Текст книги "Святослав, князь курский (СИ)"

Автор книги: Николай Пахомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

Николай Пахомов
Святослав, князь курский

Золото огнём испытывается, а друг – жизненными ненастьями.

Древнерусский афоризм

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

СВАТОВСТВО

Бескрайняя зимняя степь, покрытая нетронутым снежным настом, порой доходящим до конских бабок[1]1
  Бабки – в данном случае надкопытный сустав.


[Закрыть] и упруго пружинящим пол копытами лошадей в тех местах, где под снегом скрывался изрядный тугой валок прошлогодней травы, словно прислушивалась сама к себе, чутко впитывая неторопкий глухой топот множества конских копыт. Прислушивалась – и тут же успокаивалась: в размеренной трусце десятков ко-ней не слышалось обычной нервозности, предшествующей началу ошеломительной скачки идущей в атаку-налет лавы. Не было тут и вкрадчивой поступи разведывательных отрядов, выслеживающих смертельного врага или ищущих беззащитного полона. Только спокойствие и уверенность, спокойствие и уверенность…

Снежные бураны и метели давно уже отплясали свой бешеный танец и отпели лихие, до волчьего завыванья, песни. Частые поземки от-полировали поверхность, смахнув излишки снега с легких возвышенностей в редкие балки и впадины. А потому необъятные для глаз людских ширь и простор были однообразно будничны и скупы на краски и звуки. Монотонные бело-серые поприща-версты[2]2
  Поприще – расстояние, измеряемое в древности полетом стрелы, дневным переходом пешцев или всадников


[Закрыть], тихо скрадывающиеся под копытами лошадей, однотонные светло-белесые краски низкого безоблачного колокола неба с оранжевым языком январского солнца, да ред-кое конское всхрапыванье – вот и все разнообразие. Искрящийся снег, слепит глаза так, что приходится их постоянно прищуривать, защищаясь сеточкой охваченных инеем ресниц или дланью[3]3
  Длань – ладонь.


[Закрыть] в меховой рукавице. Комья спрессованного снега, выскакивающие из-под копыт подкованных для зимней поры лошадей, с тихим шуршанием тут же опускаются на наст, становясь на нем едва заметными оспинками. Одинокие голые кусты полыни, устоявшие, как видно, под осенними ветрами и дождями – вот еще одно дополнение к скудному разнообразию красок Половецкой степи, по которой движется кавалькада всадников.

Сытые, ухоженные лошади, отливая под косыми холодными солнечными лучами вороными, гнедыми и рыжими любовно вычищенными телами, гривами и хвостами, бегут неторопко, легкой рысью, если, вообще, не трусцой. Крупы их прикрыты шерстяными разноцветными попонами и коврами, часть которых отделана по краям цветной бахромой да золотистыми кисточками. От долгой дороги и бега конские тела разгорячены, и над ними витает тонкое облако пара – своеобразная дань легкому морозцу. Зыбкие облачка пара окружают приоткрытые конские пасти (на этот раз без металлических удил) и расширенные розоватые провалы чувственных ноздрей, легкой изморозью оседают на ресницах удивительно больших лиловых глаз. Более мелкие, едва заметные из-за постоянного движения, облачка пара витают вокруг раскрасневшихся на морозце и ветру лиц всадников. Брови, усы и бороды всадников так-же подернуты следами инея, отчего они делаются похожими на сказочных лесовиков. Но лесовики живут среди леса, а тут степь да степь…

Всадников едва с полсотни наберется. Большинство из них доб-ротно одеты в добротные дубленые овчинные полушубки, густо расшитые по всей поверхности пол цветными вышивками и отороченные по рукавам и вороту мехами; некоторые в цветных зипунах[4]4
  Зипун – вид теплой одежды.


[Закрыть], но опять же с меховыми воротниками, отброшенными на плечи. Трое же, что едут в первом ряду – в алых епанчицах-корзно[5]5
  Епанчица-корзно – своеобразный плащ. Епанча – общеупотребляе-мая одежда русского населения, а корзно – княжеский плащ.


[Закрыть] поверх меховых шуб с горностаевыми воротниками и такими же оторочками рукавов и пол. На голо-вах у большинства всадников меховые малахаи или треухи, наподобие тех, которые носят половцы, но есть и аккуратные шапочки, как, напри-мер, у трех всадников в алых епанчицах-корзно. Шапочки изготовлены из меха и обшиты сверху разноцветным бархатом и камкой[6]6
  Камка – вид плотной шелковой ткани.


[Закрыть], а для пу-щей красы оторочены мехом соболя или куницы. Причем мех оторочек таков, что до сих пор «горит» и переливает ворсом, словно живой.

Всадники, хоть и не держат воинский строй, но порядок соблюдают: в двух-трех перестрелах[7]7
  Перестрел – расстояние полета стрелы, около 200 метров.


[Закрыть] из лука впереди и с обоих боков маячат парные ертуальные[8]8
  Ертуальные – конные разведчики.


[Закрыть]. Это, конечно, не боевые заслоны, которые применяются при воинских походах, но от случайной стрелы уберегут, да и возможную опасность должны ранее заметить и подать сигнал. Поход, как можно судить по обстановке, не воинский, скорее посольский, гос-тевой, о чем все, кому положено про то знать, давно уведомлены и знают, а потому он не должен преподнести малочисленным всадникам неожиданностей и заморочек. Но, как известно, береженого – Бог бережет, а не береженого – враг на аркане в полон ведет!

По всему видать, что конники – бывалые воины. Об этом говорит их стать и посадка в седле. Однако на этот раз все они без броней, без щитов и копий, даже без привычных луков и тулий-колчанов со стрела-ми, но при мечах и заводных конях, через крупы которых переброшены переметные сумы, доверху набитые всякой всячиной, которую постороннему оку и видеть не надо.

В летнюю пору в высоком небе можно было хоть парящего коршуна увидеть или утреннюю трель жаворонка, невидимого под облаками, услышать. Какое никакое, а все ж развлечение… Зимой – никого. Чисто и пусто… Только потревоженные глухим стуком копыт неожиданно с громким, даже кажущимся в звенящей тишине, грохочущим хлопаньем крыльев метнется вдруг в сторону ошалелая куропатка, едва различимая на фоне заснеженной степи. Но и ее следов на твердом снежном насте не разглядеть. Иногда далеко на горизонте вдруг на какое-то мгновение грязно-оранжевым пятном появится мышкующая лиса, но, увидев всадников, поспешит скрыться подальше: мало ли что на уме у людишек с их конями – лучше держаться от них подальше, шуба будет целее. В зимней степи, если посчастливится, можно увидеть стада сайгаков и даже табуны диких лошадей, но нашим всадникам не везет, что-то не попадаются они на пути. Не видно и хозяев степи – волков, пугающих степной мир своим воем; видать, отлеживаются по буеракам и яругам после ночной охоты. А вот зайцы-русаки, давно уже сменившие свои серые шубейки на более светлые и более теплые, довольно часто выскакивают чуть ли не из-под конских копыт.

Вот и опять какой-то косой, по-видимому, дремавший в уютном теплом лежбище, устроенном им в коконе из густой пожухлой травы, прибитой осенними дождями к земле и присыпанной не одним слоем снега, ошалело подскочил свечкой вверх, да так, что испугал вороного коня передового всадника, чуть на него не наступившего и его не разда-вившего, заставив сбить шаг и громко всхрапнуть.

Задав стрекача, русак отбежал на какое-то расстояние и, прежде чем пуститься улепетывать дальше в необъятный простор степи, оста-новился и, встав для чего-то на задние лапки, воззрился на кавалькаду.

Всадник в шапочке с малиновым верхом, ехавший в переднем ряду крайним слева, увидев улепетывающего зайца, незаметным движение десницы[9]9
  Десница – правая рука (левая – ошуйя или ошуйца).


[Закрыть] сбросил меховую перчатку, закачавшуюся на шелковом шнуре обшлага рукава, всунул в рот два согнутых колечком пальца и оглушил степь разбойным свистом. Заяц прянул ушами – и бросился сломя голову подальше от всадников.

– И охота тебе, – усмехнулся в темно-рыжую бороду статный всад-ник в алом плаще и собольей шапочке с верхом из золотистой камки, обращаясь к тому, который разбойным свистом пугнул зайчишку, – словно отрок малый тешишься. Ты еще поулюлюкай ему вслед – пуще бежать будет, – басил он беззлобно, озорно поводя черными, круглыми как у совы, очами. Отчего было ясно, что он и сам не прочь вот так за-просто и залихватски поозорничать. – Почитай, полвека уже за плечами – а все дай попроказничать… Гляжу, веселый ты, брат, светлый князь Олег Святославич… Все неймется тебе…

– А что годы считать, трудиться… полвека или не полвека… Будем жить, пока живется да жевать, пока жуется, а счет годам нашим есть и без нас кому подсчитывать, – указал вопрошаемый большим пальцем в купол неба, прежде чем стал надевать рукавицу. – Лучше любой кукушки сосчитает…

Его товарищ сделал вид, что не расслышал последней реплики и не придал значения жесту руки. Он, словно поясняя предыдущее, молвил тихо:

– Я это не в обиду, а к тому, что седина в голову, а бес в ребро…

– Да надоело, брат любезный, Владимир Всеволодович, надутыми сычами ехать. Скучно… Зимняя степь – тоска зеленая, не то что задремать, помереть можно… А тут, косой прямо из-под копыт моего Вихря… Вот я и решил молодость вспомнить, самому размяться и сонную тишину свистом вспугнуть… Будь лук при мне, ей-ей, свалил бы косого единой стрелой.

Сказав последнюю фразу, всадник, которого перед этим Владимир Всеволодович назвал Олегом Святославичем, легонько дернул узду, словно поторапливая коня. Но тот только удивленно повел лиловым глазом, с какого, мол, перепугу – и, конечно же, шаг ускорить даже не попытался.

Третий же князь, ехавший с первыми двумя в одном ряду – а в том, что это был князь, а не знатный боярин, сомневаться не приходилось, стоило лишь только взглянуть на его горделивую осанку и богатую одежду – в их беседу предпочел не встревать, только переводил с одно-го на другого взгляд своих карих глаз, спрятав лукавую усмешку в по-серебренных инеем усах.

Потревоженные на какое-то время молодецким свистом князя Оле-га Святославича всадники – старшая дружина русских князей – поозиравшись по сторонам и ухмыльнувшись мальчишеской выходке князя Олега, опять притихли, предавшись своим размышлениям и тихо покачиваясь в такт лошадиной трусце. Лишь только ертуальные настороженно завертели головами, пристальней вглядываясь в белоснежное безмолвие – не им предаваться дреме, их дело бдеть и бдеть… И пока всадники будут так отсчитывать поприща по заснеженной январской степи, пришло время сделать пояснение читателю как об этой необыч-ной кавалькаде во главе с тремя русскими князьями, так и о причине, побудившей князей оставить свои теплые хоромы и с малой, почти не-вооруженной дружиной, отправиться в неласковую, вечно грозящую опасностями степь.

И первым делом мы познакомимся с князьями, хотя прозорливый читатель и без нашей подсказки уже догадался, что всадник, пугнувший разбойным свистом зайчишку, был не кто иной, как Олег Святославич Тмутараканский и Черниговский, четвертый сын Святослава Ярослави-ча и внук Ярослава Мудрого. А в более сдержанном всаднике читатель явно угадал двоюродного брата Олега Черниговского, Владимира Всеволодовича, князя переяславского, прозванного Мономахом, так как матерью его была византийская царевна Софья, дочь императора Кон-стантина Мономаха.[10]10
  Константин IX Мономах – византийский император XI в., на доче-ри которого был женат сын Ярослава Мудрого, Всеволод, отец Влади-мира Мономаха.


[Закрыть] Отцом же Владимира был Всеволод Ярославич, шестой сын Ярослава Мудрого, родившийся на три года позже Святослава Ярославича.

Двоюродные братья были примерно одного и того же возраста, им обоим уже явно перевалило за полусотню лет, ведь родились они еще при жизни их мудрого деда Ярослава Владимировича, хотя помнить его живым из-за своего малолетства не могли. Но на этом все сходство и заканчивалось. Олег Святославич, несмотря на годы, был порывист и эмоционален. Довольно часто случалось, что прежде чем его уста готовы были произнести какое-нибудь слово, длань десницы уже сжимала рукоять меча. Когда-то в молодые годы он имел пышную шевелюру темно-русых волос, легкими волнами струящихся до плеч, но годы и обстоятельства частым гребнем прошлись по ним, посеребрив и проре-див, да так, что от пышной некогда шевелюры остались только вспоми-нания, зато во всю голову красовалась плешь-залысина. Серого цвета, с золотыми искорками, глаза, так когда-то нравившиеся его первой суп-руге Феофании Музалон[11]11
  Феофания Музалон (Музалонисса) – известная по летописям жена Олега Святославича Тмутараканского и Черниговского, уроженка гре-ческого острова Родос.


[Закрыть], патрицианки с острова Родос, куда в 1080 году Олег, доставленный хазарскими и иудейскими купцами в качестве пленника в Византию, был сослан по приказу императора Византии Никифора Вотаниата[12]12
  Никифор III Вотаниат – византийский император в 1078–1081 гг.


[Закрыть], также поблекли, хотя и не потеряли твердости и колючести при пристальном взгляде князя. Тонко очерченный нос, тон-кие обветренные губы, складки на высоком лбу и вокруг рта, а также тугие желваки скул говорили об его упрямстве и тяжелом характере. Рост князя, так как он восседал на вороной масти коне, определить было трудно. Но, судя по тому, что и в таком положении он был не ниже многих дружинников, мерно колыхавшихся за его спиной, был обыкновенный, зато горделивая осанка сразу же выдавала в нем человека не толь-ко уверенного в себе, но и привыкшего повелевать другими. А кряжистость туловища и широкий разворот плеч прямо указывали на физическую мощь их обладателя.

Как мы уже сказали, на Олеге Святославиче, исходя из погодных условий, была шуба, но не овчинная, как у многих дружинников, а медвежья, теплая и не слишком тяжелая, поверх которой было наброшено алое корзно – плащ, неотъемлемый атрибут княжеского достоинства и власти. Одеяние Олега Тмутараканского и Черниговского довершали темно-синего сукна порты и подбитые мехом сапоги с толстыми кожаными подошвами и тонкими, едва различимыми на них каблуками.

Его вороной Вихрь был под половецким седлом, отличавшимся с одной стороны легкостью веса, а с другой – высокой лукой, что позволяло всаднику сидеть в нем, как влитому и поворачиваться почти на полкорпуса в любую сторону, не боясь вывалиться. А это дорого в бою, когда одно мгновение, одно верное или неверное движение может решить твою судьбу раз и навсегда… Тем не менее, седло было искусно украшено серебряными и бронзовыми бляшками и насечками, а потому стоило не одну гривну. Круп коня покрывал ковер, которые изготавливают в далекой Персиде, доставшийся Олегу Святославичу в качестве трофея после одного удачного похода.

Владимир или же в крещении Василий Всеволодович Мономах в свои 55 лет был крепок телом и духом. В отличие от двоюродного брата характер имел сдержанный и спокойный. Прежде чем опустить длань на рукоять меча, он не раз и не два подумает: а стоит ли это делать?.. Если же стоит, то сейчас или некоторое время спустя… Но если уж опускал и брался за меч, то уже не было силы, которая могла бы заставить его вложить меч обратно в ножны, не доведя дела до логического конца. Рассудительность этого князя была видна не только в его словах, но и в размеренности и основательности движений, в манере общения. Он не делал порывистых движений, как часто случалось это с Олегом Святославичем. Но если уж принимал решение, то шел к его исполнению не-уклонно, не считаясь с помехами и препятствиями на своем пути. Каза-лось, время было бессильно перед ним. Ни цвет его курчавых волос на голове и в окладистой бороде, ни их густота почти не изменились. И если в молодости волосы были ярко рыжего цвета, то теперь стали бо-лее темного оттенка с редкими серебристыми вкраплениями. Черные пронзительные глаза из-под тонких, почти невидимых под инеем бро-вей, да мясистый нос с легкой горбинкой, по-видимому, доставшиеся ему через мать по наследству от деда-императора, придавали чертам лица какое-то орлиное, а потому чуть хищное, выражение.

Владимир Всеволодович, князь переяславский, возможно, был чу-ток ниже своего двоюродного брата, но в основательности и кряжистости тела, в саженном развороте плеч вряд ли ему уступал. Конь под ним был той же масти, что и под Олегом Святославичем, вороной. Но если у Олегова коня на лбу красовалась небольшая белая «звездочка», то у коня Владимира Мономаха эта «звездочка» была более заметная и обширная. К тому же все четыре ноги его жеребца Позвизда, названного так, возможно, в честь языческого славянского бога бурь и непогод, щеголя-ли в белых «носочках» чуть ли не до коленного сустава, вызывая зависть у знатоков конного дела.

Одежда князя Владимира, как и одежда его двоюродного брата, была добротна и нарядна: опять же медвежья шуба, алый плащ, цвета спелой вишни тонкого сукна порты, подбитые мехом сапоги с загнуты-ми, как у половцев, носками.

На жеребце густо изукрашенные серебром уздечка и седло, по-видимому, той же половецкой работы, да ярких цветов ковер на крупе. Ступни ног упираются в искусно выкованные переяславскими кузнеца-ми стремена.

Третьим был князь Давыд Святославич Черниговский, старший брат Олега. Он во многом походил на своего младшего брата: и осанкой, и лицом, и ростом, и сединой поредевших влас своих – чувствовалась порода отца, князя Святослава Ярославича – только был более сдержан как в поступках, так и речах. Его наряд почти ни в чем не уступал наряду младшего брата, если, вообще, не выглядел богаче и доброт-нее: теплая медвежья шуба, нарядные порты и сапоги, великолепный гнедой конь под угорским[13]13
  Угорское седло – венгерское седло.


[Закрыть] седлом, также искусно разукрашенным се-ребряными и золотыми насечками; круп коня также укрыт теплой попоной.

Если Олег и назывался в последние годы князем черниговским, хотя на самом деле был тмутараканским и новгород-северским, то Давыд, как старший из оставшихся в живых братьев, с полным основанием считался князем черниговским. Он постоянно жил в Чернигове со всей своей семьей, имея там княжеский терем под защитой стен детинца.[14]14
  Детинец – крепость. По одной из версий свое наименование полу-чил от обряда закапывания дитя под основание воротной башни, чтобы невинность ребенка охраняла его от врагов.


[Закрыть] Но, будучи человеком покладистым и не столь амбициозным и воинственным, как его младший брат, то разрешил рядом со своим теремом по-строить хоромы и Олегу.

Кроме терема в городе, у Давыда Святославича был еще загородный дом, выстроенный на берегу Десны верстах в пяти от Чернигова, обнесенный высоким тыном из заостренных вверху бревен. Это был скорее не дом, а малая крепость. Но не просто крепость, а крепость с большим хозяйством, как часто водилось это у русских князей и бояр-вотчинников, крепость, в которой, к слову сказать, он бывал довольно редко, перепоручив управление домом и хозяйством огнищанину[15]15
  Огнищанин – княжеский распорядитель по дому.


[Закрыть] Прокопию, мужу старательному и хозяйственному, который и о себе не забудет, но и княжеской выгоды не упустит.

Куда же направляются князья черниговские и переяславский в столь необычное время и со столь малой и к тому же почти невооруженной дружиной? Неужели они в таком малолюдстве решили поискать воинской славы? Нет, не за славой спешат князья русских земель, не подвигов они в кровавых сечах ищут. Спешат они в родовые вежи к половецкому хану Аепе, Осеневу внуку,[16]16
  Аепа – половецкий хан. Осенев – половецкий хан.


[Закрыть] чтобы ряд рядить, чтобы пир пировать, чтобы для сыновей своих у половецкого хана невест сыскать. Еще по осени они с половцами о том урядились, сославшись послами и гонцами, потому и идут так свободно по чужой степи, защищенные за-коном гостеприимства и сватовства. И происходит это в январе месяце 6615 лета от сотворения мира или в 1107 год от Рождества Христова.[17]17
  В лето 6615 – здесь речь все-таки идет о январе 1108 г., а не о 1107 г., если говорить о современном летоисчислении.


[Закрыть]

А до этого, в том же году, но в мае месяце (новый год-то у славян начинается с 1 марта) приходил хан Боняк[18]18
  Бонак (Боняк) – половецкий хан


[Закрыть] на Русь с полчищами не-сметными. Под Переяславлем отбил несколько табунов у зазевавшихся табунщиков и с ними ушел в степь свою. Владимир Всеволодович в тот раз не успел дружину на ворога ополчить: слишком неожиданно и бы-стро действовали половцы – налетели, как смерч в знойный день, и тут же, сделав злое дело, растворились. Да к тому же, честно говоря, Владимиру не до них было: седьмого мая преставилась его благоверная супруга Гита, дочь английского короля Гарольда,[19]19
  Гарольд – Гарольд II, английский король XI в., отец первой жены Владимира Мономаха, Гиты. Был убит Вельгельмом Завоевателем в 1066 г. Гита с матерью до замужества находилась у датчан под защитой датского короля.


[Закрыть] с которой он прожил тридцать семь лет душа в душу и которая нарожала ему восьмерых детей. Тут то ли покойную жену с надлежащими ей как княгине почестя-ми хоронить, то ли на треклятого и зловредного хана Боняка исполчаться[20]20
  Исполчиться – вооружиться и приготовиться к бою.


[Закрыть]. Вот, пока переяславский князь был занят похоронами супруги, Боняк и воспользовался моментом…

Удача, как и стоило того ожидать, окрылила хана Боняка – не про-шло и месяца, а он со своей ордой уже снова около Лубна,[21]21
  Лубна – город Переяславского княжества на реке Суле.


[Закрыть] на Суле стоит. Причем, не один, а со старым недругом Руси ханом Шуруканом[22]22
  Шурукан – половецкий хан


[Закрыть] и его донскими половцами. Однако удача не только окрыляет, но и лишает прежней осторожности. На этот раз половцы, считая себя не толь-ко в безопасности, но и хозяевами положения и занятых территорий, с грабежом окрестностей города Лубна не спешили, а раскинулись возле города на берегу реки лагерем. Возможно, и вежи свои собирались сюда переместить.

Владимир Всеволодович не замедлил воспользоваться предоставленной ему возможностью и тут же оповестил о надвинувшейся беде великого киевского князя Святополка Изяславича и ближайших своих соседей: Олега Черниговского и братьев Владимировичей Смоленских, Вячеслава и Ярополка. А еще и Мстислава, внука Игоря Ярославича Волынского. Не успели половцы Боняка и глазом моргнуть, как русские полки, ведомые своими князьями, среди которых были и два старших сына Владимира Всеволодовича, Святослав и Всеволод, уже исполчившиеся, с развевающимися на ветру знаменами и прапорами,[23]23
  Прапора – флаги, стяги.


[Закрыть] нагрянули к Суле. И хотя день давно пошел на убыль, так как отбрасываемые тени явно указывали на шестой час, конные княжеские дружины прямо из походного порядка, даже не перестраиваясь, с ходу устремились в спо-койные воды Сулы и, вспенив их, сверкая на солнце обнаженным оружием, взбадривая себя боевыми кличами: «Киев!», «Чернигов!», «Смоленск!», «Север!», «Волынь!» и «Переяславль!» – врубились в половец-кие орды, которые, как напишут позднее русские летописцы, даже не успели построиться в боевой порядок.

Хан Боняк, не ждавший столь стремительного нападения, успел вскочить на подведенного ему нукерами коня, но не знал, что предпринимать, и только крутился на коне волчком да глядел во все стороны расширившимися от ужаса глазами. Другие ханы и того не успели сделать по своей беспечности и растерянно метались среди шатров на кривых, как печные ухваты, ногах. Паника вселилась в ряды половецких воинов, лишая их воли к сопротивлению. А русские конные крылья, состоящие из черниговцев и смоленцев, так как переяславцы, волынцы и киевляне, ведомые Святополком Изяславичем и Владимиром Всеволодовичем, находились в челе русской рати, уже охватывали половецкие орды справа и слева, отрезая от спасительной степи.

«Спасайся, кто может!» – все чаще и чаще стало звучать среди половцев, наводя пущий ужас и на без того расстроенные и паникующие толпы. – «Спасайся, кто может!».

Об обороне и сопротивлении уже никто не думал, каждый половец спасался, как мог: кто пытался поймать лошадь, чтобы на ней ускакать в степь, кто, наоборот, соскакивал с неоседланной лошади и, пригибаясь чуть ли не до земли, путаясь в полах полосатого халата, пытался добежать до спасительного тростника. Что тут было общего, так это то, что почти все половцы бросали оружие, как теперь уже ненужный им лиш-ний груз, мешающий бегу.

Через какое-то мгновение черниговским и смоленским конным ла-вам, возглавляемым князьями Олегом и Ярополком, удалось сомкнуть-ся, закончив окружение значительной части степняков. И пошла рубка, которую и сечей трудно назвать, ибо в сече стороны сражаются; это же было избиение ошалевших от ужаса людей, забывших о воинской чести и необходимости защищаться.

Не многим степным разбойникам удалось вырваться из того меш-ка. Пали, возможно, даже не вынув сабли из ножен, два младших брат хана Боняка, Таза и Зурам. Сильно ранеными попали в плен ханы Сугра и его брат Аргус. Павшим же бекам и беям ханским, нукерам, как и ря-довым воинам, даже счета не было. Но вот Святополк Изяславич, видя, что часть вырвавшихся с поля боя половцев откатывается в степь, при-казал избиение окруженного противника прекратить и организовать преследование скрывшихся.

Призывно запели великокняжеские трубачи, подавая сигнал рус-ским князьям прибыть на совет. И когда те, разгоряченные стремитель-ной скачкой и только что окончившимся боем, потные, в брызгах вра-жеской крови на обветренных лицах и доспехах, подчиняясь призыву сигнальных труб, прибыли, то, не слезая с покрывшихся пеной коней, приступили к воинскому совету. В коротком совещании приняли план киевского князя о преследовании половцев до Хорола легковооружен-ными конными отрядами, во главе которых с общего согласия был по-ставлен Олег Черниговский.

– Ты только, брат, не зарывайся, а то мало ли что… – напутствовал Олега переяславский князь, постепенно отходя от азарта боя. – И знай, что мы всей силой идем позади и что с нами Бог.

– Можешь не беспокоиться, – отозвался тогда на это черниговский князь, нервно и нетерпеливо наблюдая, как позади него слишком уж медленно, на его взгляд, собирается конный полк из легковооруженных всадников, принимающих от своих товарищей заводных лошадок для смены уставших. – Я и так уже понял, что когда мы с тобой, брат, вме-сте, то победа всегда на нашей стороне. В отличие от того, когда мы… – не докончив речь, махнул десницей князь Олег. И этот эмоциональный жест руки был красноречивее и понятнее любых слов.

Русские дружины дошли до Хорола, отяжелев от полона и добычи. Даже угнанные раньше от Переяславля конские табуны посчастливи-лось найти и возвратить. И не просто возвратить, но и приобщить к ним еще и табуны половцев – гордость и богатство ханов. Не многим степ-някам, решившим поживиться на Переяславской земле, удалось спа-стись. В большинстве своем были или посечены, или взяты в плен. Только ханам Боняку да старому степному лису Шурукану повезло: ускакали за Хорол они на своих быстрых, как степной ветер, конях, ос-тавив обозы и гаремы из молодых наложниц.

Случилось это знаменательное для Руси событие 12 августа, а 15 августа, в день Успения Богородицы, великий киевский князь после двухдневного празднования победы с русскими князьями и ближайши-ми боярами и старшими дружинниками уже спешил к заутрене в Печер-ский монастырь, основанный подвижниками земли Русской Антонием из Любеча и Феодосием[24]24
  Антоний и Феодосий Печерские – монахи, основатели Киево-Печерского монастыря; причислены Русской православной церковью к лику святых.


[Закрыть] из Курска.

Приняв участие в праздничном пире, устроенном киевским князем Святополком, Владимир Всеволодович со своей дружиной, почти не понесшей потерь, возвратился в родной Переяславль. Однако преда-ваться праздным гуляниям не спешил. Победа над половцами хоть и была знатной, что правда, то правда, да мало ли было и до этого побед над степными ордами… Победы как приходили, так и проходили, а по-ловецкие орды вновь и вновь накатывали из степи. И опять пылали рус-ские города и веси, и снова лилась кровь, и в который раз плачь и слезы становились данностью Святой Руси. Надо было что-то делать, чтобы как-то обезопасить от воинственных степняков порубежье. И как это не покажется странным, выход подсказал, даже не понимая сам того, сын Юрий, княжич, которому в ту пору шел уже семнадцатый год, а потому подошло время задуматься как о его женитьбе, так и о собственном уде-ле для него.

…Как всегда, подвижный и энергичный Юрий не вошел, а вбежал в опочивальню Владимира Всеволодовича. Даже в полумраке опочи-вальни было видно, как горит его лицо и сверкают обидой очи.

– Отец, ты обещал взять меня в поход – и не взял! А поход-то был удачный, и братья мои, Святослав и Всеволод, отличились и теперь нос передо мной дерут, младнем величают. Обидно! Доколь же мне за чу-жими спинами да за крепкими городскими стенами отсиживаться?! До-коль другие будут поражать врага и хвастать победами, а я только рес-ницами хлопать?.. – срываясь на мальчишеский петушиный крик, ско-роговоркой возмущался отрок. – Доколь?

Владимир, еще не успевший отдохнуть от столь трудного похода, хотел было оборвать резким и грозным словом зарвавшегося отпрыска, даже привстал с кресла, но, помедлив какое-то мгновение, передумал.

– А не желаешь ли ты, княжич, один-одинешенек целую орду по-ловецкую завоевать? – улыбнувшись неожиданно пришедшим мыслям, дразняще-ироничным голосом молвил князь, окинув испытующим взглядом родное чадо. – Как мыслишь? Впрочем, и град наш, и стол княжеский я на кого-то должен же был оставить, чтобы быть спокой-ным за них, зная, что они в надежных руках… Кроме тебя ведь более не на кого… остальные братья твои совсем малы, – доверительным тоном, совсем как в беседе со взрослым, произнес князь. – Так что напрасно обижаешься… Лучше ответь мне, готов ли в одиночку орду ханскую одолеть?

– Это как? – насупился Юрий, ошарашенный предложением отца – от такого у любого голова кругом пойдет, не до обид станет. – Как одному – да целую орду побороть?!

– Одному – и целую орду! – серьезно подтвердил князь. – Или слаб, что ли, в коленках, отрок? Или каши мало ел? – усмехнулся он.

– Да я… не слаб… – еще больше растерялся княжич, не понимая, серьезно ли говорит родитель или просто насмехается над ним. – Толь-ко я – это я, а не Илья Муромец и не Аника-воин… Да такое, батюшка, только былинным богатырям, Святогору что ли, да Волху Всеславьеви-чу под силу…

– А ты разве не богатырь? – вновь усмехнулся, но уже вполне ободряюще Владимир. – А кто только мне говорил, что жаждет битвы?

– Ну, я говорил, – вынужденно сконфузился Юрий. – Только не в одиночку же с ордой… в самом деле… Наверное, насмехаешься, ба-тюшка, за несмышленыша держишь?

– Нет, не насмехаюсь и не язвлю, – серьезно ответил переяславский князь смутившемуся сыну. – Верно говорю: тебе одному предстоит це-лую орду победить… при этом и крови малой не пролив, меча не обна-жив… И что самое главное, сын, не поверишь, но эта мысль ко мне в голову только что пришла… с твоим появлением.

Юрий видел, что отец не шутит, говорит серьезно, но осознание этого ясности не приносило, и он по-прежнему стоял перед отцом в рас-терянности и недоумении.

– Жениться тебе, сын, пора, – все тем же серьезным тоном продол-жил князь. – Вон, какой вымахал! Отца уже чуть ли не на голову в росте обогнал, – погладил он с любовью по маковке сына.

– Но жениться – это не одному с целой половецкой ордой воевать, – подстраиваясь в лад к отцу, зарумянился княжич. – Жениться – это собственную женушку по ночной поре всего лишь одолевать…

– Ну, не скажи… – вновь усмехнулся в курчавую бороду Влади-мир. – Не скажи! Вот женим тебя на дочери половецкого хана, так, по-читай, ты не только собственную женушку, но и целую орду на какое-то время возьмешь и победишь! Не пойдет же тесть твой на тебя войной… по крайней мере, поначалу…

Лицо княжича вновь стало красным, как тело рака, ошпаренного крутым кипятком. Жениться он был не прочь, с сенными девками, давно утерявшими в холопских развлечениях и потехах, а также в весенних и летних языческих игрищах девственность и целомудрие, уже прошел науку плотской любви, познал томление и радость плоти, в полной мере уже почувствовал в себе мужское начало, но чтобы на ханской дочери…

«Неужели во всей Руси Святой княжны или, на худой конец, доче-ри боярина ему не нашлось бы… Да любая княжна, хоть дочь самого великого князя, за него бы с радостью пошла! Но отец-то, отец… Сам-то супругу себе, Гиту, мамку нашу, не у половцев искал, а за тридевять земель, в тридесятом царстве, в английском государстве у короля англов и саксов[25]25
  Англы, саксы – племена, населявшие Англию с древних времен.


[Закрыть] Гарольда… – подумал княжич, но вслух перечить отцу не по-смел: одно дело в поход рваться и совсем другое – в женитьбе роди-тельской воле перечить. Тут недолго и по вые[26]26
  Выя – шея.


[Закрыть] схлопотать. – А, впро-чем, чем половчанки хуже других дев? Да ничем, – поспешил успокоить он себя, – вон у великого князя Святополка Изяславича вторая жена, дочь хана Тугоркана, говорят, раскрасавица… Да и у дядьки Олега, кня-зя черниговского, тоже сказывают, супруга вторая, Осолуковна… опять же красавица.[27]27
  Тугоркан и Осолук – половецкие ханы, причем Тугоркан известный по былинному эпосу как Тугарин-змей. Женитьба Святополка Изясла-вича и Олега Черниговского на дочерях этих ханов вполне историче-ский факт.


[Закрыть] И дядьки, женившись на половчанках, не умерли же… еще и детей, моих троюродных братьев и сестер, кучу народили. Вон у князя Олега Черниговского и Святослав, мой сверстник, и Игорь есть».