Текст книги "Бурелом"
Автор книги: Николай Глебов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)
ГЛАВА 9
Председатель Троицкого совета Аппельбаум поздно ночью собрал членов Совета и объяснил обстановку:
– Если мы раньше успешно отбивались от наскоков дутовцев, то сейчас нависла более серьезная угроза. По сведениям, чехи начали движение через Еманжелинку на Троицк. Не исключена возможность активизации зажиточных казаков и торговцев в городе. Вы знаете, что гарнизон Троицка немногочисленный. Нас поддержат рабочие. Но их прослойка не так велика. Я считаю необходимым защищать город. Голосуем. Кто за то, чтобы принять бой? – Аппельбаум обвел глазами присутствующих. – Единогласно. А теперь о деталях...
...Незадолго до событий в Троицке партизанский отряд Василия Обласова на пути из Мещерской низины в степные районы стал пополняться «кустарниками» из числа солдат и казаков, не хотевших служить правительству белых.
Отряд не раз подвергался налетам дутовцев и кулацкой верхушки. Лишь на пятые сутки вышли к Золотой сопке недалеко от города.
Но отдыхать не пришлось. Показались многочисленные отряды дутовцев. Успев развернуть своих бойцов в цепь, Василий, не дожидаясь подмоги из Троицка, принял на себя удар. Положение было критическим. Кавалерийские атаки следовали одна за другой. Изможденные походом партизаны с трудом удерживали свои позиции. Лошадь под Обласовым была убита. К довершению беды, замолк пулемет. Казалось, еще миг – и партизаны дрогнут.
В эту минуту со стороны вокзала с развернутым знаменем показалась красная конница.
Сверкая на солнце клинками, она врезалась в ряды дутовцев и белочехов. Бросая снаряжение, белоказачьи части устремились к железнодорожным путям. Первая схватка за Троицк была выиграна.
Партизаны Обласова разместились в гостином дворе недалеко от бывшей таможни.
Ночь была темная. Усталые бойцы, спали, не снимая амуниции. Не успел еще муэдзин прокричать с минарета мечети обычное «Бисс-милля», как на подступах к городу раздались ружейные выстрелы, затакали пулеметы и прогремел орудийный выстрел. Чехи и белоказаки повели наступление. Во двор вбежал патрульный с криком: «Подъем! Тревога!»
Но в гостиных рядах уже были враги. Началась отчаянная борьба. Обласов свалил с ног какого-то долговязого офицера и с помощью небольшой группы партизан стал отбиваться от наседавших на него дутовцев.
– Не взять меня, гады!
Слева от Василия дрался его ординарец, справа – огромного роста бородатый косотурец. Он яростно молотил прикладом винтовки по казакам. Но вот он упал. Не видно и веселого ординарца, первого гармониста села Никольского. Да и сам Василий чувствовал, как слабеет в неравной схватке. Последнее, что он запомнил, – жгучая боль от удара чем-то тяжелым по голове.
Очнулся в темном амбаре. Через дверную щель слабо просачивался дневной свет. Слышались стоны раненых, кто-то исступленно кричал:
– Огонь! Огонь!
Василий с трудом приподнял руку и ощупал повязку на голове. Она была влажной от крови. Василий вновь впал в полузабытье.
– Василь, Василь, – услышал он как бы в полусне чей-то полушепот, – я твой тамыр – друг Калтай. Слушай маленько. Видел, как тебя казак каталажка ташшил, – Калтай опустился возле Обласова. – Я в Троицк лошадей гнал – Красной Армии. Потом чужой солдат улицам ходил, меня хватал, каталажка бросал. Когда маленько глядел, кто каталажка сидит, – Василь, друк. Кровь головы бежит. Маленько свой рубаха рвал, твой голова вязал. Ай-яй-яй, шибко кровь бежал, – покачал он сокрушенно головой.
– Спасибо, Калтай. – Василий припал пылающей головой к коленям Калтая. – Пить хочу.
– Латна. – Калтай исчез и через некоторое время вернулся с солдатской баклажкой, обтянутой серым сукном. – Там в углу солдат лежит, баклажку у него брал, тебя поил, еще человек поил. Я тоже воевал вместе с Амангельды, потом свой аул ходил.
– Плохи наши дела, Калтай, – промолвил Василий.
– Пошто плох? Бишкиль есть, – Калтай постучал себя по лбу, – маленько думам. Хитрим. Курбангалееву, большой начальник, идем. Тапирь он здесь. Говорим Курбангалееву: «Зачем чужой солдат мусульман хватал, каталажка садил? Моя хороший мусульман». Алла бисс-милля, – закачался в молитве Калтай, – Пиши свой отряд, – и, наклонившись к уху Василия, зашептал: – Потом тебя из каталажка ташшим, лошадь даем, потом оба бежим. Латна?
– Решай, как лучше, – ответил устало Обласов. – Похоже, расстреляют меня беляки.
– Зачем стрелять?! Не нада хороший человек стрелять. – Вскочив на ноги, Калтай подошел к двери и забарабанил кулаками.
В дверях показалась голова дутовца.
– Чево стучишь?
– Мне шибко большой капитан Курбангалеев нада.
Дутовец молча закрыл дверь.
Калтай застучал еще сильнее.
– Ты что хочешь, чтоб я тебе по башке прикладом съездил? – насупив брови, спросил сурово казак.
– Мне капитан Курбангалеев нада. Из Бухара шибко хороший слов сказать нада.
Дутовец поскреб затылок.
«Может, правда что-нибудь дельное хочет сказать Курбангалееву», – подумал дутовец и закрыл дверь.
– Какой-то киргиз капитана Курбангалеева спрашивает, – доложил он дежурному офицеру.
– Хорошо. Сейчас выйду.
– Кто тут капитана Курбангалеева спрашивает? – открыв дверь, крикнул он пленникам.
– Моя нада, – поднялся с пола Калтай.
– Следуй за мной, – распорядился офицер.
– Маленько лежи, потом выручам, – вернувшись к Василию, скороговоркой произнес Калтай и вышел вслед за дежурным.
ГЛАВА 10
В полдень Василия вызвали в контрразведку на допрос. Следствие вел капитан Дегтярев, родом из станицы Звериноголовской. После ряда обычных вопросов Дегтярев усмехнулся:
– Знаю Косотурье. Это недалеко от нашей станицы. Выходит, мы земляки, – сказал он с иронией. – А сейчас переходим к существу. Коммунист?
– Да, – твердо ответил Василий.
– Красный командир?
– Да. – Обласов вскинул голову.
– Что же, вопрос ясен, – закрывая папку, сказал равнодушно Дегтярев. – Ждите решения военно-полевого суда. Отвести, – приказал он дежурному казаку, стоявшему навытяжку у порога.
Василия втолкнули в общую камеру, которая находилась в подвале бывшей гостиницы Башкирова. На пол просачивалась почвенная вода, арестованные жались друг к другу на низеньких нарах. Городская электростанция не работала, и камера освещалась плошкой, которая больше чадила, чем давала света.
Василий забился в дальний угол нар, пытаясь уснуть. Но сон не шел. Сверху был слышен топот, раздавались пьяные голоса. Господа офицеры праздновали победу в Троицке.
Каторжный режим, недоедание, чуть ли не ежедневные побои сказались на организме Обласова, и он заболел. Провалялся в тюремной больнице недели две и был вызван вновь в контрразведку. У окна, заложив руки за спину, стоял, повернувшись спиной к Василию, какой-то незнакомый офицер. Допрос вел Дегтярев.
– А-а, если не ошибаюсь, старый знакомый, – увидев Обласова, заговорил он вкрадчиво. – Ты знаешь руководящий состав подпольного комитета и адреса коммунистов.
– Я ничего вам не скажу, никакой конспиративной квартиры не знаю.
– Что ж, тем хуже для тебя, – подчеркнуто спокойно заговорил Дегтярев. – Значит, ты по-прежнему не отказываешься от своих политических убеждений?
– Нет.
– А тебе не приходила в голову мысль, – продолжал бесстрастно Дегтярев, – искупить свою вину и вступить добровольцем в нашу доблестную армию?
Дегтярев поднялся из-за стола, прошелся раза два по комнате и остановился перед Обласовым.
– Допустим, за тебя ходатайствует одна уважаемая дама. Обсудив документы, которые она представила, мы считаем возможным отпустить вас под расписку о невыезде из Косотурья и обязательство не выступать с оружием против существующего строя.
– Передайте этой даме, что ее хлопоты напрасны. Никакой подписки давать не буду.
– Ах так! – развернувшись, Дегтярев что есть силы ударил Василия, пнул упавшего тяжелым кованым сапогом и выкрикнул яростно дежурному: – Убрать в третий карцер!
Поднимаясь на ноги, Василий бросил взгляд на говорившего о чем-то с Дегтяревым офицера и узнал Крапивницкого.
– Опять пришлось встретиться, господин поручик, – вытирая струившуюся из носа кровь, произнес он с трудом. – Забыли митинг в татарском полку? Теперь и сюда драпанули?
Подхватив Обласова, дежурный вывел его из кабинета.
Играя стеком, Крапивницкий, как ни в чем не бывало, обратился к Дегтяреву:
– Нельзя же так, Костя! Ведь ты его убить можешь.
– Туда ему и дорога. А вообще-то мне начинает надоедать эта история, смахивающая на бульварные романы. Прелестная незнакомка, верный слуга Личарда... А ну вас ко всем чертям! – выкрикнул он злобно.
– Я вижу, ты не в духе. Проигрался, что ли?
– Оставь меня в покое. Мутит со вчерашней попойки.
– Это мы поправим. – Подойдя к шкафу, вмонтированному в стену, Крапивницкий достал бутылку, два стакана и поставил перед Дегтяревым.
Приехал он в Троицк для набора добровольцев-мусульман по заданию капитана Курбангалеева и попутно выполнить одно, как он выразился, деликатное поручение. Еще до поездки в Троицк Крапивницкий встретился в Челябинске с Февронией, случайно узнавшей об аресте Обласова.
– Едва ли буду вам полезен, Феврония Лукьяновна. Дело тут сложное. Ваш знакомый – политический преступник и схвачен с оружием в руках, – заявил он, выслушав Февронию, и, помолчав, продолжал: – Мне, как офицеру, ходатайствовать об освобождении Обласова не подобает, – закончил он уже холодно и поднялся на ноги, давая понять, что визит закончен.
– Хорошо. С вашего разрешения я зайду к вам еще раз, – и незаметно для Крапивницкого вынула из сумочки небольшой замшевый мешочек и положила на стул.
В тот же день Крапивницкий послал связного к своему приятелю из троицкой контрразведки капитану Дегтяреву с просьбой приостановить дело заключенного Обласова.
Вторая встреча Крапивницкого с Бессоновой произошла уже в более теплой обстановке.
– Для того чтобы спасти Обласова от расстрела, нужно ходатайство сельской управы, председателем которой, очевидно, все еще является ваш уважаемый батюшка. В ходатайстве нужно указать, что косотурское общество берет Обласова на поруки и ручается за его политическую благонадежность. Это решение нужно адресовать атаману троицкого казачьего отдела для направления полковнику Дутову, от которого и зависит судьба Обласова. – Глаза Крапивницкого забегали по разложенным на столе бумагам. – Дня через три я выезжаю по служебным делам в Троицк и лично поинтересуюсь делом Обласова. Но, вы сами понимаете, Феврония Лукьяновна, что это будет связано с бо́льшими расходами, чем сумма, оставленная вами.
– Я постараюсь сделать все, что вы просите. Только прошу спасти Обласова.
С первым же поездом Феврония выехала из Челябинска.
Разговор с отцом был нелегкий.
– Ты все еще не забыла этого фармасона, зачем хлопочешь о нем? – выслушав дочь, заявил сердито Лукьян.
– Это мое дело, – пристукнула кулаком по столу Феврония. – Сделай то, что говорю.
– А ежели я не желаю, тогда как?
– Тогда очень просто: я напишу в Павловск, что ты убил Савелия.
– Ты что, рехнулась? – приподнимаясь с кресла, спросил, едва сдерживаясь, Лукьян. – На родного отца клевету возводишь.
– Клевету, говоришь? – усмехнулась криво Феврония. – А это что? – Вынув из кармана отцовский брелок от часов, отступила на шаг. – Узнаешь?
Глаза Лукьяна расширились. Тяжело ворочая языком, глотая воздух, спросил:
– Где взяла?
– Если забыл, припомню. Этот брелок Савелий нашел под кроватью жены. За несколько дней до самоубийства он передал мне его со словами: «Ворон заклевал голубку». Теперь понятно, по чьей вине ушел из жизни твой сын, мой брат? – Феврония плотно сжала губы и с ненавистью посмотрела на отца.
– Что ты хочешь? – прохрипел Лукьян, медленно опускаясь в кресло.
– Мне нужна бумага о благонадежности Василия, нужны деньги, столько, сколько я отдала Крапивницкому, – сто рублей золотом. А за это получишь свой брелок и я буду молчать. Поторапливайся, – прикрикнула она, видя, что Лукьян по-прежнему сидит в кресле с полузакрытыми глазами.
– Иро-диада, блудница галилейская, – прошептал он чуть слышно и начал медленно сползать с кресла. – Пи-ить, – прохрипел он и рухнул на пол.
Феврония наклонилась к отцу. Лукьян дышал тяжело. Она выбежала на кухню, вернулась с небольшим узорчатым туеском с квасом.
На следующий день, захватив с собой нужные бумаги и деньги, Феврония выехала в Челябинск.
ГЛАВА 11
Глаша работала прислугой у Строчинского уже вторую неделю. Мадам Строчинская большую часть времени проводила на благотворительных вечерах, любительских спектаклях, концертах, оставляя квартиру на попечение Глаши. Хозяин же по-прежнему смотрел на новую прислугу недоверчиво, и только боязнь снова навлечь на себя гнев молодой жены, которая благоволила к прислуге, заставила стареющего Строчинского смириться с присутствием Глаши в доме. Продолжая наблюдать за ней, пришел к выводу – деревня.
Гости у Строчинских собирались редко.
Лишь иногда заходили какие-то посетители в штатском, хозяин принимал их в кабинете. Закончив разговор, они глубоко надвигали шляпы на глаза и бесшумно исчезали.
По воскресеньям хозяйка отпускала Глашу погулять, и та обычно шла к Шмакову. Сапожник расспрашивал, кто бывает у хозяина и о чем говорят с ним посетители.
– Разве услышишь, кабинет-то закрыт наглухо, – махнула рукой Глаша. – Да и незачем мне.
– Зато другим, может, нужно, – наставительно заменил Шмаков. Отложив шило и дратву на верстак, продолжал: – Это нужно, Глаша, людям, которые, как и твой Василий, отстаивают свободу от ярма богачей. Ну так вот. Хозяин, у которого ты служишь, только и глядит, как бы нашего брата-бедняка в тюрьму упрятать или расстрелять.
– А с виду ровно добрый.
– Гладка шерстка, да коготок остер. Понимать тут надо. Поглядишь на иного человека – по бороде апостол, а по зубам собака! Вот так-то. – Иван Васильевич поднялся от верстака и снял с себя фартук.
«Пожалуй, правду говорит, – подумала Глаша. – Если с добрыми делами приходят люди к хозяину, зачем им прятаться от меня и оглядываться, когда выходят из дома. Нет, тут что-то неладное». Глаша перевела взгляд на сапожника, который разглядывал ботинок, принесенный для починки. – Иван Васильевич, – обратилась она к Шмакову, – посоветоваться я к тебе пришла.
– Говори.
– Вчера подметала, пол в кабинете хозяина и наступила на упавшую со стола бумажку. Запачкала уголок, а теперь и боюсь ее положить обратно. Сама-то я малограмотная. Может, эта бумажка безделушная и можно ее выбросить? Почитай, пожалуйста, и скажи, что мне с ней делать? – Глаша подала записку Ивану Васильевичу.
Пробежав ее глазами, сапожник спросил торопливо:
– Твой хозяин дома сейчас?
– Нет. Чуяла, уехал дня на два в Троицк.
Сапожник вздохнул с облегчением.
Строчинский писал:
«Госпинасу.
Установите неослабное наблюдение за рабочими вагонных мастерских: Башкировым, Черепановым, Емелиным Иваном и в особенности за Зыковым Александром. По агентурным данным, указанные лица входят ячейку партии большевиков в железнодорожном районе и пытаются организовать диверсионные акты. Как идет наблюдение за квартирой столяра Пеньковского? Прошу информировать срочно. Строчинский».
– Ты, Глаша, подожди несколько минут. Я схожу с этой бумажкой, к одному человеку. Он живет недалеко, – торопливо одеваясь, заговорил Шмаков. – Посиди пока здесь. Жена с Полей скоро придут. – И, не дожидаясь ответа, Иван Васильевич поспешно вышел.
Оставшись одна, Глаша задумалась. Мысли унеслись в Косотурье. Что там делается? Живы ли отец с матерью? Где теперь Вася? Глаша не слыхала, как зазвенел над дверями колокольчик. Второй звонок вывел ее из раздумья, и, поднявшись от верстака, она открыла, дверь. Перед ней стоял молодой человек в черной сатиновой рубахе, опоясанной шелковым поясом с белыми кистями на концах. Слегка выпуклый лоб пришельца прикрывал пышный чуб, большие серые глаза нагловато уставились на Глашу.
– Иван Васильевич дома?
– Нет.
– Поля?
– Ушла с матерью.
– А ты, красотка, кто такая?
– Знакомая хозяев.
– Стало быть, Ивана Васильевича нет, – протянул неохотно незнакомец и, приблизившись к Глаше, тронул ее плечом. – Ишь ты, гладкая какая. – Играя кистями пояса, он ушел.
Когда пришли Поля с матерью, Глаша рассказала им о пришельце.
– А-а, это Николай Образцов. Он иногда бывает у папы, – отозвалась Поля.
Шмаков показал записку Строчинского члену подпольного городского комитета РКП(б) Александру Николаевичу Зыкову, работавшему столяром в железнодорожных мастерских, и явка на конспиративную квартиру Пеньковского была временно прекращена.
– Если Строчинский и поругает тебя, потерпи, – передавая бумажку Глаше, говорил Шмаков. – То, что ты обратилась ко мне, это хорошо. Для нас это важно, – сказал он ей на прощание.
«Для нас это важно», – Глаша припомнила по дороге слова сапожника. Придя домой, Глаша положила бумажку на место. Теперь она начала догадываться, что ее не случайно устроили к Строчинским.
– В кабинете без меня ты не была? – спросил Глашу прибывший через день Строчинский и начал торопливо перебирать бумаги.
– Была, но ничего не трогала, только пыль вытерла.
– Впредь уборку будешь производить только в моем присутствии. Поняла?
Женщина молча кивнула головой.
Вспомнился ей также страшный рассказ Поли о том, что с первых же дней мятежа в Челябинске начались облавы и налеты на квартиры в поисках большевиков. Зверски были замучены председатель Совета – руководитель челябинских большевиков Васенко, начальник штаба охраны Болейко, его помощник Могильников, секретарь Совета Гозиосский, Колющенко, Тряский.
Белогвардейцы задушили Васенко в вагоне, а в ночь на третье июня пьяные белоказаки ворвались в гостиницу Дядина, где в подвальном помещении находились арестованные большевики, вывели их и зарубили шашками недалеко от цирка, где протекал ручей.
Когда жена Колющенко пришла к священнику просить похоронную, даже тот выразил свой гнев, записав, что Колющенко убит злодеями.
Сколько замучено в тюрьме, знал лишь один ее начальник Котляренко. Никто не считал трупы людей, тайно вывезенные из лагеря на территорию бывшей петровской мельницы.
ГЛАВА 12
Кирилл Панкратьевич Красиков через верного человека вызвал Галю к себе.
– Тебе придется выехать в Челябинск вот с этим письмом, – передавая небольшой пакет, сказал он. – Адрес явочной квартиры надо знать назубок. Запомни пароль: «Сарыч кружится над полем». Тебя спросят: «Давно прилетел?» Ответишь: «В мае». Передай челябинским товарищам, что мы продолжаем работу. Будь осторожна. Там тебе выдадут немалую сумму денег, которую ты должна раздать нуждающимся семьям партизан и красноармейцев. Деньги получишь от подпольного комитета. В Челябинске долго не задерживайся. С Туркиным я договорился. Бери отпуск и поезжай. Желаю успеха, – Красиков крепко пожал руку Гали.
На следующий день после разговора с Кириллом Панкратьевичем Галя выехала в Челябинск. Остановилась у Сусанны, с которой дружила еще в гимназии. Отец ее, бывший коммерсант Петр Матвеевич Высоцкий, представительный мужчина лет пятидесяти, с мягкими манерами, холеной бородкой, золотыми кольцами на руках, был совладельцем кондитерской фабрики и чаеразвесочной Губкина – Кузнецова в Челябинске.
Подруга бурно обрадовалась гостье.
– Галя, да как же ты похорошела! – заговорила Сусанна, разглядывая свою бывшую одноклассницу, и провела ее в гостиную. – Папа, вы узнаете? Да это же Галя Крапивницкая.
– А-а, помню, помню. Вы ведь раньше у нас бывали, – откладывая газету, заговорил Высоцкий. – Сусанна, – обратился он к дочери, – надеюсь, ты пригласишь свою подругу сегодня на благотворительный вечер в офицерский клуб? Будут маски.
– Если Галя согласится, то я с большим удовольствием.
Оставаться одной в доме Высоцких Гале не хотелось. Встретившись днем с Соней Кривой, которая была членом подпольного комитета, она передала ей письмо Красикова и договорилась о следующей встрече. От нее Крапивницкая и должна была получить деньги.
Вечером Галя вместе с хозяевами поехала в клуб офицерского собрания, просторное здание которого было расположено на Исетской улице. Девушки захватили с собой маски – темные бархатные повязки с прорезями для глаз.
У Высоцкого был свой выезд. Остановив фаэтон у клуба, он сказал кучеру, чтобы тот приехал за ними к полуночи.
Когда Высоцкие вместе с Галей вошли в вестибюль, там уже было шумно. Гости парами прогуливались по обширному залу. Аромат тонких духов, смех, звуки настраиваемых инструментов. Из полуоткрытых дверей «курилки» тянуло запахом дорогих сигар.
Сделав несколько кругов, Галя с Сусанной, не снимая масок, остановились недалеко от парадного входа.
Тяжело ступая, в сопровождении адъютанта, показался тучный генерал. Отвечая на приветствия, он слегка кивал по сторонам массивной, стриженной под ершик головой.
– Командующий западным фронтом Ханжин, – сказала полушепотом Высоцкая.
Через некоторое время показался второй не менее представительный офицер в чешской форме.
– Ян Сыровой – главнокомандующий чешскими войсками.
В дверях появился стройный офицер средних лет с красивым смуглым лицом.
– Арун Курбангалеев – командир татаро-башкирского егерского полка, – сказала Сусанна. – А это атаман Святенко. – Мимо девушек прошел склонный к полноте офицер и, щелкнув молодцевато шпорами, поклонился Высоцкой. – Он иногда бывает у нас, – скрывая радостное смущение, сказала Сусанна. – Хочешь познакомлю?
– Нет, нет. Я одета не для бала. Давай лучше будем смотреть. Скоро, должно, будут танцы.
– А это полковник Вержбицкий. Рядом с ним идет Войцеховский. Они недавно вернулись с фронта. Теперь засядут на целый вечер с папой играть в преферанс. Представитель местной власти – эсер Милованов, – с нескрываемой неприязнью произнесла Сусанна, показывая взглядом на щуплого господина в пенсне, с реденькой козлиной бородкой. – А вот и кумир всех молодящихся дам Челябинска – кстати, твой однофамилец, поручик Крапивницкий.
Галя инстинктивно прижала маску к лицу. Встречаться с братом здесь, в офицерском клубе, ей не хотелось, и она обратилась к Сусанне:
– Пойдем погуляем немножко.
– Да, пожалуй. Звонка еще не было. Посмотрим афишу.
Сделав полукруг, остановились у большой афиши, висевшей на стене.
СЕГОДНЯ
БОЛЬШОЙ ДИВЕРТИСМЕНТ!!!
В программе:
I отделение
1. Нет, не любил он. – С л о в а М. Медведева.
2. Белой акации гроздья душистые...
В исполнении госпожи Строчинской ( колоратурное сопрано).
3. Вечерний звон. – С л о в а И. Козлова.
Исполнитель А. Крапивницкий ( баритон).
4. Однозвучно гремит колокольчик. – С л о в а И. Макарова.
II отделение
Декламация: из Апухтина и Надсона.
Танцы.
В соседней комнате за круглым столом с богатой сервировкой собралось высшее общество: офицеры рангом не ниже капитана и видные коммерсанты.
– Господа! Предлагаю тост за победный марш на Москву, – поднимаясь, произнес Войцеховский.
Все дружно выпили.
– Господа! Наша доблестная армия бьет красных, выражаясь фигурально, в хвост и в гриву. Я глубоко убежден, что час вступления в белокаменную недалек. Не буду раскрывать секретов нашего успешного наступления, скажу лишь следующее, – с усмешкой заговорил Войцеховский. – Надо благодарить бога, что главнокомандующим у красных стоит Троцкий. Этот «великий cтратег» догадался растянуть фронт третьей красной армии до четырехсот километров! Это при ее малочисленности, слабом вооружении, без резервов и продовольственных баз. Господа, – с явной издевкой продолжал он, – высшим достижением «гениальной стратегии» Троцкого является приказ – не оказывать никакой помощи третьей армии со стороны второй, которая действует на Восточном фронте. Вторая, не менее приятная новость: у нас главнокомандующий – Иванов-Ринов. Уж он даст щелчка господам штатским из Временного правительства. – Под одобрительный гул голосов Войцеховский опустился на место.
– Я протестую, господа, – вскочил со стула Милованов. – Протестую! Временное правительство есть законное правительство, мы – избранники народа, выразители его дум и чаяний. Наконец, Временное правительство пользуется всемерной поддержкой со стороны Франции, Англии и Америки. Я считаю не лишним, господа, напомнить вам, что на содержание нашей армии Франция тратит ежемесячно шестьдесят миллионов франков. Америка поставляет нам немало вооружения. Англия поставила сто аэропланов, несколько сот пулеметов и обмундирование. Все это достигнуто благодаря дипломатической деятельности Временного правительства во главе с господином Авксентьевым.
– Не тешьте себя иллюзиями, господин Милованов, – покачав головой, произнес сидевший недалеко от него полупьяный Курбангалеев. – Что, по-вашему, все это дают нам за прекрасные глаза? Чепуха. – Раскачиваясь, Курбангалеев поднялся со стула. – Разных временных правительств развелось, как сельдей в бочке. Самарский комуч – раз, – капитан пригнул один палец, – временное правительство в Омске – два, Дербер во Владивостоке – три, областная дума в Томске – четыре, – зажав кулак, потряс им. – Все они стараются наперегонки распродать по кускам Россию. Нет, только армия, ее высшее офицерство могут сохранить порядок в стране, спасти от красных. Или, как сказано одним мудрецом: избави меня, боже, от друзей, а с врагами я сам справлюсь...
– Капитан Курбангалеев, – послышался сердитый голос Ханжина, – приказываю вам сейчас же идти домой.
– Слушаюсь, господин генерал. – Бросив на Милованова взгляд, полный презрения, Курбангалеев вышел.
На какое-то время наступило неловкое молчание.
– Господа, – вновь послышался голос Ханжина, – я поднимаю бокал за наше Временное правительство, его лучших представителей, за единство действий в нелегкой борьбе за правопорядок и демократию.
Выпили, и неприятный эпизод с Курбангалеевым начал забываться.
Партер, расположенный рядом с вестибюлем, был невелик, и Галя с Сусанной с трудом нашли свободное место. Первая часть дивертисмента уже началась. На сцену вышла полная подвижная брюнетка с ярким лицом южанки – госпожа Строчинская. Выждав, когда умолкнут аплодисменты, Строчинская приняла театральную позу и запела:
Он говорил мне: будь ты моею!
Страстью объятый, томлюсь я и млею...
Дай мне надежду, дай утешенье,
Сердце унылое ты освети.
Так лживой речью душу смущал он,
Но не любил он, нет, не любил он... —
пропела она рыдающим голосом и низко опустила голову. Раздались хлопки, выкрики: «Бис!», «Брависсимо!».
– Строчинская раньше пела в больших городах, – сообщила Сусанна Гале. – Затем болезнь горла, замужество и снова, но уже любительская, сцена. Послушай, как она исполняет романс: «Белой акации...»
Слегка откинув голову, певица начала с грустью:
Белой акации гроздья душистые
Вновь аромата полны.
Вновь разливается песнь соловьиная
В тихом сиянии чудной луны.
Стояла тишина.
Годы давно прошли, страсти остыли,
Молодость жизни прошла.
Белой акации запаха нежного,
Верь, не забыть мне уже никогда... —
горестно покачала она головой и, сопровождаемая шумными аплодисментами, ушла за кулисы.
– Дамы и господа! – послышался голос конферансье. – Сейчас будет исполнен романс «Вечерний звон». Поет Крапивницкий.
Галя не спускала глаз со сцены. Вышел Алексей, привычным движением откинул волосы и картинно оперся о рояль.
Вечерний звон, вечерний звон, —
начал он мягким баритоном..
Как много дум наводит он
О юных днях в краю родном,
Где я любил, где отчий дом.
Галя почувствовала волнение. Пел родной брат об отцовском доме; под крышей которого прошло их детство.
Готовая вот-вот разрыдаться, Галя поднесла платок к глазам.
– Что с тобой? – с тревогой спросила Сусанна.
– Так, ничего.
Уже не зреть мне светлых дней
Весны обманчивой моей!
С трудом сдерживая готовые хлынуть слезы, она припала к плечу Сусанны.
– Да что с тобой, Галя? Тебе нехорошо?
– Пройдет. Это нервы. Я лучше пойду в вестибюль, погуляю. – Галя вышла из партера. Облюбовала уголок, где стояла кадка с фикусом, и, сев на диван, начала постепенно успокаиваться. Из противоположной двери, ведущей за кулисы, в сопровождении двух офицеров и госпожи Строчинской, болтая о чем-то, показался Алексей. Он прошел, не заметив сестры.
