Текст книги "Бурелом"

Автор книги: Николай Глебов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Крапивницкий огляделся. Небольшие грубо сколоченные из тонких жердей нары, оконце, заткнутое давно высохшей травой. Слева, в углу, очаг из диких камней, над ним с потолка свисал железный прут для подвески котелка, стоявшего тут же с помятыми боками. Под нарами несколько сухих поленьев и тонко наструганные щепки.

Избушка, несмотря на ее убогость, обрадовала Крапивницкого. Все же это было жилье человека, в нем можно было спрятаться от непогоды и зверя. Крапивницкий выбросил затычку из оконца, открыл дверь шире, и затхлый воздух начал улетучиваться.

«Если здесь жил охотник, значит, где-то должна быть вода? Может быть, он растапливал снег? Но откуда тогда трава в отдушине? Пойду поищу родник».

Нашел он его под небольшой кучкой камней недалеко от своего нового жилья. Налил в котелок воды, накрошил мясо убитой накануне глухарки и начал разжигать дрова. Его занятие прервало сердитое цоканье маленького полосатого зверька. Потревоженный дымом, он выскочил из угла, где был сложен очаг, и, уставив но человека бисеринки глаз, продолжал что-то бормотать на своем языке. Крапивницкий хлопнул в ладоши, и забавный зверек скрылся.

Насытившись, Крапивницкий стал готовиться к ночлегу. Ночь провел спокойно.

Утром вскипятил воду в котелке. Вместо чая пошли листья бадана. С вечера оставалось несколько кусков вареной глухарки, кусок овечьего сыра. Закончив с едой, Крапивницкий, захватив ружье, решил обследовать ближайшую к избушке местность.

Прошла неделя, как Крапивницкий облюбовал себе жилье в охотничьей избушке. Однажды, поднимаясь на перевал, он заметил в долине Ануя свежий конский след, идущий с севера на юг.

Это вызвало у него тревогу. Настроение было испорчено еще тем, что кончилась соль и запас пороха подходил к концу. Стали опухать десны, и Крапивницкий перешел на дикий чеснок.

В один из дней его застала в тайге гроза. Спускаясь в ближнюю от избушки лощину в поисках дикого чеснока, он не заметил, как из-за Ануйского хребта выплыла большая туча. По вершинам лиственниц пробежал легкий ветерок. Умолкли птицы, и все живущее в тайге попряталось в укрытия.

Крапивницкий с беспокойством посмотрел на стремительно бегущие облака и повернул обратно к избушке. Клубясь,огромная туча продолжала переваливать через Ануй и закрыла полнеба. Рванул вихревой ветер. Заметались верхушки могучих лиственниц, где-то грохнуло упавшее дерево. Как неотвратимая беда, из-за хребта все еще ползла черная громада и, спрятав верхушки гор, медленно начала охватывать притихшие склоны. Пошел дождь. Сначала его крупные капли падали редко, затем усиливаясь, превратились в ливень.

Крапивницкий спрятался под лиственницу, надеясь, что дождь скоро перестанет. Но дождь и ветер усиливались. Они немилосердно хлестали прижавшегося к дереву Крапивницкого. Куда бы он ни поворачивался, потоки воды настигали его со всех сторон. За хребтом черное небо бороздили ослепительные молнии; постепенно нарастал гул таежной бури.

Недалеко рухнуло дерево, сверкнула молния. Раздался сухой треск, и Крапивницкого начал охватывать страх. Он безотчетно, как бы защищаясь, поднял руку и тут же бессильно опустил. Блеск молний, грохот грома, треск падавших деревьев, беспрерывные потоки воды. Казалось, над головой Крапивницкого разверзлись хляби небесные. Не выдержав, он бросился бежать. Перепрыгивая через поваленные деревья, спотыкаясь о камни, он добежал до спасительной избушки и в изнеможении повалился на нары.

Ветер начал утихать, дождь стал тише. Гроза проходила. Но небо по-прежнему озаряли молнии, и глухо рокотал вдали гром.

Крапивницкий приподнялся с нар, спустил ноги на пол и, обхватив голову руками, задумался. На душе было муторно, мысли перескакивали с предмета на предмет. Вспомнился отцовский дом, годы детства, отец, мать, Галя... Мысли унесли его в Челябинск, где он, блестящий офицер, был на виду у начальства, пользовался успехом у женщин. Но ни одна из них не запомнилась ярко. Нет, не любил он. Да и не мог. Слишком много было у него увлечений. Он и не успевал приглядеться к женщинам, с которыми был близок. И теперь, как сказала Ильгей, он ходит, как больной одинокий марал.

Крапивницкий тяжело вздохнул и поднялся с нар. Откинул дверь и вышел из избушки.

Солнце светило ярко, и только глыбы вывороченной земли вместе с корнями упавших деревьев напоминали о прошедшей буре. Возле порога на широком листе бадана, переливаясь разноцветными огнями, сверкала под благодатными лучами крупная капля дождя. Колыхнул ветерок, капля скатилась, и краски исчезли.

Крапивницкий долго стоял в тяжелом раздумье, не спуская глаз с бурелома. На душе было смутно. «Брожу по тайге, как затравленный зверь. Ради чего?» И не найдя ответа, вернулся в избушку.

Утром чуть свет, захватив с собой скудные запасы пищи, навсегда оставил ветхое жилище. К вечеру наткнулся на торную тропу, которая привела его на пасеку. Встретил его пасечник – небольшого роста сухонький старичок в полумонашеской одежде.

– В евангелии сказано: просящему дай, от хотящего не отвращайся, – заговорил он елейно. – Садись, добрый человек, поешь, что бох послал. – Разостлав возле омшанника скатерть, поставил чашку меда и положил хлеб. – Угощайся. – Зыркнув глазами на лежавшее возле пришельца ружье, слегка потянул к себе.

Уставший от блуждания по тайге, Крапивницкий почти не дотронулся до еды и, не одолев дремоты, уронил голову на грудь.

– Ложись отдохни в омшаннике, комаров там нет. Ты уж не обессудь, мил-человек, а избе-то у меня бочки с медом стоят, ну известно, пчелки залетают, покоя там не будет. – И как только за Крапивницкий закрылась дверь омшанника, старичок хихикнул и потер руки: – Теперь не уйдешь, варнак, посидишь до Гурьяна. – Напевая что-то церковное, не спеша направился к ульям.

Утром Крапивницкий проснулся от неясного чувства тревоги. Солнце уже взошло, и тонкая, как стрела, полоска света, пробиваясь через щель крытого травой омшанника, легла в дальнем углу. Тронул дверь. Она оказалась закрытой снаружи. Постучал сильнее. Молчание. Крапивницкий нажал на дверь плечом. Не поддается. Похоже, подперта колом. «Как же выбраться отсюда? Попробую еще раз постучу». – Крапивницкий забарабанил в дверь.

– Что стучишь? – сердито спросил хозяин пасеки.

– Выпусти.

– Ишь ты, – заговорил уже со злорадством старичок. – Может, ты убивец?.. Много вашего брата, разной шантрапы, шляется по тайге. Сиди, не шаперься. Скоро приедет Гурьян, тогда поговорит с тобой как следоват.

– Дед, я не бродяга.

– Ниче не знаю. На лбу у тебя не написано. Сиди. А станешь буйствовать, спичку к омшаннику поднесу. Чуешь?

Крапивницкий огляделся. Ружья не было. «Взял во время сна, старый хрыч, – выругался он. – С виду такой преподобный, а сжечь человека ему пустяки. Придется ждать этого Гурьяна». Крапивницкий отошел в глубь омшанника и улегся на свою убогую постель. До слуха донеслось пение старичка: «Елицы во Христа креститеся, во Христа облекостеся. Аллилуйя».

«Божий праведник», – зло усмехнулся Крапивницкий.

– Во Христа облекостеся, – послышался уже издалека дребезжащий голос хозяина пасеки.

Прошло часа два. Из состояния полудремоты Крапивницкого вывел стук двери. В яркой полосе света показался с ружьем в руках широкоплечий бородач.

– Выходи, – произнес он мрачно и направил дуло ружья на пришельца из тайги.

Крапивницкий вышел.

– Кто такой?

Скрывать то, что произошло с ним за последнее время, было бесполезно, но все же Крапивницкий повел с Гурьяном осторожный разговор.

– Я бежал с фронта.

– Утек, значит. – И, поразмыслив, бородач спросил: – От кого?

– От тех и других.

– Значит, таперича в зеленой армии числишься?

– Да, только без командира.

– Что ж, можно и ево найти. Тятя, – обратился Гурьян к стоявшему неподалеку старичку, – собери-ка поесть да на паровичок [25]25
  Паровичок – самогонный аппарат.


[Закрыть]погляди, не накапало ли там.

Дня через два Крапивницкий со своим новым знакомым выехал в село Черный Ануй. Там Гурьян при помощи подкулачников, засевших в сельсовете, «обмозговал» ему документы на имя переселенца Перепелкина Филиппа Кондратьевича, ехавшего на старое местожительство в Рязанскую губернию.

Так Крапивницкий оказался в Косотурье у Лукьяна.

ГЛАВА 37

Через неплотно закрытые оконные ставни в комнату просачивался полусумрачный свет, и от этого предметы принимали мягкие, неясные очертания. Крапивницкий с трудом приподнял отяжелевшие веки, и смутные сны исчезли. Тяжело вздохнув, он поднялся с постели и начал одеваться. Распахнул двустворчатую дверь и, ослепленный дневным светом, на миг зажмурился. Затем, увидев Февронию, сидевшую у окна с пяльцами, подошел и, сделав учтивый поклон, поздоровался:

– Доброе утро, Феврония Лукьяновна. Скажите, где я могу умыться?

– Сейчас. – Женщина отложила работу и провела нежданного гостя на вторую половину дома, где была кухня. – Умывайтесь, а я займусь самоваром.

– Самоваром? – спросил с удивлением Крапивницкий. – Да ведь Лукьян Федотович, если не ошибаюсь, старообрядец и чай не пьет?

Феврония махнула рукой:

– Не только чай, один раз пьяный цигарку в рот взял. Правда, потом недели две четьи-минеи из рук не выпускал, утром и вечером поклоны бил. – Помолчав, Феврония продолжала: – Все теперь перемешалось. Не поймешь, кто двоедан, кто мирской. Да вот и отец идет, – взглянув в окно, промолвила она.

– Как спалось? – спросил с порога Лукьян и прошел к столу.

– Хорошо, – ответил Крапивницкий. – Вот только голова тяжелая, переспал, должно быть, лишку.

– Сейчас поправим. Феврония, собери на стол, да не забудь графинчик достать.

– Ладно.

За утренним чаем хозяин с гостем разговаривали мало. Лукьян понимал, что Крапивницкий еще «не очухался» с дороги, и старался почаще наливать ему самогона.

– Теперь вот вместо смирновской водки, приходится употреблять что попало, – наливая очередной стакан, говорил он собеседнику.

– Спасибо. Мне хватит. – Крапивницкий решительно отодвинул от себя стакан и повернулся к Февронии: – Вот чайку бы я попил.

– Опять же, – как бы не замечая отказа, – продолжал Лукьян, – пить чай раньше за грех считали, а теперь не разбирают, что нельзя, что можно. Старая вера пошатнулась, да и мирской не придерживаются.

– Как там в Павловске жизнь? – прервал разглагольствования хозяина Крапивницкий. – Не слыхал о моих стариках?

Лукьян неторопливо погладил бороду. Скосил глаза на дочь – говорить или не говорить? – и после короткого молчания произнес:

– Слышал, что ваша матушка умерла под самый покров. А Иван Михайлович скончался перед пасхой. Сказывали, что весь город его хоронил. Царство ему небесное! – Лукьян истово перекрестился. – Насчет вашей сестрицы чуял – выехала из Павловска, а куда не знаю.

Крапивницкий медленно поднялся из-за стола и, не сказав ни слова, ушел в свою комнату. Опустился на кровать и закрыл лицо руками.

Вошла Феврония. Прислонилась к дверному косяку и устремила задумчивые глаза к потолку. Крапивницкий приподнял голову и долгим взглядом посмотрел на женщину. Февронии стало мучительно жаль его и себя.

– Неприкаянные мы с вами люди, Алексей Иванович, – произнесла она с оттенком горечи.

– Как это понять?

– Лишние на земле... – Феврония медленно повернулась к выходу.

– Постойте! – Крапивницкий поспешно подошел к ней. – Нет, мы не лишние, – взяв ее за руку, горячо заговорил он. – Мы еще заставим кое-кого говорить о себе. Без боя не сдадимся!

– Так-то оно так, но что толку? – Опустив голову, Феврония вышла.

На следующий день Крапивницкий вместе с Лукьяном выехал в Павловск. Дорогой Сычев говорил:

– В городе есть и наши люди. Но какие-то они измыленные, худосочные, вздрагивают при каждом стуке. «Амба», значит. А верховодит там Веньчиков – бывший помощник вашего покойного батюшки. Сказывал мне Каретин – наш человек, что когда настала власть белых, написал он будто бы донос на Ивана Михайловича и вскорости занял его место.

Крапивницкий свел брови.

– Где он сейчас?

– Опять по лесному делу робит. Ну так вот эта самая «Амба» больше суесловием занимается, а коснись дела, все на попятки. Одним словом – болотные светляки. И то прошлой зимою чуял, что из Челябы приезжала одна барыня. Как же ее фамилия? Дай бог память... – Лукьян потер лоб. – Вспомнил. Паруцкая.

Крапивницкий живо повернул голову к Сычеву.

– Ну и что?

– Гостила у нас в Косотурье денька два у Каретина. Говорила, что все иностранные государства походом на советы собираются. Советской власти скоро конец.

Паруцкая... Крапивницкий хорошо помнит эту пышную блондинку – не раз встречал ее у Строчинских. Знал и мужа Паруцкой – сотрудника американской миссии при Колчаке Мак-Кормика. «Возможно, в Челябинске есть тайная организация и павловская «Амба» – ее филиал? А с Веньчиковым поговорю особо», – подумал Крапивницкий и повернулся к Сычеву.

– Вот что, Лукьян Федотович. Как приедем в город, найди Веньчикова и пригласи ко мне. Я буду ждать на опушке бора возле больницы. Мою фамилию не говори. Скажешь, что желает встретиться с вами нужный человек, и все. Если спросит, кто такой, скажи – от Землина.

– Ладно.

Оставив лошадь у знакомого горожанина, Сычев с Крапивницкий разошлись в разные стороны. Лукьян направился на «толчок» купить кое-что и послушать «добрых людей». Его спутник зашагал на окраину, где было лесничество, обошел кругом отцовский дом, посмотрел на окна и, заметив в одном из них женщину с ребенком, углубился в сад. Разыскал старую заброшенную скамейку под густыми кленами и опустился на нее. Но вскоре он, тяжело вздохнув, поднялся и зашагал к выходу. Пересек улицу и направился на кладбище. Постоял перед могилами отца и матери, поправил небольшой венок из искусственных цветов и, стиснув до боли зубы, поспешно вышел с кладбища.

В тот день встретился еще раз с Лукьяном, который передал ему, что Веньчиков будет в указанном месте на закате солнца.

Ждать пришлось недолго. Прохаживаясь возле опушки бора, Крапивницкий еще издали заметил тощую фигуру Веньчикова в потертом мундире лесного ведомства, в полинявшей фуражке, но без кокарды. Узнать в бородатом мужике Крапивницкого он не мог. В прошлом он встречался с ним раза два, когда тот был еще реалистом.

– Вы от Лукьяна Федотовича? – слегка приподняв форменную фуражку над лысой головой, спросил он.

– Да.

– Чем могу служить?

– Расскажите подробно о делах «Амбы».

– Какой «Амбы»? Я ничего не знаю. Собственно, кто вы такой и что вам от меня нужно?

– Я от Землина.

– А-а. Ну теперь понятно. Скажите, где он сейчас? Велика ли его армия?

Крапивницкий со слов Лукьяна слышал об этом бандите. Дезертир из Красной Армии, Землин сколотил шайку подобных себе и бесчинствовал в селах и станицах Зауралья.

– Сейчас Землин в степях Тургая. Но скоро должен появиться здесь. Численность его людей держится в секрете, – ответил сухо Крапивницкий. – Как у вас дела? Кто руководит «Амбой»? – спросил он в свою очередь.

Веньчиков пожал плечами, снял пенсне, не спеша протер стекла и, аккуратно сложив вчетверо носовой платок, поднял мутные глаза на собеседника.

– Как сказать... – развел он руками. – Дела идут ни шатко ни валко. В начале марта наша организация потерпела большой урон: чека напала на след и выхватила наиболее активных членов нашей организации.

– А вы как остались?

Веньчиков вновь пожал плечами:

– По воле провидения.

– Точнее.

– Послушайте, я не обязан отчитываться перед каждым встречным, – запетушился он.

– Да? – Крапивницкий шагнул вплотную к Веньчикову. – Я вас спрашиваю последний раз: как вы остались на свободе после разгрома «Амбы»? Отвечайте! Ну! – Крапивницкий схватил Веньчикова за грудь и энергично потряс его. – Иуда! За сколько сребреников ты продал в девятнадцатом году моего отца? Что молчишь, подлая тварь?

– Вы... Крапивницкий? – пролепетал он едва. Дрожавшие колени непроизвольно согнулись, и Веньчиков опустился на землю. – Алексей Крапивницкий, – повторил он как бы про себя и в смертельном страхе посмотрел по сторонам в надежде на помощь.

Но бор был молчалив и мрачен.

Хлопнул выстрел. Не оглядываясь, Крапивницкий направился к поджидавшему его Лукьяну.

ГЛАВА 38

В Косотурье приехали ночью. Крапивницкий, не раздеваясь, повалился на кровать. Разбудила его Феврония:

– Вставайте, у меня самовар готов, – сказала она ласково и слегка потрогала гостя за плечо.

Крапивницкий поднялся на ноги.

– Прошу прощения, Феврония Лукьяновна, что вчера лег не раздеваясь.

– Притомились за дорогу?

– Да, устал, да и впечатлений было много. – Крапивницкий свел брови.

Плескаясь из чугунного рукомойника, он услышал голос Лукьяна из соседней комнаты:

– Ему хлопнуть человека из леворвера – бара-бир – пустяки. Это настоящий командир, не чета тем, что из «Амбы». Характер твердый.

«С кем это он там разболтался? – подумал недовольно Крапивницкий и вошел в комнату.

– Как спалось? – спросил Сычев.

– Хорошо, – сухо ответил Крапивницкий и остановил взгляд на приятеле Лукьяна.

– Это мой дружок, бывший волостной писарь Каретин, – усмехнувшись, представил его Лукьян Крапивниц-кому.

Каретин поднялся со скамьи и, склонив голову набок, с собачьей преданностью посмотрел на Крапивницкого.

– Прослышаны мы о вас как о храбром командире, грудью защищавшем от внешних и внутренних врагов матушку Россию, – произнес он витиевато.

«Похоже, большой плут и мошенник», – подвигая свой стул поближе к Февронии, подумал Алексей и повернулся к Каретину: – Садитесь.

– Премного благодарен, ваше высокоблагородие.

Крапивницкий нахмурился:

– Учтите – благородий сейчас нет. Чинопочитание здесь неуместно.

– Справедливо. Теперь все товаришши, – заметил Лукьян. – Ты товарищ, я товарищ, – продолжал он, обращаясь к Каретину. – А вот Алексею Ивановичу даже язык не поворачивается сказать, что он нам товарищ.

– Ничего. Называйте по имени, – принимая от Февронии стакан, сказал Крапивницкий. – Есть поговорка: видать попа в рогоже, – добавил он.

– Правильно, – поддакнул Каретин. – Знать птицу по полету, а молодца – по речам.

Лукьян кивнул дочери и показал глазами на буфет. Феврония достала графин с самогоном и оставила мужчин одних. Ушла в горенку, взялась за пяльцы. Не работалось. Задумалась. То, что было у ней с Обласовым, казалось светлым облачком, безвозвратно уплывшим вдаль. И когда вошел Крапивницкий и привлек ее к себе, Феврония не сопротивлялась. Сильная, здоровая женщина, она соскучилась по мужской ласке. Слегка отстранив Крапивницкого, с затуманенными глазами, неверной походкой подошла к дверям и повернула ключ.

Прошло несколько дней. По вечерам к дому Лукьяна, крадучись возле заборов, по одиночке шли люди.

– Господа, нам нужно как можно больше завербовать единомышленников, запастись оружием и ждать развития событий в Ялуторовске, Ишиме и в восточных районах Зауралья, – говорил собравшимся Крапивницкий. – Большую помощь может оказать отряд Землина, который двигается сейчас на Березово. Правда, навстречу ему вышли чоновцы Обласова, но надеюсь, что Землин сумеет сманеврировать и стычка едва ли будет возможна. Итак, терпение.

«Господа», опустив головы, расчесывали пятерней бороды, шумно вздыхали и степенно приглаживали стриженные под кружок волосы.

«Воинство, черт бы их побрал», – глядя на них, думал с неприязнью Крапивницкий.

Бородачи продолжали молча скрести бороды и каждый раз, встретившись с Крапивницкий взглядом, отводили глаза. Вечером Крапивницкий жаловался Февронии:

– Разве это люди? У них нет убеждений. Ни капли патриотизма. Они ненавидят советскую власть за то, что отняла у них имущество. Ненавидят ее по-звериному и только.

– Но ведь и ты не любишь, – резонно заметила Феврония.

– Да, не люблю. Но у меня есть идеалы. Я знаю, за что борюсь. Я чужд духу торгашества, наживы. Я прежде всего офицер.

– Что ж из этого. У красных немало служит офицеров царской армии. Слышала, будто есть и генералы.

– Бросим спорить, Феврония, – устало махнул рукой Крапивницкий. – Надоело мне все это. Ты пойми, что я не могу служить у красных. Мне нужна совершенно другая жизнь. Балы, езда на тройках, блеск театральных огней. Наконец, мое положение офицера, перед которым преклонялась молодежь. А сейчас, кто я? Отверженный и только.

– Но жить как-то надо? – вырвалось у Февронии.

– Да, надо. Но как жить? Уехать с тобой в Камаган на твою заимку, ходить за плугом, откармливать свиней? Это выше моих сил. Да и опасно, меня здесь могут узнать, хотя я, конечно, очень изменился, да и документы надежные. Бежать за границу? Она на замке. Да и что толку, если бы я перешел этот рубикон? Служить клерком в какой-нибудь банкирской конторе или лакеем в ресторане? Я лучше пулю в лоб себе пущу, чем униженно кланяться кому-то. Во мне еще живет сознание того, что я русский офицер. Пойми это. Не сердись и прости!

Крапивницкий опустился перед Февронией на колени и уткнул голову в складки ее платья.

Женщина тяжело вздохнула. Она понимала, как тяжело Крапивницкому. Не раз видела его среди ночи лежащим с открытыми глазами. Феврония пыталась узнать, о чем он думал.

– Так, ни о чем, – отвечал Алексей вяло. – Да ты спи, – успокаивал он Февронию. – У меня, вероятно, бессонница.

Нет, это было непохоже на него. Потом частые поездки с Каретиным в Павловск не могли не встревожить женщину.

– Что у тебя там за дела в городе? – пыталась она узнать.

– Чисто мужские, – отвечал неохотно Крапивницкий, поглаживая подстриженную бородку.

– Может, сударку завел, – не скрывая раздражения, спросила женщина.

– Феврония, – укоризненно покачал головой Крапивницкий, – ты одна у меня теперь и ни на кого тебя не променяю.

– Но ты одно время ухаживал за Строчинской?

– Ну и что? То было минутное увлечение. Да и зачем трясти прошлое? Ведь я тебя не упрекаю за Обласова, которого ты хотела выручить из тюрьмы. Не будем ссориться, – сказал он примирительно. – Я не безгрешен, и ты не святая. Но об этом хватит.

Но Февронию, что называется, «понесло».

– Сравнивать меня с распутной бабой? Нет! Этого я не стерплю! – пристукнула она кулаком по столу. – Обласов, если хочешь знать, лучше тебя!

– Вот как? Ну хорошо, я тогда уйду. – Крапивницкий взялся за фуражку.

– Нет, ты не уйдешь! – Феврония стремительно шагнула к двери. – Не уйдешь, – прерывающимся голосом повторила она. Губы ее задрожали, из глаз покатились крупные слезы. – Прости меня. Мы оба погорячились. Пойми – без тебя жизнь не в радость, я так привыкла к тебе. – Шагнув к Алексею, Феврония обхватила его голову и с мольбой посмотрела в глаза.