Текст книги "Бурелом"

Автор книги: Николай Глебов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

ГЛАВА 2

Старший Крапивницкий вернулся домой с Ольховского кордона уже под вечер. В большой комнате стоял полусумрак. В углу за роялем сидел Алексей – слегка откинув красивую голову, играл «Лунную сонату». Заметив отца, поднялся.

– Здравствуйте, папа! Как съездили? – здороваясь, спросил он бодро.

– Завтра можешь ехать. Лошадь с седлом я тебе привел. С ольховским лесником будь осторожен. В политику с ним не пускайся. Где мать? – спросил он и вяло опустился в кресло.

– Должно быть, у соседки.

– А Галя?

– Ушла куда-то с председателем Косотурского совета. – Алексей достал из кармана портсигар и, щелкнув крышкой, произнес с оттенком неприязни: – Я не понимаю Галю. Что она находит в обществе этого неуча в солдатской шинели? Меня поражает ее неразборчивость в выборе знакомых. Удивительно, – пожал он плечами.

– Тебе это точно известно?

– Да. Во время обеда я увидел из окна идущего к нам человека и поспешно ретировался в кабинет. Дверь закрыл неплотно. Стал наблюдать. По тому, как Галя поднялась из-за стола, мне ясно, что приходу незнакомца она обрадовалась. Из разговора я понял, что они встречались не раз и что человек в солдатской шинели председатель Косотурского совета пришел к тебе, чтоб получить лес на строительство школы.

– Хорошо. С Галей я поговорю особо. – Старый Крапивницкий поднялся с кресла. – Охотничьих припасов надо взять тебе побольше. На Ольховский кордон я скоро не попаду. Продуктов там хватит. Да и дичи достаточно. Повторяю: насчет политики с лесником никаких разговоров. Из города выедешь на рассвете. А сейчас я пойду отдохну. – Иван Михайлович шагнул к дверям и, взявшись за скобу, остановился и медленно повернул голову к сыну: – А не лучше тебе явиться с повинной?

– Нет, – резко ответил Алексей. Помолчав, добавил: – Поживу на кордоне.

– А если новая власть утвердится навсегда, тогда как?

– Отец, не хочется больше говорить об этом. Да будет вам известно, что я располагаю точными сведениями: Советы долго не продержатся.

Вздохнув, старый Крапивницкий вышел. Ночью долго ворочался в постели, пытаясь уснуть. «Похоже, Алексей крепко держится своих убеждений. Сказывается влияние офицерской среды и служба в «дикой дивизии», шефом которой, кажется, был Николай Николаевич, дядя царя... Но что случилось с Галей! Как это я проглядел ее знакомство с Черепановым? Что их связывает? Единство взглядов? Ерунда! У нее их еще нет.»

Как только забрезжил рассвет, Крапивницкий разбудил сына.

– Дорогу на Ольховку не забыл? – спросил Иван Михайлович.

– Нет. Прощайте. – Вскочив в седло, молодой Крапивницкий крепко пожал руку отца. – Скоро домой не ждите. – И тронул коня за повод.

* * *

Знакомство Гали Крапивницкой с Прохором произошло в городском клубе. Девушка сидела в партере, со своей подругой Шурой Завьялковой, дочерью местного протоиерея. Прохор пришел в клуб, когда уже началось выступление приезжего артиста, разыскал глазами свободное место и, спросив разрешения у Завьялковой, сел рядом с ней. Во время короткого антракта Шура по-немецки спросила у подруги:

– Ты заметила, какой интересный молодой человек сидит рядом со мной?

– А что ты в нем находишь?

– Ну хотя бы выправку. Он, вероятно, бывший офицер.

– Вы правы, девушка, в одном. Да, я бывший, но только не офицер, а солдат, – улыбнувшись, сказал Прохор.

– Ай! – От неожиданности Шура вскочила на ноги и пересела. Галя и Прохор оказались рядом.

– Откуда знаете немецкий язык? – удивленно спросила Галя.

– Я был в плену у немцев, там и научился их языку, – ответил Прохор.

– А где вы сейчас работаете? – продолжала расспрашивать Галя.

– Председателем Косотурского совета.

– Да что вы! Вот приятная неожиданность, – оживленно заговорила Галя. – Я, вероятно, с осени буду работать у вас в школе. А сейчас заканчиваю специальный класс гимназии. Извините меня, пожалуйста, но как ваше имя?

– Прохор Черепанов.

– Меня зовут Галей. Папа у меня работает лесничим.

– Вы дочь Ивана Михайловича? Знаю его, знаю, – улыбнулся Прохор. – Кстати, у меня к нему дело есть насчет леса. Новую школу думаем строить. Теперь что получается, – заговорил непринужденно Прохор, – вы, дочь лесничего, собираетесь к нам учительствовать, а мы нуждаемся в лесе для постройки школы. Может быть, вдвоем как-нибудь сагитируем Ивана Михайловича насчет делянки?

– Попытаемся, – улыбнулась девушка.

– Итак, за союз. Идет?

Галя весело кивнула головой. Завьялкова в недоумении пожала плечами:

– Нельзя же так бесцеремонно, – подтолкнула она подругу в бок.

После концерта Прохор и Крапивницкая вышли из клуба вместе. Шура, подхватив знакомого реалиста, еще раньше исчезла с ним.

Прощаясь у калитки своего дома, девушка сказала:

– Вы заходите к нам запросто.

– Завтра приду к Ивану Михайловичу.

– Папа, кажется, уехал на Ольховский кордон. Но вы приходите. Я вам поиграю на рояле. Вы любите музыку?

– С гармошкой не расставался на фронте, – улыбнувшись, ответил Черепанов.

– Гармошка – одно, а рояль – другое. Приходите, буду ждать вас к обеду. – Галя простилась с Прохором, открыла калитку и, поднимаясь на крыльцо, подумала: «А славный он, должно быть, человек».

Утром Прохор тщательно почистил сапоги и гимнастерку, зашел к Красикову, рассказал секретарю о делах в Косотурье и, взглянув на «ходики», висевшие на стене, заторопился.

– Засиделся я у тебя, Кирилл. Панкратьевич, а мне надо еще в исполком сходить насчет леса, – сказал он Красикову, поднимаясь со стула.

– Ты больше нажимай на хлеб: у кулаков немало его осталось. Если нужна будет помощь, позвони. Да у тебя, кажется, теперь протекция есть в лесничестве, – с хитрецой заметил Красиков. – С городскими девушками знакомство завел. Вчера прошел с Крапивницкой и чуть не задел плечом меня. Что ж, дело молодое. Она славная девушка. Да и отец на хорошем счету. А вот его сынка, бывшего офицера «дикой дивизии», бежавшего после разгрома корниловщины, мы проглядели, скрывается где-то здесь. Учти.

Прохор пришел к Крапивницким в назначенное время. Мать и дочь сидели за обеденным столом. От внимательного взгляда Прохора не ускользнуло, что на столе был третий прибор. Для кого? Может, Иван Михайлович вернулся из Ольховки? Так почему его нет за столом?

Увидев Прохора, девушка поспешно поднялась с места и, протягивая руку, приветливо сказала:

– Ну вот и хорошо, что пришли. Мама, знакомьтесь, – обратилась она к полной женщине, сидевшей за столом, – это Прохор Васильевич Черепанов – председатель Косотурского совета.

– Садитесь с нами обедать, – суховато пригласила гостя Крапивницкая и бросила тревожный взгляд на полуоткрытую дверь кабинета. – Вы к Ивану Михайловичу насчет леса? – спросила она Прохора.

– Да.

– Он еще не вернулся с Ольховского кордона. Но, я думаю, что наряд на отпуск леса может оформить Олимпий Евсеевич Веньчиков, таксатор, который только что был у нас, – убирая третий прибор со стола, продолжала Крапивницкая. – Да вы садитесь, пожалуйста, за стол, – сказала она, видя, что Прохор все еще продолжает стоять.

Обед прошел вяло. Мать сердито поглядывала на дочь, которая, стараясь занять гостя, расспрашивала его о Косотурье.

– Да, я чуть было не забыла о своем обещании поиграть вам на рояле, – выходя из-за стола, сказала Галя и провела гостя в соседнюю комнату. Она полистала ноты и взяла первые аккорды.

То, что услышал Прохор, его потрясло. Стены в комнате, где играла Крапивницкая, казалось, наполнились шумом весеннего леса, всплесками волн о скалистый берег, гулом приближающейся грозы. Звуки постепенно переходили как бы в тихий шелест листвы. Но вот они снова усиливались, словно звали к борьбе... Затем все смолкло.

Галя сидела, опустив руки на инструмент. Прохор находился во власти музыки и лишь после паузы сказал:

– Душевно вы играете, Галина Ивановна.

Прощаясь с Галей, он задержал ее руку в своей дольше обычного и, виновато улыбнувшись, вышел.

Как только захлопнулась дверь за Прохором, младший Крапивницкий показался на пороге отцовского кабинета.

– Черт знает что такое, – сказал он сердито. – Приходит солдат, садят его за стол, затем дорогая сестрица музицирует. А что этот лапоть понимает в ней?

– Пожалуй, не меньше, чем ты. – Лицо Гали слегка порозовело. – Я прошу не выражаться так грубо о моих знакомых.

– Вот как, – усмехнулся Алексей. – Может быть, ваш знакомый, – заговорил он, переходя на язвительный тон, – человек редкой музыкальной индивидуальности, способен отличить стук тележных колес от звуков рояля?

– Думаю, что у него об этом больше представления, чем у тебя, полагающего, что камерная музыка ничем не отличается от полкового оркестра, – отпарировала Галя.

– Будет вам ссориться, – вмешалась мать.

– Но, мама, – садясь за стол и засовывая салфетку за воротник, заговорил Крапивницкий, – я не могу понять Галю, – кивнул он головой вслед сестре, которая ушла в свою комнату. – Что это? Старомодное хождение в народ или результат большевистской агитации? Если последнее, то в этом нет ничего хорошего. – Подвинув к себе тарелку, раздраженный Крапивницкий принялся за обед.

ГЛАВА 3

После отъезда Алексея на Ольховский кордон Иван Михайлович зашел к дочери. Закрыв за собой плотно дверь и обдумывая предстоящий разговор, неторопливо начал шагать по комнате. Галя отложила лежавшую перед ней книгу и вопросительно посмотрела на отца.

– Вы, папа, хотите что-то сказать?

– Да. – Крапивницкий остановился возле дочери и в раздумье погладил бороду. – Видишь ли в чем дело, – заговорил он не спеша. – Я ничего не имею против твоих друзей, но ты должна понять, что Черепанов – человек не нашего круга и знакомство с ним едва ли украсит твою репутацию, ты ведь интеллигентная девушка!

– Папа, и вы должны понять, что мы живем в такое время, когда старые понятия меняются, как и само общество. Я еще не знаю, каким оно будет, но я чувствую, что оно будет более совершенным и отношения в нем будут новыми, без привычных предрассудков.

– Это в будущем. А сейчас не лучше ли придерживаться тех условностей, к которым мы привыкли?

– Нет. – Галя положила руки на плечи отца. – Папа, вы как-то говорили мне, что ваши родители терпели нужду и что вам с трудом удалось попасть в лесное училище и получить звание кондуктора. Так почему же вы так настороженно принимаете революцию? Ведь то, что происходит на наших глазах, заставляет по-новому смотреть на мир, принять его с чистой душой. – Галя отошла к окну. – Я знаю, мама и Алексей осуждают мое знакомство с большевиками, или, как выражается Алексей, с неучами. Но эти неучи, несмотря на трудности, идут к вам за лесом, чтобы строить школы и больницы. Эти неучи, – продолжала уже с жаром Галя, – заботятся о просвещении народа, его лучшей доле. Я преклоняюсь перед такими неучами и ставлю их выше лощеных сынков избранного общества. Может быть... – Тут Галя выдержала короткую паузу и сказала проникновенно: – Я пойду вместе с теми, кто строит новую жизнь. – И, заметив нетерпеливое движение отца, сказала мягко: – Нет, папа, не сейчас. Это ведь не так просто. Многое мне еще не ясно, и не все я разделяю. Время покажет. Не сердитесь на меня, папа. – Галя посмотрела на отца любящими глазами.

Старый Крапивницкий молча погладил ее волосы.

– Об одном прошу – береги себя, – произнес он и, вздохнув, закрыл за собой дверь.

* * *

На Ольховском кордоне молодого Крапивницкого встретили не очень приветливо.

– И тащит тебя лешак в такую глухомань, – принимая лошадь Алексея, заговорил лесник. – Поди, поохотиться приехал? Что ж, поживи, глухарей здесь хватит, Сейчас у них самая свадебная пора. Токуют – спасу нет. Давай заходи, – пригласил он приезжего в дом.

За столом разговаривали мало. Уставший Алексей вскоре ушел в маленькую горенку, где жила когда-то Глаша, и уснул.

Как только за ним закрылась дверь, Феоктиса спросила мужа:

– Надолго он приехал?

– Кто ево знат. Не откажешь – сын лесничего. Из уважения к Ивану Михайловичу надо принять. Да хватит тебе брякать посудой-то. Исшо разбудишь, – сказал он сердито жене.

Через час на кордоне все погрузилось в сон.

Глухариный ток от жилья был недалеко, и Леонтий с Крапивницким вышли незадолго до рассвета. Снег в низинах еще не растаял и за ночь покрылся тонкой коркой льда. Чувствовался предутренний холодок, и охотники прибавили шагу. Не доходя до лесной полянки, Леонтий подал знак.

– Чуешь? – В полусумраке наступающего утра было слышно, как на лесной опушке чуфыркал глухарь. – Как только перестанет петь, стой, не шевелись. Птица чуткая, а когда токует, ей все нипочем. Тогда можно смело перебежки делать, – учил он Крапивницкого.

– Знаю, – отрезал тот.

Леонтий еще со вчерашней встречи произвел на Крапивницкого неприятное впечатление. «Медведь, – подумал он с неприязнью. – Пожалуй, попадешь к нему в лапы, не скоро вывернешься», – пронеслось у Алексея в голове, когда он посмотрел на могучую фигуру лесника.

В то утро охотникам удалось убить двух глухарей и капалуху [6]6
  Капалуха – самка глухаря.


[Закрыть]. Подобрав добычу, направились домой.

Солнце уже взошло. Осветило пышные кроны деревьев и светлыми полосками легло на опавшую хвою. Воздух был прозрачен и напоен чуть уловимым запахом распускавшегося сосняка.

Леонтий молчаливо шел крупным шагом впереди Крапивницкого. Показались постройки.

– Теперь мяса на жаркое хватит, – промолвил как бы про себя лесник.

– У тебя выпить перед обедом не найдется? – спросил Алексей.

– Насчет этого – извиняйте. Вина теперь не стало, а гнать самогон не хочу.

– Почему?

– А потому, что хлебушко на это надо. А где взять? Наше дело лесное, а у мужика не купишь. У богатых выгребли, беднота сама зубами чакает.

Прошло две недели с тех пор, как Крапивницкий поселился у лесника. Утром Алексей уходил на охоту И возвращался только к обеду. Вечером небольшая прогулка, ужин и сон. Крапивницкого потянуло к людям. Однажды он забрел далеко от жилья и вышел на незнакомую дорогу. Посмотрел по сторонам и, заметив ехавшего на телеге крестьянина, пошел навстречу. Поравнявшись, поздоровался.

– Откуда, дядя? – спросил он одетого в домотканую сермягу мужика.

– Из Косотурья, – ответил тот неохотно и покосился на ружье Крапивницкого.

– Куда путь держишь?

– В Павловск. А ты что за допросчик? – уже сердито спросил в свою очередь мужик.

– Заблудился, вот и спрашиваю про дорогу.

– Ишь ты, – покачал головой крестьянин. – А где проживаешь?

– На Ольховском кордоне.

– Ты что, сродственник Леонтию?

– Нет, приехал поохотиться.

– Ну садись, подвезу до свертка. А там дойдешь до дому пешком.

Крапивницкий взобрался на облучину телеги.

– Лошадь, я вижу, у тебя неважная. Доедешь ли до города?

– Как-нибудь доплетусь. Придется шагом ехать. На рысях-то мужики отъездили.

– Почему? – Крапивницкий задержал свой взгляд на крестьянине.

– По той причине, что товарищи не только хлеб, но и овес для лошадей забирают.

– Значит, недовольны мужики?

– Кто недоволен, а кто и рад. Известно, народ в деревне разный. – Возница провел рукой по сивой в колечках бороде. – А вопче-то, похоже, отфорсили, – закончил он с усмешкой.

– Как отфорсили?

– А так. Раньше в амбаре было густо, а теперь пусто. Да исшо велят веником подметать.

По тону собеседника Крапивницкий понял, что тот недоволен новой властью, но продолжал с ним разговор осторожно.

– Что-то колеса-то у тебя поскрипывают? – заметил он.

– Скрипят, как и сама мужицкая жизнь, – отозвался спутник. Помолчав, добавил: – Колесам нужен деготь, а мужику – пашня.

– Но ведь по новому закону земля теперь принадлежит народу. Разве ты об этом не знаешь?

– Знать-то знаю, да мне не легче от этого. Вот, к слову сказать, имел я землицы не так уж шибко много, а товарищи из совета взяли ее и отдали другим.

– А тебя что, совсем оставили без земли?

– Нет, пошто, дали десятин пяток.

– А сколько было?

– Подходяшшо. А ты что допытываешься? – спохватился возница. – Кто есть такой?

Крапивницкий помедлил с ответом. «Сказать или не сказать? Похоже, мужик настроен против советской власти. Может быть полезным. А впрочем, черт его знает, что у него на уме». Крапивницкий повернулся к незнакомому крестьянину:

– Значит, у вас обижают справных мужиков?

– По голове не гладят, – усмехнулся возница. – Однако сверток видать, – приглядевшись к лесной дорожке на кордон, заметил он.

Крапивницкий слез с телеги и, поблагодарив, углубился в лес.

«На обратном пути надо заехать к Леонтию; расспросить про охотника, что за человек», – подумал крестьянин и тронул коня вожжами.

Дня через два после встречи с незнакомым мужиком Крапивницкий увидел его на кордоне. Приезжий о чем-то расспрашивал лесника, изредка поглядывая на Алексея, сидевшего на крылечке дома. Затем подошел к нему и, сдернув с кудлатой головы стеженый, с поломанным козырьком картуз, поздоровался:

– Мое вам почтение.

– Здравствуйте.

– Поди, узнали меня?

– Помню.

Оглянувшись воровато на Леонтия, занятого тележными тяжами; спросил вкрадчиво:

– Похоже, без коня здесь живете?

– Да.

– Ежели желаете съездить к нам в Косотурье посмотреть одну лошадку, я за вами пошлю своего парня. Лошадь для вас найду добрую. – Видя, что Крапивницкий медлит с ответом, добавил: – Не сумлевайтесь. Поглянется, деньги подождем.

– Хорошо, посылай, – заявил тот решительно. – Только чтоб Леонтий не знал о моем отъезде в Косотурье. Я выйду от лесника дня через два к вечеру. Буду ждать подводчика на грани седьмого квартала, там, где стоит столбик с отметкой. Понял?

– Все будет в аккурате. – И, поклонившись низко Крапивницкому, вернулся к Леонтию.

– Что это за человек? – после отъезда крестьянина спросил Крапивницкий Леонтия.

Лесник махнул рукой:

– Косотурский богатей Лукьян Сычев.

– Что он так приубожился?

– Известно, не мила советская власть, вот и оболокся, как варнак. Дескать, смотрите, люди добрые, до чего довели меня большевики. Исть-пить нечего, и лопоть всю забрали. Хитрый мужик.

– Вот что, Леонтий. Я поживу у тебя еще денька два, а потом думаю заглянуть на второй кордон.

– Что ж, твое дело. Хочешь – живи у меня, не гоню. Увидишь объездчика – поклон передай. Дорогу-то найдешь? – спросил он озабоченно.

– Да. Бывал я там с отцом.

ГЛАВА 4

В назначенное время Крапивницкий был уже на месте. Стоял яркий предвечерний час. Запах хвои в начале мая был особенно ощутим. Тишина. Лишь на опушке в побуревшей с осени траве, пытаясь взлететь, назойливо жужжал неповоротливый жук. На пригорке, раскрыв вслед уходящему солнцу золотистые чашечки, блестели лепестками стародубки и, как бы стыдясь своего скромного наряда, робко выглядывали из старой листвы бледно-сиреневые подснежники. Затем лесное безмолвие нарушил стук колес приближавшегося тарантаса.

«Похоже, тот парень, о котором говорил Сычев», – подумал Крапивницкий и, взяв в руки ружье, прислонился к сосне.

Тарантас приближался. Была уже видна фигура человека, одетого, несмотря на теплынь, в солдатскую шинель.

«Вероятно, сын. Лукьяна. Тоже маскируется. Солдат, только какой армии», – усмехнулся Крапивницкий и, когда молодой Сычев приблизился, спросил:

– От Лукьяна?

– Ага, тятя послал за тобой. – Нестор внимательно оглядел Крапивницкого.

– Ты что, в армии служил? – садясь в тарантас, спросил он Сычева.

– Ага. На охране военного завода.

– На фронте был?

– Нет. – Нестор задергал вожжами. – Ну ты, байбак, – прикрикнул он на лошадь.

В сумерках, минуя главную улицу села, они подъехали из переулка к задним воротам сычевского дома.

На стук вышел, Лукьян. При виде Крапивницкого снял картуз и почтительно поклонился.

– С приездом, – сказал он угодливо и, взяв гостя под руку, повел к дому. – Осторожно, яма здесь была. Хлебушка маленько припрятал, да не пришлось попользоваться.

– Выгребли?

– За милую душу, и хозяина не спрашивали. Здесь ступеньки, – поднимаясь вместе с Крапивницкий на высокое крыльцо, продолжал Лукьян. – Не зашибитесь, тут порог.

Крапивницкий оказался в большой просторной горнице.

– Это моя старуха, – кивнув в сторону одетой во все темное женщины, сидевшей за рукоделием, сказал Лукьян. – Присаживайтесь. Я на минуточку. – И исчез за дверью небольшой комнаты, где жила Феврония.

– Оболокись получше, – зашептал он дочери. – Ко мне гость приехал, сын лесничего, чую – офицер. Платье выбери поярче да нитку жемчуга, что подарил тебе покойный муж, полусапожки, ну там все прочее. Долго не копайся. Надо на стол собрать, а мать, кроме кулаги да сусла, ничего не знает.

– Ладно, выйду.

– С гостем-то поласковее будь. Нужный человек.

Феврония сердито повела плечом:

– В твои дела с Каретиным меня не вмешивай.

– Ладно, ладно, – пятясь к двери, замахал рукой Лукьян, – только пособи принять гостя.

– Сказала – выйду, и нечего трясти одно и тоже десять раз, – зло блеснула глазами Феврония.

За зиму жизнь в отцовском доме Февронии надоела. На Камаганской заимке, где она была полной хозяйкой после смерти мужа, хозяйничала беднота. Хлеб из амбаров выгребли, землю, что была у Больших Донков, отобрали и поделили среди мужиков.

Все бы стерпела Феврония, только не обиду со стороны милого дружка Василия. По слухам, вернулся он из армии и ни разу не зашел к ней. Все опостылело, тошнехонько на белый свет смотреть. Тяжелы, муторны зимние ночи в жарко натопленной горенке. Сны постыдные измучили. Разметав пышные волосы, на мягкой постели лежит Феврония с открытыми глазами, не выходят из головы видения тех камаганских ночей, что коротала с Василием. Вошел этот фармазон в ее душу да так, что и забыть не может. Постепенно стала успокаиваться, но весной вновь затосковала. И вот, чтобы забыться на время, решила выйти к отцовскому гостю.

Пораженный ее величественной красотой, Крапивницкий на какой-то миг растерялся, что не ускользнуло от внимательного взгляда Лукьяна.

– Дочь, вдовица, гостит у меня поневоле, – сказал он довольным тоном.

Феврония, скрестив руки, как это делают старообрядки, низко поклонилась Крапивницкому.

– Почему поневоле? – отвесив ответный поклон, спросил пришедший в себя Крапивницкий.

– Заимку в Камагане у ней отобрали и почти все хозяйство.

– Понятно.

Не раз принимавшая городских гостей, приезжавших по делам к мужу, Феврония умело собрала ужин и с достоинством пригласила к столу. К удивлению гостя, к обильной закуске появилась бутылка коньяка.

– Приберег для дорогого гостя, – Лукьян поклонился, подавая рюмку Крапивницкому.

– А женщинам?

– Моя старуха не употребляет. Может, ты, Феврония, выпьешь.

– Налей, – сказала та решительно.

После третьей рюмки Крапивницкий переставил стул ближе к молодой хозяйке.

– Позвольте предложить, – подвигая вино, сказал он учтиво Февронии.

– Нет, спасибо, – сухо ответила женщина и, поклонившись церемонно гостю, ушла в свою горенку. Откланялась и Митродора. Мужчины остались одни.

Крапивницкий, не спрашивая хозяина, налил себе еще рюмку, выпил, поднялся со стула, потрогал дверь, плотно ли закрыта, и вернулся к столу. Упираясь в него пальцами обеих рук, в упор посмотрел на хозяина.

– В прятки играть хватит, – пристукнул он слегка о стол. – Сколько надежных людей в Косотурье?

Лукьян опустил глаза, поскреб подбородок.

– Как сказать... Да не шибко густо. Заозерная часть – чистовцы почти поголовно стоят за новую власть. Верховодит там Прошка Черепанов. Наши камышинцы, народ как будто надежный, но опять же это касается отцов. Они крепко держатся старых порядков, а вот ихние сынки уже устав не соблюдают, курят табак, едят из одной чашки с мирскими.

– Наплевать мне, что они едят из одной чашки, – грубо оборвал Крапивницкий. – Ты вот лучше скажи, как у тебя с оружием!

– Кое-что наскребем, ну там ружья, патроны, значит, леворверы. – Лукьян зашарил глазами по потолку.

Крапивницкий молча допил коньяк и повернулся к хозяину:

– Завтра собери своих людей. А сейчас я отдохну.