Текст книги "Бурелом"

Автор книги: Николай Глебов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Тройки под звон колокольцев двинулись по Уфимской улице на Варламовский тракт. Ошеломленный неожиданной встречей с Февронией, Прохор провожал глазами две тройки до тех пор, пока они не скрылись из вида. Вот где пришлось встретиться с дочерью Лукьяна, которую знал по Косотурью еще девушкой. Неужели выдаст? Богатая купецкая дочь. Не диво, если и брякнет в контрразведку. В душевном смятении Прохор вернулся в свою сотню. Поделился тревожными мыслями с отделенным командиром Дионисием Лебединским, который по заданию подпольного комитета тоже пошел «добровольцем». Рассказал подробно, что знал о Февронии.

– Не думаю, что она донесет на тебя, – выслушав Прохора, сказал Дионисий. – Мне кажется, наоборот, зная, что ты друг Обласова, к которому неравнодушна, Бессонова будет искать встречи с тобой, чтоб узнать, где Обласов. Продолжай спокойно свою работу, – закончил он.

Между тем тройки неслись по Варламовскому тракту. Откинувшись на спинку кошевки, Феврония вся отдалась безмятежному чувству быстрой езды. Местами кошевку встряхивало, относило на раскатах. Там, где была гладкая дорога, ямщик лихо покрикивал на коней, и, развевая на ходу пышные гривы, изогнув красиво шеи, выбрасывая снег из-под копыт, пристяжные, как птицы, неслись над белым безмолвием варламовских равнин.

Вид бескрайнего поля, убаюкивающий звон колокольцев, мелодичный звук ширкунцов – все это напоминало Февронье степной Камаган. Там с Василием, пускай на короткое время, но она была счастлива. Промелькнуло это, как быстрая тройка. Вернется ли?

– О чем, Феврония Лукьяновна, задумались? – услышала она голос Крапивницкого.

– Так, ни о чем. Просто дремлется после вчерашнего бала.

– Рано уехали, даже не простились со мной.

– Вы были заняты, и мешать вам не стала.

– А почему не танцевали? – спросила Строчинская.

– Не было кавалера. Да хотя бы и был, все равно бы не пошла.

– Не любите танцы?

– Городские.

– Феврония Лукьяновна считает их холодными, так сказать, без экспрессии, которая свойственна, по ее мнению, лишь народным танцам, – заметил сидевший рядом со Строчинской Дегтярев.

– А-а, теперь понимаю. Пожалуй, Феврония Лукьяновна в какой-то степени права. Мы недалеко ушли от менуэта с его поклонами и реверансами. Я, например, сама сторонница настоящей русской пляски.

Проехав низину, тройки поднялись на бугор, с которого начинался варламовский бор. Дорогу обступили рослые, с пышной кроной деревья. После светлого простора полей стало сумрачно и тихо. Ямщики пустили коней шагом.

– Господа, – послышался голос Дегтярева, – скоро покажется кордон. Не заехать ли нам к леснику?

– Да, пожалуй, я немножко замерзла, – отозвалась Строчинская.

– Халчевский! Вы и ваша дама не замерзли? Есть предложение заехать к леснику.

– Не возражаем.

Просторный дом лесника стоял почти у самой дороги. На лай собак вышел хозяин, бородатый коренастый мужчина. Увидев офицеров, он сорвал с головы шапку.

– Погреться чайком у тебя можно? – спросил Дегтярев.

– Милости прошу, заезжайте, – лесник поспешно открыл ворота.

Расторопная хозяйка живо собрала на стол. Появились соленые грибы, пирог с рыбой, хлеб и миска с пареной калиной. Крапивницкий достал из дорожного саквояжа две бутылки вина, его примеру последовали Халчевский и Дегтярев. В просторной горнице стало шумно. Хозяин принес откуда-то гармонь и передал одному из ямщиков, сидевших на кухне:

– Сыграй господам что-нибудь повеселее.

– Я, кроме «Подгорной», больше ничего не умею. – Ямщик поднял глаза на лесника.

– Дуй «Подгорную».

Сдвинули столы. Ямщик заиграл на гармони.

– Наша, «Подгорная», – встрепенулась Феврония и вышла на середину горницы. Образовался круг. – А ну-ко разведи меха пошире, – властно сказала гармонисту Феврония и, притопывая дробно каблуками, как бы неохотно прошлась по кругу. Остановилась перед лесником, игриво повела плечом. Тот погладил бороду, низко поклонился и шагнул на круг. Взмахнув платком, Феврония, казалось, неслышно поплыла мимо восхищенных зрителей. За ней, грохая сапогами, выделывая коленца, в упоении кружился лесник. Гармонист, перебирая лады, сосредоточенно прислушивался к их переливам. Но вот на какой-то миг Феврония замерла, затем в звуки гармони влилась стройная дробь, и порозовевшее лицо Бессоновой стало одухотворенным.

– Эх-ма! – Встряхивая стриженной под кружок головой, лесник, то и дело приседая, отчаянно замолотил руками по голенищам сапог.

 
У меня цветы в окошке —
Голубой да синенький.
Про любовь никто не знает, —
Только я да миленький... —
 

пропела с чувством Феврония и, подбоченившись, вновь поплыла, как лебедушка, по кругу.

– Это просто захватывающая пляска, – не спуская восторженных глаз с Февронии, сказала Строчинская рядом стоявшему Крапивницкому. – Так только может плясать женщина с сильной натурой, которая может любить по-настоящему и глубоко ненавидеть. Я обязательно приглашу ее к себе.

Уставший гармонист свел мехи, и пляска кончилась.

– Голубушка, как вы темпераментно пляшете. Позвольте вас поцеловать. – Строчинская припала к щеке Февронии. – Завтра я буду рада видеть вас у себя. Алекс, – повернулась она к Крапивницкому, – надеюсь, вы поможете Февронии Лукьяновне нанести мне визит?

– Конечно, с разрешения Февронии Лукьяновны, – Крапивницкий поклонился в сторону Бессоновой.

Поблагодарив за приглашение, Феврония заметила:

– Не пора ли нам, господа, домой?

Посидев еще немного, гости стали собираться в обратный путь.

– Хотя вы и пели, что про вашу любовь никто не знает, а может быть, не так? – многозначительно заметил Дегтярев, подавая Бессоновой шубку.

– Ну и пускай. Мне какое дело. Из песни слов не выкинешь.

«Золотая рыбка уходит в глубь, – подумал с досадой Дегтярев. – Но ничего, подождем удобного случая...» – успокоил он себя.

ГЛАВА 24

На следующий день за утренним чаем Строчинская заявила мужу:

– У меня сегодня будут гости. Ты не располагаешь временем принять их вместе со мной?

– Кто?

– Из мужчин Крапивницкий, Дегтярев и Халчевский. Дамы – Феврония Лукьяновна Бессонова, между прочим, весьма богатая женщина из Камагана.

Глаша, перетиравшая посуду в буфете, чуть не выронила тарелку из рук и вся превратилась в слух:

– А-а, Бессонова? Помню, помню. Это та дама, которой ты интересовалась на новогоднем балу? Что ж, не возражаю. А еще кто?

– Высоцкая. Я не хотела приглашать, взбалмошная девчонка, – продолжала Строчинская, – но поручик Халчевский – ее жених – иногда бывает тебе нужен.

– Высоцкая, кажется, дочь местного коммерсанта?

– Да.

– Не возражаю.

Закрывая дверцу буфета, Глаша думала: «Что делать? Встречи с бывшей золовкой не миновать. Феврония ненавидит меня за Васю. Может что-то сказать хозяйке, и меня тут же выгонят. Но я должна быть здесь, у Строчинского, выполнять, что мне поручено Иваном Васильевичем и его товарищами. А может, Феврония и не подаст вида, что знает меня. Богатая, гордая». Размышления прервал голос хозяйки:

– Глаша, вот тебе деньги. Сходи на базар.

– Хорошо.

Оставшись вдвоем с мужем, Строчинская продолжала:

– Бессонова – интересная женщина. Если бы ты знал, как она зажигательно пляшет, чудо. Это какая-то цельная натура, не похожая на наших городских дам. Правда, у нее нет культуры, но она умеет держать себя с достоинством.

– Помню, помню. Еще на балу генерал Тимонов обратил на нее внимание, даже сожалел, что уже не молод. Мне кажется, что Крапивницкий имеет на нее виды?

– Не знаю, не знаю, – рассеянно ответила Строчинская.

– Ну хорошо, Крапивницкий образованный молодой человек, умен, тактичен, но я не пойму, как мог оказаться в твоем обществе Дегтярев?

– Он мне нужен.

Муж пожал плечами. Немолодой, сухопарый, с продолговатым, узким лицом аскета, впалыми щеками, резко выраженными скулами, с уныло свисающим носом над тонкими, бескровными губами, он ни в чем не перечил своей миловидной, привыкшей повелевать жене. На увлечения своей супруги он смотрел как на что-то временное. «Все эти женские хитросплетения, черт о них ногу сломит», – подумал Строчинский и, поцеловав руку жены, вышел из столовой.

Приготовления к приему гостей так увлекли хозяйку, что она не заметила встревоженного вида Глаши.

Вечером у парадного входа раздался звонок. С бьющимся сердцем Глаша пошла открывать. В Дверях стояла Феврония с Крапивницкий. Увидев бывшую сноху, Бессонова на какой-то миг растерялась, лицо ее вспыхнуло, она хотела что-то сказать Глаше, но, заметив идущую к ней с распростертыми руками хозяйку, с усилием улыбнулась Строчинской.

– Милочка, да как вы разрумянились, ну просто картинка, – целуя Февронию, затараторила хозяйка. – Глаша, помоги раздеться Февронии Лукьяновне! Алекс, раздевайтесь, – обратилась она к Крапивницкому.

Принимая от Февронии шаль, Глаша почувствовала на своей руке легкое пожатие Февронии, глаза их встретились. В одних отражались испуг и волнение, в других – спокойствие человека, умевшего владеть собой.

Снова послышался звонок. Вошли Сусанна, Халчевский и Дегтярев.

– Проходите, господа, – пригласила Строчинская своих гостей и провела в большую комнату, где уже был накрыт стол.

Вошел хозяин. Офицеры поднялись с мест. Приветствуя поочередно каждого из гостей, Строчинский остановился перед Февронией.

– Я очень рад познакомиться с вами как с исполнительницей ярких народных плясок, выражающих, так сказать, дух народа, – произнес напыщенно Строчинский.

– Ну, какая я плясунья, – улыбнулась Феврония, – так себе.

– Жена мне рассказывала о вас. Она в восторге от вашей пляски.

– Господа, прошу к столу, – послышался голос хозяйки.

Гости чувствовали себя непринужденно. Лишь Дегтярев держался особо, он в душе побаивался хозяина.

Феврония, заметив Глашу в коридоре, извинилась и, вышла якобы за платком. Сказала ей торопливо:

– Приходи завтра в полдень к городскому саду. Встретимся у главного входа. – И поспешно вернулась обратно.

Глаша вздохнула с облегчением. «Должно, переменилась характером-то. А может, застыдилась, что сноха в прислугах живет. Про Васю, похоже, забыла. Ишь как возле нее офицерик крутится», – заметив Крапивницкого с Февронией, подумала она.

Ночь спала неспокойно. Тревожила мысль о предстоящей встрече с золовкой. «Подвоха со стороны Февронии ожидать еще можно. Если не признала меня при хозяйке, стало быть, есть на это причина. Хитрая баба. Сычевская порода. Должно, вся в отца». Глаша долго ворочалась на постели и уснула уже перед утром.

На следующий день отпросилась у хозяйки на часок, в полдень вышла из дома. Прошла стороной кладбище и быстро зашагала к городскому саду. Февронии еще не было. Глаша тихо побрела по заснеженной аллее, посмотрела на опушенные изморозью деревья. Взглянула на тусклое солнце, зажатое в «рукавицы», на облака, края которых переходили с ярко-оранжевых на нежно-розовые тона. Тяжело вздохнув, она направилась обратно к выходу из сада.

«Одна в большом городе, никому не нужная, всеми забытая. Нет! – Глаша вскинула голову. – Не одна. Разве плохо ко мне относятся Шмаковы? Какой Иван Васильевич душевный человек, и люди, с которыми я встречалась у него, всегда скажут доброе слово».

Послышались торопливые шаги и скрип снега.

– Давно ждешь? – Феврония подошла вплотную к Глаше. – Ну здравствуй, сношка, – поздоровалась она суховато. Пытливо посмотрела в глаза Глаше. – Не думала тебя встретить в Челябинске, да пришлось. Давно из Косотурья?

– С лета. Я ведь жила на кордоне у дяди Леонтия.

– Никого из наших здесь не встречала?

– Нет, – Глаша отрицательно покачала головой, – не приходилось.

– А мне кажется, я видела Прохора. – Помолчав, добавила: – В какой-то не нашенской форме.

– Не знаю, не встречала.

Обе женщины оттягивали мучительный для них разговор о судьбе Обласова:

– А про Василия ничего не слыхала? – после длительного молчания спросила Феврония.

– Нет. – Глаша опустила голову. Вновь наступило тяжелое молчание. – Похоже, на войне он, – устремив сглаза на верхушки деревьев, промолвила задумчиво Глаша.

– У красных или у белых?

– Не знаю.

– Ну а ты как думаешь дальше жить?

– Как жила, так и буду жить. Деваться мне некуда. В Косотурье, сама знаешь, показываться нельзя. У дяди Леонтия тоже боязно жить, да и в лесу тошнехонько.

– Может, пособить тебе деньгами?

– Нет, не надо. Хозяйского жалованья хватает. Правда, чужой-то кусок порой в рот нейдет, но что поделаешь, война, жить чем-то надо. А как там, в Косотурье? – перевела Глаша неприятный для нее разговор.

– Я живу на заимке в Камагане. В селе бываю редко. Чуяла, что летось свата и Андриана Обласова камышинцы шибко избили, а за что, не знаю.

Глаша свела брови. Она знала, что зачинщиком избиения отца и Андриана был Лукьян. Но промолчала. Ссориться с Февронией ей не хотелось: «Неизвестно, что у ней на уме. Сегодня ласкова, а завтра может сказать хозяевам, что прислуга не в ладах с новой властью, и что тогда?..» Обратилась к Февронии:

– Взамуж не собираешься?

– Найдется жених – выйду. Ты поищи-ка мне его здесь в городе, – уже с улыбкой сказала Феврония.

– Искать не надо. Вчера поглядела на одного офицерика, шибко он вертелся возле тебя, фамилию его забыла.

– Крапивницкий. Избави бог от таких женихов. А хотя, с кем бес не шутит, особенно в нашей вдовьей доле. Ну ладно, – перешла она на серьезный тон, – перед отъездом увидимся. Буду у твоей хозяйки, дам знать. – Круто повернувшись, Феврония зашагала из сада.

ГЛАВА 25

В начале марта 1919 года к перрону станции Челябинск подошел, пассажирский поезд Уфа – Челябинск. Из классного вагона показался богато одетый мужчина в шубе на лисьем меху с енотовым воротником и круглой бобровой шапке, которую обычно носят купцы и крупные чиновники из гражданского ведомства. Крикнув носильщика, пассажир передал ему увесистый чемодан и огляделся. Заметив пожилого железнодорожника, приезжий обратился к нему:

– Скажите, пожалуйста, как мне найти дом Толтыжевского, я слышал, что он живет где-то в районе депо.

– А-а, Михаил Адамович, знаю, знаю, – приветливо заговорил железнодорожник. – Вы идите к депо, а там справа от путей на усторонке увидите домик с палисадником и голубыми наличниками. В нем и живет Толтыжевский.

Сдав багаж и получив квитанцию, приезжий направился по указанному адресу.

Дверь открыл сам хозяин – представительный старик – и вопросительно посмотрел на незнакомца. Тот попросил разрешения зайти в комнату и назвал условный пароль. Через полчаса, сидя за чаем, гость рассказал о себе.

– Для колчаковских ищеек я коммивояжер одной из солидных фирм Сибири Борис Яковлевич Голубев, приехавший с образцами изделий в Челябинск. Побывал уже в Уфе, о чем имеется отметка в плацкарте, для нашего же с вами общего дела я Залман Иудович Лобков, командированный Урало-Сибирским бюро ЦК РКП(б) для работы в Челябинске. Кстати, насчет «образцов», которые лежат у меня в чемодане. Не мешало бы взять их сегодня из камеры хранения. Пожалуй, я пойду, – отодвигая порожний стакан, сказал Лобков.

– Может, еще стаканчик выпьете?

– Спасибо. Тороплюсь. Да и документ надо заранее достать. Ножа у вас не найдется? – спросил Лобков. – Думаю посапожничать немножко, – снимая ботинок с ноги, улыбнулся он.

Толтыжевский вышел на кухню и вернулся с ножом. Распоров подошву, Лобков с осторожностью извлек из него свернутую трубочкой бумажку и переложил во внутренний карман пиджака.

– Мандат, – объяснил он коротко хозяину. – Прошу вас, Михаил Адамович, вызвать кого-либо из членов городского комитета партии. Кто у вас представляет коммунистов железнодорожного узла?

– Иванов, Зыков, Соня Кривая, Черных и Зайковский.

– Попросите товарищей, чтобы пришли ко мне.

– Хорошо.

Лобков вышел из дома, осмотрелся и направился на станцию. Получив чемодан, он вышел на перрон. Там было безлюдно. Лишь на третьем пути, где стоял товарный состав, работал осмотрщик вагонов. Возле газетного киоска, взяв под мышку толстую суковатую палку, рассматривал журналы какой-то старик. Лобков направился к дому Толтыжевского. Старик как бы неохотно отошел от киоска и не торопясь последовал за ним. «Не шпик ли?» Лобков завернул за угол деповского здания, поставил чемодан и начал закуривать.

Старик, отбрасывая палкой попадавшие ему под ноги небольшие куски каменного угля, поравнялся с Лобковым, окинул его безучастным взглядом, прошел мимо и свернул в переулок, ведущий в Колупаевку.

Вечером, когда на город спустились сумерки, у входа в квартиру Строчинского раздался трехкратный звонок. Глаша открыла дверь и, увидев старика, без слов впустила его. Посетитель вошел в кабинет хозяина. Взяв веник, Глаша, осторожно ступая, подошла почти вплотную к полузакрытой двери и, сделав вид, что подметает в углу, стала прислушиваться. До слуха донесся скрипучий голос старика:

– Птица прилетела.

Затем послышался звук отодвигаемого кресла, и заговорил хозяин:

– Трогать ее пока не будем, очевидно, он соберет большинство коммунистов для выработки плана действия, и мы тут их прихлопнем. Только заранее, примерно за день, сообщите час и место сбора. Как «Маруся»?

– Работает. Продолжает доставать для подпольного комитета оружие и боеприпасы.

– Ну и что?

– Операции проходят успешно. На охране оружейного склада и бронемашин у них иногда стоят свои люди.

– Из полка Шевченко?

– Ага.

– Черт подери! Вот это новость! Не менее важная, чем птица из Сибири. – Строчинский, как бы забыв про старика, углубился в мысли: «Никак не ожидал подобного, атаман куреня заверил меня в благонадежности своих солдат. Придется доложить в штаб армии. Поручить Дегтяреву расследование, когда и кто стоял на часах во время хищения оружия на складе». – И, как бы вспомнив про сидевшего у него агента, обратился к нему: – Следи за приезжим особенно тщательно. Что узнаешь, сейчас же ко мне.

– Постараюсь. – Поднимаясь со стула, старик как бы замялся, не решаясь сказать что-то.

– Ну?

– Господин полковник. Не мешало бы мне оборону иметь. На всякий случай.

Строчинский вынул из письменного стола револьвер и две пачки патронов. Передавая, спросил:

– Стрелять умеешь?

Старик издал звук, похожий на смех.

– Унтером был при конвойной команде. За револьвер спасибочко.

Глаша едва успела отскочить от дверей. Посмотрев на нее исподлобья, старик вышел. Утром, собираясь на рынок, она зашла к Шмакову и рассказала о старике.

– Видать, опытный шпик. Наши ребята подряд несколько суток дежурили у дома Строчинского, но старик не показывался.

– Он бывает редко, – заметила Глаша. – Сегодня поминал какую-то Марусю.

– Знаю. Это не девушка, а парень. Партийная кличка одного товарища.

– Толком я не поняла. Рассказывал, будто «Маруся» достает оружие для большевиков.

– Ага. Это очень важно. Оказывается, старик хорошо осведомлен о нашей работе, – взволнованно заговорил Иван Васильевич. – Надо поговорить с товарищами.

После того как Глаша рассказала об очередном посещении стариком полковника Строчинского, Шмаков пошел к Зыкову, но столяра в цехе не было.

– Должно, у Толтыжевского он. Недавно Михаил Адамович приходил к нему зачем-то, и ушли вместе, – сказали ему в деревообделочном цехе.

Иван Васильевич направился к Толтыжевскому. Для предосторожности прошел мимо его домика раза два и, убедившись, что в переулке, где он жил, безлюдно, постучал. Дверь открыл сам хозяин.

– Давай проходи.

– Александр у тебя? – переступая порог, спросил Шмаков.

– Заходи, заходи, я здесь, – послышался из комнаты голос Зыкова.

Иван Васильевич перешагнул порог. В комнате находилось несколько знакомых подпольщиков и среди них, очевидно, приезжий.

«Это и есть, наверное, тот человек, о котором говорил старик Строчинскому. Как он успел его выследить?»

– Знакомьтесь. Это товарищ Лобков, – представил Шмакову своего гостя Толтыжевский и добавил веско: – из Урало-Сибирского бюро.

– Уже знаю.

От удивления Лобков приподнялся на стуле:

– Каким образом?

Иван Васильевич подробно рассказал о последнем визите старика к Строчинскому.

– Это, видимо, опытная ищейка. Я думаю, не лучше ли перевести товарища Лобкова сегодня же на квартиру Ивана Васильевича, – заговорил Зыков. – Это тем более нужно, что местопребывание представителя Урало-Сибирского бюро уже известно контрразведке. Квартира товарища Шмакова пока вне подозрения. Продолжайте, товарищ Лобков, – обратился он к приезжему.

– ...На чем мы остановились? Да, – вспомнил Лобков и окинул взглядом собравшихся. – Еще тринадцатого декабря прошлого года Владимир Ильич Ленин, учитывая тяжелую обстановку на Восточном фронте, вместе со Свердловым дали категорические указания Реввоенсовету республики о принятии неотложных мер для обороны Перми. Но Троцкий игнорировал указание Ленина, и двадцать четвертого декабря Пермь пала. Началось поражение Третьей армии. Положение в районе Перми и Вятки создалось угрожающее. По предложению Владимира Ильича Ленина была создана авторитетная комиссия по расследованию пермской катастрофы. – Лобков на какое-то время замолчал. Посмотрел на затянутое морозными узорами окно и, вспоминая события в Перми, продолжал: – Товарищи! Урало-Сибирское бюро ЦК РКП(б) направило вам, челябинским большевикам, для ведения более успешной работы значительную сумму денег. Они находятся в чемодане. – Лобков показал глазами на стоявший в углу чемодан. – Кто у вас ведает партийной кассой?

– Соня Кривая. Сейчас она в Екатеринбурге, но скоро должна вернуться, – отозвался Зыков.

Вечером Лобкова перевели на квартиру Шмакова.