355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Николай Морозов » Новый взгляд на историю Русского государства » Текст книги (страница 50)
Новый взгляд на историю Русского государства
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 17:47

Текст книги "Новый взгляд на историю Русского государства"


Автор книги: Николай Морозов


Жанры:

   

История

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 56 страниц)

Архив Академии наук СССР, фонд 543, опись 1, дело 528.

Комментарий к работе Н. А. Морозова «Несколько слов о диалектическом материализме», написанное В. Б. Бирюковым – внештатным сотрудником Дома-музея Н. А. Морозова, внучатым племянником Н. А. Морозова:

Как следует из архивных материалов, фрагмент о диалектическом материализме должен был войти в 7-й том «Истории человеческой культуры в естественно-научном освещении». На экземпляре рукописи Н. А. Морозовым сделана отметка: Не вошло в «Христос». Рукопись работы относится к 1929-1930 годам.

После заключительной части фрагмента с изложением положения Канта что «только понимаемое всяким разумным существом может считаться действительным, а все нерациональное, т.е. непостижимое – недействительно», в рукописи следует следующий текст:

«И вот теперь мы и подходим к такому случаю в истории Великой Ромеи, который вы должны признать совершенно нерациональным (беспричинным) и потому недействительным в том виде, в каком нам его представляют. Это иконоборство».

В вышедшем в конце 1932 года 7-м томе «Христа» история иконоборства излагается в части I (До-греческая Великая Ромея) в главе XVXII «Борьба кумироборцев и поклонников икон и статуй в Великой Ромее VIII и начала IX века» (стр.403-413)

Заметим, что Великая Ромея – это Византия, а иконоборство также называется как кумироборство, идолоборство, богобойство...

В начале главы Н. А. Морозов пишет:

«После того, как нам удалось доказать, что никакого Магомета с Кораном в руках не вышло победоносно из Аравийских пустынь в более культурные области Азии и Африки в VII веке нашей эры, все идолоборческое движение приходится выводить как и следовало ожидать, по здравому смыслу, из центра тогдашней религиозной культуры, Царь-Града. Его официального инициатора Льва Исаврянина (717-741) обыкновенно называют иконоборцем, чем навязывают представление, будто бы только иконы, вроде наших современных, существовали в Византии до него. Но это простое недоразумение лиц, не знающих греческого языка, потому что иконой по-гречески называется всякое вообще скульптурное или живописное изображение.

...Первый общеправительственный поход на „вещественные изображения невещественных богов“ был сделан только при Льве Исаверийском в половине VIII века нашей эры, а магометанское истребление, начавшееся не ранее XI века,было лишь его отображением из глубины Азии» (стр. 403—404)

Далее на стр. 404-410 следует церковная история иконоборства, после чего Н. А. Морозов пишет:

«Такова в кратком очерке история иконобойства в Византии в VIII веке и его конца в IX веке, как рисуют нам теологи. Но читатель сам видит, что все это похоже на тело без души. Такой-то, – говорят нам, – сделал то-то, такой-то пошел туда-то и поколотил такого-то...

А какова была психика, логика и естественная причинность всех этих действий – совершенно не видно, да и не может быть установлено, пока мы не выработаем правильной хронологии для разнообразных и всегда субъективных сообщений, самовольно разбросанных средневековыми историками по разным векам и странам.

Такое могучее и по своей природе рационалистическое движение, как борьба с вещественными богами, не могло не иметь серьезных причин, и мы, действительно, находим их в самой эволюции человеческой психики по мере распространения образования в привилегированных классах Великой Ромеи, даже и между самими служителями культа.

Мы никогда не должны забывать, что первой стадией человеческого мышления был анимизм всего существующего. Почему девочки несколько лет носятся с куклами, а мальчики расставляют игрушечных лошадок, а потом перестают ими интересоваться?

Только потому, что в первые годы жизни в них еще крепко первичное представление, что все кругом имеет свое сознание, аналогичное нашему, что всякая кукла, дерево, облачко и камень имеют свою душу, хотя и не говорят. И часто детям кажется, что какое-нибудь животное обладает высшим сознанием, чем человек.

Остатки этого анимизма видны почти во всех народных сказках и появляются постоянно в поэзии.

 
На севере диком стоит одиноко
На голой вершине сосна,
И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим
Одета, как ризой, она.
И снится ей все, что в пустыне далекой,
В том крае, где солнца восход,
Одна и грустна на утесе горючем
Прекрасная пальма растет.
 

Так пишет Лермонтов. Для ребенка и для первобытного человека это стихотворение равносильно описанию реальности, а для взрослого – аллегория, производящая в нас поэтическое впечатление именно потому, что заставляет звучать уже отошедшие в область подсознательности остатки нашего детского всеобщего анимизма, т.е. одушевления природы. Без этих остатков такое стихотворение не производило бы на нас никакого впечатления .

Такой всеобщий анимизм привел в древности наших предков, а и теперь приводит дикарей, к религиозному фетишизму. Они поклоняются дереву, о котором почему-нибудь пошли таинственные рассказы, камню, в очертаниях которого видят что-нибудь напоминающее человеческую или звериную голову, и более всего какую-нибудь вылепленную или изваянную человеческую фигуру, при взгляде на глаза которой первобытные люди, как дети при взгляде на куклу, не могут отделаться от впечатления, что она все видит, и при взгляде на руки которой не могут отделаться от представления, что они могут и схватить ими.

Именно такою представляется и языческо-христианская доиконоборческая религия не только византийского простого народа, но и тогдашних псевдо-образованных классов. Это был пан-анимизм.

Но мало-помалу сама практика такого культа стала показывать многим полное бессилие и нежизненность этих вещественных местных богов. Сами скульпторы, делавшие одну статую за другой, привыкли относиться к ним, как ко всякому другому своему произведению. Еще и ранее коренившееся представление о мире невидимых существ, несравненно более могучих, чем населяющие видимый нами мир, привело к тому, что и сами статуи богов стали считаться имеющими силу лишь постольку, поскольку они представляют изображение невидимых богов. А после этого остался лишь один шаг до отрицания всякой силы и власти за такими изваяниями.

И такой шаг неизбежно заставили сделать сейсмические сотрясения земной поверхности в способных к этому странах, разбивая время от времени не только сами статуи, но и их святилища.

Движение против фетишизма должно было естественно начаться среди наиболее образованной части ромейского населения и должно было встретить, как и все передовое, противодействие „суеверной толпы“.

Все это мы и видим в только что изложенном нами очерке богоборческого движения. Лев Исаврянин восстал не на иконы, вроде наших, а на языческое христианство, т.е. на существовавший вплоть до него фетишизм, похожий на тот классический пантеон, который мы напрасно относим чуть не за тысячелетие до его времени.

Но отсутствие изображений для поклонения так мало соответствовало тогдашней психике византийского населения, что в конце концов вместо прежних изваяний пришлось им дать псевдопортреты, о которых уже нельзя было сказать, что они сами и есть боги. Кроме того, они обладали еще и тем преимуществом перед статуями, что хотя и падали при землетрясениях, но не разбивались, и священники, подняв их с земли, могли с торжеством показывать населению, как „чудесно они спаслися“ при всеобщей гибели.

Коран султана Магомета был последствием ромейского кумиробоства, а не предшественником его, перелетевшим по воздуху из пустынь Аравии в обитаемые места» (стр. 411-412).

Из разбора Н. А. Морозовым иконоборства (кумироборства) по традиционной истории, где не выработано правильной хронологии, где каждое событие нельзя установить как «логически вытекающее из предшествовавшего» (Н. М.), где «все это похоже на тело без души» (Н. М.) следует, что в таком изображении истории она не предстает как прошлая действительность, а более всего как субъективное мнение о ней пишущих. Следовательно, изображение истории по меркам психики пишущих о ней через несколько веков не дает прошлой действительности как закономерного естественно-исторического процесса.

Категория действительности у Морозова исходит из основного положения Канта: «только понимаемое всяким разумным существом может считаться действительным, а все нерациональное, т.е. непостижимое – недействительно», что и показано Морозовым на примере рассмотрения иконоборства — если трактаты историков не являются закономерным отражением прошлой жизни, то она в этих писаниях выдумана, то есть недействительна.

Категория действительности у Морозова шире категории объективной и субъективной реальностей, она выражает мир в целом не как противоположность объективного и субъективного (тезиса и антитезиса), а как их единство (синтезис).

Наряду со всеобщей категорией действительность, как мир в целом, включая и субъективную реальность (человека и человечество в целом), Морозов вводит категорию, выражающую сущность субъективной реальности – понимание и дает этой категории определение – активное начало сознательности. Он пишет:

«Само наше понимание, как активное начало сознательности, есть только трансформация света, теплоты, химического сродства, электрической энергии и они сами наоборот – только трансформация активного начала нашей сознательности. Таким образом диалектический закон проникает всю Вселенную».

Действительность с появлением и развитием социальности, общества, движется в противоположностях объективного и субъективного, материального и идеального. Первым условием социальности является становление идеального как формирование субъекта с его пониманием и человеческого коллектива с его общественным пониманием. То есть формирование социальности идет как процесс одновременного становления субъективного и идеального.

Категорию понимание у Морозова можно понять только с позиций социальности: диалектики объективного и субъективного, материального и идеального.

В первой части вышеприведенного высказывания Морозова, понимание как трансформация физических и химических процессов (света, теплоты, химического сродства, электрической энергии) – это теоретическая (идеальная) деятельность общества, отражение природы и человеческой практики.

Во второй части физические и химические процессы как трансформация активного начала нашей сознательности — это практическая (материальная) деятельность общества, преобразование физических и химических процессов, управление ими.

Таким образом понимание — это социальный процесс, процесс становления и развития активного начала нашей сознательности, прежде всего в форме общественного понимания, а затем и индивидуального. Общественное сознание – это продукт общественного понимания.

Для Морозова диалектический закон проникает всю Вселенную именно потому, что он считал сознательную стадию жизни, а не только саму жизнь, присущей всей Вселенной, что находит выражение у него также и в стихах:

 
В каждом атоме Вселенной,
От звезды и до звезды
Видны жизни вдохновенной
Вездесущие следы.
 
 
Торжеством бессмертья вея
Мысль летит издалека,
И проносятся пред нею
Непрерывные века.
 

(Н. Морозов. Звездные песни. Ярославль, 1974, стр. 88)

Очерк «Несколько слов о диалектическом материализме» в его развернутом виде строится у Морозова на базе работы Ф. Энгельса «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» («От классического идеализма к диалектическому материализму» в издании 1920 года). Отвечая в журнале «Мироведение» (№ 2 за 1931 г., стр. 110-112) на критику вышедших к тому времени шести томов «Христа», Н. А. Морозов писал:

«Когда вышло уже 6 томов моей работы... сущность ее всей может лучше всего определяться тем заголовком, под которым издана государственным издательством в 1920 г. прекрасная книжка Фридриха Энгельса „От классического идеализма к диалектическому материализму“».

В работе «Несколько слов о диалектическом материализме» Морозов делает важный шаг в развитии диалектики тем, что он гегелевский термин понятие дифференцировал на два термина: понимание как активное проявление сознательности и собственно понятие как продукт этого понимания. А это полностью налегает на известное положение К. Маркса о том, что «во время процесса труда труд постоянно переходит из формы деятельности в форму бытия, из формы движения в форму предметности» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 23, стр. 200).

Понимание — как деятельность, движение. Понятие — как бытие, как предметность.

Диалектическая триада: тезис – внешние условия понимания, труда (предметы понимания, труда); антитезис – само понимание, сам процесс труда, синтезис – продукт понимания понятие как предметность, продукт труда как предметность.

Следовательно, как условием, так и продуктом теоретической и практической деятельности является форма бытия, форма предметности. Любое понятие как продукт понимания выступает прежде всего в предметной форме слов устной или письменной речи. Если предметность устной речи ограничивалась субъектами (субъективной реальностью), то письменная речь, а также печатная, озвученная, приобретает характер объективного фактора (социальной объективной реальности), наряду со всем многообразием продуктов умственной и физической деятельности людей.

В заключение следует сказать, что основой человеческого труда является диалектика умственной (идеальной) и физической (материальной) деятельности людей. В этом смысл основополагающего значения орудий труда, как физических, так и умственных, на что указывал Н. А. Морозов в 7-м томе «Христа»: «Основная задача этой моей большой работы была: согласовать исторические науки с естествознанием и обнаружить общие законы психического развития человечества на основе эволюции его материальной культуры, в основе которой, в свою очередь, лежит постепенное усовершенствование орудий умственной и физической деятельности людей» (стр. 3 предисловия).

Орудия умственной и физической деятельности людей участвуют как в любом материальном, так и в любом духовном производстве. Как материальное, так и духовное производство, являются системой, включающей разнообразные операции как умственного, так и физического труда.


XV. Письмо академика Н. К. Никольского к Н. А. Морозову по поводу «Христа».

Глубокоуважаемый Николай Александрович,

не могу отыскать соответствующих слов, чтобы выразить Вам всю свою сердечную и живую признательность за присланный Вами драгоценный подарок. Он будет служить мне одним из напоминаний о незабываемом посещении, каким Вы удостоили меня 13/XII с. года. Как знак Вашего (незаслуженного мною) внимания ко мне Ваш труд, снабженный автографом, конечно, будет одним из украшений – «уникального» отдела моего книжного собрания.

Меня огорчает мысль, что отыскание экземпляра одного из исследований Ваших сопровождалось хлопотами, временно оторвавшими Вас от Ваших ученых занятий и что Вы лишили себя одного из двух оттисков Вашего труда, которым Вы располагали. Но я бесконечно благодарен Вам за доставленное мне удовольствие непосредственно ознакомиться с одним из томов Вашего капитального и получившего широкую известность исследования, что было моей давней мечтой, к сожалению, до сих пор не осуществлявшеюся.

Я не имел пока достаточно времени, чтобы внимательно и в подробностях ознакомиться с содержанием всей присланной мне книги. Срочные отчеты и заседания, позволили мне лишь урывками прочесть небольшую часть ее. Но не могу скрыть от Вас произведенного ею на мена впечатления, от которого нельзя освободиться. Она не может не увлекать и не поражать читателя изумительною широтою Вашего научного кругозора, неподражаемым обилием разносторонних знаний, какими Вы располагаете и подкрепляете Ваши соображения и, наконец, увлекательным литературным изложением сложных концепций, приводящих к переоценке традиционных воззрений.

Не сомневаюсь в том, что повторяю здесь то, что Вам давно известно. Но мне было бы желательным, чтобы Вы поверили мне, что Ваш подарок является для меня драгоценностью и по своему содержанию.

Будьте добры поэтому еще раз принять мою глубокую признательность, для выражения которой, быть может, мне удастся подыскать слова по прочтении многотомного труда Вашего.

Искренно уважающий Вас и преданный Вам

Н. Никольский

19.12.1935 г.

Д. Село, Октябрьский бульвар, 37.


XVI. Письмо Н. А. Морозова академику О. Ю. Шмидту.

Глубокоуважаемый и дорогой Отто Юльевич!

Только теперь через пять дней после Вашего отъезда начал приходить в себя от неожиданной для меня высокой оценки моих научных работ.

Я признаюсь, что с самого начала я считал себя правым, но думал, что мои выводы будут настолько неожиданны для моих современников, что возбудят с их стороны скорее всего одни насмешки и будут приняты в науке только через десятки лет. Нечто подобное и случилось! действительно, так как мои теоретические выводы о сложном составе атомов, о вхождении в их периодическую систему положительных и отрицательных электронов, о существовании группы нейтральных химических элементов и о возможности превращения одних атомов в другие, напечатанные в моей книге «Периодические системы строения вещества», начали признаваться серьезными лишь теперь, когда все это подтверждено опытами.

А мои историологические работы еще ждут своего признания и четыре их больших тома, которые я Вам показывал и которые уже десять лет назад я предлагал Государственному издательству, еще не напечатаны. Но я не впадаю от этого в уныние и часто говорю: «Мой товар от времени не портится и может быть напечатан и после моей смерти».

Сегодня я закончил обещанную Вам статью «Эхо солнечного света» по поводу гумбольдтова «Jegenscheina» и отсылаю ее в 2-х экземплярах с Е. К. Стригалевой.

Я еще раз хочу Вам напомнить, что было бы очень хорошо если б наши русские востоковеды проверили, в каком состоянии теперь (почти ровно через 2000 лет) находится в Курдистане на скале близь селения Бегистун (Бизутун) открытая там Раулинсоном и срисованная им надпись (когда Курдистан был недоступен для христианских ученых), начинающаяся словами: «Я Дарий, сын Гистапса, Перс, сын Перса...» и т.д.

Помимо того, что «Персы» никогда не называли себя персами, а иранцами, да и имя Дарий не иранское, а греческое (что и возбудило мои сомнения), ведь даже и с чисто исторической точки зрения было бы чрезвычайно интересно сфотографировать эту надпись, сохранившуюся неприкосновенной по рисункам Раулинсона в Иране почти 2000 лет под летним зноем и зимними дождями в неприкосновенном вида.

Ведь сфотографировать ее и с чисто исторической точки зрения было бы важно, да и сделать это теперь ничего не стоит: надо только прилететь в Бизутун с фотографическим аппаратом на аэроплане, а это займет лишь несколько часов времени. Так зачем же медлить? Ведь это было бы в случае правды самое ценнейшее подтверждение библейского сказания о «персидском царе Дарий». А если неправда – то новое доказательство мифичности библейских сообщений. Зачем же великодушно представлять эту необходимую научную проверку нашим культурным соседям?

Перед войною я специально спрашивал наших востоковедов, посещавших Курдистан, видели ли они эту надпись, и ни один из тех, с кем я говорил, не полюбопытствовал осмотреть Бизустанскую скалу. Таким образом фотография ее (если она еще не сделана англичанами) имеет огромную научную ценность для истории человеческой культуры.

Теперь я снова принимаюсь за свои прерванные занятия по теоретической метеорологии. Вместо того, чтобы печатать эту мою работу целым томом с сотнями таблиц и диаграмм, я решил пока делать это в виде отдельных статей, помещая их в научных периодических изданиях и ожидая благоприятного случая для их напечатания.

Что же касается моей статейки «Эхо солнечного света» (о Гумбольдтовом «Jegenscheina»), о которой я Вам говорил, то она была готова уже на второй день после Вашего отъезда, но Е. К. Стригалева, желавшая перерисовать мой единственный чертеж к ней, уговорила меня отослать статью с ней 26 июля, говоря, что на почте она может затеряться. Если эта статья нужна Вам ранее ее приезда, то телеграфируйте и я немедленно вышлю по почте. Еще раз от всего сердца благодарю Вас за Ваше доброе отношение ко мне. Ваш приезд к нам вместе с Ириной Владимировной доставил нам самую сердечную радость. Жена и я шлем Вам обоим наши искренние приветы и пожелания.

Николай Морозов

Борок

18 июля 1944 г.


XVII. Письмо Н. А. Морозов академику С. И. Вольфковичу

Борок, 14 января 1944 г.

Глубокоуважаемый Семен Исаакович!

...Сердечно благодарю Вас и все Химическое отделение за доброе отношение ко мне. Радуюсь, что товарищи наши по академии возвращаются в Москву и их научно-исследовательская работа возобновляется после большого невольного перерыва из-за войны, наделавшей в этом отношении столько непоправимого вреда.

Передайте мой сердечный привет всем избранным по Химическому отделению 4 академикам и 12 членам-корреспондентам и мое сожаление, что я, отсутствуя вследствие болезни на сентябрьской сессии, не мог, наравне с другими товарищами по академии, подать за них свой голос. Война наделала непоправимый вред и моим работам. Как я уже писал в Президиум Химического отделения, в последние годы мне пришлось отложить уже обдуманную мною работу о том, как моя теория, выработанная еще в Шлиссельбургском заточении и опубликованная еще в 1907 г. в книге «Периодические системы строения вещества», о сложном строении атомов и о том, что непременными компонентами их являются: газ небесных туманностей (который я назвал там архонием), а кроме него гелий, протоводород и положительные и отрицательные электроны, т.е. современные позитроны и электроны, только названные там мною анодием и катодием, подтвердилась теперь опытами новейших ученых, выделивших все эти компоненты, кроме «архония», который еще ждет методов для своего выделения в чистом виде.

Но стремление выяснить генезис этих компонентов во Вселенной увлекло меня в область спектрального анализа небесных светил и в выяснение эволюции звездных систем вообще.

В связи с этим появилось мое исследование «Die Evolution der Materie auf den Himmelskurpem», вышедшее отдельным изданием только на немецком языке в конце царского режима, и другие исследования по астрофизике. А революция отвлекла меня в область историопогии, так как проверка всех летописей по описанным в них солнечным и лунным затмениям показала мне в них огромные сдвиги хронологии, а разрабатывать это при старом режиме было невозможно ввиду противоречия получаемых результатов со «священной историей старого и нового завета» и с тогдашним богословием вообще.

Так обстояло дело до недавних лет, когда я написал в дополнение к уже напечатанным уже до 1932 г. семи томам моего исследования по древней и средневековой истории христианской культуры (названной мною по совету заведовавшего тогдашним Госиздатом общим названием «Христос») еще три тома «Об Ассиро-Вавилонских клинописях», «Сенсационные находки европейцев в первой половине XIX века в Азии, Индии и Египте с точки зрения точных наук» и «Новые основы Русской средневековой истории» (проверка всех астрономических указаний в русских летописях и ее неожиданные результаты).

Все эти давно подготовленные к печати исследования в виде больших томов остались до последних лет не напечатанными. А я несколько лет назад сдал в академические журналы еще четыре свои исследования:

«Аберрации от вращения наблюдательной базы и их космологические последствия», где я математически доказал, что импульсы силы тяготения распространяются со скоростью света. Статья эта была (весной 1941 г.) уже набрана в «Астрономическом журнале» и сверстанная корректура подписана мною к печати и отослана в типографию в июне 1941 г., но война помешала выходу в свет этой академической книжки, и готовый набор ее был где-то затерян или рассыпан при суматохе.

«Влияние небесных воздействий на частоту землетрясений». В ней я доказываю, что, хотя землетрясения и медленно назревают от химических процессов и механических натяжений и сдвигов верхних геологических напластований, но прорываются они в те часы, когда луна или солнце, или центр обращения Млечного пути приближаются к меридиану места натяжения и этим способствуют вертикальному разрыву, а находясь близ горизонта – их горизонтальному сдвигу. Я подтвердил это тысячами случаев из истории землетрясений в разных странах, в которых они были отмечены не только по дням, но и по часам.

Исследование это тоже было уже набрано в геологическом журнале АН, и корректура исправлена мною и отослана в издательство. Но и эта книжка не вышла из-за войны.

То же самое случилось и с моей статьей «Влияние электрического и магнитного поля планет на устойчивость их орбит». Тут я математически доказываю неизбежность образования колец вроде Сатурновых на экваториальной части планеты от присоединений к молекулам ее атмосферы электрических зарядов вроде наших грозовых и последующего разрыва этих колец от отталкивания тех же зарядов с образованием планеты-спутника, после чего и его орбита должна (хотя и чрезвычайно медленно) расширяться по той же причине, а когда на ней от вращения образуется и свое магнитное поле – орбита эта должна переходить из круговой в эллиптическую.

Та же самая потеря рукописи произошла из-за войны и с моим исследованием о возможности научного предвычисления погоды, введя в анализ галактические воздействия.

В этой работе я доказываю, что вариации наших местных погод, т.е. сухости, влажности, тихости, ветренности, ясности, облачности воздуха и т.д. в данном районе зависят не только, как думают до сих пор, от положений Солнца над горизонтом, стимулирующих температуру и электризацию, и от положения Луны, вызывающей вместе с Солнцем приливы и отливы атмосферы и их последствия, но и от положения двух огромных небесных невидимых центров, этих темных сверхсолнц, одного ближайшего к нам в созвездии Единорога, вокруг которого вращаются ближайшие к нам звезды, а другого в созвездии Стрельца, вокруг которого обращаются все многочисленные скопления звезд Млечного пути. Я показываю, что без учета их влияний нельзя предсказывать погоду. Где теперь эта статья – я тоже не знаю.

Когда в июне 1941 года началось вторжение фашистских войск на нашу территорию, я фазу увидел, что всякая надежда на печатание каких бы то ни было моих научных работ в это трудное время пропала, и я позаботился о том, чтобы сохранить хотя бы их черновики.

Не тратя сил бесполезно на хлопоты о печатании, я решил продолжать в Борковском убежище свои исследования, главным из которых является близящееся теперь не без успеха к окончанию и составляющее большой фолиант «Основы теоретической метеорологии и геофизики» с несколькими сотнями диаграмм, показывающих закономерности и изменениях различных компонентов погоды.

Тут я пользуюсь материалами, напечатанными в ежегодниках физических и магнитных обсерваторий: Ленинградской (главной физической), Московской (Тимирязевской), Гринвичской, Парижской, Вильгельмсхафенской, Венгерской (Старо-Дальской), Тбилисской, Зуйской, Иркутской, Соданкильской, Пушкинской, Гонконгской, Малайской, Крист-Черчской, Колаской, Ташкентской, Мадагаскарской, на мысе Доброй Надежды, на св. Елене, в Рио-де-Жанейро, в Аргентине, в Аризоне близ Вашингтона и временными обсерваториями на Шпицбергене и Южном полярном континенте.

Так проходит здесь мое время в ежедневных теоретических научных работах и вычислениях (зимою, насколько позволяет короткость зимних дней, так как при керосиновом освещении устают глаза).

А для печатания результатов моих работ когда-нибудь настанет время. Утешаю себя тем, что «мой товар от времени не испортится». Значит, может и подождать своего опубликования, хотя и грустно смотреть на лежащие груды рукописей на шкафу, уже готовых и переписанных на машинке.

Спасибо Вам еще раз за Ваше обстоятельное письмо и предложение содействия. Передайте мой сердечный привет всему Химическому отделению и в частности А.Н. Баху, моему товарищу не только по АН, но и по старой деятельности в Народной Воле. Очень рад, что он поправился.

Вы спрашиваете, не нужно ли мне чего-нибудь по литературе? Я был бы очень рад, если бы возможно было достать и прислать мне наложным платежом какие-нибудь обзоры того, что и какими методами было сделано в последние годы по вопросу о разложении атомов? И не было ли обнаружено их синтеза при могучих давлениях во время современных могучих взрывов?

С самым сердечным приветом!

Николай Морозов

Архив РАН. Ф. 1757. On. 2. Д. 707. Л. 13-15.


XVIII. Письмо К. А. Морозовой академику С. И. Вольфковичу

«Борок» 19.XII.1946 г.

Дорогой Семен Исаакович!

И тяжело и приятно было мне читать Вашу прекрасную статью о моем незабвенном Николае Александровиче, отдающую дань искреннего восхищения его замечательному уму, высокой душе, знаниям и таланту.

И особенно приятно, что оценка его химических работ дана выдающимся химиком современного Николаю Александровичу, хотя и молодого, поколения, каким являетесь Вы.

Николай Александрович всегда находил, что человек не умирает окончательно до тех пор, пока он продолжает жить в памяти хотя бы одного живого существа.

Все пишущееся об умерших служит к увековечению их в людских умах и сердцах, к продлению памяти о них. Так что примите мою специальную горячую признательность за Вашу статью и за Ваше доброе упоминание обо мне.

Я верю, что редко-прекрасный образ Николая Александровича сохранится еще на долгие человеческие времена и будет вдохновлять грядущие поколения на самоотверженность в науке и в жизни...

Надеюсь, Вы получили рассказ Николая Александровича «По общим законам природы». Не правда ли, как хорошо он написан, с каким тонким юмором!

Николай Александрович обладал большим художественным даром и мог бы с успехом писать повести, романы, пьесы, но он любил только одну науку и считал себя не вправе отрывать от нее даже короткие часы своего времени.

Пожалуйста, приищите таких членов будущей комиссии по разработке научного наследства Николая Александровича, которые смогли бы иметь для этой цели не только желание, но главное – свободное время.

Всего, всего лучшего.

С искренним приветом, сердечно преданная

Кс. Морозова

Архив РАН. Ф. 1757. On. 2. Д. 707. Л. 188.


XIX. Сквозь грозы и бури. П. Прудковский.

Книгу известного революционера и ученого Николая Александровича Морозова «Откровение в грозе и буре», в которой он дает свое, реалистическое толкование одной из библейских книг -Апокалипсиса, я прочитал в 1916 г., когда мне было 16 лет, и она произвела на меня огромное впечатление. В то время я увлекался астрономией и мне была понятна астральная символика, обнаруженная Морозовым в этой книге, а научное истолкование ее казалось мне вполне убедительным. Но главное в том, что я уяснил себе тогда одну простую истину: все «священное писание» надо рассматривать не как «божественное откровение», а как литературный памятник древности, в котором отразилось мировоззрение его авторов, философские и религиозные взгляды, общественные отношения и уровень знаний современной им эпохи.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю