Текст книги "Бурелом"

Автор книги: Николай Глебов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 22 страниц)

ГЛАВА 39

Забот у Прохора было много. Упродком крепко нажимал на хлеб. А где его взять? У кулаков, казалось, все выгребли, а беднота сама сидела на одной картошке.

У Столбушинского колка, где была когда-то церковная земля, чья-то вредительская рука сожгла хлеб на корню. Тяжело вздохнув, Прохор поднялся из-за председательского стола, поправил сползшую давно не стиранную скатерть и подошел к окну.

Улица была безлюдна. Только на завалинке противоположного дома, прислонившись спиной к стене, грел свои кости дед Митяшка. Прохор давно знал этого старика, потерявшего двух сыновей в гражданскую войну. Да и сам Митяшка претерпел немало бед от карателей. Шрамы на спине, ягодицах тому свидетели. О чем думает сейчас дед, греясь на солнышке?

Посмотрев еще раз на задремавшего старика, Прохор вновь уселся за стол. Машинально перебрал несколько бумаг и отодвинул их в сторону. Не работалось. Мысли метнулись к Гале. Первое письмо от нее Прохор получил через два месяца после прихода с фронта. Галя писала:

«Милый Прохор! Наконец-то получила весточку о тебе. И сразу меня охватила безмерная радость. Вспомнила первую встречу с тобой в клубе, наш дом, где ты бывал у папы, и тревожную поездку на пчельник, где ты лежал раненый, думы обо всем этом так захватили меня, что чуть не опоздала на лекции. Тебя, может быть, удивит, почему я захотела стать врачом. Когда я была «лесной докторшей» у партизан и перевязывала им раны, я тогда поняла, что медицина – мое призвание. Уже два года, как я учусь в Москве. За это время я не забывала и сейчас не забываю тебя. Но сейчас мне надо учиться. И в этом шумном городе, среди человеческой толкотни грезы о былой юности порой уносят, меня в тихий провинциальный Павловск, где в совместной борьбе за светлое будущее родины зародилась наша дружба. Я буду рада получить от тебя весточку.

Галя».

С тех пор, как Прохор получил первое письмо от Крапивницкой, прошло немного больше года. Постепенно письма от нее стали приходить реже, в них уже не было былой теплоты. Прохор чувствовал, что Галя отходит все дальше и едва ли вернется к нему.

В последующих коротких письмах Галя сообщала о своей большой занятости и что ей некогда даже подумать о Павловске. Правда, в одном письме она вспомнила, что было ей дорого там, в родном городе, где встречалась с Прохором.

«Я восхищалась твоим мужеством в борьбе с врагами, больше: я преклоняюсь перед твоей беззаветностью, глубокой верой в наше общее справедливое дело за счастье трудового народа. Общение с тобой и тебе подобными привели меня в ряды партии. Милый Прохор, не обижайся на мои короткие, порой, может быть, суховатые письма. Я уважаю тебя, как товарища, друга тех тревожных, героических лет, которые никогда не забудутся. Судьба, может быть, вновь сведет нас.

Галя».

На возвращение Гали Прохор начал терять надежду. Теперь в селе новая школа, о которой они мечтали когда-то вместе, но нет Гали. Недавно приезжал его дружок Василий Обласов с Глашей, она, как заметил Прохор, стыдливо закрывала живот широкой шалью.

– Ты что, навек хочешь остаться холостяком? – спросил его однажды Василий.

– Моя невеста еще в люльке качается, – попытался отшутиться Прохор.

– Ты, брат, не отвиливай от прямого вопроса, – наступал на него Обласов. – Хочешь, мы с Глашей живо тебе невесту найдем? Приезжай к нам в Павловск, смотрины устроим.

– Как при боярах, – улыбнулся Прохор. – Что ж, собирайте невест со всего Павловского уезда. Приеду посмотрю, авось, какая-нибудь понравится. Эх, Вася, Вася. Сам все знаю, но забыть Галю не могу. Говорят, что время лучший лекарь. Поживу – увижу.

– Может, вернется, – пытался утешить своего друга Василий. Прохор отрицательно покачал головой. – Едва ли.

– А как Феврония? – как бы невзначай спросил Обласов.

– Если выразиться по-двоедански, блюдет себя. А ты что глаза-то отвел? – спросил Прохор.

– Так, просто хотелось узнать.

– Встречал ее не раз на сельской улице. Строгая такая. Вся в черном, на голове шашмура. Голову несет высоко, куда тебе, не подходи. Не поймешь ее. Еще при колчаковщине, когда я служил в полку Шевченко, она узнала меня и могла стукнуть в контрразведку. Так нет. Промолчала. А в прошлом году, когда приехал в Камаган изъять у ней имущество, заявила мне: «Будет время, я тебя так тряхну, что всем чертям станет тошно!»

– Сильная натура. Вместе с этим... – Василий на какое-то время задумался, подыскивая определение характера Февронии: – Вместе с этим дика, как степная кобылица, – так назвал ее когда-то Калтай, с которым мы батрачили у Бессоновой.

– Как живет Кирилл Панкратьевич? – спросил Черепанов про Красикова.

– Болеет, что-то с сердцем у него неладно.

– Неудивительно, – отозвался Прохор. – Ссылка, подполье, напряженная работа в годы гражданской войны. Все это отразилось, да и года.

Друзья помолчали, отдавшись воспоминаниям.

– Сделаем так, – вновь заговорил Василий. – Когда ты будешь в Павловске, зайдем к Кириллу Панкратьевичу. Договорились?

– Да. Вспомним былые годы.

Поговорив немного о делах, приятели расстались.

– Приезжай непременно, – уже с крыльца крикнул Обласов и подошел к коновязи. Отвязывая повод, увидел идущую по дороге Февронию.

– Здравствуй, Василий Андрианович. Что-то редко стал бывать у нас в Косотурье?

– Дела, – выправляя у лошади челку, ответил с деланной озабоченностью Обласов.

– Гликерия как живет?

– Спасибо, здорова.

– Что-то неохотно разговариваешь со мной. Начальником стал, боишься с кулачкой встречаться. Что ж, поезжай, поезжай, я не задерживаю.

– Феврония Лукьяновна, мне сказывали, будто при белых ты хотела освободить меня из троицкой тюрьмы?

– Было время. Но если бы ты попал сейчас, на три замка бы велела закрыть.

– Что ж, и на этом спасибо, – криво усмехнулся Василий и занес ногу в стремя. – Только, Феврония Лукьяновна, от вас я не заслужил этого. Судьба наша такая, что врозь пришлось жить. До свидания! – Обласов легко взметнулся в седло. – Не поминай лихом! – крикнул он и скрылся за поворотом.

Феврония, сдерживая готовые хлынуть слезы, медленно подошла к коновязи и, положив на нее руки, опустила голову. «Эх, Вася, Вася, боль моя, да за что же бог меня наказывает?!» – Не выдержав, заплакала. Заметив спускавшегося с крыльца Прохора, торопливо вытерла слезы и зашагала к дому.

...Появление Крапивницкого в Косотурье не осталось незамеченным.

– Гоню лошадей в Камышное на водопой. Одна из них забежала в открытые ворота к Сычеву. Я туда, – рассказывал Черепанову Сережа Чижов. – Гляжу, по двору расхаживает какой-то дядька. Одет в косоворотку, плисовые шаровары заправлены в яловые сапоги. По обличию, как деревенский мужик, по походке – не наш брат. Голову держит высоко, засунул руку за тонкий ремешок с набором, а у нас их не носят. Стало быть, чужой. Говорю: «Дяденька, помоги мне выгнать лошадь из-под навеса, мне с вершны слазить неохота». А он как зыркнет на меня. Взял хворостину, хлоп по коню, тот стрелой из-под навеса.

– А Лукьяна видел?

– Не-ет. Только Феврония в окне стояла.

– Так. – Прохор побарабанил пальцами по столу. – Вот что, Сережа. Ты посторожи-ка пока этого человека, а я съезжу в город, посоветуюсь с товарищами. Похоже, это важная птица, – закончил он в раздумье.

На следующий день Черепанов выехал в Павловск. Зашел к Замиралову, который в то время был старшим следователем уездного чека.

– Ты не вызывал его в сельсовет? – выслушав Прохора, живо спросил Замиралов.

– Нет.

– Хорошо. – Замиралов с облегчением вздохнул. – За этим субъектом мы следим давно. Он главарь колчаковских последышей «Амбы» и, возможно, причастен к загадочному убийству Веньчикова. На днях все прояснится. В будущее воскресенье у «Амбы» назначено собрание под видом пикника у Галкинской горы – там, где обрыв. Его проводит незнакомец из Косотурья. Готовим облаву. На всякий случай, когда мы будем проводить операцию по ликвидации остатков «Амбы», тебе не мешало бы устроить засаду возле дома Сычева. Хозяин наверняка тесно связан со своим квартирантом.

– Хорошо. Это я сделаю, – согласился Прохор и, вернувшись, домой, вызвал к себе Чижова.

– Сергей, тебе придется взять трех-четырех ребят и в ночь с субботы на воскресенье покараулить возле дома Сычева. Оружие будет выдано накануне. Предупреждаю: об этом пока никому ни слова.

– Понимаю, – кивнул Чижов головой. – Когда и где собираться?

– Накануне придете в сельсовет. Я там буду.

ГЛАВА 40

...Крапивницкий вместе с Каретиным выехал из Косотурья для встречи с участниками «Амбы», как и было условлено, в воскресенье рано утром. Оставили лошадь в городе и направились в бор к Галкинскому обрыву.

– Оружие у вас в порядке? – спросил он шагавшего рядом с ним Каретина.

– Да. Патроны в нагане полностью.

– Явка членов «Амбы» обеспечена?

– Известил всех.

– Конспирация?

– Думаю, будет надежной.

Навстречу попадались гуляющие парами и в одиночку горожане.

День обещал быть ясным, солнечным. Недалеко от обрыва слышались звуки гармошки, отрывки песен и смех. Не доходя до обрыва, Крапивницкий и его спутник свернули влево, прошли мелкий сосняк и оказались на небольшой поляне, где возле раскинутого наподобие скатерти пиджака сидела группа молодых людей. Они непринужденно разговаривали. Невдалеке от них валялись пустые бутылки из-под самогона. При появлении Крапивницкого с Каретиным компания дружно поднялась и устремила на них глаза.

– Садитесь, господа. – И когда участники «пикника» уселись в круг, Крапивницкий обратился к ним со словами: – Господа! В России сейчас наступает новый этап борьбы с большевиками. Более сложный, чем война 18—19-х годов. Мы в подполье. Это обстоятельство накладывает на нас историческую миссию – вести борьбу с узурпаторами-большевиками иными методами, которые в основном сводятся к следующему...

Из сосняка, что окружал поляну, послышались нестройные голоса, звуки гармошки, и из-за деревьев вывалилась группа парней.

– Павловской антиллигенции сорок одно с кисточкой! – вскрикнул гармонист и, наигрывая «Подгорную», почти вплотную подошел к Крапивницкому.

– Что вам здесь угодно? – спросил сердито Крапивницкий.

– Угодно посидеть с вами, а ежели угостите, не откажемся, – с ухмылкой произнес гармонист и сделал условный знак своим.

Парни разомкнулись и встали за спиной участников «пикника».

– Дайте им пару бутылок и пусть уходят, – распорядился Крапивницкий.

– Зачем сердиться, гражданин хороший. – Один из «парней» приблизился к Крапивницкому и слегка прижал его плечом. Оказавшись между двумя парнями, Крапивницкий бросил тревожный взгляд на поляну. Каретин куда-то исчез, лица участников «пикника» были бледны. И, не успев крикнуть «Расходись!», Крапивницкий почувствовал, как его схватили за руки с двух сторон. Остальные события промелькнули быстро. Участники «Амбы» почти не сопротивлялись. Правда, двое пытались бежать, но их тут же прижали к земле.

Крапивницкий резким движением отбросил своих противников. Раздумывать было некогда и, перебежав сосняк, он кинулся к обрыву.

– Костя! Стреляй, уйдет контра! – крикнул один из преследователей.

Раздался выстрел. Крапивницкий, скатившись кубарем с обрыва, оказался на берегу мелководистой речушки и бросился в воду. Вслед за ним спрыгнул с обрыва Замиралов и его помощники.

«Если уйдет в камыш, считай, что пропало», – промелькнуло в голове у Замиралова. В тот же миг он почувствовал, как обожгло ухо. «Стреляет, гад!» Увязая в тине, Замиралов не отставал от Крапивницкого.

– Стой!

Но Крапивницкий упорно двигался вперед. До камышей оставалось метра два... а там спасение.

– Стой!

Хлопнул выстрел. Перед глазами Крапивницкого завертелось небо, камыши, берег, и он упал. Через какие-то секунды на водной поверхности показалась его рука и, судорожно, хватая воздух, исчезла.

ЭПИЛОГ

Стояло лето 1927 года. По берегу озера Камышного шли двое, а с ними девочка лет шести, которая, то и дело отбегая в сторону, кричала:

– Мама, посмотри, какие цветочки растут возле воды. Можно их нарвать?

– Это купавки. Там, где они растут, вязко. Я сама тебе достану.

– А те, что на воде?

– Тоже купавки, только они белые.

– Как их сорвать?

– Сейчас поедем на лодке вот на тот островок, – рука женщины протянулась по направлению небольшого островка, окруженного камышом, – и наберем целый букет.

Девочка захлопала в ладоши:

– Вот хорошо-то, – протянула она нараспев.

Мужчина с женщиной подошли к плотцам, возле которых, качаясь на легкой волне, стояла лодка.

– Глаша, пока я буду придерживать лодку, ты с Верочкой садись. Чего доброго та шемела [26]26
  Шемела – бойкуха, неусидчивая.


[Закрыть]опрокинет ее, – отец посмотрел с улыбкой на дочь.

– Вся в тебя, такая же непоседа.

– Вот и хорошо, что в породу Обласовых уродилась. И то дед Андриан прошлый раз нахвалиться внучкой не мог.

Лодка причалила к островку. Василий вышел первым и подтянул ее на сушу.

Ничего не изменилось с тех пор, как они впервые побывали здесь. Так же дружно цвела ромашка, рос клевер и над ними кружили золотистые жуки. За камышом кричали чайки, и тянули сети рыбаки.

Глядя на мужа, как-то по-особому затеплились глаза Глаши.

– Помнишь... – поправляя его черную повязку, начала она.

– Помню, помню. Сегодня не спрашивай ни о чем. Мне так хорошо с тобой. – Василий привлек жену к себе.

– А меня, папа, поцелуешь? – подбежала Верочка и подставила щечку. – А вот за то, что поцеловал, на тебе цветочек, – подала отцу кувшинку.

Возвращаясь с островка, Глаша бросила мимолетный взгляд на дом Лукьяна. Она знала, что Сычев вместе с Февронией был выслан и жил на Вишере. Сосланы Каретин и другие косотурские кулаки. В этом году в селе организовался колхоз, председателем которого был избран Прохор Черепанов. Первую борозду на колхозной пашне провел Андриан Обласов.

В тот день ярко светило солнце. У косотурцев, собравшихся у старой кромки поля, было приподнятое настроение. Сегодня навечно были перепаханы грани и межи и перед глазами открылся простор родной колхозной земли.

Курган – Узкое.

1967—1971 гг.