Текст книги "Бурелом"
Автор книги: Николай Глебов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)
ГЛАВА 31
Лето 1919 года было жарким. По ночам играли сполохи, переливаясь и дрожа разноцветными огнями. Порой они внезапно охватывали полнеба и, меняя краски, переходили на слабое мерцание. Часто грозы с мощными раскатами грома пугали обывателей, и, прячась по углам, торопливо крестясь, они беззвучно творили молитву.
Через Павловск шли и ехали воинские части колчаковцев, стремясь закрепиться на берегах Тобола.
Зима и начало лета девятнадцатого года для Гали Крапивницкой прошли неспокойно. Городская больница, где она по-прежнему работала медсестрой, была до отказа забита ранеными в последних боях колчаковцами. От них Галя узнавала о событиях на фронтах. Иногда заходила к Кириллу Панкратьевичу Красикову, который, скрываясь от белых, жил в доме горшечника на одной из окраин. За последний год Красиков заметно состарился, голову посеребрила седина, но он все еще был полон энергии и жизнерадостности. Как-то на замечание Гали о годах заметил полушутя:
– Нет, я не состарюсь долго. – И перешел на серьезный тон: – Что значит старость? Для иных – обуза, для других полна оптимизма. – Кирилл Панкратьевич на какое-то время умолк, затем спросил: – Ты, кажется, давненько не была со своей аптечкой у наших ребят?
– Ездила на прошлой неделе. Все у них в порядке, больных нет, продукты им, как и раньше, доставляют сельчане. Вот только с оружием плоховато.
За последнее время приток дезертиров из колчаковской армии усилился и значительная их часть скрывалась в кочаринских и столбушенских лесах. Там же прятались от мобилизации и некоторые новобранцы. «Лесная докторша», так звали они Галю, по заданию подполья обслуживала «кустарников» медицинской помощью и часто бывала у них.
– Я сказала им, что Златоуст занят Красной Армией и ее передовые части подходят уже к Челябинску, – продолжала Галя и, помолчав, улыбнулась: – Ребята там нетерпеливые. При мне выпросили у Елены Ивановны, жены одного партизана, красный материал, сшили флаг и на нем сделали надпись: «Свобода! Да здравствует революция!» – теперь только ждут момента выйти с этим флагом из лесов. Верховодит там, как вы знаете, Даниил Волков, помощником у него Коля Аксенов.
– Ну что ж, Галя, пока наших сил маловато для серьезных операций, будем продолжать свое дело и помогать скорейшему приходу Красной Армии, – закончил Красиков.
После того как Челябинск был занят частями Красной Армии, поток белогвардейщины, отступая, захлестнул небольшой зауральский городок. На базарной площади, улицах, в жилых домах – всюду были видны колчаковцы. Беспрерывной лентой тянулись с запада на восток беженцы. Прошел через город Павловск и отряд мусульман Крапивницкого. Поручив командование одному из офицеров, Алексей подъехал к своему дому. Поспешно поднялся на крыльцо, толкнул дверь.
Старики с дочерью сидели за столом. После обычных объятий, поцелуев с родителями Крапивницкий повернулся к сестре:
– Здравствуй, красная гвоздика, – полушутя сказал он ей и протянул руку. – Цветешь? – оглядывая стройную фигуру Гали, заметил он.
Слабо улыбнувшись, Галя поздоровалась с братом.
За чаем Алексей говорил:
– Наше отступление временное. Сейчас в ставке верховного главнокомандующего разрабатывается план массированного удара на красных. Он начинается от берегов Тобола.
– На кого вы рассчитываете? – спросил отец.
Младший Крапивницкий пожал плечами:
– У нас есть резервы.
– Какие?
– Обширные территории Сибири, Дальнего Востока с богатыми людскими ресурсами.
– Эти ресурсы прячутся по лесам, оврагам и не хотят идти в армию Колчака, – заметила сидевшая за столом Галя.
– Прошу не вмешиваться в разговор с отцом, – холодно произнес Алексей.
Мать тревожно посмотрела на Галю и перевела взгляд на сына. Иван Михайлович поднялся из-за стола и заходил по комнате.
– Я считаю, что Галя права, – после некоторого раздумья сказал он.
– Папа, вы очень многое недооцениваете.
– Например?
– За нас крестьянство. Ведь вы хорошо знаете, что по своей натуре, укладу жизни, наконец, психологии, мужик всегда был и будет собственником, против чего и борются красные. Так за кем же он пойдет. Разве для того он пашню холил годами, свою лошадь, которую вырастил жеребенком, чтобы отдать ее лодырям?
– Неправда! – Галя вскочила на ноги. – Неправда, – повторила она еще раз. – Крестьянин никогда не откажется, если к клочку земли, которую он обрабатывает, советская власть даст ему обширное поле пахотной земли, где бы он мог приложить свои трудовые руки. Собственник? Да, до поры до времени. Когда ему будет предоставлена полная свобода быть хозяином своей земли, понятие о собственности будет иное и его психология изменится.
– А-а, – махнул рукой Крапивницкий. – Это одни лишь красивые слова, рассчитанные на простаков. Каждому своя рубашка ближе к телу.
– На простаков, говоришь? – Лицо Гали вспыхнуло. – Ты хорошо знаешь, что эти простаки, полуголодные, полураздетые, гонят вас, одетых в чужие мундиры, с чужим оружием в руках, все дальше и дальше с родной земли. И что эти простаки гибнут в колчаковских застенках во имя светлого будущего.
– Молчать! – Алексей сделал резкое движение к Гале.
– Ты здесь не на ротном ученье, русский офицер в английской форме! – Хлопнув дверью, Галя ушла в свою комнату.
– Нельзя так, Алексей, – заговорил мягко отец. – Галя уже взрослый человек, и надо считаться с ее мнением, уважать его.
– Зачем меня упрекать в том, что я одет в английскую форму? Я на военной службе, и у меня свой взгляд на политику.
– Тем более, значит, ссориться не надо. Есть выражение: Юпитер, ты сердишься, значит, не прав!
– Папа, я повторяю, у меня свой взгляд на политику, – отозвался Алексей и повесил голову. – Мне пора, – Алексей поднялся на ноги. – Прощайте. – Обнял мать, отца. Постоял в раздумье у дверей Галиной комнаты и, глубоко вздохнув, вышел.
Старики приникли к окну. Алексей подошел к коню, потрогал подпругу, обвел глазами дом, постройки и, вскочив в седло, рванул коня за повод.
Старая Крапивницкая, уронив голову на плечо мужа, затряслась от рыданий. Иван Михайлович нежно погладил ее седые волосы и, превозмогая душевную боль, произнес с усилием:
– Может, вернется.
На землю спускался сумрак. В его мягкой полутьме были видны две старческие фигуры, молчаливо стоявшие у окна.
В соседней комнате за закрытой дверью, уткнув голову в подушку, плакала Галя. Она жалела брата.
ГЛАВА 32
В августе командование включило бывший полк имени Шевченко, или, как он теперь назывался, полк имени В. И. Ленина в состав Чапаевской ударной группы. В бою под селом Вознесенским на Актюбинском фронте Прохор Черепанов был ранен и эвакуирован в полевой госпиталь на станцию Ак-Булат. Там заболел тифом и провалялся целый месяц на больничной койке. Когда пришел в сознание, услышал тяжелую весть, что командир полка Степан Пацик был убит в бою и похоронен в Оренбурге. К огорчению Прохора, его признали негодным к военной службе. Придерживая на перевязи кисть левой руки, он уехал в Косотурье. Дня через два встретился с Красиковым. После взаимных объятий и расспросов, о здоровье, Кирилл Панкратьевич сказал:
– Галя уехала в Москву учиться, на днях получил от нее письмо, в котором она пишет, что учится на врача и спрашивает о тебе. Правда, ответом я задержался. Теперь могу сообщить твой адрес. А может, ты сам напишешь?
– Нет, лучше подожду ее письма. – Прохор отвел глаза от собеседника и тяжело вздохнул.
– Почему такой пасмурный? – участливо спросил Красиков. – Ага, понимаю, ничего, брат, не кручинься. Все образуется, Галя – девушка самостоятельная. А ваши отношения были более чем дружественные.
– Плохо я верю, Кирилл Панкратьевич, в возвращение Гали, но поживем – увидим, – закончил Прохор более бодро.
В Косотурье все еще правили колчаковские ставленники Сычев, Каретин и другие кулацкие прихлебатели. Пришлось с помощью Андриана Обласова и другой бедноты устанавливать советскую власть.
Через некоторое время Прохор вместе с комиссией пришел к Лукьяну. Хозяин встретил настороженно.
– Что полагается, берите, не супорствую, – заявил он членам комиссии. Покосился на Черепанова. – Ежели разобраться, то я и сам пострадал от белой контры.
– Каким образом? – скрывая усмешку, спросил Прохор.
– Деньги за быков не получил, когда гонял их в Челябу. Пришлось попуститься и перегнать гурт красным войскам на пропитание.
– Ишь ты, какой благодетель, – сдерживая гнев, заговорил Черепанов. – На пропитание, говоришь? Да что мы – нищие, что ли? – возвысил голос Прохор. – А? Отвечай! – Здоровой рукой он схватил Лукьяна за грудь. – Кулацкая сволота, еще смеяться над нами вздумал! Мы кровь на фронте проливали, а ты капитал наживал. – Прохор энергично потряс Сычева. – Приспосабливаться, гады, стали?!
– Я что, я ничего, – уставив испуганные глаза на Прохора, заговорил Лукьян. – Ежели чо неладно сказал, прости Христа ради.
Прохор опустился на крылечко дома и, махнув вяло рукой членам комиссии по переписи имущества, сказал:
– Приступайте. – Порыв гнева постепенно проходил. Услышав из саманницы голос молодого паренька, члена комиссии, звавшего его зачем-то, Прохор поднялся на ноги и вошел в кладовую.
– Прохор Савельевич, Лукьян не дает мне лестницу слазить на вышку.
Прохор огляделся. В углу обширной саманницы двое перевешивали зерно на весах. Возле стены у входа Николай – так звали парня – тянул к себе один конец лестницы, Лукьян – второй.
– На кой ляд полезешь на вышку, еще упадешь. Ничего там, кроме старых хомутов да Митродориных кросен [15]15
Кросны – кустарный ткацкий станок.
[Закрыть], нет, – уговаривал Сычев Николая.
– Если ничего нет, слезу обратно.
– Отдай лестницу, – сурово сказал Черепанов Лукьяну. – Лезь, Коля.
– Ну чево там не видали, – покачал сокрушенно головой Сычев и с заметным беспокойством стал следить за Николаем.
Из потолочного люка послышался голос:
– Прохор Савельич! Тут лежит граммофон, труба снята, ящик лежит отдельно, заводной ключ, похоже, погнут. Может, возьмем в красный уголок? Починка небольшая, – свесив голову, заговорил Коля.
– Трубу спускай. Я приму. Ящик забери с собой, – распорядился Прохор.
Спустив трубу, сияющий Коля положил граммофонный ящик у дверей саманницы. – А тяжелый он. – Паренек еще раз поднял инструмент. – На вышке видел только одну пластинку, и та сломана.
– Какая вам корысть его брать? – вмешался Лукьян. – Все равно не робит.
– Починим, а пластинки в городе купим. На граммофон тебе расписку дадим, – сказал Прохор и обратился к Николаю: – Отнеси в сельсовет.
Переписав скот и машины, члены комиссии разошлись по домам. Ночью граммофон исчез из сельсовета.
– Пролетели мы с тобой, Коля, в эту самую трубу крепко, – поглядывая на одиноко стоявший в углу раструб, сказал с досадой Прохор. – Перехитрил нас Лукьян. Теперь понятно, почему тебе лестницу не давал и граммофон ночью стащил. Похоже, что-то прятал в нем.
– Прошляпил я, – вздохнул сокрушенно Коля. – Ведь сразу было видно, что ящик не по размеру тяжел. Только бы посмотреть. Может, золото он там прятал.
– Не горюй. Заставим отдать. Ты вот что. Оседлай коня, возьми винтовку. Поедем в Камаган к Февронии Бессоновой. Понял?
– Так точно, – сказал по-военному Николай и вышел из дома сельсовета.
Феврония встретила Прохора на крыльце своего дома.
– А-а, Афанасий Курочка, – заговорила она с натянутой улыбкой. – Заходи, заходи, косотурский хохол. Поставлю самоварчик, хоть и двоеданка, но чайком и водочкой не брезгую. Пожалуйте, – поклонилась она наигранно Прохору.
Феврония провела нежданного гостя в горницу. О цели его приезда она догадывалась. Собрала на стол, внесла самовар, поставила графин водки. Николай ел на кухне.
– Я приехал не один, прошу пригласить и моего друга к столу.
– Ничего, посидит на кухне, – наливая две рюмки, ответила хозяйка. – Итак, со свиданием, – чокаясь с Прохором, сказала она и, поглядев внимательно на гостя, спросила: – Поди, не забыл, встречу в Челябинске у гостиницы?
– Нет, – сдержанно,ответил Черепанов.
– Если бы я сказала Халчевскому, что эта курочка не из нашего двора, мог бы ты сегодня быть здесь?
– Возможно, не пришлось бы.
– Ну, а теперь давай по второй.
– Спасибо. Пить я больше не буду. – Прохор поднялся из-за стола. – Николай, возьми двух понятых и сейчас же с ними сюда. Феврония Лукьяновна, – обратился он к Бессоновой, – придется вам сдать комиссии золото. Оно нужно государству.
– Оно нужно и мне. Но я его истратила на выкуп из тюрьмы одного партизанского командира. Понятно? – Феврония в упор посмотрела на Прохора.
– Это ваше личное дело.
– Тебя не выдала – тоже личное дело? – И, не дожидаясь ответа, заговорила: – Лошадей, хлеб, землю – берите. Против этого никуда не денешься, но дайте мне бумажку, что с советской властью я в расчете, и быть мне свободной птицей, куда хочу, туда и лечу.
– Ладно, обсудим на Совете.
– И на том спасибо. – Феврония поднялась из-за стола и вплотную подошла к Прохору. – Вот что, – заговорила она раздельно, – нанимать человека, чтоб хлопнул тебя из-за угла, не буду. Но если я захочу, то так тряхну, что всем чертям будет тошно.
– Как это понять?
– А как угодно. Я тебе сказала все. – Феврония круто повернулась от Прохора и ушла в свою горенку.
«Ну и баба, – покачал головой Черепанов. – Пожалуй, с ней будет потруднее, чем с Лукьяном».
Вечером, закончив перепись, Прохор с Николаем собрались обратно в Косотурье. Феврония так и не вышла к ним. Акт о сохранности имущества подписал Изосим.
ГЛАВА 33
В конце августа 1919 года в тяжелых, боях за Тобол воинская часть Крапивницкого потеряла половину личного состава и была переброшена в Зимино для борьбы с партизанами Мамонтова. Там ее разгромили. Потеряв артиллерию, с жалкими остатками своего отряда Крапивницкий оказался в Бийске, где на одном из офицерских собраний в городском клубе встретился со старым знакомым – штабс-капитаном Юрием Токтамышевым. Сын богатого зайсана [16]16
3айсан – старшина рода, волости на Алтае.
[Закрыть]Токтамышев учился сначала в миссионерской школе при Челушманском монастыре, затем в Бийской гимназии и по ходатайству власть имущих был зачислен в юнкерское училище. Там и подружился с Крапивницким. В германскую войну оба они были на фронте. Один в составе «дикой дивизии», другой – в чине хорунжего в частях Сибирского казачьего корпуса. Потерпев крушение своих планов, друзья сидели за бутылкой вина, вспоминая события последних лет.
– Что думаешь дальше делать? – поведав другу свои сомнения в успехе «святого дела» борьбы с большевиками, спросил Токтамышев.
Крапивницкий пожал плечами:
– Не знаю.
– Может, двинемся к старику Унгерну? Я слышал, что барон находится недалеко от Кяхты, – продолжал собеседник Крапивницкого, не забывая о стоявшей перед ним бутылке.
– Хорошо. Допустим, к Унгерну. А потом?
– В Китай. Кстати, у отца в Харбине есть большие друзья в торговых кругах и китайской администрации. Так что без дела не останемся. Что задумался? – спросил он, заметив, что Крапивницкий, опустив голову, слегка барабанил пальцами по столу.
– Александру Васильевичу [17]17
Александр Васильевич – Колчак.
[Закрыть], похоже, скоро каюк. Братья чехи предали нас, а на господа бога, сам знаешь, надежда плохая. – Не дожидаясь ответа, произнес с усмешкой Токтамышев.
– Но ведь есть еще начальство. Да и как оно посмотрит на наш переход к Унгерну?
Токтамышев не спеша допил вино и пригладил стриженные на английский манер усики.
– Дорогой мой, начальству теперь не до нас. У них в голове одно: как бы самим благополучно ретироваться за границу. Надо на вещи смотреть здраво. Ось у нашего шарабана лопнула, и никакой ее кузнец не сварит. Кончено! – Токтамышев стукнул широкой ладонью по столику и подвинулся ближе к Крапивницкому. – Одно время я думал отсидеться на каком-нибудь глухом стойбище в горах, хотя бы в Бешпельтире, где пасутся овцы моего отца. Но вся беда в том, что алтайцы знают меня по каракуруму [18]18
Каракурум – Алтайская контрреволюционная националистическая организация.
[Закрыть], в особенности помнит беднота, – криво усмехнулся Токтамышев. – Ну, если тебе не хочется оставлять «мать родину», – с явной издевкой продолжал собеседник Крапивницкого, – я могу тебе помочь. Напишу отцу в Яконур, и он тебя спрячет так, что никакая красная ищейка не найдет. Если тебе понадобится мой харбинский адрес, обратись к моему отцу. Впрочем, лучше съездим к старику вместе. Это не так далеко от Бийска. Кстати, маленько потрясу родителя насчет золотишка. Оно мне будет нужно в Китае. Итак, решено? Завтра едем?
– А с документами?
– Я все сделаю, не беспокойся. Начальник Бийского гарнизона – мой друг. Попрошу командировку на твое и свое имя в Улалу. – И, видя недоумение Крапивницкого, объяснил: – Улала – уездный город, столица горного Алтая, Улу-улу – значит, великий из великих городов в представлении моих собратьев по крови, – вновь усмехнулся Токтамышев. – Между прочим, Улала одно время, была в центре внимания одной из особ царствующего дома, которая, желая разгрузиться от мирских грехов, построила на окраине Улалы женский монастырь и мирно скончалась там. Теперь от монастыря осталось одно лишь предание да несколько старых монашек, доживающих свой век. Однако я заболтался, – взглянув на часы, Токтамышев поднялся со стула. – Итак, завтра в полдень я подъезжаю к тебе в гостиницу, и двинемся в горы. С завтрашнего дня ты уже военный топограф, изучающий горы Алтая. Кажется, у тебя в училище с топографией было неплохо?
– Да, – грустно улыбнулся Крапивницкий и в раздумье покачал головой. – А славно пожили мы с тобой, Юрий, в старом Петербурге.
– Еще поживем, – ободряюще ответил Токтамышев.
– Нет... «Уже не зреть мне светлых дней весны обманчивой моей...» А провались все к чертям. Жаль, что бутылка пуста, – с грустью произнес Крапивницкий.
– Закажи еще. Тебе торопиться некуда, а у меня назначено деловое свидание. Итак, до завтра. – Токтамышев вышел.
Оставшись один, Крапивницкий попросил официанта принести еще бутылку и, опершись локтями о столик, задумался. Как все получилось нелепо. Он, когда-то блестящий офицер, вынужден воевать в Кулунде с мужиками и, битый ими, бежать в предгорья Алтая. А может быть, прав был отец, советуя перейти к красным? Нет, подчиняться какому-нибудь сиволапому командиру из унтеров, ему, окончившему с отличием юнкерское училище, да ведь это неслыханно! – пристукнул он кулаком и подвинул к себе вторую бутылку.
На следующий день, получив нужные документы, они выехали из Бийска в Улалу. Пара лошадей бежала бойко, Крапивницкий, перекидываясь редкими фразами со своим спутником, с интересом наблюдал природу Алтайского предгорья. Проехав неширокую Бию, они оказались в лесу. Сосны в нем были лохматы, низкорослы. Затем пошли поля, хлеб на которых был уже убран, и недалеко от дороги виднелись лишь зароды соломы: чем ближе они подъезжали к Улале, тем отчетливее менялся рельеф местности. Сначала стали попадаться невысокие холмы, но на горизонте уже отчетливо были видны лесистые горы. Начались подъемы и спуски. Лошади пошли тише. Пришлось сделать остановку в русском селе, покормить лошадей. Только на следующий день поздно вечером они добрались до Улалы, или, как она называлась официально, Ойрот-Тура. Огней на улицах не видно. Городок, лежавший между гор в глубокой котловине, спал.
– Вот он, великий из великих, черт бы его побрал, – запнувшись о ступеньку крыльца на постоялом дворе, выругался Токтамышев.
На стук вышел хозяин – благообразного вида кержак и, низко поклонившись, пригласил в просторную избу.
На столе появился начищенный до блеска пузатый самовар.
– Исшо чо? – расставив посуду и снедь, спросил хозяин.
– Утром нашему ямщику отпусти две пудовки овса, а сейчас можешь идти спать, – распорядился Токтамышев.
– Выспаться завсегда можно, – зевая, кержак испустил протяжный звук, похожий на короткий вой. Перекрестил волосатый рот и неторопливо поскреб под рубахой ниже пупа. – Охота послушать добрых людей, чо диется на свете.
– Все хорошо, прекрасная маркиза, – Токтамышев слегка улыбнулся Крапивницкому.
– Ну дай бох. А то народ болтает, что красные вот-вот заявятся сюда. Кушайте на здоровье. Моя баба потом приберет со стола. От тараканов чистая напасть, – пожаловался он и ушел в горенку.
Наскоро выпив чашку чая, Крапивницкий и его друг улеглись на лавках и накрылись шинелями. Утром они выехали через Майму в Яконур.
– Отец сейчас живет в Яконуре – там хорошие пастбища для овец и лошадей. На зиму переезжает в Теньгу, где у него двухэтажный просторный дом и маральник, от которого он получал немалый доход. Я говорю получал. Теперь от маральника остались лишь одни жерди. Для того, чтобы маралы не достались красным, отец выпустил их на свободу, и они разбрелись по тайге... Скоро Шебалино. Небольшой отдых – и двинемся дальше. Крапивницкий с интересом разглядывал покрытые лесом и богатым травостоем Алтайские горы. Они напомнили ему Урал. Вспомнил Челябинск. Где теперь Строчинские? Наверное, укатили за границу. Феврония сидит в своем Камагане. Возможно, ее заимку отобрали и она уехала к отцу. Дегтярев, наверное, скрывается где-нибудь от красных так же, как и я. Курбангалеев? Жаль, погиб. Война проиграна. Пепеляеву с Унгерном не повернуть уже колесо истории. Ненужные лишь потери. Армия? Ее уже нет. Офицеры бегут кто куда. И мне пора подумать о своей судьбе. Допустим, осень и зиму я проведу в горах Алтая. А дальше? Явиться к красным, заявить, что я капитан Крапивницкий – бывший командир из «дикой дивизии», затем татаро-башкирского полка, при Колчаке с оружием в руках боровшийся против советской власти, осознаю свои ошибки и сдаюсь на ее милость. Скажут: пожалуйте в чека, там вас профильтруют и, в лучшем случае, дадут пять лет тюрьмы или лагеря. Нет, подобная перспектива меня не увлекает. А впрочем, не все еще потеряно. Есть надежда на Лукьяна Сычева и ему подобных. Пойду к ним. Может, родится новая, русская Вандея и я займу прежнее положение. Все равно я не сдамся! Нет! – Охваченный порывом, Крапивницкий стегнул коня. Тот рванул вперед.
– Что с тобой, Крапивницкий? Ты бьешь лошадь, рискуя свалиться в Катунь, – заговорил Токтамышев и внимательно посмотрел на своего спутника. – Чем взволнован?
– Так, разные мысли лезут в голову, – ответил неопределенно Крапивницкий и, желая избавиться от тягостных дум, спросил, показывая на видневшееся невдалеке от дороги конусообразное строение из жердей, покрытое корой лиственницы. – Что это такое?
– Аил – летнее жилье алтайца. Но иногда старики живут в нем и зимой, хотя и строят из бревен шестигранные юрты. Между прочим, не так уж холодно в аиле и зимой. Одно неудобство – нет дымохода, но его заменяет отверстие вверху аила.
Подъехав к жилью, спутники увидели старуху, теребившую шерсть. Нечесаные волосы, заплетенные в косичку, напоминали плохо скатанный войлок. Лицо женщины было в струпьях. Крапивницкий молча перевел взгляд на Токтамышева.
– Раньше кам [19]19
Кам – шаман.
[Закрыть]внушал, что мыть лицо, голову, стирать белье нельзя, зачем смывать свое счастье, и старуха крепко держится древних обычаев. Не беспокойся, – уже насмешливо заговорил он, – у моего отца этого не увидишь. Кроме двухэтажного дома, есть настоящая русская баня, где ты можешь не только помыться, но и попариться. Правда, в Яконуре, куда мы едем, бани нет. Отец в глазах своих чабанов и табунщиков крепко держится старых традиций. Признает злого духа Эрлика, поклоняется Ульгену – богу добра, вместе с тем держит в теньгинском доме образ Николая Мирликийского, Серафима Саровского и жертвует большие деньги на Челушманский монастырь, где я учился.
Всадники начали подниматься на Бешпельтирский перевал. С его вершины была видна неширокая долина, на ней – алтайское стойбище.
– Яконур, – показывая плеткой на аилы, разбросанные в беспорядке между невысокими холмами, сказал Токтамышев и начал спуск.
Через час они сидели в просторной избе, построенной для приема русских гостей. Сам зайсан, представительный старик, как и все алтайцы, жил летом в аиле. После обильного угощения младший Токтамышев заявил отцу:
– Вероятно, ты знаешь, что красные скоро будут здесь?
Старый Токтамышев молча кивнул головой.
– Я думаю ехать в Китай. Адреса сохранились?
– Не только адреса, но и векселя за проданные панты.
– Отлично. Вторая просьба, отец. Мой друг Алексей Крапивницкий, офицер русской армии, нуждается во временном приюте где-нибудь в одном из глухих мест.
– Можно спрятать, – приподняв отяжелевшие от араки веки, произнес старый Токтамыш. Помолчав добавил: – Дам тамгу, проводника, лошадь с седлом, табаку, соли. Пускай едет к Уктубаю, человек надежный. Еще что? – спросил он сына.
– Об остальном поговорим наедине.
Утром, перед отъездом Крапивницкого, младший Токтамышев говорил своему другу:
– У меня к тебе будет единственная просьба: если из Китая явится человек с паролем «Над Харбином прошел тайфун», – сделай, что он попросит. Между прочим, биография моего связного интересная. Одно время он был платным агентом контрразведки Западного фронта у полковника Строчинского.
– Как он попал к тебе?
– По рассказам он и его папаша немало поработали для нас. Но после взятия Челябинска красные отправили родителя к всевышнему, а сынок успел сбежать. Сейчас он в Бийске и собирается со мной в Китай.
– Кто он?
– По документам Самойлов, а настоящее имя и фамилия, как он признался однажды, Николай Образцов.
– Хорошо. Если будет надобность, присылай, – ответил безучастно Крапивницкий.
Токтамышев поднялся на ноги.
– А теперь давай простимся. Я еду далеко. Кто знает, может, и не встретимся.
Друзья обнялись. Пожав руку старого Токтамыша, Крапивницкий вскочил в седло.
