Текст книги "Роско планета Анджела"

Автор книги: Николай Полунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

– Не теря-а-айсь! – полетел над головами поход ный крик.

– Не теря-а-аа… – вернулось от хвоста колонны.

Колонна стала огибать чуть склоненную вбок громаду Наконечника Копья. Острая вершина уже различалась в порывах метели. Как будто узкие живые полотнища развевались над ней. Наконечник Копья отмечал ровно половину пути до Города. Сам Киннигетт испытал удовлетворение.

Нор, идя рядом с Викасом, никакого удовлетворения не испытывал. Зачем он ввязался? Зачем оставил жен, семью, хозяйство? Он вам не охотник, вольный добытчик. И не бобыль, и не вдовец, как Викас. Ему есть о ком думать, есть что терять. Сосед Вага, как заломились Ваге в ворота, высунулся сверху, сказал со своей обычной растяжечкой: «Идите, ребят-та, дело-та, конешно, святое, нужное дело-та. Вы, ребят-та, себе ступайте, я вас тут подожду-т-та..» И как бы невзначай махнул рукой вдоль кромки высокого забора, ощетинившейся самострелами. У Ваги сыны – макушка под дверной косяк, чапана вдвоем берут, ему в сторону отойти – раз плюнуть. А тут как войдешь? Да и Ваге припомнится во благовремении…

Нор не увидел, как началось. И никто не увидел. Просто впереди, во главе колонны, где шел Сам Киннигетт с группой самых ярых, вдруг вспыхнуло на короткое мгновение желтое пламя и взвился крик. И то же – сзади, среди плетущихся отстающих. Движение затормозилось, задние наступали на отпрянувших передних. Быстрые росчерки мелькнули – не уловить глазом, не понять, что такое. Закричали снова, и снова – огонь. Жирные коптящие языки совсем близко. Пронзительный, заходящийся визг впереди.

«Женщина кричала», – отметилось краешком сознания. Как и все, Нор ничего не понимал, не успевая вертеть головой. Но руки уже оттягивал самострел. Куда стрелять? В кого стрелять?

Шшш-ш-ших! Слепящий шар пронесся во всей колонне вдоль, как удар копья, пробивающий насквозь податливое тело. Разделил надвое отхлынувших людей. Хлопки самострелов. Крики. Кричат те, кто стрелял, кричат те, в кого попали в общей неразберихе.

– В степь! В степь! Спасайтесь!..

Нор в последний раз увидел Сама Киннигетта. Обугленно-черного, без бороды и без волос. И кажется, одежды на нем тоже не было. Черный, дымящийся, Сам размахивал руками, повалился. Его захлестнули бросившиеся бежать.

– Вик! – не помня себя, закричал Нор, завертевшись на месте, и его крик, почудилось ему, перекрыл остальные. Вик же был здесь!

Шшш-ш-ших! Шшш-ш-ших! Два, или три, или больше?… Но два – он видел отчетливо – бело-синих огня кружились среди обезумевших, мечущихся людей, то огибая, то прикасаясь, отчего вспыхивала одежда и волосы.

– Вик!!!

И тут он понял, что ближний к нему черный лохматый тюк, объятый пламенем, который уже упал, уже не мечется, и воет на одной ноте, затихая, – это и есть Вик. И только снег шипит вокруг тела…

Нор бежал, бежал, дыхание рвалось. Кто-то еще бежал вместе с ним. Их было несколько. Позади остались жуткие вопли и запах горелого мяса. Они бежали, проваливаясь, по снежной целине, а когда не стало сил, они пошли.

«Вырвались! Вырвались! Спасены!..» Так, наверное, думал каждый. Но перед ними вдруг прямо из девственной снежной равнины в столбе пара поднялся, всплыл бело-синий шар. Он был величиной с человеческую голову. Висел, плавно покачиваясь, и был каким-то даже на вид неплотным. Как капля, дрожащая, вот-вот готовая сорваться.

Нор и другие шарахнулись, повернули назад. Позади, над их следами, взбороздившими степь, нагло покачиваясь, висели два точно таких же огненных сгустка.

«Они загоняют нас, – обреченно понял Нор. – Загоняют, как безмозглых, ополоумевших от страха ульми. Все, конец. Мирна, Зоз, доченьки мои… дом… все, кто остались… Скайла пустая, а ведь это – оно может прийти и туда! Зачем, зачем я ввязался…»

Ужас перед огненной смертью затопил Нора, вытеснив все остальное. Но и породил ярость. Нор прыгнул, выставив перед собой скрюченные, как когти, пальцы, на ближний покачивающийся примерно на уровне груди огненный шар.

Шар отпрянул.

– «Ага! Боишься!» Я убью тебя!

Шар как бы нырнул, отплыл по-над самым снегом и остановился. Нор шагнул еще вперед. Сзади что-то кричали.

– Убью!

Нор наступал. Убить! убить! убить! Разорвать, растерзать, разметать, вдавить в снег, в мерзлую землю под ним. За Вика, за оставшихся дома девочек, которых он больше уже не увидит, за…

«И снег не плавится, гляди-ка. Может, они не всегда обжигают? Может, сейчас – нет?»

Два других огня медленно подбирались со спины к подманенному человеку.

…Все шестеро были переполнены удовольствием. Оно ярко пылало в них, брызгало маленькими шариками Новых, Новыми Рожденных, недолговечными, которые тут же распадались с негромким треском. Больше удовольствия никто из шестерых уже не в состоянии был в себя вместить, и они нехотя оставили этих, с немногими непогашенными их точками. Уцелевшие эти, в меру своих силенок и, на взгляд шестерки, до отвращения медленно, разбегались по открытому пространству, не видя и не помня друг друга. Удовольствие, счастье, радость, блаженство! Эти, не твердые и не жидкие, содержащие в себе свои яркие точки, – да они просто созданы, чтобы приносить наслаждение Новым, Здесь Рожденным. Иначе зачем они существуют вообще? О чем бы ни скрипели там себе Старшие.

Настоящая роль и предназначение этих, не твердых и не жидких, выяснена и определена. Все Новые теперь поймут, каково это – медленно, растягивая ощущения, ходить вокруг щекочущей пульсирующей точки, касаясь бережно и осторожно. И наслаждаться их реакцией на каждое прикосновение. И вдруг разом наброситься! Как они вспыхивают пронзительно и сладко в последний миг перед тем, как погаснуть! Эта непередаваемая дрожь, высшая, пронзающая всего Нового насквозь…

Шестерке встретилось очень много этих, не твердых и не жидких, сразу. Прежние вылазки никому еще из Новых, Здесь Рожденных, такого везения не приносили. Просто удача, или это связано с какими-то особенностями поведения этих, еще не известных Новым? Повадки этих пока изучены недостаточно. Однако у одного из них Новый, погасивший его точку, смог уловить нечто небесполезное.

Где-то должны существовать большие скопления этих, не твердых и не жидких. Не на открытых пространствах в основном проводят свою жизнь они, а как раз в тех своих скоплениях. Может быть, такие места даже не очень далеки от Дома, куда шестерка, в довольстве и умиротворенности, возвращается.

Новые, Здесь Рожденные, отыщут такие места скоро. Тем более что в Доме, пока шестеро уходили на свою охоту, Новых наверняка прибавилось.

Легенда для Анджелки 2

– У Кариба, Солнечная, было шестеро братьев, и все они тоже были знатными охотниками, хотя, конечно, с Великим Охотником сравниться не могли. Каждый из братьев-Карибов охотился на своем клине степи, каждый приносил в дом обильную добычу. Брал жен и родил детей. И все они жили счастливо, в дружбе и согласии. Но был у них еще один брат, младший…

Из Управного дома Анджелка вышла ранним утром. За остаток ночи она едва смежила веки, а под самый рассвет и вовсе не могла спать. Нехорошо было на душе, Анджелка решила, что это из-за несчастного Пикора. Вот же беда за бедой. Постаравшись не потревожить отца и дядю Ника Чагара, Анджелка проскользнула в утренние сумерки. Домой не пошла, а постучалась, пробежав знакомыми переулками, где играла поземка, к бабушке Ки-Ту. Очень, очень нехорошо было на душе. Тяжесть. Пикор. Предчувствие… И бабушка сказала тогда… Анджелка запомнила.

– Младший из Карибов был совсем не похож на своих честных и достойных братьев. Охотился в чужих угодьях. Крал добычу из ям и ловушек. А жены его норовили выдоить чап на чужом выгоне, по весне обрывали самые нежные и маленькие побеги съедобного «гребешка», которые брать нельзя, а то загубишь весь куст. Перехватывали чужие мхи, а то просто рассеивали и портили поля, что шли стороной, – лишь бы устроить подлость. Нрав у семейства младшего Кариба был сварливый и злобный. И никак не могли его поймать, подстеречь на чужих землях. А некоторые из братьев прощали своего непутевого младшего. «У степи нет края, – говорили они, – добычи хватит всем». И встретились как-то Великий Охотник и младший из Карибов на узкой тропе…

То, что бабушка взялась рассказывать, слегка удивило Анджелку. Утро не вечер, да и не говорила Ки-Ту никогда для кого-нибудь одного. Для Анджелки, во всяком случае, не говорила. Но сейчас это было кстати. Анджелка рада отвлечься. Похоже, проницательная Ки-Ту именно этого и добивалась, увидя свою Солнечную в такую рань, с темными полукружьями под глазами. Бабушка усадила Анджелку, за стол, дала теплого молока и хлеба. Сама вернулась на лежанку под многими меховыми покрывалами, но не легла, а позвала Доню, и та стала переплетать тоненькие косички бабушки.

Доня вышла без платка, чего Анджелка раньше никогда не видела. Огонь ближайшей светильни отбрасывал на гладко выбритой, словно полированной голове девочки двойной блик. Бабушка неспешно вела сказку, и Анджелка была ей благодарна, что она ни о чем не расспрашивает ее.

– «Младший брат, – сказал Великий Охотник, – отчего ты не поступаешь, как подобает охотнику и одному из Карибов? Отчего дела твои низки, а сердце закрыто, как заперты ворота дома твоего для брата и для проходящего гостя? И зачем сейчас ты крадешься тайной тропой, а на плечах у тебя туша молодого чапы, которого ты снял с моей западни там, за поворотом?» А младший Кариб, которого впоследствии стали называть не иначе, как Кариб-отступник, так отвечал: «Ты не брат мне, Кариб-охотник, кого люди по глупости посчитали Великим Охотником. И все вы мне не братья. Моя жизнь – только моя, и не тебе судить, что в ней низко, а что – нет. Я единственный среди всех вас, который волен поступать только так, как я сам сочту подобающим, потому что так мне сказали боги, вам неизвестные. Мои боги в шесть и в шесть по шесть раз могущественнее ваших. Я всегда буду опережать вас на охотничьей тропе, и ваша добыча будет моей добычей, а ваши жены будут подбирать то, что докатится до вас после моих жен. И никогда вам не подловить меня, потому что боги передали мне тайные заклинания, чтобы я мог предвидеть каждый ваш шаг и знать, что происходит там, где меня нет. И даже то, что сегодня мы столкнемся с тобой лицом к лицу, жалкий ловец типи, – и это было мне известно заранее. Потому что так научили меня мои боги». Старший Кариб, Великий Охотник, разгневался за такие речи, и схватились они на тропе. И убил подлым ударом Кариб-отступник своего старшего брата, Великого Охотника.

Анджелка и слушала, и не слушала. Предчувствие беды, еще одной, новой громадной беды, стало в ней нестерпимым. Пламя светилен помутнело, заколебалось и вдруг бросилось в глаза. Анджелка судорожно ухватилась за край стола. Голос Ки-Ту звучал где-то далеко, за краем надвинувшегося мрака, который странным образом был одновременно и огненным.

– Братья Карибы узнали о смерти Великого Охотника и захотели наказать своего младшего брата. Но уже не нашли его. Пустой дом встретил их. Ни жен, ни скота, ни утвари не взял отступник. Чап с перерезан ными горлами увидели братья в хлеву. А в самом даль нем углу лежали обе жены Кариба-отступника, которых он задушил без жалости. И когда стояли братья, потрясенные, в доме, где осталась только смерть, услышали они смех Кариба-отступника, показавшийся им подобным снежному обвалу. «Никогда не найти вам меня, – говорил Кариб, которого здесь не было, – и никогда не избавиться от глаза моего, и ваша добыча станет моей добычей!» И сами собой вспыхнули стены, и бежали тогда Карибы в страхе.

Доня переплела последнюю косичку, и бабушка Ки-Ту бросила в светильню ароматический порошок.

– Ушел навсегда Кариб-младший из тех мест, и стали его звать Карибом-отступником. Ни к кому больше не приходили какие-то особенные боги, кото рые помогают видеть там, где тебя нет, и знать о том, что еще не случилось. Но частенько ямы и ловушки Карибов оказывались пусты, хотя следов вокруг бывало множество, и все они указывали, что добыча попалась. А никаких иных следов рядом не было. И разбивались неизвестно кем мшиные поля, и снеговые бураны проносились над степью в самые теплые летние Дни Дождей, и охотники стали пропадать в степи, а уцелевшие рассказывали странное и говорили, будто слышали голос и смех, подобный обвалу, – совсем близко, за спиной, хотя никого вокруг они не видели.

Ки-Ту тяжело перебралась на край лежанки.

– Но все это происходило давно, очень давно, Солнечная. И далеко отсюда. По ту сторону Горы, а может, еще дальше.

– Страшную сказку ты рассказала, бабушка. – Анджелка постаралась успокоиться. Прихлебнула остывшего молока.

– Разве это сказка, Солнечная. Это быль.

– В рассказные вечера у тебя все сказки заканчивались хорошо. Даже страшные.

– Детям надо верить в хорошее, Анджи. У них еще будет время узнать, что в жизни не всегда все кончается хорошо. Будет время для потерь и горя, обид и слез.

Дети быстро взрослеют.

– Конечно. – Анджелка подумала, что вот сегодняшней ночью она-то как раз и не плакала. Наверное, потрясение было слишком велико. – Конечно, бабушка, – повторила она. – А мне вот, видно, никогда не повзрослеть.

– Я не о возрасте говорю. Многие седые не разумнее детей. Многие занесшиеся не смышленей ульми. Наделенные одной только силой поплетутся, как чапан к хитроумному охотнику, лишь подобрать нужную приваду. Мужчинам кажется, что они знают жизнь, потому что научились отнимать ее, и что они видели многое, потому что бывали далеко. Женщинам кажется, что они управляют мужчинами, потому что не хуже мужчин умеют отнимать жизнь, но они же и дают ее, рожая. Но жизнь тем интереснее, чем с большей высоты за ней наблюдаешь, люди же живут в степи… Если ты поняла это, то уже достаточно взрослая, Анджи, и не важно, много тебе лет или мало. Но ты начала уже входить и в возраст… И много раз поднималась на Гору, и высоко…

– Ты знаешь? Откуда?

Бабушка рассмеялась тонким квохчущим смехом.

– Ты не одна, Анджи. У Солнечной есть младшие братья, а у них языки не только острые, но и длинные. О том, как ты пропадаешь ночами, сплетничают даже у меня в рассказные вечера. Дети умеют это не хуже взрослых. Ты просто не водишь компании, и шушукаются у тебя за спиной. Они завидуют, Анджи. Даже те, кто никогда особенно не дразнил тебя, не решаются подойти и заговорить, хоть им просто невтерпеж от любопытства. Ты гордая, и они не смеют. Боюсь, такой гордой тебе придется оставаться всю жизнь.

– Придется?

– Красота, Анджи. Она не только притягивает, она может и оттолкнуть. Тот, кому она достается, должен заранее привыкнуть к одиночеству среди людей. А если к красоте приложен светлый ум, как у тебя, тогда это одиночество вдвойне. Хорошо, если найдется друг… – Бабушка Ки-Ту не договорила.

«Роско», – подумала Анджелка. И сейчас же услышала его:

…«Ты самая умная и красивая девочка вашего Города, Анджи. Я верю, все у тебя поправится, и те, кто тебя дразнит, будут счастливы дружить с тобою. Так будет, Анджелка...»

Она удержалась, чтобы не посмотреть назад. Все равно там никого нет. Анджелка смотрела вниз, на свои ноги. В меховых сапожках ступни казались почти одного размера, и если чуть-чуть повернуться вбок, то нога, что короче, опустится, сравняется, пятка коснется пятки. Анджелка мало ощущала неудобства от своего увечья. Не участвуя в общих играх, она тем не менее вполне могла и бегать, и прыгать. Не так быстро, но по-своему ловко. Карабкалась на скалы и ходила на лыжах и «ступах» по любому снегу. Ее походка только со стороны выглядела неуклюжей, а самой была привычна и даже удобна. Наверное, стань у нее действительно вдруг, по какому-нибудь волшебству, все, как у других, это доставило бы ей гораздо больше хлопот, пришлось бы привыкать ходить по-новому, двигаться. Но она, конечно же, отдала бы все на свете, чтобы только…

Что за мысли! Давным-давно Анджелка прекратила воображать себе, наслушавшись на рассказных вечерах, что вот явится добрый волшебник, и лишь протянет руку и скажет слова… Но волшебник пришел, и протянул руку, и сказал слова. И ушел. А теперь она не может избавиться от его голоса за спиной. Смеха, подобного обвалу, правда, еще не слыхала.

– И неизвестно, как дальше было с Карибом-отступником, бабушка? Обязательно только плохому человеку открывается умение видеть там, где его нет? О каких богах он говорил, неужели они больше никому-никому не показывались?

– Кариб-отступник пропал, Анджи. Сгинул, и сгинули его черные дела. Ты неверно поняла, Анджи. – Бабушка Ки-Ту жестом отослала Доню, и та ушла за полог, разделяющий половины дома. – Это рассказ о гордыне. О том, что можно любое открывшееся тебе знание или умение обратить и на благо, и на зло. Остаться с людьми или-пропасть неведомо где и неведомо как, и сохраниться в одних только назиданиях, похожих на несчастливые сказки.

Бабушка Ки-Ту вгляделась в Анджелку так пристально, что та не выдержала и отвела глаза. Ки-Ту опустила руку, и вновь морщинистое лицо ее закрыли косички, как спрятали.

– Сегодня, наверное, крикнут собрание на Ярмарочной, – пробормотала Анджелка. – Отец говорил… ночью… – И она, сбиваясь, рассказала про беду с Пикором, и как его принесли, и как охотники разговаривали с Управником Города. О своих беседах с отцом и Ником Чагаром не упомянула.

– Вот и еще один дом без старшего сына, – чуть слышно шепнула Ки-Ту. Старческие пальцы дрожали, и постукивали камушки, нанизанные на тонкую ульмину жилу, которые бабушка перебирала.

– Ник Чагар – ты видела его? – вдруг спросила она.

– Да. – Анджелка была в недоумении.

– Ник Чагар, Ник Чагар… О нем тоже никто толком ничего не знает, и сам он вовсе не то, что говорит о себе. Ты это учти, Анджи. Твой отец, он, конечно, крикнет сегодня собрание, но не потому, что ему этого очень хочется. Может ведь повернуться и так, и этак… Ник Чагар. Всякий раз, когда он появляется в Городе или где-нибудь еще, это означает, что надо ждать большой беды. Но беда уже ходит среди людей…

– Он давно в Городе. Он пришел, когда случилось со Сваном.

– Он был в Городе и перед войной с Мериндой и Скайлой – той, в которой погибла моя племянница, а твоя мать, Анджи. Поговаривали, что видели его в ту пору и на их стороне. Он приходил в Город накануне того, как большая лавина сошла с Горы и докатилась, и накрыла весеннюю Ярмарку, и многие погибли. Твой отец еще не был Управником. И когда я еще не была бабушкой Ки-Ту, а просто девчонкой Тунией с Охотничьей окраины, о нем шло много разговоров. Говорили, что немало охотников не вернулось в тот год из степи…

– Он тоже помнит тебя, бабушка. Стукнув, камушки выпали из рук Ки-Ту, завалились под стол. Анджелка бросилась поднимать.

– Ты разговаривала с ним, Солнечная?

– Да. Он живет у нас. Я говорила с ним. Много. Каждый день. Он и сейчас с отцом в Управном доме, – выпалила Анджелка.

– Ну что ж…

Бабушка умолкла, о чем-то размышляя. Камушки продолжали свой бесконечный счет. Анджелке не понравилось сказанное бабушкой. Она не хотела думать плохое про дядю Ника. Небольшое окошко совсем посветлело, с улицы доносились голоса людей, всхрапывание запряженных чап, взвизги ребятишек, выпущенных после ночи на воздух. Город проснулся.

– Я пойду, бабушка?

– Ты не расстаешься с моим подарком, это хорошо, – сказала бабушка Ки-Ту, словно не услышав. Погладила желтый амулет на груди Анджелки. – Надеюсь, помнишь и о других. Твоя старая бабушка боится за свою Солнечную. Погоди, не возражай. Сегодня у твоего отца будет трудный день, Анджи. Я нарочно отослала Доню, чтобы сказать то, что хочу сказать. Трудный день у твоего отца и… и у тебя.

– Но…

– Люди в общем не особенно-то разумны, Солнечная. И, к сожалению, не умнеют. Поверь своей бабушке. Во времена моей молодости никто бы не стал обвинять твоего отца в том, в чем его обвинят сегодня… Да, я примерно представляю, что станут кричать на Ярмарочной. Во времена моей молодости ни один не по смел бы бросить Управнику обвинение в потворстве колдовству или измене Городу. Чего только не придет в глупые мозги. И что колдуны причиняют бесплодие людям и животным, и что поражают руки и сердца сильнейшей дрожью и затуманивают глаза. И вызыва ют преждевременные роды, и убивают детей в чреве матери. Насылают бури и дурную погоду. Да, Солнечная, о том частенько говорится и в моих сказках, но ведь это только сказки, и главное в них – иное. Я объяснила тебе. А эти люди будут кричать всерьез. Осо бенно женщины, попомни…

– Чего же бояться мне… и отцу?

– Еще ни один Управник не был по сердцу всем и каждому, это самая простая истина, Анджи. Карт понимал, когда соглашался, и, наверное, знает, что ему делать. Другое дело – ты. У тебя был друг, этот чужой…

– Да что вы все к нему привязались! – не выдержала Анджелка. – Он никому не сделал ничего плохого! Он людей лечил… – В носу предательски защипало. Вот, кажется, сейчас она разревется.

– Анджи, Анджи, глупцы поставят в вину и это. А тебе – что зналась с ним. Что и прежде бывало за тобой такое, что впрямую колдовством назвать никто не решался, но теперь… Анджи, тебе лучше не ходить сегодня на Ярмарочную. Послушайся бабушку, останься. Кто знает, только ли городские будут там. Твои дядья приходили из Скайлы, могут прийти еще.

Едва бабушка произнесла это, давешнее тяжелое предчувствие с невероятной силой охватило Анджелку. Померкло в глазах. Прервалось дыхание. Сквозь возникший оглушительный звон донеслись далекие крики. Свист… вопли… шипение кипятка… опять огонь, горящие какие-то клубки, они словно размахивают руками… И, перекрывая все, – почему-то невыразимый восторг. И полет…

– И Анджи, Анджи, ведь что-то все равно есть. Это не высказать, не ухватить, но что-то бывает дано людям, редким людям, и чаще – злым и глупым людям. Может быть, это было раньше у всех, а теперь осталось лишь у некоторых, которых все меньше и меньше… Чагар, конечно, лучше объяснит, чем твоя старая бабушка, куда старухе Ки-Ту до него. Но и мое имя не даром начинается с «Ки», как и он недаром стал Чагаром когда-то. Этого не понимают они, те, которые сегодня будут кричать. К ним пришла беда, к нам ко всем пришла беда, но Чагар не только просто появляется, когда беда приходит, он и помогает тоже… Бабушкин шепот почти не доходил до нее. Анджелка застонала.

– Солнечная! Что ты?!

Она пришла в себя на мохнатом покрывале. Бабушка держала ладонь на ее лбу. Рядом была и Доня, почему-то полностью одетая, как для улицы. Снаружи слышался частый дробный стук. Знакомый хриплый голос Колотуна Скриги ни с каким не спутаешь:

– …щадь! А ну давай все на площадь! Собрание, все на площадь!..

– Анджи, все хорошо, ты заболела, а я за тобой ухаживаю. Тебе нельзя никуда идти. Доня скажет за нас обеих, если там спросят. А мы сейчас перейдем к Нилу-шорнику, он мне племянник в-третьих, это рядом…

Доня сразу вышла.

– Зачем нам куда-то переходить?

– Ах, Солнечная, я же тебе говорила…

– Ничего не будет. Сейчас… сегодня, утром… далеко от Города, огромное несчастье. Я еще не знаю, где… Бабушка остановилась с накидкой в руках. Но Анджелка не успела закончить. Входной полог откинули, и в дом Ки-Ту вошли сразу несколько. Впереди взрослых встал мальчишка. Анджелка узнала братца Эгнуса.

– Я же говорил, вот она где! – торжествующе за вопил он. – Я ее полночи караулил, так и знал, что снова домой не явится! А ну, Гуляй-нога, шевелись!..

– Утихни, малец, – один из вошедших прихлопнул Эгнуса по капюшону, и братец сразу поперхнулся. – Почему не на площади, старая? Велено быть всем до единого, кроме сопливой ребятни. Тебе, – по вернулся к Анджелке, – особое приглашение.

– Ты что тут раскомандовался, Тит-охотник!

Я тебя в свой дом не звала, но раз уж пришел, скажу тебе и всем, кого ты привел. Старая Ки-Ту не забыла, как ты бегал к ней на рассказные вечера и был едва старше этой самой сопливой ребятни. И прозвище у тебя было Тит – Мокрый нос, потому что у тебя-то из носу как раз текло без перерыва. А ну, уходи поздорову! Все за порог! Ну, кому сказано?!

Остальные вошедшие затоптались, кое-кто, взглянув на Тита, осклабился. Эгнус хихикнул из-под капюшона. А у Тита на груди самострел. Хотя и охотничий, но все же.

Анджелка поднялась.

– Я пойду.

– Никуда ты не пойдешь, Анджи. Тебе нельзя. Я запрещаю!

– Не беспокойся, бабушка. Все так, как я сказала. Им будет не до меня. – Сказала: – Меня зовет отец?

– И Управник тоже, – буркнул Тит.

– Тебя не он один хочет видеть, – добавили у него из-за спины. – Всем охота потолковать с колдуновой подружкой.

– Велено, – пискнул Эгнус и спрятался.

– Анджи, Солнечная моя! Ты слышишь? Слышишь?

– Не бойся, бабушка, – твердо сказала Анджелка, беря из ее рук накидку. – Ничего дурного не случится.

Все, что могло, уже случилось, – повторила она. – Но ты права, бабушка Ки-Ту, смертей еще будет много.

Выходя, она остановилась на пороге, обернулась. Кто-то захотел подтолкнуть ее, но Анджелка одарила таким взглядом, что намерения нахала тут же испарились.

– Ты говорила, бабушка, ну вот, что бывает дано… редким людям. Ведь тебе – тоже, бабушка Ки-Ту, верно?

Ки-Ту вытерла заслезившиеся глаза. Ах, какая у нее Солнечная! Держится с таким холодом и достоинством, ни один и приблизиться не смеет. Повзрослела. Да, совсем повзрослела Анджелка за эти дни. Точно так.

– Совсем мало, Анджи. Гораздо меньше, чем Солнечной.

Анджелка лишь кивнула гордой головкой в золотом ореоле волос. И ушла, не сказав более ни слова. Все ушли. Последним Тит бросил через плечо:

– Можешь остаться, если хочешь, старая. И впрямь, мало ли что там случится вдруг.