Текст книги "Бурелом"
Автор книги: Николай Глебов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)
ГЛАВА 20
Как рысь, спрятавшаяся в густых ветвях дерева, следит зорко за добычей, так и генерал Тимонов не спускал глаз с большой карты движения партизан Блюхера. Передвигал ежедневно флажки по направлению Сим, Инзер, Зилим – горных рек, впадающих в многоводную Белую.
«Местность для полного обхвата партизан вполне благоприятна. С севера река Сим. Дальше – болота, мелкие речушки, с востока – горные хребты. Давайте, господа лапотники, подходите ближе, – думал со злорадством Тимонов. – Не беда, что вышли из Уральских гор. Тут я вам преподнесу гостинец. – Генерал самодовольно потер руки. – Теперь задача обеспечить обхват красных и зажать их в долине Трехречья – Ирныкши. Возможно, Блюхер начнет переправу через Сим в районе Бердиной поляны, значит, надо усилить этот плацдарм артиллерией; с тыла ударит наша конница и пехотные части. Красные окажутся в окружении. Гм, – генерал вновь уставился на карту. – Удар, пожалуй, лучше нанести со стороны Ирныкши. Прижимаем противника к берегу – и Блюхера со своими партизанами прихлопнем. Чудесно. – Тимонов быстрыми шагами прошелся по кабинету. Попросил у дежурного адъютанта десятиверстку и углубился в нее. – Да, это, пожалуй, лучший вариант. Хотя не надо забывать участок Иглино, где партизаны могут пересечь железную дорогу. Но им поражения не избежать. Для завершения успеха не лишне послать в район Бердиной поляны полк Курбангалеева и отряд «Святой чаши».
Сформированный накануне нового года из семинаристов и кулацких сыновей отряд «Святой чаши» был верной опорой генерала Тимонова. Командовал отрядом «отец» Иеремий, мужчина огромного роста, с увесистыми кулаками, которые в пьяном виде нередко пускал в ход. В отряде было немало фанатиков, люто ненавидевших красных. Они только ждали момента, чтоб поставить и свою «чашу» на весы истории. И наконец свершилось: приказом генерала Тимонова «Святая чаша» была отправлена на фронт.
...Белогвардейцы открыли огонь в районе Бердиной поляны, где партизаны Блюхера наводили мост через бурливый Сим. Отряды Томина успешно отражали натиск противника в распадке рек Белой и Зилим. Навести мост долго не удавалось. Артиллерийский обстрел усиливался. Снаряды падали почти вплотную, окатывая строителей водой. Порой летели в воздух остатки бревен и досок. С тыла наседали отборные части каппелевцев и конница Курбангалеева.
В разгар боя под Блюхером была убита лошадь. Падая, командующий успел освободить ноги от стремени.
В местах ожесточенных схваток черной молнией мелькал на своем вороном коне Томин.
Отряд «Святой чаши», ощетинив штыки, шел на позиции партизан сомкнутым строем. «Отец» Иеремий вел своих людей в психическую атаку.
Рота Обласова залегла в наспех вырытых окопах. Неприятель приближался. Бойцы Обласова начали беспокойно поглядывать друг на друга. Прошло несколько минут. Держа в руках парабеллум, Иеремий, как бы бравируя опасностью, шел с высоко поднятой головой.
Спаси, господи, люди твоя
И благослови достояние твое:
– Огонь! – властно подал команду Василий и первым выскочил из окопа.
– Ура-а-а! – Партизаны пошли в контратаку. Началась свалка. Здоровенные семинаристы начали теснить башкир из роты Обласова. Василий с помощью томинцев пробирался к Иеремию, который, разрядив пистолет, бил рукояткой наседавших партизан.
– Положим животы за други своя!.. – выкрикнул Иеремий, продолжая отбиваться.
На помощь ему пришли семинаристы. Слышалась отчаянная ругань, стук прикладов, выстрелы. В распадок, где проходил бой, неожиданно ворвалась конница Курбангалеева. Со страшным визгом и криком «алла!» она кинулась на партизан.
Положение было критическим. Казалось, вот-вот партизаны дрогнут и попятятся к реке, где артиллерия белых усилила огонь. От удара прикладом в плечо бессильно повисла левая рука Василия.
– Коммунисты вперед! – с зажатым в правой руке клинком Обласов врезался в самую гущу свалки. Дотянулся до Иеремия. Взмахнул клинком. Ловким движением Иеремий отвел удар и обхватил Обласова руками. Началась борьба. Но что это? Почему за спиной у Иеремия образовалась пустота и семинаристы, бросая на ходу оружие, бегут к невысоким холмам, поросшим лесом? Почему конница Курбангалеева, несмотря на ругань своего командира, устремилась обратно к исходной позиции? Чем объяснить, что Иеремий, бросив Обласова, понесся что есть духу следом за своими отрядниками?
Поднявшись с земли с помощью партизан, Василий увидел, как по дороге от села к месту боя мчались во весь аллюр кавалерийские эскадроны верхнеуральских партизан. С небольшими интервалами спешил на конях интернациональный батальон.
Высланная Блюхером сотня всадников под командой Вандышева в это время форсировала с ходу реку Сим и обрушилась на батарею белых. Орудия замолчали. От неожиданного налета партизан с тыла артиллерийская прислуга разбежалась. Переправа через Сим пошла уже более спокойно. Через некоторое время сводный партизанский отряд Блюхера, казалось, вышел из окружения. Партизанам осталось только преодолеть последний водный рубеж – реку Уфу.
Здесь белые снова навязали им бой. Отвлекая отборные части корпуса Каппеля от Красного Яра, где уже шло ожесточенное сражение за переправу, Блюхер принял на себя основной удар белых. Обозленный неудачей в Трехречье, противник сосредоточил у Красного Яра большое количество артиллерии, пехоты, там же был и основательно потрепанный полк мусульман и отряд «Святой чаши».
Здесь судьба вновь столкнула Василия Обласова с неистовым попом Иеремием. На этот раз командир «Святой чаши», расположившись на небольшой высоте, вел интенсивный огонь по «богохульникам».
В бой включились и обозники из сводного отряда партизан. Центр сражения переместился на правый фланг, поближе к реке. Кавалерийский полк под командованием Галунова и Вандышева повторил обходной маневр у реки Сим и, переправившись вплавь через Уфу, ударил с тыла по артиллерии белых. Батальон интернационалистов и рота Обласова сдерживали натиск пехотных частей полковника Каппеля.
Патроны у партизан были на исходе. К довершению беды замолк выдвинутый вперед пулемет; возле него на открытой площадке лежали два трупа и несколько коробок с пулеметными лентами. Ни та, ни другая сторона не могла подойти к пулемету, оказавшемуся на «ничейной» территории. Неожиданно внимание партизан привлек ползущий к пулемету человек. Держа в зубах кривой кинжал, он энергично работал локтями, порой припадал к земле и вновь полз к своей цели. Казалось, он играл со смертью. До пулемета оставалось несколько шагов. Вдруг незнакомец дернулся всем туловищем и затих.
– Пропал парень, – вздохнул кто-то с огорчением.
– Нет, живой. Опять ползет. Да ведь это Фарит, – услышал Василий недалеко от себя радостный голос партизана. – Откуда он взялся?
Обласов пригляделся. Сомнений нет: к пулемету ползет Фарит. Надо отвлечь от него противника. Василий подал по цепи команду «огонь!». К винтовочным выстрелам присоединился оживший пулемет. Пряча время от времени голову за щиток, Фарит яростно поливал пулеметным огнем белогвардейцев.
Обласов поднял цепи: «В атаку! Ура!». Партизаны бросились к возвышенности, где засели беляки. И снова рукопашный бой. И снова, завидев Василия, Иеремий с рыком набросился на него.
– Христопродавец!
– Врешь, не убьешь!
Со звоном скрестились клинки. Обласов отлично владел холодным оружием еще со времен империалистической войны, и отец Иеремий, как бы образуя вокруг себя сверкающий полукруг, лишь яростно отражал удары Василия. Короткий поединок закончился неожиданно. Фарит всадил свой кинжал в командира «Святой чаши». Падая, тот посмотрел помутневшими глазами на небо.
– Господи, прими мой дух на лоно свое!
В тот день от отряда «Святой чаши» остались одни «черепки».
Трагически закончилось сражение у Красного Яра и для Аруна Курбангалеева. Видя, как отдельные части его полка, несмотря на угрозы, стали с оружием в руках переходить на сторону красных партизан, Курбангалеев застрелился на глазах у своих солдат.
В тот день фортуна изменила и Алексею Крапивницкому. После безуспешных атак на отряд Каширина Крапивницкий бежал с жалкими остатками своего эскадрона в горы Южного Урала.
После боя у Красного Яра во время отдыха в избу, где находился Обласов, зашел Фарит. Остановился у дверей и, опустив голову, заявил своему командиру:
– Василь, сади меня каталажка.
– За что?
– Тархан [8]8
Тархан – староста улуса, деревни.
[Закрыть]резал.
Обласов поднялся с лавки.
– Ты расскажи толком, что случилось?
– Тархан наша деревня Мадина давно сватал. Большой калым сулил. Мадина не шел, Мадина говорил: «За Фарита пойду, за тебя не пойду, шибко старый». Тархан силой ташшил в свой дом Мадина. Тапир Мадина бабой стал. Когда я узнавал, шибко болел. – Фарит прижал руку к сердцу и с мольбой посмотрел на Обласова. – Что делать? Мадина жалко, себя жалко. Кинжал брал, роту бросал. От тебя свой деревня бежал, ночью тархан резал. Мадина не резал, Мадина шибко ревел, на коленях ползал, сапог мой целовал. Ай-яй, – покачал он сокрушенно головой, – что тапирь делать, не знам. Драчка белым был, глядел, пулемет ни тут ни там. Думал, псе равна пропадайт. Надо Василь помогайт, маленько локтем работал, потом пулемет стрелял, пуля меня не брал. Потом шибко думал, сказал: пойду к Василь, пускай каталажка садит.
– Успокойся. Какая тебе каталажка в походе, – выслушав Фарита, мягко заговорил Василий. – Вот что, посиди пока здесь, а я схожу к товарищу Томину, посоветуюсь насчет тебя.
– Латна, – вздохнув, Фарит опустился на лавку.
Обласов вышел из избы. Рассказал Томину о Фарите. Николай Дмитриевич поднял глаза на Обласова.
– Ты как бы поступил в этом случае?
– Жаль, конечно, парня, в бою он показывает пример остальным, с дисциплиной у него до этого случая все было в порядке. Но то, что он рассказал, – это уголовное преступление. Придется отдать под суд военного трибунала, – закончил Василий.
– Да, – кивнул головой Томин. – Очевидно, мы скоро выйдем на соединение с Красной Армией и тогда окончательно решим судьбу твоего связного. А пока отошли в обоз. – Помолчав, Николай Дмитриевич спросил полушутя:
– Ну а ты по своей «Мадине» не скучаешь?
– Как не скучаю, все мы люди, все человеки.
– Правильно, товарищ комрот, – хлопнув Обласова по плечу, сказал уже с оттенком грусти Томин. – Я свою Анну Ивановну частенько вспоминаю. Ну ничего, придет время – вернемся и мы под родные крыши. А теперь давай поговорим о порядке движения на Кунгур.
Командиры углубились в изучение карты. Обсудив с Томиным предстоящий поход, Обласов вернулся на свою квартиру. Фарит все еще сидел в избе, дожидаясь решения своей судьбы.
– Товарищ Томин разрешил тебе остаться в отряде ездовым в обозе.
– Спасибо, Василь. – Парень долго тряс руку Обласова. – Когда кончайт война, Мадина к себе берем, тебя в гости зовем. Кумыс пьем.
Но мечте Фарита не удалось сбыться. Во время похода тяжелый снаряд противника попал в обоз, где был Фарит. На земле остались разбитые телеги, трупы лошадей, отброшенные взрывной волной тела обозников. Среди них был и Фарит.
В средних числах сентября 1918 года сводный Южно-Уральский отряд партизан под командованием Блюхера, проделав полуторамесячный переход от Белорецка до Кунгура через таежную глухомань, горные кручи Урала, топкие болота возле деревни Тюйно-Озерская, был переформирован в 30-ю дивизию. Василий Обласов получил назначение в 269-й Богоявленский полк.
ГЛАВА 21
У начальника разведывательного отдела штаба Западной армии полковника Строчинского осведомитель номер один был на особом счету. Он принимал его только у себя в квартире.
– Если у входных дверей будут звонить с короткими перерывами три раза, открывай в любое время дня и ночи, – сказал он Глаше.
Человек, который должен так звонить, появлялся редко, но все же Глаша хорошо запомнила его. Это был выше среднего роста, слегка сутулый старик, одетый, как и все рабочие, в изрядно поношенную одежду. У него были тонкие, бескровные губы, острый подбородок, заросший густой щетиной. Взгляд серых колючих глаз из-под нависших бровей был угрюм и недоверчив.
Не снимая головного убора, на котором отчетливо были видны пятна от мазута, он проходил в кабинет хозяина, но долго там не задерживался. И каждый раз при выходе из дома бросал ястребиный взгляд по сторонам улицы, торопливо пересекал ее и исчезал в безлюдном переулке.
Попросив у хозяйки разрешения якобы повидаться с родственницей, недавно приехавшей из деревни, Глаша поспешно направилась в Заречье к сапожнику.
Выслушав ее, Иван Васильевич пожал плечами:
– Кто же это может быть? В железнодорожных мастерских вроде такого нет. Может быть, он с плужного завода? Кепка, говоришь, у него в мазуте?
– Ага, и ватник поношенный.
– Вот что, Глаша. Ты посиди пока у нас, я к ребятам сбегаю, посоветуюсь насчет старика. Похоже, он большая птица, ежели сам Строчинский ведет с ним беседы, да еще у себя дома.
Шмаков вскоре вернулся. Из подпольщиков никто не знал таинственного посетителя шефа разведки.
– Ты, Глаша, не перепутала что-нибудь, рассказывая о старике? – спросил ее Шмаков.
– Нет. Какой есть, таким и описала.
– А других примет у него нет?
Женщина задумалась.
– Вспомнила, – заговорила она оживленно. – Правый глаз у него полузакрыт, но когда старик откидывает голову, то смотрит, как и все. Только поглядка у него недобрая, – закончила она.
– Это очень важная примета. Ты продолжай наблюдение за ним. Что узнаешь нового, – сейчас ко мне.
– Ладно. – Глаша ушла.
Мысль о «старике» не оставляла Шмакова в покое, и он решил поговорить о нем с Соней Кривой.
Соблюдая предосторожность, Иван Васильевич несколько раз прошел мимо дома, где была конспиративная квартира Сони, оглядел улицу и, подойдя к дверям, постучал условным стуком. Дверь открыла хозяйка дома. Назвав пароль, Шмаков прошел в комнату.
– Видимо, это опытный провокатор и важный для Строчинского агент, – заметила Соня и, помолчав, добавила: – Надо во что бы то ни стало установить личность старика. Если старик действительно находится в среде рабочих, то он опасен вдвойне. Ведь почти вся наша работа связана неразрывно с рабочими. Провокатор, очевидно, имеет возможность, не вызывая подозрений, бывать на собраниях. И вполне понятно, для Строчинского он представляет большую ценность. Ты говоришь, что Глаша ведет наблюдение за стариком?
– Да.
– Надо подобрать человека для надзора за домом Строчинского. Листовку принесли?
Иван Васильевич достал из внутреннего кармана пиджака вчетверо сложенный листок и передал Соне. Пробежав глазами текст, Соня с довольным видом вернула листовку Шмакову.
– Передай дяде Мите большое спасибо.
Подпольная типография в то время находилась на квартире Шмакова. Печатал листовки «дядя Митя», он же и доставал шрифты.
– Листовки нужно направить сначала в железнодорожные мастерские. Пускай Поля передаст их товарищу Зыкову. Часть их пойдет, на плужный завод и в военные казармы. Это сделает Рита Костяновская. Бумаги для печатания хватит?
– Думаю, что достаточно, – отозвался Иван Васильевич.
– Хорошо. – Соня поднялась от стола. – Знаешь что, Иван Васильевич, у меня сейчас такое настроение – взяла бы в руки красный флаг, вышла бы на площадь и воскликнула: «Люди! Ведь скоро будем праздновать первую годовщину Октябрьской революции!» Иван, Васильевич! А как это здорово, что мы несем в такое трудное время слова правды народу, глубокую веру в светлое будущее – да ведь это замечательно!
– Любо мне глядеть на тебя, Соня. Какая ты сильная и смелая.
– Ну что ты, Иван Васильевич, зря ты расхваливаешь меня. Я этого не заслужила. – Соня прошлась по комнате. – Сегодня мне хочется помечтать. Послушай, – вновь усаживая Шмакова на стул, заговорила более спокойно Соня. – Надела бы я, как в сказке, шапку-невидимку, прошла бы через колчаковские кордоны, явилась бы к товарищу Ленину и сказала: «Дорогой Владимир Ильич! Мы, челябинские большевики, перетерпим любые муки для великой цели – освобождения Урала и Сибири от врагов. Клянемся тебе: мы не пожалеем своей жизни для того, чтобы будущее поколение челябинцев и всей страны могло жить счастливо, нет, не в Колупаевке с Сибирской слободкой, Порт-Артуром, а в новом светлом городе, о котором писал триста лет назад Кампанелла. Я верю, такой город будет!
Иван Васильевич не спускал глаз с одухотворенного лица Сони. Ее пылкость, казалось, передавалась ему напомнила собственную молодость. Размышления Шмакова прервал голос девушки.
– Помечтали и хватит, а теперь поговорим о деле. Тебе, Иван Васильевич, надо прийти сегодня на заседание городского комитета. Будет обсуждаться вопрос о подготовке к празднованию годовщины Октября. Расскажешь подробно о типографии, ее нуждах. Договорились?
– Да. – Шмаков взялся за кепку.
– Чуть не забыла. Скажи о собрании Васанову. Пускай он договорится с товарищами из полка Шевченко, чтобы они делегировали на заседание человека от своей организации.
– Ладно. Я пошел, – ответил Шмаков и, простившись с Соней, толкнул дверь, огляделся и вышел.
Холодный осенний ветер гнал по тротуарам опавшие листья, сметал их в кучи возле заборов, стучал оконными ставнями и стремительными вихрями носился по пустынным улицам города. Порой пролетал снег, однотонно гудели провода, в конце глухого переулка чей-то пьяный голос выводил:
Пускай могила меня накажет
За то, что я ее люблю.
А я могилы не страшуся,
Ково люблю, за туё умру.
Шмаков прошел Уфимскую, поднялся на мост и свернул к своему дому на Горшечной. Послышался цокот копыт. Надвинув папахи на лоб, проехали казаки. Проводив их взглядом, Иван Васильевич прибавил шагу.
* * *
Вечером в последних числах октября на одной из конспиративных квартир собрались представители подпольных организаций Челябинска.
Собрание открыла Соня. Окинув взглядом сидевших в небольшой комнате людей, сказала с теплотой:
– Скоро, товарищи, первая годовщина Октябрьской революции. Говорить о ее значении здесь не буду. Все вы об этом знаете, повторяться нет смысла. Хотелось бы только сказать, что наши сердца и думы в предстоящие дни будут наполнены душевной радостью за вечно живое дело построения социализма в стране. Товарищи, есть мнение городского подпольного комитета партии отметить годовщину Октябрьской революции однодневной политической забастовкой!
Среди собравшихся началось оживление.
– В день седьмого ноября надо поднять челябинский пролетариат и надежные воинские части на вооруженное восстание, – раздался чей-то молодой голос.
– Нет, этого делать нельзя! – ответила спокойно Соня. – Восстание заранее будет обречено на неудачу. Во-первых, фронт от Челябинска далеко и Красная Армия не сможет прийти нам на помощь. Во-вторых, у рабочих мало оружия. Восстание можно начинать тогда, когда фронт приблизится к Челябинску и боевые дружины рабочих будут обеспечены оружием. Есть еще предложения? Нет. Членов городского комитета прошу остаться, остальные свободны. Расходиться, товарищи, поодиночке.
Утро седьмого ноября выдалось морозное. На деревьях и кустах городского сада и палисадников лежал куржак.
Торговый центр Челябинска еще спал, когда со стороны железнодорожной станции раздался гудок. Ему вторили гудки паровозов и завода «Столль». Как всегда, рабочие направились в цехи, но, не приступая к работе, собирались вокруг импровизированных трибун. Открылись летучие митинги. Ораторы свои, близкие люди, ярко, немногословно рассказали о праздновании годовщины Великого Октября и предложили участникам митингов разойтись по домам. Рабочие в праздничном настроении вышли из цехов. Слышались песни, смех, кто-то, прихватив с собой гармонь, с увлечением играл «Подгорную».
В деревообделочном цехе остались несколько молодых рабочих. Заглянув перед уходом в цех, мастер Деревянин, укоризненно покачав головой, сказал:
– Что же вы, ребята, все бастуют, а вам доли нет, что ли, праздновать?
– А мы, дядя Ваня, остались только покурить, сейчас догоним своих. – Соскочив с верстака, парни вышли из цеха.
В тот день молчаливо стояли станки во всех железнодорожных мастерских. Не работал плужный завод. Погасли паровозные топки, замерли на путях товарные поезда. Безлюдно было на мельницах, бастовали на кондитерской фабрике Высоцкого.
Хозяин фабрики примчался к Строчинскому. Сбросив на ходу пальто, он торопливо постучал в дверь кабинета.
– Виктор Николаевич, да что это такое?! – произнес он взволнованно и в изнеможении опустился в кресло.
– Знаю, знаю, дорогой, – развел руками Строчинский. – Делаю все зависящее от меня. Думаю, что рабочие образумятся.
Но в тот день забастовщики на работу не вышли. Не помогли и угрозы военного командования о предании суду всех, кто не явится к своим рабочим местам.
Рабочий класс Челябинска и на этот раз доказал свою революционную сплоченность. Но враги не дремали.
Проводив. Высоцкого, Строчинский быстро вернулся в свой кабинет и, схватив телефонную трубку, выкрикнул яростно:
– Немедленно соедините с Госпинасом. Госпинас?! Какого вы черта там спите?! Рабочие бастуют, понимаете, бас-туют! А вы благодушно взираете на это безобразие! Найдите немедленно старика и доставьте его ко мне. Что? Он был уже у вас? Алло, не слышно. Ага, понимаю, значит, список зачинщиков он принес? Хорошо, – переходя на более спокойный тон, заговорил Строчинский. – Выдайте ему дополнительно вознаграждение в размере месячного жалованья. Оформим позднее. Что? Для ареста активистов маловато людей? Хорошо. Позвоню Агапову, и он пришлет. – Полковник повесил трубку и отошел к окну. Побарабанил пальцами по стеклу. «М-да, первая крупная трещина в тылу. Если не заделать вовремя, последствия могут быть плохие», – подумал он. Строчинский повернулся к дверям. – Глаша! Достань из буфета бутылку. Ну, знаешь, ту, что с золотым ярлыком, из закуски что-нибудь.
Глаша поставила все, что просил хозяин, и вышла.
«Пожалуй, съезжу к Госпинасу, посмотрю, что за список принес старик, – наливая рюмку, продолжал размышлять он. – Как бы от избытка усердия не вспугнули главных организаторов забастовки. Старик советует пока их не трогать. Ждут большую «птицу» из Омска. Вот тогда мы их, голубчиков, и прихлопнем». – Выпив наскоро вторую рюмку, полковник поднялся из-за стола. – Глаша! Скажи жене, что я уезжаю по делам, вернусь не скоро. Пускай гости обедают без меня.
– Ладно.
Когда за Строчинский захлопнулась дверь, Глаша заметалась по комнате. Она слышала телефонный разговор хозяина с Госпинасом – начальником контрразведки железнодорожного узла, видела его не раз, знала, что сегодня бастуют рабочие, отчетливо представляла, какая грозит им опасность со стороны этого проклятого старика. Что делать? Оставить квартиру без присмотра, бежать к Шмакову, – уволят. А она должна работать у Строчинского. Глаша уже понимала, что нужна Шмакову, нужна людям, которых называют большевиками. Она должна им помочь даже потому, что Вася тоже большевик. Как же быть?
Размышления прервал звонок у парадного входа. Вошла хозяйка в обществе офицера.
– Виктор Николаевич дома? – спросила она Глашу.
– Уехал по делам. Велел обедать без него.
– И кстати. – Строчинская лукаво переглянулась со своим гостем. – Вот что, Глаша, ты собери на стол и можешь быть свободна до вечера.
Стараясь скрыть радостное волнение, Глаша торопливо принялась за посуду.
Через некоторое время, протискиваясь через группы людей, читавших у газетных витрин приказ, начальника гарнизона, она уловила несколько фраз:
– ...те, кто не выйдет на работу, будут преданы военно-полевому суду...
Глаша прибавила шагу.
Шмакова она застала празднично одетым, вся семья сидела за столом. Глаша рассказала Ивану Васильевичу о разговоре хозяина с Госпинасом.
– Хорошо. Надо будет предупредить кое-кого о возможном аресте. Тут дело, конечно, не только в одном старике. – Иван Васильевич вышел из-за стола и, одеваясь, спросил Глашу: – Леонтий ничего не пишет? – напомнил он про лесника.
– Нет. Когда уезжала с кордона, договорилась, что писать друг другу не будем. Упаси бог, перехватит письма Лукьян.
– А ты все еще побаиваешься? Здесь не Косотурье. Живо управу на него найдем.
– Не шибко найдешь. Лукьян за эту власть крепко держится, а власть – за него, – отозвалась Глаша.
– Оказывается, ты хорошо начинаешь разбираться в политике, – улыбнулся Шмаков, разыскивая, кепку.
– Ага. Я, Иван Васильевич, мало видела в жизни хорошего. Вот и вся тут политика. И по книжкам учусь, которые Поля дает, – взглянула она ласково в сторону дочери сапожника.
– Давай, давай. Учиться никогда не поздно. – Иван Васильевич взялся за дверную скобу и посмотрел на жену, сидевшую за самоваром.
– Там ты все прибрала? – спросил он многозначительно, показав глазами на верстак, под которым был ход в подполье, где стоял печатный станок с кассой для букв.
– Спрятала, – спокойно ответила женщина.
На следующий день, восьмого ноября, белогвардейской контрразведкой было арестовано тридцать девять забастовщиков. Все они были посажены в арестантский вагон и отправлены в уфимскую тюрьму для расправы.
В день отправки на станции Челябинск собралась толпа провожающих. Пришла и Глаша со Шмаковым. Раздавались выкрики:
– Товарищи, не унывайте, победа над врагом близка!
– Мы здесь будем продолжать борьбу за советскую власть.
Толпа прибывала. Она заполнила перрон и ближайшие к нему пути, где стоял вагон с арестованными. Какой-то человек, взобравшись на ступеньки ближнего вагона, говорил с большим подъемом:
– Товарищи! Вчера мы праздновали первую годовщину Октябрьской революции! Сегодня мы провожаем в тернистый путь тех, кто вместе с нами ковал победу над классовым врагом. Пускай беснуются тираны! Скоро настанет час их гибели. Товарищи! Мы приложим все усилия, чтобы переломить хребет белогвардейщине и водрузить знамя свободы над родным городом.
Напуганный начальник гарнизона выслал на помощь конвойной команде сотню «самостийников» из куреня имени Шевченко. Прибыв на место, пан сотник Лушня беспокойно заерзал в седле. Вид толпы был внушителен и ничего доброго не предвещал. Пану Лушне стало как-то не по себе. Перевел взгляд на бунчужного Кургузова, который растерянно вертелся возле него. Жалкий вид помощника вызвал у пана сотника презрение, и он выругался.
Лушня по опыту семнадцатого года знал, чем может кончиться стычка с воинственно настроенными участниками стихийного митинга, и огня не стал открывать.
Из окон арестантского вагона полились звуки «Варшавянки»:
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут,
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут.
– Да здравствует и живет во веки Великая Октябрьская революция! – выкрикнула страстно какая-то женщина и, поднявшись на дрезину, взмахнула рукой: – Да здравствует товарищ Ленин!
В толпе раздалось дружное:
На бой кровавый, святой и правый,
Марш, марш вперед, рабочий народ!
Стоявшая недалеко от перрона Глаша, вздрогнув, с силой сжала руку Шмакова:
– Смотри, вот там «старик».
– Где? – живо спросил ее спутник.
– Там, возле будки стрелочника.
Высокий, тощий старик в зимней ушанке молчаливо наблюдал за движением толпы.
Шмаков сделал попытку подойти к нему поближе, но в это время раздался гудок паровоза, толпа хлынула, к арестантскому вагону, увлекая за собой старика, который как бы растворился в ней.
На вокзальной площади раздалась команда пана сотника:
– Кру-гом!
Вскинув винтовки на плечо, «самостийники» направились к своим казармам.
Толпа молчаливо растекалась по улицам и переулкам города. Вернутся ли те, кого увезли неизвестно куда?
