Текст книги "Святослав, князь курский (СИ)"

Автор книги: Николай Пахомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

Святослав решил в дальнейшем от вопросов воздерживаться, луч-ше самому больше примечать, что к чему, чай, на плечах голову имеет, а не пивной котел.

Если мечи были в основном у княжеских дружинников да у воев из городских ополчений, люда ремесленного, разбитного и хваткого, то щиты, неотъемлемый атрибут индивидуальной защиты, имелись почти у всех. И опять же – у дружинников они были одной формы и единого поля, больше всего каплеобразных да червленых, а у простых воев – всевозможных форм и конструкций. От легких прямоугольных, плетен-ных из ивовых прутьев и обтянутых для пущей прочности толстой сви-ной кожей, до круглых, выкованных из бронзы или меди. Словом, что Бог послал или чем удача наградила в предыдущих стычках со степня-ками да и другими врагами, частенько набегавшими на Русь в поисках легкой наживы, но терявшими тут вместе с незадачливыми главами своими и воинские доспехи.

Основной костяк конного войска, как и следовало ожидать, состав-ляли конные хорошо обученные и вооруженные княжеские дружинни-ки. Но все же большинство всадников составляло ополчение, собранное из смердов-хлебопашцев.

Святослав слышал от старших братьев, что когда во время снема-съезда русских князей зашел разговор брать или не брать с собой в по-ход лошадок смердов, то многие князья и бояре-вотчинники поначалу ратовали за то, чтобы лошадок у сельчан не брать. «Лошадок могут по-бить да покалечить, – сетовали они, – и как тогда оратаю весной в поле ратаяти?»[43]43
  Оратай (ратай) – пахарь; оратать – пахать.


[Закрыть] На что князь переяславский резонно заметил: «Если вы сей-час пожалеете смерда и его лошадь, то весной придет половец, убьет стрелой этого же оратая, заберет его лошадь, угонит в рабство жену и детей, а гумно сожжет. Что на это скажете?» Князья и бояре перегляну-лись друг с другом, помялись, помялись, понимая справедливость слов Владимира Всеволодовича, да и решили из двух зол выбрать меньшее. Вот и получилось, что в конном русском воинстве рядом с кольчужны-ми и закованными в крепкие пластинчатые латы дружинниками оказались и безбронные, прикрытые только свитками да зипунами деревен-ские, более привычные к сохе и плугу, мужики да парни. А к чисто-кровным жеребчикам вороной да гнедой масти, на которых горделиво восседали дружинники, добавились коняшки и кобылки бурой, соловой, чалой, саврасой, чубарой да пегой мастей. У великого же князя киевско-го под седлом находился вообще серый жеребчик – краса и гордость Святополка.

На берегах заснеженной Голтвы в среду четвертой седмицы вновь собрались воедино, сотворили благодарственный молебен и, дав отдых пешцам, снова двинулись в путь, держа направление в сторону Донца.

– Так мы всю степь пройдем, – горяча гнедого коня, сетовал Свя-тослав перед братьями, – и ни одного половца не встретим. Что ж это они… как зайцы разбежались… Ищи-свищи теперь их в поле…

– Это, брат, они тебя испугались, – зубоскалили старшие Ольгови-чи, забавляясь отроческой непосредственностью Святослава, чтоб хоть этим однообразие похода нарушить, – уж очень ты грозен и сердит, с какой стороны ни посмотри!

Святослав не обижался. С него от братских шуток не убудет. Только бы не расспрашивали о его постельных делах с половчанкой Еленой или же сами не рассказывали со скабрезными подробностями про свои похождения с наложницами. Тогда румянец стыда покрывал его обветренные на ветру и морозе, но еще довольно нежные щеки. Он впервые был в настоящем воинском походе, поэтому строго придерживался на-ставлений, данных еще батюшкой в Чернигове: свою дружину не поки-дать ни под каким видом. Другие князья, даже его кровные братья, нет-нет, да и отлучатся с коротким визитом к киевским, переяславским либо смоленским сродственникам парой слов перекинуться. Но только не Святослав, хотя и ему очень хотелось посмотреть на своего троюродно-го братца Юрия Владимировича, женатого как и он на дочери хана Ае-пы. Но поход не увеселительная прогулка, а князь Юрий не красная девка, чтобы зенки на него пялить. Всему свое время.

Чтобы хоть как-то скоротать время, дружинники пели негромкие протяжные песни, сказывали сказы про киевского князя Владимира Святославича и его богатырей Добрыню Никитича да Ивана Кожемяку, рассказывали страшные были и небылицы о колдунах и ведьмах, о ле-ших и водяных, любивших почему-то подшутить над простыми смерт-ными. Но больше всего, лишенные женских ласк, любили хвастаться своими любовными похождениями, нимало не заботясь, правда это или откровенные враки, придуманные тут же, на ходу.

Во вторник шестой недели прибыли к Донцу. Тут дозорные донес-ли князьям, что половцы совсем недалече и что их, половцев, видимо-невидимо, как в реке песка или на небе звезд, и что к ним, половцам, силы прибывают и прибывают.

Князья тут же собрали скорый совет и приказали всем ратникам облачиться в брони, что было сделано незамедлительно. Полки из по-ходно-боевого порядка, подчинясь распоряжениям князей и воевод, без лишней суматохи перестроились в боевой. Конница расположилась по краям пеших дружин, прикрывая их от степных орд. Однако половцы нападать не решились. Их даже не было видно, если не считать мая-чившие далеко у окоема[44]44
  Окоем – линия горизонта.


[Закрыть] конные разъезды, выполнявшие разведыва-тельные действия. Пришлось, соблюдая установленный порядок и строй, самим идти далее. На пути появился город хана Шурукана или Осенева, как довольно часто называли его сами половцы.

– Что будем делать? – поинтересовался Святополк Изяславич, со-брав княжеский совет. – На слом[45]45
  На слом – на штурм.


[Закрыть] идем или сдаться предложим?

Молодые князья, среди которых был и Святослав Ольгович, рва-лись в бой и желали штурма, но переяславский князь остепенил их, на-помнив, что перед тем, как идти на слом, любому врагу дают право вы-бора: защищаться или же отдаться на милость осаждающего.

– Мы не можем лишить шуруканцев такого права, – серьезно, со знанием дела и внутренней убежденностью заявил Владимир Всеволо-дович, на которого еще в начале похода было возложено общее воин-ское руководство объединенными силами русских дружин, и тут же послал трубача и знаменосца с предложением о сдаче града.

Только ли рыцарские побуждения и личное благородство князя привели к такому решению или тут таились более прозаические моти-вы: нежелание Владимира Всеволодовича начать кровопролитие с коле-на ханов Осеневых, с которым он совсем недавно породнился – трудно сказать. Переяславский князь не любил раскрывать своих мыслей даже перед близкими друзьями, справедливо полагая, что в это неспокойное и тревожное на Руси время любой друг может оказаться вскоре врагом.

Подскакав к вратам, трубач громко протрубил, призывая жителей града к вниманию, после чего горластый знаменосец громко прокричал требование русских князей, пообещав никого не трогать, а только взять откуп. Шуруканцы, недолго совещаясь, видимо, уже заранее готовы были к ответу, заявили, что сдают город без сопротивления и готовы откупиться. Сами же открыли все городские ворота и вышли навстречу русскому войску с дарами: хлебом, рыбой, медом. Всем князьям в каче-стве личного подарка вели степных скакунов светлых мастей: от сереб-ристо-серой до золотисто-соловой.

Чтобы не было неожиданностей, Святополк Изяславич, опять же по совету переяславского князя, входить в город русским дружинам запретил, а, взяв откуп, расположился лагерем недалеко от города, что-бы дать отдых воинам и подкрепиться горячей пищей. По всему биваку немедленно запылали костры, на которые были поставлены большие котлы, принесенные жителями города, и в них вскоре ароматно забуль-кала похлебка из мяса молодых барашков, приведенных в русский стан опять же жителями града, и пшена, припасенного самими ратниками.

Подкрепившись горячей пищей, выставив конные заставы и пешие охранения, в одно из которых напросился княжич Святослав Ольгович, мечтавший о воинской славе – иначе зачем же он столько занимался воинскими упражнениями с дядькой Ратиславом, старым отцовским воеводой, потерявшим в битвах левый глаз и левую руку – русские дружины, не разоблачаясь, устроились на ночной отдых, чтобы сле-дующим утром уже идти к городу Сугрову. Бескровная победа окрыля-ла ратников – и в русском стане долго не замолкало веселое оживление, повсюду слышны были шутки и смех. Только уж в полночь, когда звез-ды густо усыпали небесный свод и явственно обозначилась дорога бо-гов – Млечный Путь, все затихло.

Когда же подошли к Сугрову, городу, стоявшему на холме в излу-чине реки, то проделали ту же манипуляцию: направили послов с пред-ложением о сдаче на милость победителя. Но сугровцы, в отличие от шуруканцев, от почетной сдачи отказались, понадеявшись на крепость стен города и свое многолюдство. Одетые в кольчуги и кожаные панци-ри, а то и просто в стеганые халаты, вооруженные луками и копьями, сугровцы воинственно размахивали руками и громко кричали что-то обидное со стен града.

«Теперь придется идти на слом, – узнав ответ горожан, молвил с нескрываемым сожалением Владимир Всеволодович и приказал пешим полкам готовиться к штурму. – В прибрежных рощах рубите жерди и вяжите лестницы. Плетите большие щиты из лозняка и прочего кустар-ника, чтобы укрыть ими тех, кто «бараном» или «соколом»[46]46
  «Баран», «сокол» – название тарана, изготовленного из крепкого дерева, которым выбивались ворота или разрушались стены.


[Закрыть] будет во-рота вышибать».

– На слом! – прискакал к своим дружинникам с горящими от воз-буждения предстоящего штурма глазами княжич Святослав. – Князь переяславский объявил штурм города! Готовьтесь! Лестницы там… щи-ты…

– Порты свежие… – не удержался от язвительного намека один из дружинников.

– А это… зачем? – не понял Святослав.

Съязвивший дружинник благоразумно промолчал, зато брат Все-волод, ехидно улыбаясь, пояснил:

– А это, когда с перепугу одни порты обмараешь, чтобы потом чистые надеть, если повезет в живых остаться. – И откровенно рассме-ялся: – Ха-ха-ха!

Но присоединиться к его смеху желающих не нашлось – пред-стоящий приступ на увеселительную прогулку мало походил и на весе-лый лад мало настраивал. Потому многие вои на шутку Всеволода лишь молча хмурились да кисло улыбались.

– Да ну тебя, – с почти детской обидой и долей раздражения от-махнулся от Всеволода Святослав. – Тут о деле, о штурме речь ве-дешь… о славе и воинской удали. А ты, братец, о чем зря…

– Чему ты радуешься, дурашка? – попытался урезонить младшего брата Глеб, остужая его воинственность. – Разве сражение не лучше без сечи выигрывать? Например, город Шурукана… И добыча знатная дос-талась, и вои наши все целы! А ты – «На слом, на слом!». А при сломе этом и живота лишиться недолго. Так что радостного тут мало, братец Святослав, свет Олегович. Посдержанней надо быть, посдержанней… И на Всеволода не обижайся за дурачество его… Он ведь без злобы… так, ради красного словца…

Глеб, как и Всеволод, был рожден от Феофании, правда, двумя го-дами позже. И в нем текла кровь гордых греческих патрициев, но он был мягче, добрее и рассудительнее. Поэтому, «сгоняя» со Святослава излишнюю восторженность, он действовал мягче и доброжелательней, без колкостей и подначек, оберегая юное самолюбие младшего Ольго-вича.

– Да ну вас! – совсем по-детски расстроился Святослав. – Вам хо-рошо о том рассуждать: сами-то не раз в настоящей сече побывали, а мне пока не довелось.

– Успеется, брат, – то ли ободряюще, то ли успокаивающе похлопал его по плечу, специально приблизившийся к нему вплотную Глеб. – Успеется. Еще как успеется!

– Вот именно: успеется, – подтвердил уже вполне серьезно и Всеволод, который был не только на целых тринадцать лет старше Святослава, но почти и на голову выше него и остальных братьев. В нем явно проявилась порода матери, греческой патрицианки Феофании, кровь которой сказалась не только в росте Всеволода и грузности его тела, но в темном цвете волос, продолговатом, с легкой горбинкой носе, больших черных, немного на выкате глазах. Впрочем, больших различий между Ольговичами, несмотря на разность матерей, не было – сказалась порода отца, потомка легендарного Рюрика и Ярослава Мудрого, в детях которого смешалась кровь храбрых русичей и неистовых скандинавов-викингов из рода Олафа Первого, короля шведского.[47]47
  Женой Ярослава Мудрого была Ингигерда, в крещении Анна, в схиме Ирина, дочь шведского кроля Олафа Шётконунга и от этого брака были его сыновья, в том числе Святослав Ярославич, отец Олега и дед Святослава Олеговича.


[Закрыть]

Одернув меньшого, Всеволод на всякий случай попросил Глеба присматривать за Святославом, когда тот отъехал от них:

– Горяч наш жеребчик, не объезжен еще, как бы беды с ним не случилось! Глаз да глаз за ним нужен! Сам присматривай и воеводам о том прикажи.

– Присмотрим, – заверил Всеволода Глеб. – Сам присмотрю и дру-жине прикажу. Что же до воевод, то Петр Ильин, воевода отца, как тень, постоянно возле него. Видно, наказ батюшки исполняет.

– Воевода Петр – это хорошо, но и ты не забывай, – еще раз преду-предил Глеба Всеволод, ставший в походе для младших братьев «в ме-сто отца».

Город по приказу переяславского князя был взят в кольцо русски-ми отрядами и постоянно осыпаем со всех сторон стрелами с горящей паклей, прикрепленной у наконечников.

«Шурш! Шурш!» – срываясь с тетивы тугих луков, раз за разом тревожно шуршали в тусклом небе стрелы, чертя дымные следы, кото-рые, как в большой и жирной точке, сходились в осажденном городе. Обычно стрелы летят с легким шорохом или же свистом, эти же летели с шуршанием и шипением, наводя дрожь и тоску на осаждаемых. Воз-можно, потому эти стрелы русичи и называют загадочным словом «шершерами», вроде бы ничего не значащим и не объясняющим, лишь в своем звучании напоминающем звук полета зажигательных приспособ-лений. Как ни боролись защитники города с огнем, он вскоре запылал, подожженный во многих местах. Языки пламени и дымные столбы, взметнувшиеся за крепостными стенами, послужили сигналом для на-чала штурма.

– На слом! – клинком обнаженного меча указал Святополк Изясла-вич в сторону города.

– На слом! – повторили русские князья, оставив отрокам-слугам своих коней и встав в пешие ряды штурмующих колонн, чтобы личным примером воодушевлять дружинников и простых ратников.

– На слом! – скомандовали воеводы и повели пешцев, несущих вя-занки хвороста, лестницы и щиты, к воротам и стенам города.

– На слом! – тысячеголосо завыли русские полки, волной накаты-ваясь на город, заглушая этим криком собственный страх и возбуждая ярость перед боем.

– На слом! – вместе со всеми, надрывая голосовые связки и багро-вея лицом, кричал юный князь Святослав, размахивая мечом над сереб-ряным своим шеломом, но его голос вряд ли был слышен в общем реве русского воинства.

Несмотря на упорство половцев, в короткой, но жаркой сече рус-ские дружины овладели крепостными стенами и городскими воротами, после чего уже неудержимым и почти неуправляемым потоком хлынули к центру, яростно сметая на своем пути все живое и движущееся. Не многим сугровцам удалось спастись, попав в плен, большинство же из них были посечены разъяренными сопротивлением и гибелью своих товарищей, а потому почти что озверевшими от вида крови и мертвых тел русскими дружинниками.

– С боевым крещением тебя, братец! – поздравил первым Свято-слава Всеволод, когда бой в городе был полностью завершен, и князья, и ратники, стали отходить от горячки сражения, приводя себя и свои доспехи в приличествующий вид. – Молодец, что уцелел! Не ранен?

– Не ранен, – хмуро отозвался Святослав, как-то обмякший и посе-ревший, растерявший за время боя весь пыл и восторг, испытываемый им поначалу, перед сражением.

– Ну, какого-нибудь ворога срубил? – пристал со следующим во-просом Всеволод. – Или сам едва отбился? Признавайся!

– Срубил, – однотонно отозвался Святослав. – Возможно, не одно-го…

– А что тогда такой кислый? Где восторг победы?..

– Оставь, братец, его в покое, – вмешался сердобольный Глеб. – Разве не видишь, муторно человеку… Так всегда бывает по первости… когда человека жизни лишишь. Со мной, помнится, то же…

– Ну, и неженки вы, братья! – искренне удивился Всеволод. – Так то враги же!..

– Враг – тоже человек, – тихо, но упрямо молвил Глеб.

– Тебе бы, Глебушка, с такими мыслями не ратоборствовать, не в витязи идти, а к монахам в монастырь, – поддел Глеба Всеволод. – Как братец наш двоюродный, тезка твой, Святослав, свет Давыдович, наре-ченный в крещении Николаем, а прозванный Святошей… Забыл славу ратную, сменил княжеское корзно на рясу монаха, а меч на крест.

– Каждому свое, – все также упрямо мотнул головой Глеб, дав по-нять брату, что в монастырь он не собирается, но и от своего мнения не отказывается. – Каждому свое! Человек располагает, а Господь опреде-ляет…

Святослав в пикировке братьев не участвовал, ему действительно было как-то не по себе: мутил вид мертвых искалеченных тел и притор-ный запах крови, а еще больше запавший в душу взгляд молодой полов-чанки, сверстницы его супруги, сраженной им в горячке боя. Этот взгляд, полный ужаса и смертной тоски, преследовал молодого княжича как какое-то наваждение. Кажется, из-за всех углов, из всех щелей смотрят на него ее застывшие от ужаса глаза.

– Не переживай, – теперь посочувствовал и старший брат. – Это с непривычки. Бывает. Обвыкнешь чуток – само пройдет!

И оставил младшего княжича в покое, занявшись проверкой ос-тавшихся в живых дружинников. А также необходимо было дать распо-ряжение о подборе и переносе к санным возкам тел убитых и тяжело раненых дружинников и кметей. Русский обычай требовал, чтобы пав-шие в битве воины были по возможности доставлены домой, отпеты в церквях попами и погребены с подобающими воинам почестями; чтобы их родственники справили по ним заупокойные тризны, а повергнутый враг не мог надругаться над их могилами.

В четверг, 24 марта, считай, через месяц от начала похода, русские дружины, окрыленные победой над сугровцами, пришли к Донцу. Кон-ные разъезды, высылаемые в степь, доносили о близком присутствии половцев, поэтому князья, посовещавшись, приняли решение остано-виться тут и дать отдых дружинникам и ополченцам.

Ночь прошла спокойно. Но когда утром князья стали выстраивать дружины, чтобы идти дальше, то обнаружили неподалеку множество половецких полков, изготовившихся к бою.

– Будем ждать в обороне или же сами нападем первыми? – спросил князей Святополк, собрав по такому случаю очередной княжеский со-вет.

– Сами выступим, – как о давно продуманном и вполне решенном деле, категорично отозвался переяславский князь. – У наших воев дух победы высок, сил им придает. А половцы нашими победами напуганы. Достаточно одного крепкого удара – и побегут.

– А вы, братья-князья, как мыслите? – обвел Святополк остальных князей прищуренными то ли от блеска снега, то ли от природной хитро-сти и недоверчивости очами. – Согласны с переяславским князем-то, или как?..

– Согласны, согласны, – в разнобой, но вполне твердо и уверенно отозвались князья. – Тут, как говорится, надо ковать железо, пока оно горячо, пока в наших воях дух победный жив. Им сейчас не то, что по-ловцы, сам черт не страшен.

– Вот и ладненько, – не сказал, пропел киевский князь и добавил, уже обращаясь к Владимиру Переяславскому: – С Богом, князюшка!

– С Богом, так с Богом, – отозвался Владимир Всеволодович и приказал ведомому им церковному причту тут же отслужить благодар-ственный молебен на дарование победы русскому оружию.

Попы и монашествующие, встав в чело его дружины, запели гимн во славу Господа и его святого воинства, а затем, подоткнув полы чер-ных ряс за пояс, чтобы не мешали при движении, вместе с пешцами, ощетинившимися копьями и рогатинами, держа перед собой кресты и хоругви, устремились на врага.

Как и было заранее задумано, центр русской рати составили киев-ляне, слева от них расположились черниговцы с северянами и курянами, справа – переяславцы. Кроме того, конные полки прикрывали фланги и тыл русской рати.

Расстояние, разделявшее вражеские войска, быстро сокращалось. И вот произошел скоротечный встречный лучный бой, когда два шурша-щих потока стрел на какое-то мгновение закрыли солнце и небо, выис-кивая жертвы для своих жал, после чего рати сошлись в мечной и ко-пейной сшибке. Сеча была зла и упорна: русичами двигал дух только что одержанных побед и уверенность в своих силах, а половцами жажда мщения за гибель своих сородичей. Но вскоре половцы, не выдержав напора русских дружинников и пешцев, стали поворачивать назад. А вскоре совсем побежали с поля боя. Русские же полки, придерживаясь строя, называемого между собой как и во время кулачных боев «стен-кой», стали преследовать бегущего противника. В плен почти никого не брали – в горячке боя было совсем не до того – только секли.

Сколько верст преследовали русские дружины убегавших полов-цев, никто не считал, как не считал количества повергнутых врагов. Только надвигающаяся ночная мгла остановила наступательный порыв русских воинов: конников и пешцев.

– Собрать ратников, навести порядок в дружинах, – распорядился великий князь. – Отдохнуть и готовиться к завтрашнему бою.

Заиграли призывно трубы, замелькали в вечернем сумраке конные вестовые, передавая приказы князей. Закричали, надрывая голоса сот-ники и десятники, собирая вокруг себя оставшихся в живых воев, чтобы восстановить боевой порядок. Монахи, рудознатцы и костоправы[48]48
  Рудознатцы и костоправы – лекари, умеющие травами и заговорами останавливать кровь, вправлять вывихи, соединять перебитые кости.


[Закрыть] при свете костров оказывали помощь раненым. Тем, кому помощь людская была уже не нужна, тихим голосом шептали молитвы, провожая в мир иной.

До полуночи гомонил русский стан, а потом притих, натруженный дневной битвой. Только ночные дозоры не смыкали глаз, зорко вгляды-ваясь в ночную темень. Хоть и побиты были половцы, а все-таки…

Но половцы ни этой ночью, ни следующим днем вблизи русского стана не появлялись, дав возможность русским дружинникам субботу и воскресенье отдохнуть и перевязать чистыми тряпицами раны да помя-нуть глотком-другим медовухи павших товарищей. Монахи, расставив прямо в степи на невысоких сборных деревянных поставцах переносные алтари, иконы и прочие церковные принадлежности, отслужили благо-дарственный молебен по живым и заупокойный – по павшим.

В понедельник, 27 марта, на страстной седмице, русские дружины, придерживаясь боевого порядка, дошли до реки Сальницы, где, как за-пишут впоследствии ученые монахи-летописцы, «узрели половцев в великом множестве, словно лес стоящий против них». Святослав, уви-дев множество русских воев, вышедших походом в степь, счел по своей юношеской наивности, что их сила несметная, неисчислимая, но когда же узрел половецкие орды, то понял, что русичей всего лишь капля в людском море половцев. И стало тревожно и как-то душно, словно гор-ло перехватило невидимой вервью. «Неужто собралось все Поле Поло-вецкое?» – безмолвно вопрошал он братьев очами. «А то!» – хмурились также молча те.

Половецкие ханы решили русское войско разорвать на две части, чтобы потом, окружив каждую, проще было уничтожить, потому и бро-сили несколько тысяч конницы на центр русских полков, состоявший из киевских дружинников и ополченцев. Киевляне стойко приняли удар, выпустив в скачущую лаву по паре стрел – больше просто было не ус-петь – и выставив перед собой червленые щиты и жала копий, древки которых упирались не в снежный наст, а в твердь земли-матушки, для пущей крепости.

Стрелы сделали свое дело, проредили несущуюся лаву, но остано-вить ее не смогли. Не остановили ее и жала выставленных вперед ко-пий: даже мертвые лошади и всадники, подпираемые сзади воющими и дико ржущими живыми, смяли с разгону несколько рядов пешцев, увяз-нув лишь на восьмом или десятом. И началась рубка и сеча, страшная в своей безысходной обреченности. За яростным скрежетом и звоном ме-талла о металл не стало слышно ни людских стонов, ни предсмертных хрипов сотен и сотен лошадей.

Выполняя поставленную задачу, половцы вновь и вновь бросали на чело русских дружин все новые и новые лавы, идущие уже по трупам своих соплеменников. И киевляне не выдержали, стали прогибаться. Еще мгновение, еще один напор со стороны половцев – и беда: они по-бегут.

Находясь на правом крыле русской рати, переяславский князь, сам изрядно теснимый половцами, это скорее почувствовал каким-то внут-ренним чувством, чем увидел очами и понял умом. Почувствовал и принял решение.

– Воевода Дмитрий, – приказал он Дмитрию Вороничу, своему верному и опытному воеводе, – командуй тут!

– А ты, князь? – смахнув дланью кровь и пот с лица, поинтересо-вался воевода, уже успевший, как и его князь, побывать в сече с полов-цами.

– Я с детьми – к киевлянам! Иначе беда! – кратко бросил Влади-мир. – Не выдержат…

– Дружинников возьми, понадежней… – поняв замысел своего князя и не думая отговаривать его от рискованной затеи, посоветовал Воронич.

– Возьму. А еще черноризцев… мой последний резерв, как говорят ромеи, – скривил он в ироничной усмешке губы.

– Зачем? – не скрыл удивления воевода.

– А пусть своим бесстрашием сильных духом – воодушевят, а ко-леблющихся – сделают сильными. Затем и брал… – коротко, с приды-ханием, пояснил на ходу.

– Береги себя, князь! – перекрестил Владимира Всеволодовича крестообразной рукоятью меча воевода Дмитрий Воронич. – Береги! Ибо помни: без тебя – нам всем тут гибель… Святополк не устоит… не той закалки булат…

– И ты, воевода, береги себя, – сказал Владимир тихо и тут же, взяв с собой сыновей своих Вячеслава, Ярополка, Андрея и Юрия, успевших побывать уже не в одной стычке с половцами, а потому подъехавших по зову к нему разгоряченными сражением и тяжело дышащими, на взмы-ленных, покрытых потом конях, направился в самую гущу боя. За ним устремились полторы сотни ближайших дружинников – его последний резерв и весь оставшийся в живых клир, едва поспевавший бегом за всадниками.

– Кто Бог более великий, чем Бог наш?! – с таким возгласом поя-вился переяславский князь перед киевскими дружинниками. – Вои! – обратился он к ним. – Посмотрите, как на смерть идут мирные и безо-ружные иноки. – Иноки, участь которых уже была определена, ибо им, беззащитным перед вражескими стрелами, дротиками, саблями и копь-ями, было не уцелеть, распевая псалмы, действительно шли только с крестами и хоругвями. – Так неужели мы, вои-русичи, с детства при-ученные к рати, посрамим честь русского оружия?! Неужто посрамим честь веры Христовой?!

– Не посрамим! – взревели медведями дружинники переяславского князя.

– Не посрамим! – присоединились к ним ближайшие киевляне. – Умрем, но не посрамим, ибо еще князь Святослав Игоревич говаривал, что мертвые сраму не имут![49]49
  Мертвые сраму не имут (не имеют) – выражение, приписываемое летописями князю Святославу, сыну Игоря и Ольги.


[Закрыть]

– Вот именно: мертвые сраму не имут! – крикнул князь Владимир и, пришпорив своего коня, заставив его взвиться свечкой, повел переяс-лавцев и киевлян в бой.

Казалось бы, что такое сотня-другая ратников, когда сражаются тысячи, десятки тысяч? Пылинка в море песка, снежинка в заснеженном поле, капля воды в реке! Однако появление переяславского князя и его детей в первых рядах сражающихся, беспримерный подвиг идущих на явную смерть безоружных иноков, воодушевил киевских ратников, придал им новые силы. Они поднапряглись, поднатужились – и выпра-вили, казалось бы, уже безнадежное, положение. Русские дружины вы-стояли, а атакующий напор половцев иссяк, и теперь уже половцы все чаще и чаще стали поворачиваться спиной к русским ратникам, спеша покинуть ратное поле.

Когда половецкая конница, так и не сумев прорвать центр русской рати, выдохнувшись и потеряв атакующий порыв, отхлынула за своих пешцев, Владимир Всеволодович тут же послал гонцов к воеводе Дмит-рию Вороничу и Давыду Черниговскому с приказом атаковать. «Кон-ным дружинам при поддержке русских пешцев, стоявших на флангах русских полков, а потому понесших меньшие потери и еще бодрых, ох-ватить половецкое пешее воинство, мало способное к сражению в пе-шем строю», – была суть этого приказа.

Половецкие ханы не успели ничего понять, как их пешая рать уже оказалась в плотном окружении русских дружин и тут же, предавшаяся панике и утратившая волю к сопротивлению, подверглась жестокому уничтожению. Видя такой поворот, конные половецкие орды вместо того, чтобы попытаться разомкнуть кольцо окружения и высвободить своих соплеменников, запаниковали и… кинулись бежать, спасаясь от русских мечей.

Победа была предрешена. Оставив пешцев довершать разгром ок-руженных половцев, конные русские дружины, возглавляемые молоды-ми князьями, среди которых были сыновья Владимира Всеволодовича Переяславского и Олега Святославича Тмутараканского, в том числе Юрий Владимирович и Святослав Ольгович, бросились в погоню, сеча и пленяя удирающего противника. Неотъемлемой тенью возле княжича Святослава как во время сечи, так и в ходе последующего преследова-ния убегающих половцев находился воевода Петр Ильин с полусотней опытнейших черниговских и северских дружинников. Старый ратобо-рец честно выполнял слово, данное им князю Олегу Святославичу. Сам же князь Святослав, опьяненный победой русского воинства в столь жарком сражении, уставший и не чувствовавший этой усталости, за-брызганный вместе с конем чужой кровью и не замечавший этого, раз-горяченный боем, все пришпоривал и пришпоривал своего коня, стре-мясь вырваться вперед из общей массы конников. Как и многие воины, в пылу сражения он получил несколько скользящих ударов вражеских копий и стрел, но кольчуга выдержала, а на саднящую боль в области груди не обращал внимания, словно не чувствовал того. Прежнее нава-ждение – образ сраженной им во время взятия града Сугрова юной по-ловчанки, особенно ее застывшие от ужаса глаза – куда-то исчез, про-пал, больше не преследовал. То ли юный князь успокоил свою мету-щуюся совесть возникшим у него оправданием, что не убил ту полов-чанку, а только ранил – ведь крови на ней он не видел, то ли новый ужас сражения и вид сотен и сотен сраженных людей и окровавленных тру-пов напрочь изгнал из его памяти прежний эпизод войны.

По возвращении из этого похода один из переяславских монахов, инок Сильвестр,[50]50
  Монах Сильвестр – Сильвестр (? – 1123), древнерусский писатель, игумен Михайловского Выдубецкого монастыря, близкий к Владимиру Мономаху, с 1118 г. епископ переяславский, один из редакторов «По-вести временных лет».


[Закрыть] божьим промыслом оставшийся в живых в той страшной сече, напишет на листе пергамента для потомков, что «полов-цев в том бою было более 10000 побито, а несколько тысяч пленных в Русь приведено, коней же и скота бесчисленное множество войску от-дано. А князи себе ничего не брали, но, радуясь такой победе над про-тивником, какой никогда допрежь не бывало, послали о сем объявить царю греческому,[51]51
  Царю греческому – в данном случае имеется ввиду император Византии.


[Закрыть] а также венгерскому, чешскому, польскому и дру-гим».

И действительно инок Сильвестр нисколько не лукавил, когда пи-сал, что князи отказались от своей доли в добыче, отдав все это воям. Каждый русский ратник, даже не княжеский дружинник, а рядовой ополченец, уходивший из дома в одной сермяге да армяке[52]52
  Сермяга, армяк – крестьянская одежда.


[Закрыть], теперь восседал хоть и охлюпкой,[53]53
  Охлюпкой – езда верхом на лошади без седла.


[Закрыть] хоть и в том же самом армяке, но уже на степной лошадке. Нередкостью было и то, что в поводу он вел заводно-го коня. Теперь уж точно будет на ком поле пахать-оратовать, кого в соху-орало впрягать. Пусть не привычны степные скакуны под сохой ходить, но ничего, потихоньку пообвыкнут. В конце концов, и обменять можно. Не только ратники, победив половцев, обзавелись степными скакунами, оставшиеся в живых из переяславского клира монахи и те или восседали на спинах коняшек или же вели их в поводу – так свет-лый князь, Владимир Всеволодович, распорядился. Лично инокам ло-шадки, вроде бы и ни к чему – божьи люди молитвой пробавляются, как птахи небесные пением – да в монастырском хозяйстве пригодятся, там каждое лыко в строку. Ведь монастыри на Святой Руси с каждым годом растут и расширяются, крепнет вера православная… как русский богатырь из былинных сказов, не по дням, а по часам!