Текст книги "Бурелом"

Автор книги: Николай Глебов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

ГЛАВА 7

Еще летом, после того как в Косотурье начал верховодить Лукьян, Глаша вновь уехала на кордон.

Отголоски больших событий, происходящих в стране, докатывались сюда редко. Леонтий ездил в Павловск не часто.

– Теперь там новая власть, и, похоже, ей не до нас, – возвратившись как-то из города, сказал он жене и племяннице. – Наших солдат там да еще каких-то чехов, как сельдей в бочке. На улицах ходят дозоры, шарят все больше по окраинам – ищут большевиков. А этот Веньчиков, ну который приставал к тебе летось, – повернулся Леонтий к Глаше, – теперь вроде как за начальника в лесном деле. Иван Михайлович шибко осунулся. Постарел. «Ты, – говорит, – Леонтий, лес не забывай оберегать. Внукам и правнукам нашим он будет нужен». – Помолчав, лесник продолжал неторопливо: – Дорогой из Павловска встретил знакомого косотурского мужика, рассказывал, что диется в селе. Там хозяином Лукьян Сычев стал, твой бывший свекор. – Глаза Леонтия остановились на племяннице. – Шибко лютует над беднотой. Вместе с Крысантием Каретиным, с управским секретарем, галятся. Андриана, Василкиного отца, исхлестали в кровь. Все допытывались, где сын. Крепкий старик, не сказал. А твоего родителя вызвали в управу, ремни у культяпки обрезали, деревяшку выбросили за окно, а сами давай хохотать, как Илья на одной ноге по улице скачет.

– Гады! – вырвалось гневно у Глаши.

– Точно, – поддакнул лесник. – Каждый день измываются над народом. Как бы сюда не нагрянули, – закончил он уже озабоченно.

– Не дай бог! – отозвалась жена Леонтия.

Прислонившись к стене, Глаша думала: «Что же делать? Если свекор появится на кордоне, житья не будет. Вася далеко». – Женщине вспомнилась последняя встреча с Василием.

Окруженные в Мещерской низине карательным отрядом, партизаны Обласова, стремясь к Троицку, стали просачиваться мелкими группами в степные районы. Накануне ухода из лесов Василий заехал на кордон проститься с Глашей.

– Путь лежит далекий и опасный, – ответил он на просьбу Гликерии взять ее с собой и привлек к себе. – Боюсь за тебя – не вынесешь ты похода. Будут стычки с белоказаками, а где тебе в бою. Не женское это дело, ни шашкой, ни винтовкой владеть не умеешь, да и что отрядовцы скажут? Наши семейства приказал отправить по глухим деревням, а сам жену с собой берешь? Нет, так не годится. Если какая банда нагрянет на кордон, скройся на время в лесу, А до зимы, может, я вернусь. – Василий нежно погладил ее руку.

– Опять одна, – вздохнула Глаша. – В германскую жила без тебя. Пришел ненадолго, и опять разлука. Но ведь молодость-то уходит, Вася... – она подняла глаза на Обласова.

– Знаю, – сказал сумрачно Василий. – Вот прогоним беляков и будем жить спокойно. А если что случится со мной, не забывай.

В тот день Глаша проводила его до лесной тропинки. Долго смотрела ему вслед, и как только фигура всадника с конем скрылась, она, как подрубленная березка, опустилась на землю.

Дня через три после отъезда Василия лесник вернулся домой встревоженный.

– В седьмом квартале, где просека, видел конские следы. Должно, каратели шарят в поисках партизан. Тебе, Глаша, лучше бы уехать. Упаси бог, если беляки явятся сюда.

И сама Гликерия понимала, что надо куда-то скрыться на время. Как-никак, а жена командира партизанского отряда, хотя и невенчанная.

– Есть у меня в Челябинске дружок-однополчанин – Шмаков Иван Васильевич. Сапожник он, живет в Заречье на Горшечной улице. Искать его надо так: пройдешь мост через реку Миасс, справа пустырь, на пригорке церковь. Не доходя до нее, увидишь двухэтажный дом, внизу вывеска сапожника. Скажешь, что племянница Леонтия явилась в город насчет работы. Поживешь день-два у Ивана Васильевича, а потом он тебя устроит.

На семейном совете решили выехать с утра. Глаша стала готовиться к отъезду. Так прошел день. К вечеру собралась гроза. Казалось, ничто не предвещало ее приближения. Ласково грело июньское солнце, воздух был недвижим и чист, как хрусталь. Деревья стояли молчаливо, как бы прислушиваясь к песне лесного жаворонка, который, стремительно, взлетая ввысь, прозвенит чудесной трелью и камнем падает вниз. Порой слышался нежный голос иволги, и снова тишина.

Но вот на горизонте показалось небольшое облако, а за ним второе, третье. Как бы убегая от грозящей опасности, пронеслись они над кордоном и скрылись вдали. Подул свежий ветерок, поиграл в пышных кронах деревьев, качнул сиреневые колокольчики, росшие на опушке, пригнул к земле голубые незабудки и, озоруя в кустах рябины, прошелестел в зарослях багульника. Постепенно заслоняя солнце, выплыла большая черная туча. И от этого лес стал сумрачным, неуютным. Умолкли лесные певуньи, спрятались в своих жилищах работяги муравьи, все, казалось, притихло в ожидании беды. Внезапно лесное безмолвие разорвал откуда-то налетевший буйный ветер. Закачались верхушки столетних великанов. Как стайка испуганных девушек в ярко-зеленых нарядах, заметались молодые березки. Туча уже закрыла солнце и неотвратимо накатывалась на кордон. Сверкнула молния. Издалека послышался гром. Постепенно нарастая, ой, казалось, потрясал все живущее на земле, вселяя страх. Упали первые капли дождя, затем небо как бы разверзлось – хлынул ливень.

Глаша поспешно выбежала из дома и стала закрывать оконные ставни. Ураганный ветер прижал ее к стене. Тяжело дыша, женщина шаг за шагом стала пробираться к крыльцу. Слышался гул, свист ветра. С жалобным криком, подхваченная воздушным потоком, мимо Глаши пролетела какая-то птица. Черное низкое небо зигзагами прочертила яркая молния. Недалеко от дома лесника раздался сухой треск, и трепетный феерический свет на какой-то миг выхватил из полумрака мятущиеся деревья. Глаша с трудом добралась до сенок и остановилась в темном углу.

Гроза продолжалась недолго. На вечернем небе все еще полыхали молнии, слышались раскаты грома, но уже-за уходящей тучей, расширяясь, по небосводу тянулась яркая полоска света. Дождь перестал.

Как только кончилась гроза, Глаша вышла на крыльцо. С крыши, гулко булькая в лужах, скатывались капли дождя; заходящее солнце, освещая кроны деревьев, играло уже чудесными красками на листве. И как бы радуясь, что буря ушла, вновь запел свою несложную песню лесной жаворонок и под карнизом дома защебетала ласточка.

Глаша вздохнула полной грудью. Тревожные мысли о судьбе родных на какое-то время улеглись.

Утром Глаша выехала с Леонтием к железнодорожной станции.

Дорога после ливня была тяжелой, и лесник ехал не торопясь. По сторонам изредка виднелись поваленные бурей деревья, обнаженные корни которых нелепо торчали из земли. Порой под могучими стволами упавших великанов лежали искалеченные сосенки и, как бы взывая о помощи, тянули уцелевшие ветви к небу.

– Вот так и жисть человеческая, – глядя на бурелом, пустился в философию, Леонтий. – Он, значит, живет, живет спокойно. Потом – трах! – налетела житейская буря вроде войны – и нет человека. А которое дерево глубоко ушло корнями в землю – устоит. Опять же и человек. Если твердо шагает по матушке земле, будет жить. А ежели елозит ножками, дело пропащее, – для убедительности Леонтий пренебрежительно махнул рукой. – Сколько молодняка вчера наломало, – покачал он головой. – И то прошлый раз Иван Михайлович баял: ежели срубили сосну или в сухостойник пошла, посади, говорит, Леонтий, заместо их в два-три раза больше, семена выбери добрые. Заботливый старик. Вот только Веньчиков что-то стал к нему привязываться. При мне упрекнул его за депутатство при советской власти. Иван Михайлович шибко тогда на него осерчал. Назвал его как-то чудно: ха-ме-ле-оном, – с трудом выговорил Леонтий незнакомое слово.

– Слизняк, – передернула зябко плечами Глаша, вспомнив встречу с Веньчиковым.

На маленькой железнодорожной станции, простившись с Леонтием, Глаша зашла в полутемный зал, битком набитый пассажирами, с трудом пробралась к кассе. Взяв билет до Челябинска, вышла на перрон. Громыхая на стыках рельсов, показался воинский поезд с зачехленными орудиями на платформах. Из теплушек выглядывали солдаты. Заметив Глашу, один из них крикнул:

– Садись, красотка, с нами, подвезем. Место на нарах найдется, – сказал он двусмысленно.

Глаша плюнула и отошла в конец перрона. Через некоторое время подошел товаро-пассажирский поезд. Заняв место у окна, Глаша стала смотреть на мелькавшие поля и перелески. На разъездах поезд стоял долго, пропуская воинские эшелоны. Белые стягивали силы на западный фронт, стремясь к Волге.

В вагоне Глаша познакомилась с молодой женщиной, которая работала в Челябинске в ресторане. Звали ее Анной.

– Переночуешь сегодня у меня. В Заречье, куда ты собираешься идти, вечерами опасно. Поезд приходит поздно. Вид-то есть у тебя? – спросила она.

– Нет, не взяла. В сельской управе теперь вражина сидит, – призналась Глаша чистосердечно.

Анна внимательно посмотрела на свою новую знакомую.

– Ты теперь насчет этого с оглядкой говори, – заметила она наставительно. – По какой улице твой сапожник живет?

– Не знаю. – Показывать бумажку с адресом Шмакова она не стала. Да и запрятана была далеко.

– Ты грамотная?

– Читаю по складам.

Анна покачала головой:

– Трудно тебе, девша, придется.

– Может, найду подходящую работу.

– Замужняя? – продолжала расспрашивать Анна. – Не вдова и не мужняя жена.

– Как это понять?

– Выходила замуж за старообрядца. Помер. Сошлась с другим, но обвенчаться помешала война.

– Где он сейчас?

Глаша замялась. Говорить или не говорить, что Василий партизан? И, вздохнув, промолвила:

– Не знаю.

Из вагона женщины вышли вместе.

– Ладно. Завтра разыщем твою квартиру, а сейчас идем ко мне. – Открыв калитку домика, стоявшего недалеко от станции за виадуком, пропустила Глашу вперед.

Анна повела свою знакомую в маленькую комнату.

– Раздевайся и ложись на диван.

Утомленная длинной дорогой, Глаша уснула мгновенно.

Утром пошли разыскивать квартиру Шмакова. Поднялись на мост: увидев колонну солдат, одетых в незнакомую форму, с короткими красно-белыми ленточками на околышах головных уборов, прижались к перилам.

– Чехи, – вполголоса сказала Анна.

Пропустив колонну, женщины прошли небольшой пустырь и, повернув за угол улицы, оказались перед старым двухэтажным домом. На его фасаде виднелась написанная вкривь и вкось вывеска: «Сапожная мастерская Шмакова». Ниже стояла: «Принимаю пошив мужской и дамской обуви, срочный ремонт».

– Ну вот и нашли. Как оглядишься маленько, приходи ко мне. Долго не задерживайся. Слышала, что в городском саду в ресторан требуется уборщица. Как бы не прогагарить место. – Прощаясь с Глашей, Анна еще раз посмотрела на окна полуподвала, где жил сапожник, оглядела зачем-то улицу и, заметив чешский патруль, поспешно завернула за угол дома.

Глаша постучала в дверь. На стук долго не выходили. Гликерия стала прохаживаться мимо окон.

– Вы к нам? – Перед ней стояла миловидная девушка лет семнадцати и вопросительно смотрела на Глашу.

– Ага. Мне нужно повидать Ивана Васильевича Шмакова.

– Папа, кажется, дома. Вы звонили?

– Я не знаю как, – смутилась Глаша.

– Вот видите шнур? Стоит только дернуть за него, и в квартире послышится звонок. Вот так. – Девушка взялась за шнур. Было слышно, как за дверью задребезжал колокольчик, и показался сам хозяин, пожилой мужчина с добрыми усталыми глазами. На нем был нагрудный фартук из кожи.

– Кто с тобой, Поля? – спросил он дочь и перевел глаза на Глашу.

– Я с Ольховского кордона. Племянница Леонтия. Он просил передать вам поклон, – ответила Глаша.

– А-а, хорошо. Заходите, – приветливо заговорил Шмаков.

– С Леонтием мы вместе тянули солдатскую лямку. Проходите в комнату. Ты что, по какому случаю приехала? – продолжал он расспрашивать молодую женщину и обратился к жене: – Мать, поставь-ка самоварчик. Надо гостью попоить чайком.

– Спасибо, я уже пила. – Глаша опустилась на стул и оглядела неказистое помещение мастерской. Перед окном с зеленоватыми стеклами стоял небольшой верстак. На нем сапожный инструмент и начатая работа. В углу куча старой обуви, принесенной для починки. Прямо от входной двери виднелась вторая, ведущая во внутренние комнаты.

– Как здоровье Леонтия? – обратился Шмаков к неожиданной гостье.

– На ноги стал жаловаться. Да и тетка не шибко хвалится здоровьем, – вздохнула Глаша и обвела еще раз глазами помещение. – Насчет работы приехала, – после короткого молчания заявила Глаша.

– Почему на кордоне не жилось?

– Так.

– С Леонтием или с теткой поссорилась? – продолжал допытываться хозяин.

– Нет, жили хорошо. – Глаша затеребила концы узелка, лежавшего на коленях. – От других людей обиды терпела да и сейчас боюсь.

– От кого это?

– Старый свекор житья не дает. Председателем сельской управы он теперь. А второй-то муж у меня в партизанах. Ушел с отрядом на какой-то Троицк.

– А-а, теперь, понятно. Насчет работы не беспокойся, устроим.

– Тут одна бабочка, с которой ехала вместе в поезде, посулила поискать мне место.

– А твоя новая знакомая сказывала, где работает?

– Говорила. На каком-то острове в ресторане. Что это за штука ресторан, я и не знаю.

– Как ее зовут?

– Анна.

– Понятно, – произнес довольным тоном Иван Васильевич. – Мы найдем тебе более спокойное место, а сейчас я поработаю, а ты погуляй пока с Полей по городу. Поля, не забудь, о чем я тебя просил.

– Хорошо, папа. – Девушка ушла в соседнюю комнату и вскоре вернулась. Женщины вышли.

Дня через два после приезда в Челябинск Глаша по рекомендации какой-то одетой по-городскому женщины, с которой свел ее Иван Васильевич, устроилась домашней прислугой к начальнику разведки штаба генерала Ханжина полковнику Строчинскому.

В первый же день, когда Глаша мыла посуду на кухне, между супругами Строчинскими произошел короткий, но выразительный разговор.

– Где ты взяла новую прислугу? – спросил Строчинский.

– Мне ее рекомендовала жена подполковника Неустроева, по рекомендации своей бывшей прислуги.

– Но у новенькой нет документов, – заметил муж. Помолчав, добавил: – При моем служебном положении принимать в дом человека без паспорта более чем неразумно, – сказал он раздраженно.

– Господи! – всплеснула руками Строчинская. – Да ведь она недавно приехала из деревни, малограмотная крестьянка. Чего ее бояться?

– Откуда ты знаешь, что она недавно из деревни?

– Боже мой, ты и здесь подозреваешь происки красных. Нет, это ужасно! – Госпожа Строчинская сжала виски. – Ты в каждом человеке видишь большевика. У тебя выработалась нездоровая мнительность.

– Но, дорогая, осторожность никогда не мешает.

– Можешь читать свои сентенции другим, но не мне. В конце концов, мне все это надоело. – Хлопнув дверью, Строчинская вышла.

Хозяин кабинета, где происходил разговор, в раздумье поиграл карандашом и, вздохнув, уставился в окно. Ссора с женой ему была неприятна. «Сделаю запрос», – решил он.

Через несколько дней пришел ответ.

«Жительница села Косотурья Гликерия Ильинична Сычева, 22 лет, малограмотная, под судом и следствием не значится, по сведениям, выбыла из села на заработки.

Начальник уездной милиции Егоров. Город Павловск».

Строчинский еще раз пробежал бумажку и положил ее в стол.

ГЛАВА 8

Получив документы на имя Афанасия Курочки, Прохор явился по указанному адресу в Челябинск на Слесарную улицу к подпольщику Васанову Имамутдину Хасановичу, или, как его обычно звали, Ивану Харитоновичу. Работал он кондуктором на железной дороге и был связным военной секции подпольного комитета. На квартире Васанова Прохор встретился с Василием Киселевым, который до вступления «добровольцем» в полк имени Шевченко служил электротехником в поезде, приписанном к станции Челябинск.

– Как у тебя с документами? – выслушав Прохора, спросил он.

– Как будто все в порядке, – улыбнулся Черепанов. – Теперь я Афанасий Курочка из села Никольского Кустанайского уезда. Мои предки...

– Да ты не беспокойся о предках, – перебил его Киселев. – Наш куренной атаман, капитан Святенко, делает отбор добровольцев по принципу одного из литературных персонажей: «– Горилку пьешь? – Пью. – Тютюн куришь? – Курю. – Добрый козак будешь». – В полку есть люди разных национальностей. Но основной костяк составляют выходцы с Украины, так называемые выселенцы со времен войны с немцами. Постарайся на первых порах показать себя перед Святенко настоящим строевиком. Он это любит. Ты должен твердо усвоить одну азбучную истину – конспирацию. Святенко, возможно, направит тебя к бунчужному Пацику Степану. Пацик – бывший семинарист Челябинской учительской семинарии. Он возглавляет подпольный комитет полка. Он и зачислит тебя в одну из пятерок. Ты будешь знать членов только своей пятерки. Тебе, вероятно, говорили, для чего создан полк имени Шевченко?

– Да.

– К этому надо добавить, что в декабре семнадцатого года в Харькове состоялся, Всеукраинский съезд Советов, провозгласивший Украину Советской республикой, а буржуазная Центральная рада под руководством Петлюры и Винниченко была объявлена съездом вне закона. Об этом и надо рассказать солдатам. Желаю тебе успеха. В полку мы, конечно, будем встречаться, но мы «не знаем» друг друга. Ясно?

Киселев ушел. Наступил вечер. Прохору захотелось спать. Сказывалась усталость.

– Иван Харитонович, – обратился он к хозяину, – ты, может, устроишь меня на ночлег?

– Обязательно, – живо отозвался Васанов. Написав несколько слов по-татарски, свернул записку трубочкой и передал ее сыну Ибрагиму. – В магазине Валеева, в галантерейном отделе, работает наш человек. У меня, ты сам понимаешь, ночевать нельзя.

Прохор простился с Васановым и вместе с Ибрагимом вышел на улицу. Прошли несколько кварталов и оказались на углу Уфимской и Степной. От моста через Миасс к Народному дому по тротуарам дефилировали ярко накрашенные женщины, бросая недвусмысленные взгляды на хорошо одетых мужчин. Шли какие-то развязные, неряшливо одетые, с помятыми физиономиями молодые люди, один из них, намеренно задев плечом Прохора, произнес вполголоса:

– Есть анаша [7]7
  Анаша – наркотик.


[Закрыть].

Дружно топая по булыжной мостовой, прошел взвод солдат с песней:

 
Шел солдат с похода,
зашел солдат в кабак.
Сел солдат на бочку,
давай курить табак...
 

– Ать-два, ать-два! – Молодой командир взвода, видимо, недавний выпускник юнкерского училища, молодцевато выпячивая грудь, бросал победоносные взгляды на гуляющих женщин.

Прошел чешский офицер с дамой. Проскакал на горбоносых поджарых скакунах татаро-башкирский отряд, впереди полоскалось по ветру черное бархатное знамя с золотистым полумесяцем – эмблемой башкирских национал-автономистов.

В те дни торговый центр Челябинска походил на разноязычный Вавилон.

В клубах на офицерских и иных собраниях эсеры и меньшевики склоняли по всем падежам слова: «свобода», «равенство», «братство». Взрывы рукоплесканий, конфетти, истерические выкрики наэлектризованных дам, усиленное сморкание в платок респектабельных господ, могучий рев краснорядцев – вот что наполняло центр города.

Иная жизнь текла в железнодорожном депо станции Челябинск, на окраинах, мельницах, заводах. Шла поистине титаническая работа партии большевиков, шла пламенная борьба за освобождение Урала от белогвардейцев. Слова Ленина вдохновляли сотни тысяч людей на войну против захватчиков.

Незадолго до наступления чехов американский сенатор Шерман стучал кулаком в сенате, требуя ускорить интервенцию:

– Сибирь – это пшеничное поле, пастбища для скота, имеющие огромную ценность.

Герберт Гувер, владелец нефтяных компаний в Майкопе, Лесли Уркварт – эксплуататор минеральных богатств на Урале – с пеной у рта требовали от своих правительств скорейшей расправы над большевиками.

Обо всем этом Прохору еще накануне поступления в полк имени Шевченко рассказал Киселев.

– Теперь тебе понятно, кто стоит за спиной беляков. Так и с полком, или, как его называют, куренем имени Шевченко. Над ним маячит реальная фигура националиста, злейшего врага украинского народа, Петлюры, – говорил Киселев.

Прохор с Ибрагимом с трудом выбрались из толпы и зашли в магазин Валеева. Дождавшись, когда схлынут покупатели, Ибрагим передал записку отца одному из приказчиков.

– Подождите у главного выхода. Скоро магазин закроют, и пойдем ко мне, – сказал тот торопливо Прохору и занялся товаром.

...Как правило, все добровольцы должны были являться лично к куренному атаману, где и проходили проверку. Принимались в расчет и военная выучка. Зная об этом, Прохор, как только дежурный офицер открыл дверь кабинета Святенко, вытянувшись в струнку, отрапортовал:

– Афанасий Курочка явился в ваше распоряжение, пан атаман..

– Курочка, Афанасий, гарно. – Хозяин кабинета поднял глаза на «добровольца».

Взглянув еще раз на Прохора, Святенко спросил:

– В царской армии служив?

– Так точно, пан атаман.

– В який части?

– С маршевой ротой был направлен из Самары на галицийский фронт и сразу в бой.

– А тоди?

– Попал в плен к немцам, бежал и в семнадцатом, не желая служить красным, вернулся домой.

– Документы!

Черепанов передал нужные бумаги.

– Козак? – взглянув на них мельком, спросил Святенко.

– Так точно. Дед был козак...

– А батько сын козачий, а ты, а ты хвист собачий, – схватившись за бока, пан атаман заколыхался от утробного смеха. – Явысь к бунчужному второй сотни, документы получишь в штабе, – заговорил он уже официально. – Ныхай бунчужный занэсэ тэбэ в списки и зачислэ на вещевое довольствие.

– Слушаюсь, пан атаман, – козырнув, Прохор подумал: «Погоди, будет время – мы тебе покажем «собачий хвост». – И, чеканя шаг, вышел из кабинета.