подталкивал Роско к роще эвкалиптов. Понятно, свидание назначено неподалеку. Хорошо хоть, что сама роща – это все же Владение Наставников, и никто из Краасовых гостей туда сунуться не должен. Но неужели ему придется отправляться на планету вновь?

– Придется, Роско, придется. Ты не забудь там, что я тебе посоветовала. Не теряйся. Она согласится с радостью, и ей это останется на всю жизнь.

– Вот что, Нока. Я, конечно, не могу выведать, почему и для чего, но ты совсем не такая простушка, какой хочешь подчас прикинуться. И знаешь ты гораз до больше. Зачем тебе, Нока? И откуда тебе все становится известно? Даже то, что еще не случилось? Откуда?

Нока кокетливо склонила голову к плечу. В темноте видно плохо, и Роско не сумел разобрать выражение ее лица.

– Ну, например, от Тех, Кого Не Называют. Или думаешь, я на самом деле прямо так напугалась в твоем «лабиринте». Да ты сам трусил куда больше моего. Вот именно – от Тех, Кого Не Называют.

Роско узнал. Этот голос произнес непристойное, грязное слово посреди всеобщего веселья на обеде. И сейчас Нока повторила. С видимым удовольствием.