Текст книги "Бурелом"
Автор книги: Николай Глебов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)
ГЛАВА 28
В один из июльских дней, рано утром, когда еще не всходило солнце и над полями висел легкий туман, с винокуренного завода братьев Покровских вышел на дорогу человек. Оглянулся последний раз на ветхие домишки заводских рабочих и, забросив через плечо узелок, висевший на батожке, бодро зашагал в сторону Челябинска.
Это был Александр Зыков.
Неожиданно за спиной путника послышался стук колес. Оглянувшись, Александр увидел возчика, ехавшего на порожней телеге.
– Дядя, подвези. Я заплачу, – когда подвода поравнялась с ним, попросил Зыков.
– Садись. Ты что, на заработки идешь? – оглядев пешехода, спросил он.
– Ага.
– Пожалуй, не скоро, паря, найдешь теперь работу. Чуял, будто наши управители сматываются дальше от Челябы – в Сибирь. – И, посмотрев по сторонам дороги, сказал вполголоса: – Бают, красные уже Златоуст заняли. То и гляди, что нагрянут сюда.
– А как мужики? Ждут? – спросил Зыков.
– Как тебе сказать? Кто ждет, а кто и анафему шлет. У каждого свое на уме. – Возчик задергал вожжами.
Когда показались городские постройки, Зыков поблагодарил его, слез с телеги и зашагал к окраине города. Вышел на Горшечную улицу, постоял на углу, наблюдая за домом, где была квартира сапожника Шмакова. Зайти побоялся. «А может, там засада? Нет, лучше подожду до вечера, а когда стемнеет, посмотрю за домом еще раз». Зыков вышел на окраину города и углубился в лес. Пролежал до сумерек, вновь направился в город. Вот и знакомый дом. Огней не видно. Александр подошел вплотную и встал за угол. Тишина. Только в конце улицы пролаяла собака, и снова тихо. Не заметив ничего подозрительного, Александр с короткими перерывами стукнул три раза в окно. «Если Ивана Васильевича взяли, то Поля должна знать, что стучат свои».
Увидев Зыкова, дочь Шмакова, не зажигая огня, провела неожиданного гостя в комнату.
– Александр Николаевич! Вы живы?! Даже глазам не верится, – заговорила она тихо.
– Посторонних дома нет? – перебил ее Александр.
– Нет. Только вчера сняли засаду с нашей квартиры. День и ночь дежурили шпики. Папу арестовали в первый же день облавы. Где он сейчас, не знаем. – На какое-то время Поля замолчала. – Слышала, что арестовали около шестидесяти человек и отправили в Уфу. Мы все думали, что и вас забрали.
– Нет, я успел выбраться из города к сестре.
– Вот и хорошо. Ведь вы единственный оставшийся на свободе член подпольного комитета. Теперь будем продолжать работу.
Поговорив еще немного с Полей, Зыков взялся за кепку.
– Пожалуй, мне пора идти. Ночевать у вас опасно. Беляки еще могут заглянуть. Передай привет матери и Васе.
Зыков вышел. Дома на Горшечной, казалось, потонули во мгле. Только в центре на улицах Челябинска было светло и людно. Но это была не празднично настроенная толпа беспечно дефилирующих людей, как. год тому назад. Наоборот, лица нарядно одетых прохожих были озабочены. Изредка, громыхая колесами, по булыжной мостовой проходила артиллерия, поспешно двигались какие то воинские части. Из открытых дверей ресторана неслись пьяные голоса колчаковцев. Зыков прошел виадук и остановился в раздумье. Куда идти? К отцу? Там, наверное, все еще шпики. Решил зайти к Марии Андреевне Антроповой, у которой иногда собирались подпольщики.
Она оказалась дома. Контрразведка, к счастью, не знала о квартире Антроповой. Александр Николаевич решил собрать на ее квартире оставшихся на свободе подпольщиков. От них и узнал тяжелую весть о гибели Лобкова, Сони Кривой и других товарищей. Рита Костяновская была арестована в Омске, куда она приехала по заданию подпольного комитета РКП(б). Она погибла после страшных пыток в колчаковском застенке. Каждый из собравшихся у Антроповой мысленно дал себе клятву продолжать борьбу за правое дело. Зыков посмотрел поочередно на своих товарищей и сказал:
– Что ж, будем продолжать работу. Приближается день открытого выступления на помощь Красной Армии. Давайте посоветуемся. Я предлагаю боевые десятки свести в одну дружину, организовать подрывные группы, оружие и боеприпасы нам поможет достать Семен Иванович Прилепский. – Глаза Зыкова остановились на молодом статном офицере с погонами поручика. – Теперь о деталях...
Подпольщики разошлись поздно. По просьбе Зыкова у него остался для беседы один из боевиков.
– Все продумано в отношении рабочих, занятых на ремонте подвижного состава? – спросил его Зыков.
– Видишь ли, Александр Николаевич, тут какое дело. С бригадирами я договорился. Ты ведь знаешь, в каком положении они находятся. С одной стороны, работа сдельная, значит, выполнять ее надо качественно и к сроку. Иначе заработок упадет. С другой стороны, классовое сознание заставляет выпускать паровозы и вагоны с затяжкой и большими недоделками.
– Что придумали?
– Остается одно: приписывать. Правда, это дело рискованное. Колчаковские ищейки повсюду, могут пронюхать, и тогда в первую очередь возьмутся за бригадиров. Они подписывают документы приема и сдачи. А в некоторых случаях приходится помогать из профсоюзной кассы. Вот еще что хочу сказать. У Строчинского прислуга – наш человек, зовут Глаша. Позавчера она передала мне подслушанный разговор полковника Строчинского с Дегтяревым – офицером из контрразведки. Ему предложено при отступлении белых остаться в городе и организовать в тылу банду под названием «Амба», пароль – «Черная галка». Ясно? Да, не забудь зайти завтра в деревообделочный цех к бригадиру Деревянину. К нему уже поступают заказы от колчаковского командования на ящики для нужд эвакуации. Так пусть договорится с рабочими цеха, чтобы при укладке, скажем, оборудования и разных, там деталей они сделали бы все, что нужно.
ГЛАВА 29
Тринадцатого июля 1919 года после взятия Златоуста Красная Армия, ломая сопротивление колчаковцев, приближалась к Челябинску. Город был объявлен на военном положении. По улицам сновали усиленные патрули и конные разъезды. К станции тянулись подводы с первыми беженцами.
В недобрый час прибыл в Челябинск Лукьян Сычев. Оставив гурт в Сосновке, он зашел в интендантство. Там царил полный хаос, всюду стояли наспех сколоченные ящики, на полу валялись обрывки бумаг и старых газет, на столах, сдвинутых вкривь и вкось, лежали клубки шпагата. Как ошалелые сновали чиновники и на вопрос Лукьяна: «Где начальник?» – сердито отмахивались: Перешагивая через хлам, Лукьян добрался до кабинета интенданта – генерала Попова, сухонького старичка, сидевшего в глубоком кресле.
– Здравия желаем, ваше превосходительство, – бодро поздоровался Сычев и, сорвав с головы картуз, приблизился к столу.
– А? Что? – как бы спросонья спросил генерал и уставил бесцветные глазки на Лукьяна.
– Быков пригнал, ваше превосходительство, деньжат бы получить.
– Гоните скот в Петропавловск. Там примем, – проскрипел старичок и поднес платок к сизоватому носу, собираясь чихнуть: – Э-э-э, – заэкал он и, набрав в легкие воздуха, издал какой-то противный звук.
– Во здравие чишете, – поклонился Лукьян. – Да как же насчет деньжат?
– Я вам, милейший, объяснил: скот нужно гнать в город Петропавловск.
– Несподручно, ваше превосходительство, далеко. Прогон большой, быки вес потеряют.
– Господи, неужели вы не понимаете, что нам сейчас не до быков? Да-с, – поднимаясь с кресла, интендант стукнул кулачком по столу, – не до бы-ков! – произнес он раздельно.
– А как же насчет деньжат? У меня бумага есть. Платить вам придется неустоечку.
– Вон, вон! – топая ногами, выкрикнул фальцетом старичок и в изнеможении опустился в кресло.
– Как же насчет неустойки?
Старичок дотянулся до колокольчика, стоявшего на столе, и позвонил. Вошел рослый интендант.
– Разберитесь с этим господином, – сказал генерал устало и, закрыв глаза, откинулся на спинку кресла.
– Пошли, – кивнув головой Лукьяну, промолвил чиновник и вышел вместе с Лукьяном из кабинета.
– Что тебе нужно?
– Насчет деньжат за скот. Полагается в случае отказа в приеме неустойка.
– Хорошо. Иди за мной. – Чиновник подошел к входной двери, распахнул ее настежь. – Спускайтесь по лестнице осторожно.
Не подозревавший подвоха Лукьян стал лицом к дверям. Чиновник дал ему пинка и спокойно закрыл дверь.
«Вот черт, ловко поддал, – поднимаясь на ноги и почесывая ниже спины, подумал Лукьян. – Выходит, по-ихнему, это самый правильный расчет? Лешак с ними, продам быков на мясо татарам», – успокоил он себя и вышел на улицу. Шагая по Уфимской, неожиданно встретил Павла Матвеевича Высоцкого,ехавшего вместе с дочерью, по всем признакам, на вокзал.
– А-а, приятная встреча, – поправляя на возу сползший чемодан, заговорил Высоцкий. – Вот отправляюсь с дочкой, так сказать, в турне по Сибири, а когда вернусь, одному аллаху известно, – криво усмехнулся он.
– Далеко бог понес? – удивленно спросил Лукьян. Павел Матвеевич развел руками:
– Пока до Омска, а там на волю провидения. А вы не собираетесь уезжать?
– Куда я поеду? Мне надо сначала быков продать. Чиновники-то отказываются их принимать.
– Желаю успеха. – Кивнув Лукьяну, он тронул возчика за плечо: – Езжай.
К вечеру Сычев добрался до Сосновки, недалеко от которой паслись его быки и, поговорив с гуртоправами, начал укладываться спать у костра.
Перед утром до слуха Лукьяна и погонщиков донесся слабый звук орудийного выстрела. Приподняв голову, Сычев стал прислушиваться. Быки мирно дремали, пережевывая жвачку.
Начинался рассвет. На востоке показалась пурпурная полоска, постепенно расширяясь, она охватила полнеба. Затем стала постепенно блекнуть, и яркий сноп лучей брызнул в голубую даль неба. И, как бы приветствуя солнце, недалеко от Лукьяна цвикнула синичка. Посмотрела черными бисеринками глаз и, раскачивая хвостиком, торопливо поскакала прочь. Костер уже потух, и один из погонщиков, подбросив хвороста, повесил чайник.
Гул артиллерийской канонады нарастал. Лукьян беспокойно повертел головой по сторонам. Быки лежали спокойно. Погонщики сидели молча и, казалось, целиком были заняты разгоравшимся костром. «Молчат. Поди, рады, что красные наступают».
– Съезжу, однако, в город, узнаю, далеко нет идет пальба. Да и с быками заканчивать надо.
Лукьян напился чаю, оседлал коня, поговорив с гуртоправами насчет пастьбы, уехал.
– Сам видишь, чо диется, – говорил Лукьяну пожилой мясник. – Не токмо за бычьи животы, за свои боимся. Гони их от греха подальше домой. Больше будет пользы.
– Пожалуй, оно так. Придется вертаться.
Сычев с трудом выбрался из города и, оказавшись на окраине, стал поторапливать коня. Подъехав к Сосновке, приподнялся на стременах и оглядел местность, где должны пастись его быки. Не видно. Подъехал к березовому колку, куда их загоняли от жары, – и там нет. Сычев забеспокоился. Погонщики были наняты с «бору по сосенке», деревенская голытьба. «Неуж угнали за Челябу? Похоже, возле озера какой-то скот пасется. Не мой ли?» Сычев погнал лошадь к видневшемуся стаду. Нет, не его быки. Под тенью старой ветлы сидел старик – сосновский пастух и на вопрос Лукьяна, не заметил ли он чужой гурт, ответил:
– Видел, гнали быков в сторону города. А может, его влево пройдут. Места там глухие.
«Сам ты глухой черт, – выругался про себя Лукьян. – А ведь могут, варнаки, спрятать на время быков в бору, потом, значит, перегнать к красным. Ну и черти, прости меня господи. Где таперича искать? К кому сунуться? Все как ровно ошалели. В городе чистый содом. Похоже, пропали мои хлопоты, плакали денежки. Язви их, угнали под самым носом», – подумал он про гуртоправов и медленно направил коня на Сибирский тракт.
ГЛАВА 30
В июле девятнадцатого года грозы с ураганным ветром были частым явлением в Челябинске и его окрестностях. Днем яркое, по-летнему ласковое солнце внезапно закрывалось налетевшей откуда-то тучей, и на город обрушивался ливень. На потемневшем небе зигзагами сверкали молнии, раздавался оглушительный гром, и шквальный ветер срывал порой крыши жилых построек.
В один из ненастных вечеров к домику Марии Андреевны Антроповой, где скрывался от белогвардейских ищеек Александр Зыков, начали стекаться по одиночке какие-то люди. Условный стук, короткий пароль – и в небольшой комнате дома Антроповой стало тесно.
Собрание открыл Зыков. Окинул взглядом собравшихся и произнес глухо:
– Товарищи, все вы знаете, что в уфимской тюрьме зверски зарублены Лобков, Соня Кривая и ряд других борцов революции. На днях контрразведка арестовала Зайковского и Плеханова, оба они из партячейки паровозного депо. Как стало известно, товарищ Плеханов после мучительных пыток расстрелян. Судьба Зайковского пока неясна. Предлагаю почтить память павших минутой молчания.
Участники собрания поднялись с мест. Зыков продолжал:
– Уходя из жизни, они завещали нам еще крепче держать в руках красное знамя революции и беспощадно бить врагов. Час расплаты с колчаковцами настал. Красная Армия взяла Златоуст и двигается к Челябинску. Мы должны помочь ей овладеть городом. Для этого нужно поднять рабочих железнодорожного узла и заводов города на вооруженное восстание, – произнес он веско и, выдержав паузу, спросил: – Все ли готово?
Послышались голоса:
– Ждать нечего, завтра с утра надо начинать.
– Боевая дружина сформирована. Ждем сигнала к выступлению.
– Чьи десятки в нее вошли, я уже знаю, – заметил Зыков. – Давайте сейчас обсудим план выступления.
Собравшиеся сгруппировались вокруг стола у карты Челябинска.
– Завтра по сигналу паровозного депо поднимайте дружинников на борьбу. Проверьте, все ли готово у вас, товарищи, – подняв от карты голову, сказал Зыков. – Задача ясна? Еще раз повторяю: колчаковцы должны быть ослаблены до прихода частей Красной Армии. Я получил сведения, что ее передовые части приближаются к Челябинску. А теперь расходитесь по одиночке. Товарищей Комарова, Рупасова, Башкирова и Рослова прошу остаться, – заявил он руководителям боевых десяток.
Утром 23 июля город был разбужен ружейной и пулеметной стрельбой. На подступах к окраине «Порт-Артура» ухнула пушка. Заканчивалась заключительная страница героической борьбы за освобождение Челябинска.
Стремясь во что бы то ни стало удержать город в своих руках, командующий третьей колчаковской армией генерал Сахаров свел отдельные части в один сводный отряд, но все было напрасно. Дружинники повели решительное наступление на белых. Особенно упорный бой развернулся на окраине железнодорожного поселка. Колчаковцы вели там усиленный огонь. Они знали, если будет сломлено сопротивление железнодорожников, разбить отдельные группы рабочих заводов и мельниц будет уже легче.
Дружинники стойко продолжали держаться, но численный перевес был на стороне колчаковцев, и кое-где повстанцы начали отступать. Положение осложнялось еще и тем, что вражеский бронепоезд, маневрируя, не прекращал огня. В железнодорожном поселке начались пожары. Вдруг страшный грохот потряс станционные постройки и зловещим эхом пронесся над городом. Стрелочник Курмышкин во время очередного маневра бронепоезда пустил его по главному пути вразрез стрелок. Произошло крушение. Создалась пробка, остановились поезда с воинскими частями и боеприпасами, идущими на помощь колчаковцам. Задержалась эвакуация ценного оборудования. Среди белых началась паника. Ее усилили толпы беженцев, заполнившие привокзальную площадь и подходы к ней. Подрывная группа Рослова разобрала железнодорожные пути в районе разъезда Шершни и тем самым значительно ослабила оборону колчаковцев. Двадцать четвертого июля на помощь восставшим рабочим в город вошли с боем, 243-й полк и отдельные части 242-го полка. В тот день в руки красноармейцев и рабочей дружины попало два бронепоезда, 32 паровоза, три тысячи вагонов с углем и военным имуществом и полторы тысячи пленных. Победа за Челябинск была полной.
* * *
Путь от уездного города до Косотурья не близок, и только через три дня на четвертый Лукьян подъехал к своему дому. Расседлал коня и привязал на выстойку. Поднялся на высокое крыльцо и пнул подвернувшуюся под ноги кошку. Долго плескался у рукомойника и, пригладив волосы, уставился на Митродору:
– Ну!
Женщина торопливо стала собирать на стол. Налила щей, нарезала хлеба, поставила гречневую кашу и, подперев щеку рукой, встала у опечка. Лукьян истово перекрестился и взялся за ложку.
– Поправить стол, – сказал он сердито и посмотрел на жену исподлобья.
Митродора пошарила глазами по столу.
– Восподи! Солонку забыла поставить, – хлопнула себя по бедру и принесла соль.
Насытившись, Лукьян вылез из-за стола и долго крестился на медный восьмиугольный крест, висевший в переднем углу.
– Как съездил? – робко спросила Митродора.
– Не корыстно, – зевая, Лукьян выпустил протяжный нечленораздельный звук и почесал пятерней затылок. – Гуртоправы скот угнали к красным, и те то и гляди явятся сюда.
– ...Да расточатся врази его... – зашептала Митродора молитву.
– Чем читать чичас Ефрема Сирина [12]12
Ефрем Сирин – особо чтимый у старообрядцев святой.
[Закрыть], лучше бы золотишко припрятала.
– А куда его деть, Лукьян Федотович?
– Положи в «чертов» ящик.
– Что ты, что ты, – испуганно замахала руками Митродора. – Даже близко не подойду.
Еще прошлой зимой в бытность в Челябинске пьяному Лукьяну пришла в голову шальная мысль купить граммофон.
– Вот это диво так диво, – прослушав пару пластинок в магазине, произнес он довольным тоном и попросил завернуть покупку.
Собрал в дом стариков соседей. Ничего не подозревавшая Митродора помогла мужу установить граммофон на столик. Лукьян покрутил ручку инструмента, и неожиданно для гостей и Митродоры в горнице из большой трубы раздался бас:
Я тот, чей взор надежду губит.
Я тот, кого никто не любит.
Митродора испуганно заморгала и дико вскрикнула:
– Бесовское наваждение! – Схватила граммофон и махнула его за дверь. Там еще успело прогреметь: «Я враг небес...» – Затем что-то звякнуло.
Старики, толкая друг друга, торопливо выбрались из горницы.
– В доме враг небес! Враг небес! – истерично выкрикнула Митродора и упала на пол.
Струхнул и сам хозяин.
– Лешак меня хватил его купить. Ишь чо наделал. И как это мне подсунули «врага небес», просто диво. Когда покупал, приказчик играл на граммофоне какую-то городскую музыку. Привез домой, а в граммофоне нечистый дух оказался. Надо, пожалуй, святой водой окропить, поди, все еще там сидит. – Лукьян с опаской поднял отлетевшую при падении ящика граммофонную трубу и поставил в угол. Взял бутылку со святой водой, побрызгал на ящик, приложил к нему ухо – не слышно ли там какой-нибудь возни, – и, подхватив его под мышку, унес в саманницу, положил вместе с трубой на вышку.
И вот теперь на предложение Лукьян а спрятать золото в граммофонном ящике Митродора замахала руками:
– Боюсь я, Лукьян Федотович. Когда исшо выбрасывала в сенки, он возопил: «Я враг небес». Поди, сам чуял?
Лукьян сплюнул; с бабой говорить, что в стену горох лепить.
– Тебе говорят, дура ты стоеросовая, что эта городская машинка сама поет. Принеси лучше деньги, – распорядился он.
Золото было спрятано в граммофонный ящик. К вечеру приехала встревоженная Феврония.
– Красные идут. Что будем делать?
– Сам не знаю, – хмуро ответил Лукьян. – Похоже, отторговались мы с тобой. Быков угнали. То и гляди за домашностью явятся.
Феврония поняла, что дельного совета от отца не получить, и, посмотрев бесцельно в окно, сказала:
– А если уехать?
– Куда?
– На первых порах в Омск, а там видно будет.
– Да как это так? – развел руками Лукьян. – Бросить все, что нажито и ехать за тридевять земель. Да ежели я каждую копеечку сколачивал, ночи недосыпал, а таперича, выходит, отдай все бесплатно товаришшам? – произнес он зло. – Не отдам – и все.
– Тебя спрашивать не будут, – не отводя глаз от окна, ответила бесстрастно Феврония. – Возьмут и так.
– Да ты што, как вещая птица гамаюн, заладила одно: возьмут, возьмут! – сердито заговорил Лукьян. – Да я все машины сожгу, скот прирежу, – пристукнул он кулаком по столу.
– Посадят в тюрьму, – продолжала тем же тоном дочь.
– Феврония! Ты меня не заводи. Не ровен час, хлестну чем-нибудь. Ндрав мой знаешь.
– Знаю. – Феврония устало махнула рукой и повернулась от окна к отцу, – Я приехала к тебе за советом, а от тебя, как от дряблой репёны, никакого толку. Так, хорохоришься только. А я вот решила все отдать красным, – заговорила она решительно. – Остаться в одной становине [13]13
Становина – нижняя женская рубашка.
[Закрыть]. Но уж дождусь своего часа – тогда им не поздоровится. Я их, милых, распотешу. – Глаза прищурились, как у злобной рыси, крылья носа затрепетали, вся она была воплощением ненависти. Лукьян с нескрываемым восхищением посмотрел на дочь.
– Что надумала? – после короткой паузы спросил он.
– Заберу все ценное, уеду в Челябинск. Там меня никто не знает. А если кто и знает, не выдаст.
– А может, и мне податься с тобой? Наймусь к новой власти базарную площадь подметать или караулить что-либо. А может, двери открывать перед новыми восподами в лесторане?
– Борода у тебя коротка, – усмехнулась дочь.
– Говорила ведь: не стриги бороду, так нет, не послушался, – вмешалась в разговор Митродора.
– Не керкай, не твоего ума дело! – прикрикнул Лукьян на жену.
– Сиди здесь. Красные – тоже люди, не съедят. Ну поприжмут маленько, стерпим, – сказала уже равнодушно дочь.
Феврония уехала. Закрывая за ней ворота, Лукьян оглядел улицу. Со стороны чистовцев на Камышное, где стоял дом Сычева, двигалось небольшое облачко пыли, вскоре Лукьян увидел скачущих во весь опор на конях всадников с красными звездами на фуражках. «Начинается», – Лукьян почувствовал, как засосало под ложечкой, и плотнее закрыл ворота.
В сумерках пришел Каретин – управский секретарь.
– Что будем делать, Лукьян Федотович? – И, не дожидаясь ответа, продолжал: – Сижу, значит, седни в комитете, работаю, как всегда. Гляжу, входит красный командир, молодой такой, бравый на вид. С ним еще несколько человек. Спрашивает: «Кто тут у вас верховодит?» Отвечаю: «Власть у нас народная, не единоличная, а я, значит, секретарь». – «Вот что, – говорит он мне, – ты голову мне не морочь, народная власть, ишь пузо как отростил, – и черенком нагайки ткнул мне в живот. Остальные в хохот. – Ты что, из беднейшего класса?» – «Живу, мол, помаленьку». – «Ладно, твоих коров считать мы сейчас не будем, а вот овса нашим коням достань. Покормить надо, без овса беляков не скоро догонишь. Драпают крепко». – «Что ж, можно, товарищи хорошие». Достал у мужиков овса, они покормили коней и уехали. А как же нам быть? Теперь вроде как не у власти?
– Поставят своих, а нас с тобой вот так, – Лукьян раскрыл широченную ладонь и дунул на нее. – Вроде как экс... экс... экс... пло-таторов, – с трудом произнес он незнакомое слово и, выдержав короткую паузу, продолжал: – Значит, кто был ничем, тот станет всем, вроде Андриана Обласова.
– Диво, – покачал головой Каретин. – Стало быть, справных мужиков по шапке из комитета.
– Отгарцевали, – как бы подтверждая слова собеседника, сказал убедительно Лукьян. – Таперича притихнуть до поры до времени надо. Недаром говорится: тихая вода берега подмывает.
Выпроводив гостя, Лукьян вместе с Митродорой, взяв порожние мешки, зашли в саманницу, насыпали пшеницы и, как только заиграли Кичиги [14]14
Кичиги – созвездие Большой Медведицы с Полярной Звездой.
[Закрыть], Лукьян отвез хлеб в Грачиный колок и закопал в землю.
