Текст книги "Бурелом"
Автор книги: Николай Глебов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)
ГЛАВА 22
Пан Лушня запил. Закрылся в комнате, вынул из заветного шкафчика бутылку вина и, опорожнив, запел басовито:
Та орав мужик край дороги.
Гей, цоб! Цебе, рябий, тпру!
Край дороги.
Та воли його круторогі,
А погоничи черноброві.
Поведав, как у мужика проходившие мимо девушки спрятали торбу с пирогами, пан Лушня схватился за бока и долго колыхался от утробного смеха. Затем настроение быстро изменилось. Пошатываясь, он подошел к двери, открыл ее энергичным пинком и гаркнул дневального:
– Бунчужного ко мне!
Придерживая на ходу шашку, полусогнувшись, вбежал Кургузов и, лихо козырнув, замер в положении «смирно»:
– Честь имею явиться.
– Садись, – мрачно сказал Лушня, продолжая расхаживать по комнате.
Бунчужный с собачьей преданностью следил за каждым движением пана сотника. Тот молча вынул вторую бутылку, подвинул Кургузову стакан:
– Пей.
– Премного благодарен, пан сотник. – Кургузов с опаской выпил.
– Налить еще?
– Не смею отказаться.
Лушня усмехнулся:
– Попробуй откажись. Я тебя так взгрею, что всем чертям будет тошно.
– Так точно, – с готовностью ответил Кургузов и подвинул к себе стакан.
– Ты скажи, кто я? – тяжелый взгляд Лушни остановился на бунчужном.
– Вы есть храбрый командир, пан сотник куреня имени Шевченко.
– Ладно, – мотнул головой Лушня. – Скажи, за что ты борешься?
– За самостийну Украину, трудовые рады, универсалы о земле и воле, – отрапортовал Кургузов.
– Нет, мы с тобой оба ландскнехты.
Услышав незнакомые слова, Кургузов захлопал главами и, не зная, что отвечать, выпалил:
– Так точно! – Поразмыслив немного, гаркнул: – Никак нет! – и с надеждой посмотрел на Лушню: угодил или не угодил ответом?
– Ну и хитрый же ты, Кургузов, хитрее теленка. – И, помолчав, спросил: – А Святенко кто?
– Пан атаман куреня, – отчеканил бунчужный.
– Правильно! Такой же наймит, как и мы с тобой. – И, отвернувшись от собеседника, пробормотал: – Гетман Мазепа перевернулся бы в гробу от зависти к нашему пану атаману. Кургузов! – Осоловевшие глаза Лушни вновь остановились на бунчужном. Пошатываясь, он поднялся на ноги и шагнул к своему собутыльнику.
– Слушаю, пан сотник. – Кургузов попытался подняться с сиденья, но тяжелая рука Лушни вновь придавила его к стулу. – Сиди. – Сотник оперся обоими кулаками о стол. – Ты бунчужный?
– Так точно.
– Нет, ты халява. Почему теряется оружие на центральном складе?
– Не могу знать.
– А кто будет знать, я, что ли? – распаляясь, заорал пан сотник. – Надо шевелить мозгами, – постучал он пальцем по лбу Кургузова. – Ни к черту не годится твоя агентура. А впрочем, черт побери. Что нужно сделать? – пан сотник уставил взгляд на пустую бутылку.
– Сбегать в лавку и купить.
– Наконец-то догадался! Сходи.
Оставшись один, Лушня подпер щеку кулаком и задумался. Заметив бунчужного в дверях, он спросил:
– Принес?
– Так точно, – ставя на стол новую бутылку, ответил
Кургузов.
– Пан сотник, – показавшийся в Дверях следом за бунчужным дневальный козырнул: – Вам бумага из штаба куреня. – И подал Лушне пакет.
– Убери бутылку в шкаф и можешь идти, – сказал сердито пан сотник дневальному и открыл пакет.
«Командиру 2-й сотни поручику Лушне.
Обращаю ваше внимание на плохую постановку караульной службы козаками вашей сотни на постах: центральном складе оружия и боеприпасов, где отмечены случаи хищения со стороны неизвестных лиц; в гараже бронемашин штаба армии, где зафиксирована порча моторов. Начальник гарнизона предупредил, что в случае халатного отношения к служебным обязанностям ваших часовых, он будет вынужден довести до сведения командующего Западным фронтом об освобождении куреня от несения караульной службы на важных в военном отношении объектах и его переводе на охрану второстепенных постов. Примите надлежащие меры.
Капитан Святенко.Адъютант Недоступа».
По мере чтения хмель из головы Лушни улетучивался.
– Доигрались в демократию! Посты не стали доверять. – И, рассвирепев, он завертел зажатой в кулак бумажкой под носом бунчужного. – На-ко понюхай, чем пахнет, тараканья душа. Дровяной склад скоро пошлют охранять. Взять бы плеть да перепороть всех вас. Распустил козаков. Кто стоял на охране оружейного склада последние дни?
– Рядовые Афанасий Курочка, Назарчук и Феодосий Романенко.
– Вызвать!
Зная крутой нрав пана сотника, бунчужный быстро сбегал за козаками. Лушня сидел у стола и на приветствие козаков не ответил. Лицо сотника все еще было багрово от гнева.
– Сонные тетери! – Заплывшие жиром глаза Лушни зло уставились на козаков. – У вас под носом выносят из склада оружие, а вы, как слепые, ничего не видите. Вы осрамили курень, – входя в раж, повысил голос Лушня, – вам не козаками быть, а поводырями у бандуристов. Что молчите? Забор вокруг склада плохой, а глаза у вас где? Твоя фамилия – Курочка? – переходя на язвительный тон, спросил Прохора Лушня.
– Так точно.
– Понятно. – Пан сотник повернулся к бунчужному. – Так как курочки ночью видят плохо, сидят больше на насесте, посадите его дня на три на гауптвахту.
– Слушаюсь, – с готовностью ответил Кургузов.
– А чтоб курочка не скучала, пускай и эти два петушка посидят с ней. Кру-гом! – резко скомандовал Лушня. – Шагом марш! На глаза мне больше не попадайтесь, бисовы дети, а то не так еще взгрею, – бросил им вслед.
Шагая на гауптвахту, Прохор думал: «Не иначе кто-нибудь из городских донес насчет пропажи». В курене конспирация была на высоте, Черепанов не допускал и мысли, что кто-то из его «пятерки» мог донести в контрразведку. Обычно во время своего дежурства Прохор заранее предупреждал подпольщиков через Васанова. Темной ночью они появлялись с условным паролем и, погрузив оружие, часть боеприпасов на стоявшую невдалеке телегу, закрывали добычу соломой, и исчезали. Правда, Прохору не нравился один из них – молодой парень залихватского вида, одетый всегда щеголевато, в модной венгерке, в серой папахе набекрень. Несколько раз он пытался узнать у стоявшего на «часах» Прохора, много ли коммунистов в курене. При очередной встрече с Васановым Прохор рассказал ему о молодом человеке в венгерке.
– А-а, знаю, это Николай Образцов, – ответил Иван Харитонович. – Он у нас старшим в группе по добыче оружия. Он недавно порвал с партией левых эсеров и вместе с отцом помогает нам в работе.
– Но какое дело Образцову до нашей организации?
Васанов пожал плечами.
И вот теперь, вспоминая свою последнюю встречу с Васановым, Прохор решил после гауптвахты сходить еще раз к Ивану Харитоновичу. Мысли перенеслись к Лушне: «Толстый боров, ну за что посадил? Улик нет. Злость сорвать на нас надо да еще поиздеваться захотел. И этот гусь хорош, – подумал он и посмотрел на шагавшего рядом с ним бунчужного. – Все вынюхивает, прислушивается, полицейская ищейка. Скорее бы на фронт. Давно уже у ребят чешутся руки схватиться с беляками». Мысль об отправке на фронт не оставляла Прохора ни на день. О восстаний куреня в самом Челябинске не могло быть и речи. Положение на фронте ухудшилось. Пала Уфа, за ней Самара, колчаковцы почти без боя заняли Пермь. Надо было терпеливо ждать своего часа. К этому призвал свои «пятерки» подпольный партком куреня.
Спаянные крепкой дисциплиной, члены подпольных «пятерок» терпеливо ждали отправки на фронт. Штаб Западной армии не торопился вводить в действие полк имени Шевченко, считая его надежным резервом на случай военных неудач на фронте.
Под Новый год Прохор зашел к Васанову. Иван Харитонович только вернулся из служебной поездки в Омск.
Принял он Прохора радушно. За чаем долго расспрашивал о полковых новостях и, поднявшись из-за стола, сказал гостю:
– Посмотри, что я привез из Омска, вернее со станции Куломзино. Вышел в соседнюю комнату и вернулся, держа бережно в руках что-то аккуратно завернутое в бумагу. Развернул.
Черепанов увидел газетную вырезку с небольшой фотографией Владимира Ильича Ленина.
– Случилось так, – начал он не спеша. – Наш поезд Челябинск – Омск прибыл на станцию Куломзино на рассвете. Там пришлось задержаться, так как накануне нашего прибытия было подавлено восстание омских и куломзинских рабочих. На станции возле товарных вагонов лежали неубранные трупы куломзинских повстанцев. Нам пришлось помочь рабочим, которые переносили их в санитарный поезд. Когда мы положили на носилки одного из убитых, из внутреннего кармана его пиджака выпал бумажник. Раскрыли, и в нем оказался небольшой портрет Ленина. Один из рабочих подал мне его со словами:
– Возьми с собой и передай челябинцам, что мы не сложим оружия до тех пор, пока не покончим с колчаковцами.
Отдавшись воспоминаниям, Васанов замолчал.
Прохор не спускал глаз с портрета. Имя Ленина он услышал впервые от Кирилла Панкратьевича Красикова. Имя Ленина звучало и в далеком немецком городе Аугсбурге, где был лагерь для военнопленных, из которого освободила его Октябрьская революция. И сейчас Прохору казалось, что он связан незримыми нитями с тем куломзинским рабочим, который до последней минуты хранил портрет Ильича и, как эстафету, передал его живым. Вздохнув, Прохор поднялся на ноги.
– Спасибо, Иван Харитонович, за все. Мне пора в казармы, – и, посмотрев еще раз на портрет Ленина, вышел.
ГЛАВА 23
С тех пор как белые взяли власть в свои руки, Лукьян пошел в гору. Не лишенный мужицкой смекалки, он еще ранней весной начал скупать по деревням телят и отправлял их на Камаганскую заимку к Февронии.
– Пускай пасутся у тебя в степи. Травы тут добрые, воды хватит, а пару пастухов завсегда найдем, – говорил он дочери. – С деньгами-то у меня плоховато стало, – намекнул он Февронии на взятые ею деньги для выкупа Василия из троицкой тюрьмы. – Хошь, в компанию возьму? Дело прибыльное, бумага от военных властей насчет закупки скота у меня есть.
– Кто ее составлял? Поди, твой крючкотвор Каретин? Похоже, немалую долю барыша себе отхватил.
Лукьян развел руками:
– Не знаю, неграмотный я. Одно известно – пришлось на подмазку военных чиновников раскошелиться. Без этого в нашем деле никак нельзя.
– Войти в пай можно, – ответила Феврония, – но сначала надо бумагу поглядеть и посоветоваться со знающим человеком.
Осторожность дочери пришлась Лукьяну по душе. «А может, в самом деле объегорили меня? – промелькнула беспокойная мысль. – С Каретиным да чиновниками дружи, а камень за пазухой держи, – продолжал размышлять Сычев. – Пожалуй, без Февронии не обойтись. Как ни говори, родная дочь и деньги у ней есть, и торбаков [9]9
Торбак – двухгодовалый бычок.
[Закрыть]немало пасется в степи, пускай берет бумагу себе», – решил он и передал Февронии договор с интендантством на поставку скота.
Новая власть вернула ей заимку, пахотные земли, луга и пастбища, лесные колки, входившие в прежнюю нарезку; но крупный рогатый скот Феврония отбирать у мужиков не стала. Боялась – спалят заимку. Наладились отношения с отцом. Правда, привязанности к нему, как и раньше, у нее не было, но, следуя народной поговорке «свой своему поневоле друг», Феврония стала мягче относиться к отцу. Оба чувствовали, что нужны друг другу в торговых делах.
Феврония с головой ушла в хозяйство. Но каждый раз, проезжая летом мимо степного шалашика, где провела несколько сладостных минут с Василием, охваченная воспоминаниями, она долго стояла, не спуская с него глаз. Затем горестно оглядывала степь и, опустив бессильно руки, медленно брела к своему тарантасу. Приближаясь к заимке, Феврония становилась спокойнее, лицо стало, как обычно, надменным. Порой ночью она просыпалась от чувства тревоги за судьбу Василия; оно не оставляло ее и днем. Стараясь забыться, она все чаще и чаще оставляла заимку на попечение старого Изосима и уезжала в Челябинск.
Так и на этот раз. Подрядив гуртоправов гнать скот до станции, она уехала с отцом в Челябинск. Пока Лукьян занимался покупкой сена, обивал пороги ветеринарного надзора, Феврония объезжала магазины и, выбрав себе платье из кашемира, заглянула к ювелиру и, к его удивлению, не торгуясь, заплатила солидную сумму за изящный кулон с бриллиантом.
Приехала она в гостиницу под вечер. Лукьяна, занимавшего соседний с ней номер, не было. «Уехал, с каким-то господином, похоже, оба выпивши», – на вопрос Февронии об отце ответила горничная.
«Кто это может быть с ним? Скоро скот прибудет, а он в гулянку ударился, в ресторан закатился. Съездить надо, поискать. Деньги при нем большие, как бы не вытащили у пьяного».
Феврония сначала заглянула в городской сад, где был ресторан, прошлась между столиками, посмотрела отдельные кабинеты. Лукьяна не было. «Куда утянулся?» И, подойдя к ожидавшему ее извозчику, спросила:
– Есть еще в городе ресторан?
– Есть, на острове, справа от моста через Миасс.
– Поезжай.
Как и все челябинские извозчики, тот ехал не торопясь, жалуясь на дороговизну овса и сена. Февронии надоело его слушать, и, уткнув нос в муфту, она отдалась воспоминаниям. После бегства Василия из троицкой тюрьмы прекратились деловые встречи с Крапивницким, и она уехала в Камаган. Потекли однообразные дни. Правда, как-то под осень, направляясь в Троицк, на заимке сделал остановку казачий отряд. Вечером пьяный командир хотел, по выражению стряпки, подсыпаться к хозяйке, но получил такой отпор, что тут же приказал седлать коней и выехать с заимки.
Шли дни. Февронию начала одолевать скука. Когда Лукьян предложил вступить в компанию по закупке скота для армии, она охотно согласилась. Наделенная от природы холодным, расчетливым умом, грамотная Феврония оказалась хорошей помощницей в его торговых делах. Как она и предполагала, договор с интендантством был для отца невыгодным.
– Стало быть, объегорили, говоришь?
– Похоже, – коротко ответила дочь. – Вся разница в цене между живым и чистым весом скота идет военным чиновникам и ветеринарам. Немалые проценты получает и твой дружок Каретин.
– Ишь ты, – поскреб затылок Лукьян. – Ничего, отыграемся на кишках да коже. Съезжу как-нибудь на днях в Троицк, договорюсь с кожевниками и салотопами. – Помолчав, добавил: – Тут какой-то благородный господин у меня прошлый раз был. Уговаривал насчет хлебного дела. Шибко, говорит, выгодно. Мельницы арендовать, зерно молоть и опять же на армию сдавать по доброй цене. Положительный господин. Одет богато. Из себя такой благообразный, с кольцами на руках, в черной тонкого сукна тройке. Пай, говорит, не такой уж большой. А прибыли за год можно взять в три, четыре раза больше.
– Хватит нам и своего дела, – оборвала его Феврония. – Не гляди, что другой господин хорошо одет, может, он самый настоящий жулик.
– Што ты, што ты, – замахал испуганно рукой Лукьян, – да у него кондитерская фабрика в Челябинске есть, да исшо он вместе с Губкиным, Кузнецовым чай из Китая получает для развески. Нет, што ни говори, господин положительный.
И вот, вспоминая последний разговор с отцом, Феврония подумала: «Не затащил ли этот господин его в ресторан?» Из раздумья ее вывел голос извозчика:
– Приехали. Теперь надо идти бережком, а там и ресторан. Дожидаться или нет? – получая деньги, спросил он.
– Подожди, – бросила Феврония и направилась к острову.
Лукьяна она нашла в ресторане в отдельной, наглухо задрапированной комнате в обществе пьяных господ и вызывающе одетых женщин. Не замечая дочери, стоявшей в дверях, он держал на коленях визжавшую от щекотки какую-то толстушку. В табачном дыму трепетала в танце цыганка, и слышался звон гитары. Феврония молча подошла к отцу, рывком отбросила женщину и, резко сказав Лукьяну: – Одевайся, – повернулась к выходу.
– Позвольте, позвольте, сударыня, кто вы есть такая? – загородил ей дорогу господин с холеной бородой и глазами навыкат. Он был во фрачной паре, белой манишке с модным галстуком-бабочкой.
– Вам какое дело? – властно спросила Феврония незнакомого господина.
– Феврония, не шаперься, потому это мой лучший друг, значит, Павел Матвеевич Высоцкий, – проговорил заплетающимся языком Лукьян. Опираясь на накрытый столик, он с трудом поднялся со стула. – Потому как он городской, а я деревня, значит, гарнизуем мы опчество по скупке хлеба. – Шатаясь, Лукьян повернулся к Высоцкому: – Не обессудь, выпьем еще по маленькой. А это моя вдовая дочь. – Лукьян с трудом поднял отяжелевшие глаза на Февронию.
– Хватит, – решительно сказала Феврония и отставила рюмку от отца. – Поехали домой.
– Вы, может быть, составите компанию и посидите с нами немножко? – склонив красивую голову перед Февронией, произнес вкрадчиво Высоцкий.
– Спасибо, не желаю. – Подхватив отца под руку, вышла. Помогла одеться: и усадила с помощью извозчика в сани.
Доро́гой Лукьян, куражась, говорил:
– Матери даже обязательно куплю граммофон. Пущай музыку да песни слушает под свою лестовку [10]10
Лестовка – кожаные четки для молитвы.
[Закрыть], а?
Феврония укоризненно покачала головой.
– Теперь, значит, все перемешалось. Кто старовер, кто мирской, не поймешь.
– Это правильно, господин купец, – отозвался со своего сиденья извозчик и задергал вожжами. – Ну ты, халудора, передвигай клешнями.
– Значит, выпил я сегодня. А кто не пьет? Татары, и те нынче водку пьют, своего Махомета признавать не стали.
Февронии надоело слушать пьяную болтовню отца. Откинувшись в глубь саней, она с наслаждением вдыхала морозный воздух, любуясь звездами и круторогим месяцем, висевшим над городом. Думать ни о чем не хотелось.
Утром спросила отца:
– С чего это ты загулял?
– А так, дурость, – досадливо махнул рукой Лукьян и отвел от дочери глаза. – Господин Высоцкий меня сманил.
– У тебя свой-то ум есть или нет?
– А ты што с отцом так стала разговаривать? – повысил голос Лукьян. – Хозяин я себе или нет?
– Хозяин, а какие деньги есть, давай сюда.
– Это почему?
– Потому, что пристрастие стал иметь к вину. А напьешься – болтаешь много лишнего.
– Что я сболтнул? – уже тревожно спросил Лукьян.
– Насчет нашей веры: мать хотел заставить под граммофон молитвы читать.
– Неуж? Господи, прости меня, грешного, – перекрестился он. – Чисто бесовское наваждение вчерась напало. Возьми ты их, окаянных, – вынимая бумажник с деньгами, заговорил он. – Через них опять в вертеп попаду.
Феврония оставила деньги отцу на покупку сена и расчет с гуртоправами, остальные положила в свою шкатулку.
– Вот што, – одеваясь, продолжал Лукьян, – мирские послезавтра будут Новый год справлять, а до нашего еще три месяца осталось. Пойдешь на ихний праздник? Главный инде... индетант – фу, лешак его возьми, не выговоришь скоро, – значит, два билета прислал.
– Схожу, – подумав, ответила Феврония.
Окрыленное успехом на фронтах, колчаковское командование решило встретить Новый год с помпой. Зал офицерского собрания был украшен яркими гирляндами, разноцветными китайскими фонариками. Всюду зеркала, цветы к до блеска начищенный паркет. В буфете появилось «Клико» и японские сигареты. У парадного подъезда пестрели флаги – русский и чешский.
Феврония появилась на новогоднем балу в платье из светло-серого тяжелого шелка, расшитое черным стеклярусом. Слегка полную, как бы выточенную из белоснежного мрамора, шею украшала золотая цепочка с кулоном, который покоился на высокой груди. Голову Февронии украшала сложенная короной толстая коса; строгие черты лица дышали спокойствием и той величественной красотой, которая свойственна кержачкам.
На встречу Нового года Лукьян явился в новом из тонкого сукна частоборе, в шелковой косоворотке и хромовых на мягкой подошве сапогах. На груди – медаль за благотворительность, полученная еще в царское время. К негодованию Митродоры, Лукьян еще до поездки в Челябинск подстриг бороду на городской лад.
– Что ты понимаешь в моем торговом деле? Сидишь со своим Апокалипсисом, гадаешь, когда кончина мира будет. А мне надо с городскими людьми встречаться, копейку наживать, – отвечал сердито Лукьян на ее придирки.
Митродора всплеснула руками:
– Совсем обасурманился. Сраму теперь не оберешься.
– Посрамят да перестанут. Дело не в личности, а в наличности. Разумей.
И вот. сейчас, пригладив стриженные под кружок волосы репейным маслом и выпив для начала рюмку рябиновки, он вошел к дочери.
– Ты готова?
– Пожалуй, пора, – взглянув на часы, ответила Феврония.
Появление Февронии на новогоднем балу не осталось незамеченным. Первым подошел к ней Высоцкий. Поцеловал руку. Стоявший неподалеку Лукьян захлопал глазами от изумления: «Такой важный господин и целует руку у бабы, как у мирского попа. Диво».
– Господа! Я имею честь представить вам дочь нашего уважаемого Лукьяна Федотовича, – обратился к окружающим мужчинам Высоцкий. – Позвольте узнать ваше имя? – повернулся он к Бессоновой.
– Феврония, – певуче отозвалась женщина.
– Очень красивое имя, – произнес он сделанным восхищением. – Вы знаете, господа, это имя мне напоминает времена древней Эллады, где женщин с царственной красотой, наподобие Февронии Лукьяновны, – почтительный поклон в сторону Бессоновой, – было значительно больше, чем сейчас.
– Ну, брат, понес наш Павел Матвеевич, теперь не скоро удержишь, – шепнул на ухо какой-то господин другому.
– Ба! Феврония Лукьяновна! – бесцеремонно растолкав окружавших Февронию мужчин, полупьяный Крапивницкий припал к ее руке. – Кого я вижу! Лукьян Федотович! – обнимая Сычева, восторженно воскликнул Крапивницкий и повернулся к штатским: – Извините, господа, что я завладел вниманием вашей дамы, – кивнул он в сторону Высоцкого и его компании, – но это мои старые друзья, – похлопал он Лукьяна по плечу. – Господа, я похищаю у вас Февронию Лукьяновну вместе с отцом. Прошу. – Крапивницкий галантно поклонился им обоим и повел в банкетный зал.
Появился Крапивницкий в Челябинске еще с осени. После разгрома мусульманского полка возле Ирныкши он с остатками своего эскадрона долго скрывался в горах между Большим и Малым Кылом. Продовольствие добывали набегами на таежные деревни, и когда его отряд растаял в горах, он со своим ординарцем с трудом добрался до станции Миасс и явился в штаб Ханжина. Там ему предложили вновь заняться формированием татаро-башкирского отряда. Он набрал сотню ярых валидовцев [11]11
Валидов – один из организаторов националистического контрреволюционного правительства в Уфе.
[Закрыть]и был назначен их командиром.
Встреча с Февронией и ее отцом Крапивницкого обрадовала. Расспросив про павловские новости, он усадил их за банкетный стол рядом с собой.
Появление Крапивницкого с Февронией вызвало оживленное перешептывание дам и заметный интерес мужчин.
Феврония, к удивлению Крапивницкого, держалась с достоинством, не выказывая и тени смущения в новом для нее обществе.
Стрелка часов приближалась к полночи. Участники банкета стали оживленнее, в зале стоял гул голосов и хрустальный звон бокалов. Прикрыв лицо веером, жена Строчинского шепнула мужу:
– Узнай, что это за особа сидит с Крапивницким.
Мадам Строчинскую не без основания беспокоило появление интересной незнакомки рядом с Крапивницким.
Господин Строчинский молча кивнул головой и поманил к себе сидевшего недалеко от него Дегтярева, бывшего начальника троицкой контрразведки, теперь следователя по особо важным делам.
– Вы как-то говорили мне, что знакомы с Крапивницким, узнайте, пожалуйста, что за дама сидит рядом с ним.
– Хорошо. – Наполнив бокал вином, Дегтярев подошел к Крапивницкому, вежливо поклонился и учтиво произнес: – Позвольте поздравить вас с наступающим Новым годом.
Взглянув на часы, Крапивницкий ответил с улыбкой:
– Немножко рановато, без десяти двенадцать, но не беда. Выпьем.
– Надеюсь, я могу быть представленным вашей даме?
– Думаю, что Феврония Лукьяновна возражать не будет? – Крапивницкий посмотрел на Бессонову.
– Нет, конечно. Я буду только рада.
– Знакомьтесь: господин Дегтярев.
Феврония слегка наклонила голову, но руки не подала.
– Госпожа Бессонова – дочь крупного коммерсанта, кстати, сидящего здесь.
Дегтярев поклонился и Сычеву.
Обменявшись несколькими фразами с Февронией и Крапивницким, Дегтярев вернулся к своему начальнику.
– С Крапивницким сидит некто Бессонова Феврония Лукьяновна – дочь крупного поставщика мяса для армии.
– Благодарю. – Строчинский передал жене слова Дегтярева.
– Замужняя? – спросила та.
Супруг пожал плечами:
– Не знаю. Да и удобно ли спрашивать об этом?
Заняв свое место, Дегтярев бросил пытливый взгляд на Февронию и, охваченный внезапной догадкой, прихлопнул себя по колену: «Не эта ли дама хлопотала об освобождении партизанского командира Обласова, бежавшего потом из троицкой тюрьмы? Надо узнать у Крапивницкого. Хотя эта история для него, разумеется, неприятна. Так что едва ли он скажет». Дегтярев налил себе вина, выпил и погрузился в свои мысли: «Обласов родом из Косотурья. Это недалеко от Камагана, где, видимо, живет Бессонова. Вывод: не исключена возможность близкого знакомства Обласова с Бессоновой, иначе, чем было вызвано желание освободить его из тюрьмы? Такова логика. Итак, тайна этой дамы в моих руках. – Дегтярев посмотрел в сторону Февронии, как кот на мышь, и потер тонкие пальцы рук. – Но пока на эту золотую рыбку сети закидывать еще рано», – решил он.
Раздался мягкий звон настенных часов. Наступил 1919 год.
Новогодний тост произнес генерал Тимонов:
– Господа! Позвольте поздравить вас с Новым годом! Пусть он явится для нас годом военных удач, глубокой надежды закончить его в матушке Москве.
Раздались дружные хлопки. Генерал продолжал:
– Друзья, выпьем за наших братьев чехов, за победу!
Военный оркестр грянул туш. Послышались аплодисменты и звон бокалов.
Феврония чокнулась с Крапивницким.
– С праздником! Пусть Новый год будет для нас счастливым. И тебя, отец, поздравляю... – Феврония беспокойно посмотрела по сторонам: Лукьяна не было. «Куда он утянулся? Наверное, в буфет». Извинившись перед Крапивницким, Феврония пошла разыскивать отца.
Нашла она его в небольшой комнате рядом с буфетом в обществе Высоцкого и его приятелей. Лукьян сидел с каким-то обрюзглым господином, который, судя по жестикуляции, что-то горячо доказывал Сычеву. Завидев Февронию, Высоцкий поднялся со стула.
– О королева, как я рад видеть вас! – изогнувшись перед Бессоновой, произнес он льстиво. – Милости прошу к нашему шалашу, – он сделал театральный жест в сторону двух столиков, за одним из которых сидел респектабельного вида господин.
– Спасибо, – бросила на ходу Феврония и подошла к отцу.
– Без меня не уезжай в гостиницу.
Лукьян поднял пьяные глаза на дочь.
– Ладно, – мотнул головой он и занялся со своим собеседником.
Феврония повернулась к выходу. До ее слуха донеслись слова Высоцкого:
– Господа, нам нужно во что бы то ни стало перехватить инициативу у англичан на концессию медной руды в Кыштыме. Для этой цели...
«Как бы не втянули отца в свою компанию», – подумала Феврония и, перешагнув порог, неожиданно столкнулась с Дегтяревым.
– Феврония Лукьяновна! Я вас ищу. – Было заметно, что Дегтярев «под мухой». – Приглашаю вас на тур вальса.
– Я не танцую.
– Такая роскошная женщина и вдруг не танцует! – удивился он.
– Не учили. Мы ведь деревенские, люди темные, городских обычаев не знаем, – затаив усмешку, певуче, по-старообрядчески ответила Феврония. «И с чего это он липнет ко мне?» – подумала с беспокойством Феврония.
– Пройдемте в зал, посмотрим на танцы, – предложил Дегтярев и, взяв под руку Февронию, вышел с ней к танцующим. В ритме плавного танца проплывали нарядно одетые пары.
– Вам нравятся городские танцы?
– Нет.
– Почему?
– По-нашему, плясать так плясать, чтоб половицы ходили.
– Вы, очевидно, из Зауралья. Там я наблюдал темпераментные пляски.
– Вы были в Зауралье? – в свою очередь спросила Феврония.
– Не только был, но и жил одно время в станице Звериноголовской.
– Знаю. Это не так далеко от Косотурья.
– Бывал и там. Встречался с крестьянами. Некоторых знаю лично.
– Например?
– Обласова. – И тут же бросил внимательный взгляд на вспыхнувшее лицо Февронии. «Ага, – подумал он со злорадством, – рыбка плывет в сети».
– Обласовых в Косотурье много, – оправившись от минутного замешательства, спокойно сказала Феврония. И тут же пронеслось в голове: «Не об этом ли офицере из Троицка говорил мне Крапивницкий? – И сказала вслух: – Народ в селе я уже перезабыла. – И перевела разговор на другую тему: – Вы не знаете даму, которая танцует с Крапивницким?
– Это жена видного офицера, Строчинская.
– Вы знакомы с ее мужем?
– Да, по службе в Троицке.
«Теперь ясно, – пронеслось в голове Февронии. – Этого человека надо опасаться».
«Рыбка лавирует, в сети не идет. Что ж, подождем». – и Дегтярев как можно беспечнее обратился к Бессоновой: – Завтра, как вы знаете, праздничный день. У вас нет намерения покататься на тройках?
Знавшая толк в лошадях и любившая быструю езду, Феврония охотно согласилась и в свою очередь спросила:
– Кто едет? »
– Крапивницкий, Строчинская, еще один офицер – некто Халчевский со своей дамой и, с вашего позволения, преданный вам слуга, – поклонился Дегтярев.
«Подальше бы от твоей преданности», – подумала Феврония. – Хорошо, завтра буду ждать. – И молча стала смотреть на танцующих.
– О чем задумались? – Дегтярев осторожно взял Февронию за локоть.
– Думаю, не пора ли мне домой, – освобождая свою руку, ответила Бессонова.
– Вас проводить?
– Спасибо. Я еду с отцом. – Феврония холодно простилась с Дегтяревым и направилась к Лукьяну, который продолжал бражничать с коммерсантами.
Швейцар помог им одеться и вызвал извозчика.
Закрыв лицо от резкого ветра муфтой, Феврония думала: «Дегтярев догадывается о моей попытке освободить Василия. Что делать? Отец в этих делах не советчик, – взглянула она на дремлющего Лукьяна. – Крапивницкий – пока единственный человек, который может помочь. Если Дегтярев станет домогаться чего-либо, скажу Крапивницкому. А вообще надо поторопиться с выездом из Челябинска. Не глянется мне в городе... Да и на заимке одна скука. Дождаться бы только Васю».
В полдень, гремя бубенцами, к гостинице, где остановились Лукьян и Феврония, подъехали на двух тройках Крапивницкий и Дегтярев с дамами. Феврония была уже одета для поездки. Когда спускалась с лестницы вместе с Крапивницким, она чуть не вскрикнула от неожиданности: у подъезда, кроме троек, стояли две оседланные лошади, их держал под уздцы одетый в форму гайдамака Прохор Черепанов. Навстречу шел незнакомый офицер, приложив руку к сердцу, он попросил прощения за опоздание и за то, что явился один.
– Знакомьтесь. Пан Халчевский из куреня имени Шевченко – большой жуир и повеса, – представил его Крапивницкий.
Бессонова подала руку и, поклонившись дамам, сидевшим в кошевках, посмотрела в сторону Прохора. Глаза их встретились. «Подойти к нему, спросить о Васе? Нет, сейчас не время», – решила она и заняла место в кошевке рядом со Строчинской, которую ей представил Дегтярев. Затем она услышала голос Халчевского, обращенный к Прохору:
– Курочка! Отведи лошадей на манеж и передай своему сотнику Лушне мое спасибо.
– Слушаю, пан поручик, – ответил молодцевато Прохор.
