Текст книги "Святослав, князь курский (СИ)"

Автор книги: Николай Пахомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

Впрочем, не только книги интересовали молодого князя. В отличие от своего тезки и двоюродного брата Святослава Давыдовича, прозван-ного Святошей за тихий нрав и любовь к церковным обрядам, отпрыск Олегова семени имел интерес и к женщинам: знойным гречанкам, за-стенчивым болгаркам, развязным венгеркам и страстным валашкам.[69]69
  Валашки – предки современных молдаванок.


[Закрыть] Впрочем, не обижал он своим вниманием и словенок, и македонок, и сербок. Что и говорить, любвеобильный был князь. Дня не проходило, чтобы Святослав Ольгович не волочился за очередной пассией. Спра-ведливости ради стоит отметить, что не только князь питал повышен-ный интерес к прекрасному полу, но и прекрасный пол не очень-то дол-го оборонял свои «девичьи крепости» перед осадой со стороны Свято-слава, который к этому времени стал уже настоящим витязем. Причем, такая слабость была присуща не только в среде «жриц любви», но и в среде вполне благополучных семейств.

Тело черниговского князя еще не утратило юношеской стройности и гибкости, зато плечи раздвинулись до косой сажени. Чистое загорев-шее, но не утерявшее своей прежней румяности лицо, смотрело на ок-ружающий мир мужественно и гордо. Пронзительный взгляд карих глаз, тонкий чувственный нос, аккуратные и немного пухлые губы, вы-сокое чело и локоны падающих до плеч светлых волос – делали его образ неотразимым и притягивали девиц к нему, как огонь свечи манит и притягивает к себе красивых и легковесных бабочек. К тому же ни родители, ни сам Господь Бог не обидели его силушкой, игравшей в каждой жилочке, в каждом мускуле. Мужская сила и красота – это такая жгучая смесь, которая любую женщину сражает наповал.

Но большой поход не состоялся, так как император Алексий испу-гался и запросил мира, направив в Киев несколько епископов и митро-полита с великими дарами: венцом золотым царским, пурпурной хла-мидой, одеваемой только царями да императорами, поясом, украшен-ным драгоценными камнями, чашей из сердолика, наполненной само-цветами, и золотой же скипетр – знак царской власти. Кроме того, им-ператор Алексий в посланной им грамоте называл Владимира Всеволо-довича равным себе государем, братом и царем, а также пообещал взять внучку Владимира за сына своего Иоанна. Сыну же покойного Леона, Василию, дал несколько городов по Дунаю из владения его отца и большой денежный откуп.

Владимир Всеволодович, будучи правителем не только решитель-ным, но и мудрым, посчитал, что в данном случае лучше иметь синицу в руке, чем журавля в небе, тем более, что удержать дунайские городки за собой было делом довольно-таки проблематичным, принял дары и заве-рения византийского императора и заключил через послов с ним мир.

Пока Святослав с воеводами киевского князя занимал греческие городки по Дунаю, сын великого князя Ярополк Владимирович Переяс-лавский и старший брат Святослава, Всеволод Ольгович, со своими дружинами ходили на половцев к Дону, пленив городки половецкие Балин, Чевшлюев и Сугрин. Их дружины дошли до предгорий Кавказа, где Ярополк, столкнувшись с ясами,[70]70
  Ясы (яссы) – предки алан и современных осетин.


[Закрыть] принудил их князя выдать за него замуж свою дочь Марию, с которой по возвращении в Киев венчался в храме святой Софии.

На этой свадьбе Святославу быть не довелось – помешали дела ратные, но на свадьбе брата Всеволода и внучки Мономаха от сына Мстислава, Агафьи, случившейся в том же году, он побывал, отменно повеселившись и потешив свою плоть с перепившимися служанками молодой княгини.

– Что, Святослав, – подшучивал над ним брат Игорь, узнав о его ночных похождениях с сенными девками, – мед губ жены прогоркл – и на девичий нектар потянуло? – явно намекая на то, что половчанка Еле-на уже стала надоедать и приедаться.

– Чья бы корова мычала, – без обиды, даже с легкой бравадой ото-звался Святослав, потягиваясь до хруста в костях, – а чья бы и помолча-ла. Думаешь, не видел, как положил ты глаз на дочь боярскую Улепу? Видел! Да молодцу то не в зазор. Сумел девку уломать – вот и славно! Ну, а если нет, то на нет и суда нет…

По-видимому, еще с языческих времен нравы русских людей, даже самой наипервейшей знати, на Руси во время свадебных празднеств бы-ли довольно вольномысленны и блудливы, чего, впрочем, давно уже не было в будничные дни, занятые трудом и молитвами. Потому и пользо-вались многие смертные представлявшейся возможностью попотешить плоть свою во время свадебных пиршеств, не видя тут ничего зазорного и постыдного. Особенно князья да бояре, во власти которых были смаз-ливые служанки. Разве могли они перечить или противиться своим го-сударям и кормильцам? Вряд ли!

На свадьбе брата Святослав увидел и молодую супругу Ярополка Владимировича, невольно сравнив обоих, и сравнение было не в пользу сына великого князя: Агафья, несмотря на свою молодость, была при-гожей стройной и смуглой ясынки Марии, по крайней мере, личиком. Не зря же с давних пор считалось, что краше русских девиц во всем ми-ре никого нет. Порадовался за брата, который, к слову сказать, был же-нат уже второй раз. Первый раз он был женат лет пятнадцать назад на полоцкой княжне Рогнеде, которая недавно скончалась, так и не дав потомства. Потом невольно сравнил их обеих со своей супружницей – и снова сравнение было не в пользу Елены, если еще и не утерявшей до конца своей девической привлекательности, то уже сильно обабившей-ся. Но расстраиваться не стал: для плотских утех краля всегда найдется.

Князь Черниговский Давыд не поскупился на свадебный стол для племянника, понимая, что родственные связи с великим князем важнее нескольких корчаг вина, свиных и бараньих туш да пудовых пирогов, и пиршество продолжалось более двух седмиц. Оно и понятно: если по-минки справляли девять дней, то почему бы на свадьбе двух недель не повеселиться. Это еще когда удастся сразу собраться в одном месте столько родни?!. Словом, свадьбу Давыд Святославич справлял так, словно сына родного женил, за что все Ольговичи были благодарны дяде своему.

После похода в землю греческую до 1123 года жизнь Святослава протекала в Чернигове тихо и мирно. Мудрым правлением Владимир Мономах усмирил не только половцев, но и жадных до чужих земель соседей, а потому в земле Русской в основном стояло затишье. Тихо было и в Черниговском княжестве. Давыд Святославич, верный своему слову не дробить княжество, правил единовластно, сыновей и племян-ников уделами не нарезал, лишь предоставляя им возможность жить в Чернигове своими дворами. Князья строили себе двух, а то и трехъя-русные терема, украшая их на манер венгерских и польских князей раз-ными башенками, стрельчатыми оконцами, застекленными не только простым стеклом, привозимым из греческой земли, но и цветными, за-чаровывающими взгляд стеклами; внутренности теремов также украша-лись коврами, знаменами и всевозможным оружием. Не желали отста-вать от своих князей и их бояре и старшая дружина, возводя и себе до-ма-крепости, мало в чем уступавшие княжеским, а то и превосходившие их своей добротностью и богатством. По причине массового строитель-ства в Чернигове княжеских и боярских дворцов, город быстро разрас-тался.

Детей у Святослава Ольговича и супруги его Елены по-прежнему не было, все как-то Бог не давал. Привычный к бурной походной жизни, Святослав часто скучал и чтобы развеять скуку, по примеру других кня-зей, время от времени со своими дружинниками отправлялся на охоту или же в поездки по городам княжества. Осенью охота шла на водопла-вающую птицу: гусей, уток, лебедей. Били стрелами на воде или же влет, соревнуясь друг с другом, на спор: кто больше набьет дичи, кто меньше стрел потеряет. Впрочем, всегда как-то получалось, что верх оказывался за Святославом: и птиц у него набито больше, и стрел меньше потеряно. Князь видел, что дружинники специально так делают, уступая ему пальму первенства, чтобы уберечь самолюбие от ревности, но и, понимая, по-мальчишески радовался своим успехам.

Убитую или подраненную птицу из воды доставали чаще всего слуги, умеющие хорошо плавать. Но иногда для этой цели использовали и охотничьих собак.

Если осенняя охота на птицу была тихой забавой, требующей только крепости рук да зоркости глаз, то зимняя охота на лося или ди-кого кабана, не говоря уже об охоте на медведя, была шумной и до крайней степени опасной. При такой охоте собаки использовались в полной мере. Громким лаем они поднимали зверя, гоняли до усталости, потом, окружив, удерживали на месте до тех пор, пока охотники стре-лами или же рогатинами не валили его на снег. Не раз случалось, что во время такой охоты погибали от мощных рогов или же клыков не только собаки, пытавшиеся вцепиться зверю в холку, но и сами охотники. Од-нако это не очень-то сдерживало Святослава даже от единоборства с медведем, когда надо было суметь так подцепить косолапого на рогати-ну, чтобы самому в этот момент не поскользнуться, не оступиться – иначе беда, которой уже не исправить.

Утверждение, что в правление Владимира Всеволодовича Монома-ха в Русской земле стояли мир, тишь, гладь да божья благодать, совсем не означает, что никаких изменений не происходило. Жизнь шла своим чередом, и своим чередом случались события. Как грустные, так и радо-стные, как государственного значения, непосредственно затрагивающие интересы Руси, так и значимые только для одного человека или одной семьи. Однако они имели место и каким-то образом влияли на целост-ность мозаики бытия. Например, в 1117 год от Рождества Христова, 6 сентября преставился епископ переяславский Лазарь, когда-то благо-словивший Владимира Мономаха и Олега Черниговского на брак их сыновей с дочерьми половецкого хана, а вместо него на епископию был назначен игумен Михайловского Выдубецкого монастыря Сильвестр, возведенный митрополитом Никифором в сан епископа. Но видно так уж было угодно Господу, что вскоре за этим событием в жизни русской православной церкви случились многие изменения, вызванные последо-вавшими друг за другом смертями епископов и самого митрополита, случившимися в 1121 году. Тогда вместо покойного Никифора митро-политом из Константинополя был поставлен Никита. И в этом же году, но в конце его, умерли сразу епископ юрьевский Даниил и епископ вла-димирский Амфиловий. В 1123 году, 12 апреля, преставился епископ Сильвестр, много трудившийся над составлением летописей русских, а вскорости и епископ черниговский Феоктист, умерший 2 августа.

Впрочем, в эти годы смерть прошлась не только по русским архи-пастырям, не минула она и пурпуроносных особ: в январе 1119 года умер сын Владимира Всеволодовича, Роман Владимирович, незадолго до того посаженный на владимиро-волынский стол великим князем. Прежний же князь, Ярославец, сын покойного Святополка Изяславича, разведшийся со своей женой, внучкой Владимира, был оттуда изгнан. Только вот не пошло волынское княжение Роману в пользу, не захотела его земля Волынская.

В этом же году умер и Глеб Полоцкий, который, не сдержав клят-вы и крестного целования, данных великому князю, вновь начал воен-ные действия на порубежьях Смоленского и Новгородского княжеств. Чтобы призвать к порядку полоцкого князя, Владимир Всеволодович послал на него своего сына Мстислава с большой дружиной. Мстислав Владимирович взял Минск и пленил Глеба. Глеб попытался прибегнуть к прошлой тактике: уговорить Мстислава отпустить его с миром, но Мстислав – это не отец его, Владимир, соблазнившийся на уговоры со-юзных князей – он уговорам не поддался и отправил пленника в Киев, где тот и умер в заточении.

Не обошла смерть стороной в тот год и императора Византии Алексия Комнина, только что заключившего мирный договор с киев-ским князем. По смерти Алексия на императорский трон взошел его сын Иоанн, который сразу же направил в Киев послов своих с подтвержде-нием условий договора, в том числе и о свадьбе своей на внучке Влади-мира Всеволодовича.

В 1121 году, 18 января, в Новгороде Великом у Мстислава Влади-мировича умерла супруга Кристина, подарившая ему трех сыновей и столько же дочерей. И в этом же году умерли два сына у Давыда Свято-славича: Ростислав и Всеволод. Будучи на охоте, простыли сильно и, провалявшись несколько дней в жару, тихо отошли в мир иной к вели-кой скорби отца и матери. Так что большая семья черниговского князя сильно поубавилась, и от пяти наследников у Давыда Святославича ос-тались только степенный Владимир да хитрый и мстительный Изяслав.

Впрочем, кроме событий грустных были и радостные. С Дона, из Белой Вежи, этого островка русской земли среди Половецкой степи, пришли переселенцы, пожелавшие жить под рукой великого князя. Многие из них, в том числе и купцы именитые, хотели осесть в Черни-говском княжестве, выстроив свой городок, названный также Белой Ве-жей, по-видимому, в память о родине отцов и дедов. Среди этих пересе-ленцев было много потомков тех русичей, которые еще со Святославом Игоревичем по тем местам великим походом прошлись, громя хазар-ских каганов, печенежских ханов, булгар и буртасов, а потом и корни свои пустили.

В 1117 году сын великого князя, Андрей Владимирович, сведав о том, что у половецкого хана Тугуркана есть внучка-красавица, просил отцовского благословения жениться на ней и, получив, послал сватов в Степь. Тугоркан также искал способа помириться с Владимиром Моно-махом, чтобы не нести притеснений от русских князей, поэтому с радо-стью принял послов и выдал внучку за Андрея. Свадьбу играли в Киеве, куда прибыли как родственники великого князя, так и родственники хана Тугуркана. Вновь все вместе сидели за пиршеским столом, вновь клялись в любви и вечном мире, в помощи друг другу. На радостях Владимир отдал молодым в вено[71]71
  Отдал в вено – отдал в качестве приданого, в данном случае здесь в переносном смысле, так как вено бралось за невесту.


[Закрыть] Владимиро-Волынское княжество, стол которого после смерти Романа Владимировича оставался свобод-ным. Произошли незначительные подвижки и на других княжеских сто-лах, подвластных киевскому князю: так Глеб Владимирович был пере-веден из Смоленска в Переяславль. Но в Черниговском княжестве все оставалось по-старому: Давыд Святославич, изрядно постаревший, час-то болевший и редко покидавший свою опочивальню, даже и слышать не желал о выделении уделов сыновьям и племянникам.

В 1122 году дочь Мстислава Владимировича и внучка Владимира Мономаха, Добродея, была отправлена в Константинополь с великим посольством для сочетания законным браком с императором Византии. Посольство возглавил епископ киевский Никита. Император Иоанн с великой честью, как впоследствии напишет в своем «Слове» Никита, поставленный митрополитом, принял невесту и посольство и вскоре обвенчался с Добродеей при большом стечении священников и народа в константинопольском соборе Богородицы.

В этом же году сначала сам Мстислав Владимирович Новгород-ский женился на дочери новгородского посадника Дмитрия Завидича, Любаве, вдовствующей красавице с голубыми, словно новгородские озера, глазами и золотыми, как пшеничное поле в пору вызревания, во-лосами. Затем женил сына своего Всеволода на дочери тысяцкого Мо-гуты, девице Вере, покорившей князя своей северной холодной красо-той. Венчания происходили в храме новгородской Софии при епископе и всем клире новгородском. Свадьбы были такие пышные и громкие, каких до этого тут никогда не бывало. Новгородцы, перепившись, не только устраивали шумные драки, до которых они были мастера и охотники, но и чуть посад свой не спалили в своей пьяной бесшабашно-сти.

Вот такие события произошли в княжествах Руси до 1123 года. И о них Святослав Ольгович узнавал то от сновавших туда-сюда княжеских посланцев, то от торговых гостей, то от калик перехожих да слепых гус-ляров, неизвестно какими ветрами заносимых на черниговский княже-ский двор, а чаще на торжища городские. Если в детинце, в княжеских хоромах жизнь отличалась тихостью да степенством, а то и сонным со-стоянием – даже челядинцы тенями скользили, стараясь избежать шума, то на городском торжище жизнь бурлила постоянно. Купцы и их по-мощники во все горло нахваливали свой товар, желая не только его продать побыстрей, но и взять за него красную цену. От них не отстава-ли местные ремесленники, предлагая горожанам и их гостям плотниц-кие принадлежности, горшки, сапоги, бочки, корчаги, ковши да ендовы – словом все то, чем были богаты и рады поделиться. Тут же разбитные торговки просили сбитня горячего откушать да пирогов сдобных отве-дать. Пироги и впрямь были с пылу да с жару: пар над ними так и вился, дразня вкусными запахами.

«Кому пирогов с требухой?» – неслось с одной стороны торговой площади. – «А кому с капустой или творогом?» – доносилось с другой. Но их тут же покрывал зычный глас: «Сбитень! Сбитень!»

Нередко среди торговых рядов можно было увидеть бродячих ско-морохов, водивших на цепи ученого медведя, плясавших и распевавших срамные песенки на радость горожанам. Бабы плевались, слушая их: «Охальники срамные!» – но расходиться и не думали, только спешили отогнать подальше вездесущих ребятишек: «Кыш, окаянные! Еще на-слушаетесь». А вот воле слепого гусляра, певшего глухим и скрипучим от старости голосом под перебор струн сказ о князе киевском Владими-ре Красное Солнышко и его богатырях, побеждавших ворогов земли Русской, стояли тихо, словно вдруг замерев в удобной позе. Только уголки платов своих нервно перстами теребили, да время от времени неслышно губами шевели. То ли беззвучно повторяли про себя услы-шанный сказ, то ли пересохшие губы, чтобы не потрескались от внут-реннего жара, слюной смачивали, охлаждая.

Случалось, что торг вдруг оглашался криком какого-нибудь смерда или горожанина. Это обворованный или иным каким образом обижен-ный человек заклич[72]72
  Заклич – оговоренный в Русской Правде способ свободного человека сообщить о том или ином преступлении, требующем вмешательства тиунов-судей или же князя; одна из стадий судебного разбирательства.


[Закрыть] принародно выкликивал, чтобы дать делу ход. Не сделай он заклича, не сообщи народу о татьбе или какой другой неправ-де, даже князь бессилен будет его горю помочь. Вот обиженные лихими людьми и орут во все горло, чтобы привлечь к себе внимание. Вокруг кричавшего сразу собирался народ: кто просто поглазеть, а кто и по-мочь. Сюда же спешили и княжьи люди с одним-двумя воями: мытник, занимающийся сбором мыта – налога за право торговли, вирник – сборщик штрафов и долгов, торговый и городской тиуны, отвечающие за порядок как на торжище, так и в городе. Подходили и старшины кон-цов города да ремесел разных: от кузнецов, гончаров, плотников, шор-ников, бочаров и иных. Сделавший заклич тут же начинал рассказывать обстоятельства происшествия, а торговый или городской тиун, смотря по тому, где случилось происшествие: на торгу или же в посаде да при-городных слободках – начинал «гонение следа». Заключалось это в по-иске свидетелей – видоков да послухов, людей что-то видевших или слышавших от других лиц. Если виновного в татьбе удавалось изловить сразу же, то за мелкие преступления его судил тиун тут же на торговой площади; если же преступление было тяжким, то татя тащили на кня-жий двор, на суд князя Давыда Святославича. Святослав Олегович, хоть сам в судебном разбирательстве не участвовал, не судил, однако любил присутствовать при судах: во-первых, опыта набирался, во-вторых, ин-тересно же. Если изловить лиходея сразу не удавалось, то дело не пре-кращалось до его установлении и поимки, а розыск в этом случае возла-гался на самого потерпевшего. Такие происшествия вносили разнообра-зие в монотонную жизнь черниговских князей, делали ее если не ярче, то интереснее да занимательнее.

Кроме походов на торжище, Святослав Ольгович любил вместе с супругой ходить на воскресные службы в Спасо-Преображенский со-бор. Не столько проповеди святых отцов слушать, как великолепное пение церковных хоров в сочетании с прекрасным, насыщенным золо-том, пурпуром и небесной лазурью внутренним убранством храма, мо-заикой его полов, многоцветием окон, дрожащим светом сотен свечей и сладким запахом ладана.

1123 год от Рождества Христова начался с того, что изгнанный че-тыре года назад из Владимира Волынского бывший зять великого князя Ярославец, он же Ярослав Святополчич, обитавший все это время у се-стры в Венгрии, вновь решил попытать воинского счастья. До этого, в 1121 году, он уже пытался отвоевать свой стол с 6000 польских наемни-ков, но потерпел поражение под городом Червенем от воеводы Влади-мира Всеволодовича, Фомы Ратиборовича. Теперь же при поддержке короля венгерского Коломана и короля польского Болеслава пришел к Перемышлю, где к нему не замедлили примкнуть тамошние князья Во-лодарь и Василько Ростиславичи.

Видя столь многочисленную рать и веря в скорую победу, Ярослав выпросил себе 7000 всадников, чтобы с ними поспешить к городу Вла-димиру, где находился Андрей Владимирович, младший сын Владимира Мономаха, которому исполнилось только двадцать один год. За свой спокойный нрав и беззлобный характер он был назван в народе Добрым. Однако надеждам Ярослава сбыться было не суждено, так как князь Андрей, хоть нравом был тих, да сердцем крепок. Имея пример отца, он не сидел спустя рукава, а ежедневно укреплял город. Поэтому Влади-мир Волынский взять на щит было не так-то просто.

Поняв, что града взять с ходу приступом не удастся, Ярослав раз-делив свое войско, взял его в окружение, чтобы дождаться прибытия основных сил. Однако Андрей Владимирович не замедлил этим вос-пользоваться. Он сделал со своей дружиной неожиданную вылазку и наголову разбил ту часть войска, что была с Ярославом. При этом Яро-слав был убит в сражении, а много знатных венгров и поляков было взято в плен и уведено в город.

Узнав о гибели Ярослава и подходе к Владимиру дружин великого князя, Коломан и Болеслав, послали к князю Андрею послов с предло-жением о перемирии, на что последний дал свое согласие, искренне считая, что любой мир лучше самой ничтожной войны. Киевский же князь Владимир Всеволодович, доведший свои дружины до реки Стиры, оповещенный о таком повороте дел, развернул полки домой, так что Святославу Ольговичу, находившемуся со своими дружинниками в вой-ске киевского князя, участвовать в сече на сей раз не довелось, что его немного расстроило. Получалось, что в очередной раз он напрасно бил свои и конские ноги.

«Не сожалей, князь, – успокоил его воевода Петр Ильин, – на наш век сеч еще хватит. Случится, что и рад бы от них избавиться, да они сами тебя и найдут, зашиби их Перун».

Воевода довольно часто к месту и не к месту упоминал языческих богов славян, то Перуна, то Велеса, то Стрибога, то Дажьбога. Иногда Сварога – главного языческого бога предков. Зато христианского Бога старался не упоминать всуе, здраво рассудив, что Богу этому суетность не нужна, и не только не нужна, но враждебна и раздражительна, чрева-та опасными последствиями. Не упоминал он и языческого Чернобога – властелина преисподней. «К чему князей тьмы трогать, – говаривал он по этому поводу, – лучше от греха подальше оставить их в покое. Народ как говорит: не буди лихо, пока оно тихо. Так-то…» Такая непосредст-венность старого отцовского вояки и ратоборца действовала подкупаю-ще, и Святослав с большим снисхождением относился ко всем настав-лениям и чудачествам этого человека.

Не успел Святослав Ольгович из похода на Волынь возвратиться, как в Чернигове умер Давыд Святославич. Похороны Давыда Чернигов-ского были не менее пышными, чем похороны князя Олега: из многих русских княжеств приехали в Чернигов родственники со своими чада-ми. Прибыл из далекой Тмутаракани и князь Ярослав Святославич, по-следний из всех братьев Святославичей, внуков Ярослава Мудрого. Прибыл не один, а со своими сыновьями: Святославом, Давыдом, Иго-рем и Ростиславом – двоюродными братьями Ольговичам и Давыдови-чам. Правда, вскоре после похорон дети Ярослава укатили назад, в Тму-таракань. Но это было «после», а пока Святослав, наблюдая такую кар-тину, хмурился: «Претендентов на княжеские уделы с каждым часом все больше и больше». Ярославичи, находясь и в Тмутаракани, все рав-но бы претендовали на уделы, но так как их видно не было за той да-лью, которая разделяла княжества Черниговское и Тмутараканское, то об этом как-то не думалось. А вот увидел – и пришло на ум.

Похоронив Давыда Святославича в стенах Спасо-Преображенского монастыря, построенного когда-то братом Ярослава Мудрого, Мстисла-вом Удалым, Ольговичи, Давыдовичи и Ярослав Святославич со своими сыновьями собрались на семейный совет, чтобы решить, как жить всему семейству дальше. Собрались, как и подобает тому, в малой гридницкой главного княжеского терема, где обычно черниговские князья держали советы или же встречали послов и гостей. Помещение гридницкой было просторно и светло: многочисленные стрельчатые окна выходили свои-ми остекленными ликами на три стороны света, только полуночная сте-на гридницы примыкала к сеням и переходам дворца, а потому имела только входные двери. На всех стенах, покрытых коврами, между окон-ными проемами чуть ли не до самого потолка было развешано всевоз-можное оружие, как трофеи, добытые черниговскими князьями в бою, так подарки от половецких ханов, польских и венгерских королей, ви-зантийских императоров. Было тут и оружие, искусно сработанное ме-стными кузнецами. Центральное место занимали большой лук и огром-ный щит, которые, согласно старому преданию, принадлежали самому Мстиславу Удалому. Но так оно было на самом деле или иначе, точно никто уже из всех потомков Ярослава Мудрого о том не знал. Вдоль стен тянулись дубовые лавки, а в красном углу, с иконостасом из десят-ка различных икон и еле тлевшей лампадкой, стояло княжеское кресло. В кресле на этот раз восседал Ярослав Святославич.

– Все должно оставаться так, как было при отце нашем и при братьях моих, – заявил Ярослав, обведя взором племянников и сыновей. – Не будем делить на уделы землю Черниговскую, не будем сеять семе-на розни и вражды между нами. Будем жить по завету, данному Яросла-вом Мудрым…

– Но ведь этот завет не мешает нашему роду иметь и Тмутаракан-ское княжество, – заметил, дождавшись паузы в речи Ярослава, Всево-лод Святославич. – А оно-то стоит особняком. Самостоятельным явля-ется. Так почему не могут быть другие?..

– Действительно, – поддержали его родные братья и оба Давыдо-вича, Владимир и Изяслав, тогда как Николай Святоша, покинувший на время свой монастырь и находившийся в Чернигове, лишь укоризненно покачал головой, явно не одобряя замечания Всеволода.

– Так почему же нам не договориться о распределении городов между нами, – довольный поддержкой братьев продолжил Всеволод Святославич. – Ты, князь Ярослав Святославич, будешь нам всем в ме-сто отца… мы же – твоими руками и глазами во всех городах земли на-шей. Да к тому же и пример великого князя киевского имеется: по всем городам рассадил своих сыновей и внуков, словно паук паутиной всю Русь оплетает.

Казалось, Всеволод говорил вполне разумное и приемлемое, но Ярослав Святославич остался при прежнем мнении.

– Вы, дорогие племянники мои, не должны путать божий дар с яичницей! Тмутаракань – она и есть Тмутаракань… отсеченная земля Русская на краю ойкумены…[73]73
  Ойкумена – у древних славян понятие, обозначающее край земли.


[Закрыть] так уж исстари сложилось. И не надо забывать, что теперь между Тмутараканью и остальной землей Русской половецкие вежи, – задумчиво, с внутренним огорчением произнес он, возвращаясь к основному вопросу. – Без поклона половецким ханам из него на Русь и не доберешься. Да и греки, точнее купцы греческие, там так все оплели своей паутиной, что Тмутаракань уже скорее не княже-ство русское, а заморская провинция византийского императора Сколь-ко мы сможем удерживать ее в своих руках, только один Бог знает… Так что грады делить не стоит. Как только станем делить грады между собой, так и начнутся разногласия и междоусобия… Кто-то обязательно посчитает себя обойденным и ущемленным, а потому потребует боль-шего… А то, не дай Бог, даже не потребует, но войной пойдет… И то, что великий князь раздает в уделы города, – поморщившись, как от зуб-ной боли, продолжил он, повысив для убедительности голос, – ни к че-му хорошему не ведет. Не успел дать города, как уже образовались княжества: Псковское, Владимирское на Волыни, Перемышльское и Теребовльское, Ростовское… Я думаю, что не пройдет и четверть века, как князья этих княжеств между собой все перессорятся и передерутся, забыв о кровном родстве…

В словах Ярослава Святославича был резон, его понимали, но при-нимать не желали. Как не желал понимать и принимать доводы стрыя Святослав Ольгович, давно мечтавший о собственном уделе, где он был бы сам себе государь и владыка, творящий суд и право. Ведь ему уже шел тридцать третий год, а он по-прежнему был только на подхвате. То у отца, то у великого князя, то вот у стрыев своих. Однако, услышав о плачевных делах в Тмутараканском княжестве, он не удержался от во-проса:

– Неужели все так плохо с Тмутараканью?

– Плохо – это не то слово, – поморщился Ярослав Святославич. – Отвратительно. С одной стороны греки интриги плетут, все на сторону Византии переметнуться хотят… лишь дружину и побаиваются, с дру-гой половцы поджимают. От всего княжества только град Тмутаракань и остался. Так-то…

– И что же делать? – спросили вместе со Святославом сразу не-сколько князей.

– Держать. Держать, сколько сил есть и сколько Бог позволит…

Долго советовались потомки Святослава Ярославича, примеряясь и так, и этак к обустройству земли Черниговской и Тмутараканской, но договориться до конца, так, чтобы все были довольны, не смогли. При-шли к соглашению, что на княжеском столе в Тмутаракани быть пока что старшему сыну Олега Святославича, Всеволоду. С ним же там должны были находиться и дети Ярослава: Святослав, Давыд и Игорь, в то время как меньшой, Ростислав, оставался с отцом в Чернигове. По-чему Ярослав Святославич так настаивал на нахождении в Тмутаракани своих старших детей, видно было и без его пояснений: хотел иметь свои глаза и уши, чтобы следить за действиями племянника. Всеволод Свя-тославич, теперь уже князь тмутараканский, все это понимал, хмурился, но идти на откровенный конфликт с дядей не желал, по-видимому, на-деясь, что со временем все определится само собой.

Посадников же, поставленных еще покойным Давыдом Святосла-вичем по городам княжества, решили не менять. Новая метла хоть и чище метет, да старый конь борозды не испортит…

Следующий, 1124 год, на Руси начался с пожара в Киеве, когда вы-горело одних только церквей более тридцати, а сгоревшим дотла домам и избам – даже счету не было. В Чернигове по этому поводу не злорад-ствовали, наоборот, чем могли – помогли: князю и митрополиту – грив-нами, киевлянам – житом. Но как говорят на Руси: беда одна не ходит. В этот же год в Перемышле умерли сразу оба брата Ростиславича, Ва-силько и Володарь, собравшиеся идти войной на поляков. Был ли то божий промысел или поляки подсуетились, обольстив кого-нибудь из княжеских стряпчих и поваров звоном злата и серебра, а те и добавили в кушанье или питие злое зелье, теперь уже не узнать. Однако случилось то, что случилось. После них на княжеский стол в Перемышле сел Рос-тислав Володарьевич, сын покойного Володаря Ростиславича, а в Зве-нигороде – его брат Владимирко. Оба гордые и воинственные, жадные до рати и злата.