Текст книги "Бурелом"
Автор книги: Николай Глебов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)
ГЛАВА 3
На второй день после встречи с Глашей Василий вместе с Красиковым и подводчиками выехал в Камаган. Чугунный вал и машину везли на длинных дрогах, барабан поместили на телеге.
Дорога, как и все степные дороги, была гладкой, но возчики ехали неторопко. Осторожно спускались в балки, заросшие кустарником, объезжали стороной болотистые заросли камыша и кустарника. К вечеру достигли заброшенных землянок казахского аула. В этих краях Василий не бывал. Вид предосенней степи с серой полынью и типчаком был непригляден. Кое-где виднелись каменные мазары и развалины укрепления.
– Скоро Татьянин лог будет. – Красиков повертел головой по сторонам. Солнце ушло за горизонт, на равнину легли сумрачные тени, и от этого в степи казалось еще тоскливее. – Пора остановку на ночь сделать. Кстати, здесь и родник есть. – Кирилл подал знак подводчикам: – Выпрягай!
На костер пошел сухой валежник из тальника. Стреножив лошадей, косотурцы уселись вокруг ярко горевшего костра, над которым висел чайник.
В ночной тишине, стекая вниз по мелким галькам, однообразно звучал родник.
Где-то на темном кургане раздался вой одинокого волка. Испуганные кони, гремя железными путами, поскакали к костру.
– Напугал, дьявол, лошадей, – промолвил сердито один из возчиков и направился к ним навстречу.
Подостлав чапан, Василий пытался уснуть. Долго лежал с открытыми глазами, смотрел на падающие звезды, прислушиваясь к бесконечной песне родника. Потянуло холодком. Пахло засохшей полынью и увядшими травами. Василий поворочался на своем неудобном ложе и уснул.
Разбудил его Красиков:
– Вставай, Вася, пора запрягать. Надо пораньше выехать, чтоб успеть к ночи в Камаган.
Обласов пошел разыскивать свою лошадь, которая ушла куда-то от остальных коней. Спустился в лог. Там было сумрачно и сыро. В тальнике гукнул полусонный сыч. От неожиданности Василий вздрогнул и прибавил шагу. Всходило солнце, но здесь все было мрачно – и оголенные непогодой кусты тальника, и камни, покрытые лишайником, и родник, казалось, напевал что-то унылое, безысходное.
Василий нашел коня на вершине лога. Возчики уже ждали Обласова у своих подвод.
Бросив последний взгляд на Татьянин лог, Василий вместе с сельчанами выехал на камаганскую дорогу.
К вечеру были уже на заимке Февронии Бессоновой.
Хозяйка их встретила на крыльце дома.
– Приехали. – Глаза Февронии пробежали по косотурцам и остановились на Василии. Скрывая чувство радости, она перевела взгляд на Красикова. – Кирилл Панкратьевич, – спускаясь со ступенек, заговорила Феврония, – машину с подвод не снимайте. Завтра с утра поедем на ток и там установим, а сейчас заходите в дом. Накормить найду чем. – И, придерживая рукой пышную юбку с воланами, она вновь поднялась на крыльцо и исчезла за дверью.
Мужики выпрягли коней и пустили пастись недалеко от заимки.
Ужин Феврония приготовила на славу. Сидели за столом в просторной кухне. Во внутренние комнаты хозяйка их не ввела. Боялась, что накурят, а табак – сатанинское зелье. На столе, кроме хлеба и жирных щей, стоял пузатый из голубого стекла графин водки.
Разливая жидкость по стаканам, хозяйка наполнила рюмку и себе.
– С приездом. – Чокнулась с косотурцами, с Изосимом и, слегка запрокинув голову, выпила до дна.
Когда графин опустел, Феврония подала знак Изосиму. Захватив порожнюю посуду, тот вышел. Вернулся с наполненным графином. Через час захмелевшие мужики ушли ночевать в малуху. Кириллу отвели место на лежанке возле кухонной печки, Василий улегся на лавку. Стряпка убрала со стола и, погасив лампу, ушла в свой закуток. Все погрузилось в сон.
Луна осветила широкий двор заимки, малуху, стоявшую возле скотного двора, просторные комнаты бессоновского дома, кухню. Привалившись к теплой печке, мирно похрапывал Красиков, безмятежным сном был охвачен и выпивший с вечера Василий. Снилось ему, будто подошла к нему Глаша, припала к губам, и он долго не мог очнуться от сладостного чувства, вызванного лаской любимой женщины. Но почему так непривычно, так ненасытно она целует его? Василию стало жарко. Сбрасывая одеяло, он почувствовал, что его рука натолкнулась на чье-то упругое тело. С трудом открыл глаза. Над ним в одной ночной рубашке, низко склонившись, стояла Феврония. Ее волосы, раскинувшись по плечам, прикрывали обнаженную грудь.
– Феврония Лукьяновна? – в изумлении Василий приподнялся на локте.
Феврония приложила палец к губам и с опаской посмотрела в сторону продолжавшего храпеть машиниста. Затем сделала знак следовать за собой и взяла Василия за руку. Резким движением он освободил руку и повернулся лицом к стене. Несколько минут Феврония постояла в раздумье возле Василия, затем, гордо откинув голову, вышла.
Наутро, когда Василий ушел за конями, а возчики вместе с Кириллом подтягивали ослабевшие за дорогу веревки, которыми были привязаны к телегам барабан и привод, Феврония вышла на кухню, помогла стряпке собрать на стол и стала ждать косотурцев.
Мужики вошли дружно и чинно расселись по лавкам. На столе были Поставлены кулага [1]1
Кулага – пареное тесто из ржаной муки и солода.
[Закрыть], сусло [2]2
Сусло – сладковатый навар из муки и солода.
[Закрыть], гречневая каша и большой пирог с грибами, луком и нарезанной ломтиками картошкой – пища богатых крестьян в постные дни. Василий избегал взглядов Февронии, лицо которой казалось невозмутимым.
– Ставить машину с вами поедет Изосим, – заговорила хозяйка, когда мужики стали подниматься из-за стола. – Я приеду позднее. Там и рассчитаюсь за провоз и установку.
Подводы двинулись по дороге на Угловое, где был ток. Бессонова приехала, когда Красиков с помощью Василия уже заканчивал установку барабана. Изосим с подводчиками налаживал конный привод и укреплял чугунный вал.
Феврония привязала лошадь на опушке леса, и, вынув из коробка узел со снедью, направилась к работавшим косотурцам. Разостлала на траве скатерть, поставила закуску и четверть водки.
– Скоро вы,там?
– Заканчиваем, – отозвался Красиков. – Закрепим барабан – и все будет готово.
Ждать пришлось недолго. Наливая водку в стакан, Феврония сказала машинисту:
– Кирилл Панкратьевич, ты ведь у меня на молотьбе главный. Что скажешь, то и будем делать. Давай выпей для начала.
Красиков принял стакан.
– Что намолотим, не проглотим. За ваше здоровье, Феврония Лукьяновна.
– Пей, – уже сухо отозвалась хозяйка. Присказка Красикова ей была не по душе.
Настроение Февронии поднялось после выпитой рюмки. Она налила мужикам по второму стакану, не забыла и себя. Стало шумно.
– Раскрасавица ты наша, – приподнявшись на колени, заговорил один из косотурцев. – В жисть тебя не забудем. Скажи: оставайтесь, мужики, молотить у меня, – останемся.
– Нет. Вот вам расчет, и поезжайте с богом, – вынимая деньги, сказала Феврония. – На молотьбе останутся только машинист с Василием.
– А ты меня спрашивала? – захмелевший Василий отодвинул пустой стакан.
– И спрашивать не буду. Задаток дала Андриану. Будешь жить у меня до покрова.
Василий опустил голову. Против отца не пойдешь. Да и дома нужда. Куда денешься? Стараясь заглушить горечь в душе, Василий налил полстакана и выпил залпом.
– Вот это дело, – уже весело сказала хозяйка и обратилась к косотурцам: – Лошадь, на которой Василий вез вал, отведите обратно к моему отцу. Через неделю приезжайте за машиной. Поди, отмолотимся к тому времени? – обратилась она к Красикову.
– Как погода. Если постоит ведро, управимся.
– Чуете, мужики?
– Ладно, приедем.
– Завтра с утра пригоню народ на молотьбу. Поехали, – повернулась она к Василию.
Парень неохотно поднялся на ноги и пошел к лошади, на которой приехала Феврония. Отвязал повод и взялся за вожжи. Когда люди и ток скрылись из вида, Феврония потянула Василия за рубаху:
– Садись рядом со мной, а то свалишься с сиденья. Выпил ты изрядно.
Василий молча пересел в коробок. Хозяйка взяла от него вожжи и свернула с дороги на луг.
– Ты куда это?
– Посмотрю шалаш для косарей. Там с лета оставались грабли, а они теперь нужны на молотьбе. Да и сено попутно погляжу.
Привалившись к спинке коробка, Василий откинул отяжелевшую голову.
– Поставь лошадь к стогу. Зайди в шалаш, посмотри, есть ли там грабли? – распорядилась Феврония.
Василий разнуздал коня и, бросив ему охапку сена, вошел в шалаш. Там было полутемно. Грабли лежали на месте. Обласов хотел уже выйти из шалаша, как у входа показалась Феврония. Стремительно шагнула к парню, обвила его шею руками и, целуя, начала мягко клонить к земле.
Вышли из шалаша в сумерках. Василий бешено гнал коня к заимке. Рядом с ним, придерживаясь за спинку плетенного из прутьев коробка, со счастливой улыбкой сидела Феврония.
ГЛАВА 4
Проснулся Василий, когда лучи солнца, проникнув через окно спальни, легли светлой полосой на пол, покрытый цветными половиками домашней работы. В переднем углу висело медное распятие, а на маленьком аналое лежала раскрытая, в толстом переплете из дерева и кожи, старинная книга.
Долго лежал с открытыми глазами. На душе было муторно. Вздохнув, опустил ноги с кровати. На подоконнике сидела сытая нездешней породы кошка и, поджав под себя пышный хвост, следила за мухой, которая билась о стекло. Василий перевел взгляд на распятие и книгу. «Богомолка», – невесело подумал он.
На ум пришла частушка:
Моя милка-богомолка
У обители была.
Шубу нову промолила,
Шаль, корову пропила.
Усмехнулся и стал одеваться. Вышел на кухню.
– А где хозяйка? – спросил он толстую пожилую стряпуху.
– Уехала раным-рано с народом на молотьбу. А тебе велела съездить к пастухам, увезти им мешок печеного хлеба. Они ведь, мухаметы, стряпать, кроме катышков в масле, не умеют. Как квашню завести, опару сделать – не мерекают, – зачастила стряпка. – Как спалось? – прикрыв лицо фартуком, лукаво посмотрела на Василия.
– Спал крепко. – Подставив голову под холодную струйку воды из рукомойника, он долго плескался.
– Садись за стол. Хозяйка тебе велела подать. – Вынув из шкафа небольшой графин водки, поставила пирог с рыбой. – Чай-то мы не пьем, не мирские. Хочешь молока или квасу принесу?
– Нет. – Василий выпил рюмку и принялся за пирог. Пить больше не хотелось.
– Приедешь на Угловое, спроси дорогу к стойбищу киргиз. Увидишь там Калтая – так зовут старшего пастуха, – передай хлеб. Мешок с хлебом стоит в сенках.
Стряпка ушла хлопотать по хозяйству. Василий не торопился выходить из-за стола, да и незачем. На стойбище он сумеет съездить за день. «Пожалуй, хорошо, что не попал сегодня на молотьбу. Как бы стал смотреть в глаза дяде Кириллу?»
Василий вышел во двор, запряг лошадь и, положив в коробок мешок с хлебом, выехал с заимки. В полдень он проехал село Угловое и, расспросив про дорогу на стойбище, через час оказался у Калтая. Это был не по летам подвижный казах, небольшого роста, с реденькой бороденкой на коричневом от загара лице, с открытой по-детски улыбкой.
– А-а, хлеб ташшил. Эта латна. Тапир маленько ашаем, – принимая от Обласова мешок с хлебом, заговорил он быстро. – Айда мой юрта, маленько сидим, бесбармак едим, чай пьем.
Василия поразила нищета жилища Калтая. Юрта, покрытая старым войлоком, не спасала хозяина от холода. На полу две-три овчины, горка засаленных подушек, недалеко от входа – обитые цветной жестью пара сундучков.
– Зимой живем землянка, – заметив, что гость пристально оглядывает жилье, заговорил хозяин. – Землянка тепло, юрта худой стал. – Калтай почесал едва прикрытую грязной рубахой грудь и что-то сказал на своем языке немолодой казашке, которая молча теребила овечью шерсть. Женщина вышла.
Калтай открыл сундучок и, подостлав на овчине полотенце, вынул плитку зеленого чая, начал ее строгать, затем ссыпал в чайник. Развернул тряпицу и вынул несколько, кусочков затасканного сахара. Жена Калтая подала на широком блюде вареное мясо, только что вынутое из котла. Калтай проворно раскинул скатерть, взял кувшин и подставил гостю небольшой медный тазик.
– Маленько моем руки, потом ашаем, – сказал хозяин и подал не первой белизны полотенце.
За едой и чаем время прошло незаметно. На прощание Калтай долго тряс руку Василия:
– Тапирь ты мой тамыр – друг. Гуляй ко мне в гости. Латна?
– Приеду, Калтай, приеду, может, вместе с хозяйкой.
– Уй-бай, – покачал головой Калтай, – хозяйка ташшить не нада. Шибко сердитый баба. Шайтан, – покачал головой пастух.
– Как-нибудь утихомирим. Прощай. – Василий тронул коня.
На заимку он приехал, когда уже смеркалось. Февронии еще не было.
«Задержалась на молотьбе», – подумал он и начал управляться со скотом. Поужинал, лег спать. Проснулся от легкой волны холодного воздуха. Ветром открыло окно; поднявшись с постели, Василий обеими руками взялся за створки. Со степи донеслась песня. Мужской голос выводил:
Ты, товарищ мой, не припомни зла,
в той степи глухой схорони меня.
Опустив голову, Василий долго стоял у раскрытого окна, вдыхая полной грудью прохладный ночной воздух.
И скажи жене слово прощальное,
передай кольцо обручальное.
«Обо мне некому, кроме Глаши, печалиться. Отец с матерью особь статья». Не заметил, как вошла Феврония. От ее пышущей здоровьем фигуры исходил запах свежеобмолоченного хлеба и степных медоносных трав.
– Ты что не спишь? – Феврония подошла к Василию и положила руки ему на плечи.
– Так, – неопределенно ответил Обласов.
– Закручинился? Сейчас мы разгоним грусть-тоску. Лукерья! – крикнула она в открытую дверь стряпке. – Собери поужинать. Слазь в подполье, нацеди ковшичек медоухи.
– Экоть тебе приспичило, – слезая с голбчика, проворчала стряпка. – Добрые люди давно спят, а вам бражничать запонадобилось.
– Если тебе в тягость, я сама слажу, – входя со свечой на кухню, сказала хозяйка.
– Исшо чо выдумашь? – открывая подполье, продолжала ворчать Лукерья. – Я, поди, знаю, чо мне делать.
Василий неохотно уселся за стол. В подполье раздался резкий звук пробки от открываемого бочонка, затем послышалось бульканье жидкости в ковше и еще какие-то неясные звуки.
– Пьет, старая квашня, – тихо выругалась Феврония и наклонилась над отверстием. – Скоро ты там?
– Чичас – Показалось лицо Лукерьи, раскрасневшееся от выпитой медоухи.
– Хлебнула маленько? – полусердито спросила хозяйка.
– Самую малость, – подавая ковш, ответила Лукерья и закрыла подполье.
– Ты бы спела нам что-нибудь, – разливая медоуху по стаканам, попросила хозяйка.
– Какие песни ночью? – Не дожидаясь приглашения, Лукерья уселась на краешек скамьи. – Раньше, когда была молода, многие песни знала, а теперь вот забывать стала. – Подперев щеку рукой, Лукерья, к удивлению Василия, запела приятным грудным голосом:
Зачем тебя я, милый мой, узнала,
зачем ты мне ответил на любовь?
Феврония подхватила:
И горюшка тогда бы я не знала,
не билось бы мое сердечко вновь.
Обхватив рукой Василия, Феврония налила второй стакан и подвинула своему дружку.
ГЛАВА 5
Дня за три до покровской ярмарки в Косотурье начали съезжаться торговцы. Чинили крытые тесом прилавки, наспех сколачивали новые торговые ряды, стремясь ближе к церковной ограде, где больше всего толпился народ. На базарной площади плотники ставили столбы для балагана и налаживали карусель. Тут же на скорую руку сколачивали из досок харчевни.
За день до открытия ярмарки приехали из Шадринска торговцы щепным товаром. Из Тюмени длинной лентой потянулись готовые для продажи кошевки, из Златоуста и Каслей привезли чугунное литье, из степей гнали скот. Скрипели двухколесные арбы киргизов, лихо примчались крытые повозки цыган и раскинулись широким табором в сельской поскотине. На сытых, с лоснящейся шерстью неторопливых конях съезжались богатые заимщики.
Приехала в Косотурье к родителям и Феврония. В рессорной повозке, запряженной парой лошадей, которыми правил Василий. Рядом с Февронией сидел Изосим.
Одетая в шубейку, отороченную каракулем, теплые полусапожки, дочь Лукьяна с накинутой на голову пуховой шалью заметно отличалась от других заимщиц.
Василию ехать до двора Лукьяна не хотелось, и, передавая вожжи Изосиму, он сказал Февронии:
– Я пойду домой. Нестор поможет выпрячь коней.
– Завтра будешь на ярмарке? – спросила хозяйка.
– Ага, – ответил Василий и смешался с толпившимися возле балагана зеваками.
Вечером вместе со своим дружком Прохором зашли к Красикову.
– Ну как, кончился твой срок у Бессоновой? Или думаешь наниматься на зиму? – спросил он Василия.
– Зовет Феврония жить до пасхи, да и отец к этому клонит, – ответил Обласов.
– А ты как думаешь? – продолжал допытываться Кирилл.
– Против отцовской воли не пойдешь, да и зимой, сидя дома, ничего не заробишь. – Помолчав, спросил: – Книжка, которую ты нам читал летось, жива?
– А-а, – улыбнулся Кирилл, – лежит, что ей сделается. Что ж, давайте почитаем. – Красиков поднялся с лавки и подошел к божнице, на которую обычно молилась хозяйка квартиры, сунул руку за «всех святых» и достал основательно потрепанный томик И. С. Никитина. – Что почитать?
– Про пахаря, – ответил Василий и посмотрел на Прохора.
Тот молча кивнул головой.
...С ранней зорьки пашня черная
Бороздами поднимается.
Конь идет – понурив голову,
Мужичок идет – шатается...
– Вот она, жисть-то, – вздохнул Василий.
– Погоди, не мешай, – заметил недовольно Прохор. – Сиди не егозись. – Парни внимательно слушали чтеца.
...Да когда же ты, кормилец наш,
Возьмешь верх над долей горькою?
Из земли ты роешь золото,
Сам же сыт сухою коркою...
– Что правда, то правда, – как бы про себя произнес Василий и обратился к Красикову: – Дядя Кирилл, а где ты достал эту книжку?
– У книгоноши. Завтра откроется ярмарка, будут разные торговцы, а с ними и продавец книг. Ведь вы оба грамотные?
– Учились в церковноприходской школе, – отозвался Прохор и нетерпеливо поскреб затылок. – Дядя Кирилл, а кто такой Никитин, что так жалостливо пишет про нашего брата?
– Никитин родился в семье небогатого купца, но хорошо знал, как тяжело живется крестьянину, – ответил не спеша Красиков.
– А еще есть такие писатели?
– Есть. Например, Некрасов, Кольцов, Дрожжин и Суриков. Дрожжин вышел из крепостных. А теперь хоть и нет крепостного права, но что толку. Крестьяне получили землю, а обрабатывать ее не на чем и нечем, пришлось опять идти в кабалу к помещику – деревенскому мироеду. Да и сейчас все так же. Вот ты, например, – обратился Кирилл к Василию, – нанялся в работники к Бессоновой, от хорошей жизни, что ли?
Василий подошел к окну, за которым на темном фоне ночи начали поблескивать звезды, и с горечью ответил:
– На одной-то коняге много не напашешь, пришлось надел возле осиновых колков отдать камышинцам, а самому идти в люди.
– Ну вот вам и милость царская. Когда будете выбирать у книгоноши книги, возьмите сочинения Пушкина и Лермонтова. Ты, Прохор, кажется, сказки любишь? – улыбнулся Кирилл парню.
– Готов целую ночь сидеть, – ответил охотно Прохор.
Покурив, парни стали собираться домой.
– Мы к тебе, дядя Кирилл, еще зайдем, – уже с порога заговорил Василий. – Поди, надоели?
– Заходите в любое время. Еще найдем что-нибудь почитать, – уже многозначительно заметил Кирилл и, проводив парней, погасил лампу.
На следующий день, управившись с домашними делами, Василий с Прохором пошли на сельское торжище. Там уже шла бойкая торговля. На наспех сколоченных прилавках лежали куски ситца, сатина и других тканей. Расторопные приказчики, расхваливая товар, зазывали покупателей к себе. В красных рядах толпились степенные мужики, богатые заимщики и степные хуторяне. Девушки и парни толкались возле карусели и балагана, на подмостках которого кривлялся рыжий клоун и стоял господин с помятой физиономией, одетый в изрядно поношенную «визитку» и котелок, приглашая, «дам и господ» посетить цирк.
– Сегодня будет показана девушка-русалка и выступит всемирно известный силач, который свободно поднимает в зубах пять двухпудовых гирь.
Прохор и Василий, заплатив по десять копеек за вход, уселись ближе к арене. Сначала показывали свое искусство акробаты, затем фокусник, а через некоторое время четверо дюжих мужчин внесли оцинкованную ванну, наполовину наполненную водой. В ней полулежала молодая женщина, тело которой, начиная от груди, было покрыто чешуей и заканчивалось рыбьим хвостом.
– Вась, эту русалку я видел, – подтолкнув локтем своего друга, заметил Прохор.
– Где? – живо повернулся к нему Василий.
– Вечор к тетке Агафье она за молоком приходила.
– Тише вы, галманы, – не спуская глаз с «русалки», заговорил сердито знакомый им чистовец.
– Да она не настоящая, – ответил Прохор.
– Да ну?
– Вот те крест! – Прохор перекрестился.
Чистовец недоверчиво махнул рукой.
Тем временем спокойно лежавшая в ванне русалка, как бы делая попытку выбраться из нее, два раза ударила хвостом по воде. На публику полетели брызги и русалку унесли за кулисы.
– Господа! Вы видели чудо природы. Сия русалка по имени Лорелея, что значит Парасковья, выловлена в реке Рейн возле славного города Житомира, – объявил публике конферансье.
– Ну и вруша, – покачал головой Прохор, не спуская глаз с арены.
Через некоторое время вышел внушительного вида мужчина с лицом восточного типа и, свирепо вращая белками глаз, повел широкими плечами. Принесли гири. Связали их у ног силача веревкой и ушли. Тот покрутил ус, наклонился над ними. Взял веревку в зубы и, делая якобы огромное усилие, оторвал гири от земли.
– Вот это здорово, – протянул с восхищением Прохор.
– Да они не настоящие, – усомнился Василий.
– Ты откуда знаешь?
– Если бы чугунные, то, когда их связывали, стоял бы стукоток. А тут ничего не слышно.
– Стало быть, одурачили?
– За милую душу, – выходя из цирка, ответил Василий.
Парни направились к рядам, где расположились со своим товаром коробейники и сновали пронырливые лоточники. Прохор с Василием без труда нашли книготорговца. Его можно было заметить еще издалека. На двух шестах с натянутой бечевой были развешаны картины с видом Афонского монастыря, Киево-Печерской лавры, рядом висела ярко раскрашенная сцена «страшного суда», где с левой стороны два черта гнали трезубцами грешников в ад, с правой – трубили ангелы, показывая праведникам путь в царство небесное.
– А это кого черти поджаривают в кипящем котле со смолой? – показывая пальцем на одну из картин, спросил Прохор юркого торговца.
– Это, молодой человек, кто чрезмерно предается пьянству, – продолжая заниматься с другими покупателями, ответил торговец.
– Понятно. А книжки какие есть?
– Есть стихотворения, сказки, повести господина Пушкина, Некрасов, Никитин, сказка про конька-горбунка господина Ершова, песенники, оракулы и книга о черной и белой магии.
– Ну ее к лешакам, эту магию! Самоучитель к гармошке есть? – спросил Прохор.
– Зачем он тебе? – спросил рядом стоявший Василий.
– Может, пригодится. Охота разные песни выучить.
– Мне-то что, бери, только какой толк? Ничего ведь в нем не поймешь.
– Действительно, молодой человек, – поддержал продавец Василия. – Надо знать до-ре-ми, а потом фа-соль.
– А зачем мне фасоль? – пожал плечами Прохор и с хитрецой посмотрел на своего дружка. – У нас только одна попадья в огороде ее садит, а бабы любят больше горох да бобы.
– Фа-соль – это значит нота. Вам что, молодой человек? – обратился он к Василию и, не дожидаясь ответа, зачастил перед какой-то старушкой: – Есть крестики медные, серебряные, кипарисовые, поминальники за упокой и здравие. Ежели есть в семье грамотные, возьмите житие святой Марии Египетской, Серафима Саровского, про Кирилла и Мефодия, Зосима и Савватия.
– Мне, милый, про Иоанна Кронштадтского.
– Пожалуйста, с вас две копейки. Ну как, выбрали? – повернулся он к Василию с Прохором.
– Ага. Вот эти книжки.
Заглянув в названия, продавец начал подсчитывать:
– За Некрасова пять копеек, Никитина – четыре копейки, за Пушкина – десять. Значит, с вас девятнадцать копеек. Вы что выбрали? – обратился он к Прохору.
– Ничего. Покупка у нас обчая. Вместе читать будем.
– А самоучитель?
– Не подойдет. На слух буду учиться.
Ярмарочная площадь была наполнена гулом голосов, выкриками зазывал из харчевен, нестройными песнями подвыпивших мужиков и парней.
Василий с Прохором, сунув покупки в карманы пиджаков, пошли к берегу.
– Наши ребята сказывали, что камышницы своего борца Яшку рыжего из Ярков вызвали. Будто посулили ему два мешка муки и четверть водки поставить, – говорил доро́гой Прохор.
– Здорово, – протянул Василий. – А ты будешь выходить на круг? – спросил он приятеля.
– Посмотрю, – уклончиво ответил Прохор.
Каждую осень в покровскую ярмарку на берегу озера Чистого, что одним концом примыкает к центру села, устраивалась вольная борьба на опоясках. С одной стороны чистовцы – мирские, с другой камышинцы – двоеданы.
Василий с Прохором показались на берегу, когда уже началась борьба. Работая локтями, они с трудом протискались через толпу и добрались до круга, где для начала боролись подростки. Подогреваемые криками, ребята яростно били «со стегна» своих противников, а порой переходили на кулаки.
На смену подросткам вышли парни. Бросив на землю несколько чистовцев, Нестор Сычев, брат Февронии, победоносно поглядывал на толпу.
– Есть борцы? – вызывающе крикнул он.
– Есть. – Сняв пиджак, Прохор передал его Василию и, шепнув ему: – Ты сейчас не выходи, – шагнул в круг. Опоясался кушаком и подошел к Нестору. – Может, добровольно уйдешь с круга? – сдержанно спросил он Сычева.
– Не собираюсь. А ты с отцом-матерью не простился, когда выходил на круг? – Отозвался насмешливо Нестор.
Молодой Сычев был на голову выше Прохора, казался более стройным, чем его широкоплечий, приземистый противник. Схватившись, борцы молча прошли первый круг, как бы примериваясь силами. На втором заходе Нестор сделал попытку оторвать Прохора от земли, но тот словно прирос к ней.
– Не удалось! – прошумели в толпе. – Держись, Прохор!
На третьем кругу Сычев оплел своей ногой противника, пытаясь свалить Прохора, но тот устоял. Последующие события промелькнули с быстротой молнии. Оторвав Нестора от земли к себе на грудь, Прохор, не давая Сычеву встать на ноги, раза два крутанул вокруг себя и бросил на прибрежный песок. Толпа ахнула. Кричала что-то на пригорке сидевшая в повозках сельская знать. Нестор, пошатываясь, снял с себя кушак и бросил на землю. Он признал себя побежденным.
Второй камышинец, вышедший на круг на смену Нестору, тоже потерпел поражение. Больше из парней никто не выходил. Наступила очередь за «женатиками». Прохор ждал. Из толпы вышел на круг неказистый на вид мужичок, одетый в сермягу, и, поднимая кушак, добродушно сказал Прохору:
– Сборемся?
– Давай, – весело отозвался дружок Василия, уверенный в победе.
На первом же кругу Прохор повторил прием с Нестором, но мужичонка, крепко вцепившись в Прохора, раза два промелькнул в воздухе, но от опояски не оторвался. Борьба затягивалась. Тяжело дыша, Прохор от наступления перешел к обороне. «Вот черт, не скоро сломаешь», – подумал он про своего противника и сделал попытку вновь оторвать его от земли. Неожиданно мужичонка упал на спину, и случилось невероятное: быстро подобрав ноги, он уперся ими в живот Прохора и отбросил его на середину круга. Раздался рев толпы. Камышинцы, радуясь поражению Прохора, кричали, топали ногами.
– Так его, табашника!
– Знай наших.
– Да я и сам табашник, – усмехнулся победитель и вынул из старого голенища сапога изрядно подержанный кисет с табаком.
– Охота мне, братцы, сбороться с Яшей. Где он? – мужичонка пошарил глазами по толпе.
– Здесь, здесь, – прогудел известный по всему Зауралью борец Яков Трусов и, расталкивая толпу, вышел на круг.
– Фамель-то, Яков, у тебя небаская, поди, на самом деле трусишь?
– Шибко боюсь. – Силач передернул плечами. В толпе раздался дружный хохот.
– Уходи-ка ты лучше, мил-человек, отсюда, – оглядев тощего мужичонку, покачал головой Яков.
– А может, он тебя осилит, зачем гонишь? – раздались голоса.
– Поди, семейный? Сироты останутся, – возразил Яков.
– Не твоя забота. Ишь ты благодетель нашелся. Надевай кушак. – Мужичонка сбросил с себя сермягу и остался в одном исподнем.
Яков перекрестился, взял мужичонку за кушак и, как завалящую вещь, выбросил из круга.
– Ты что, Яков? Я не успел за твою опояску взяться, а ты раз – и махнул меня. Нет, наши так не борются, – отряхиваясь, заговорил тот. – Давай по-доброму.
Яков согласился.
То, что произошло потом, долго было предметом разговора не только в Косотурье, но и в окрестных селах.
Делая второй, круг, мужичонка неожиданно повернулся к Якову спиной, захватил его руку и перемахнул через плечо ярковского силача. Тот рухнул. В толпе творилось что-то неописуемое. Поднимаясь под рев зрителей, Яков сунул руку в карман и выхватил свинчатку. Мужичонка юркнул за спину стоявшего впереди Василия, и парень оказался перед лицом разъяренного борца. Казалось, еще миг – и ослепленный злобой Яков ударит Обласова. Выручил Василия рядом стоявший Прохор. Сильным движением он выбил свинчатку из рук ярковского силача. Раздались крики, отборная ругань и удары.
– Наших бьют!
– Не робей, ребята!
Василий с Прохором с трудом отбивались от наседавших на них камышинцев. Обласов упал. Стоявшая в повозке Феврония выхватила из рук Изосима кнут и птицей понеслась с пригорка к месту драки, с трудом пробилась через дерущихся косотурцев и яростно начала хлестать кнутом избивавших Василия парней. Раздались свистки стражников. Толпа начала разбегаться. Феврония с помощью Прохора помогла Василию добраться до повозки и отвезла его домой к Андриану.
