Текст книги "Героический эпос народов СССР. Том первый"

Автор книги: Автор Неизвестен

Ворон сообщает богатырям Гэсэра о тяжелом ранении Эрхэ-Манзана

 
Зашумели тридцать и три,
Загремели богатыри -
Эта весть была им желанна:
"Если в страхе ушли с войны
Злобных три шарагольских хана,
Властелины Желтой страны,
То к чему нам раны и муки?
То к чему нам стрелы и луки?
Нужно ль мучить напрасно людей?
Разбивать мослаки лошадей?
Что нам делать на поле бранном?
Возвратимся лучше домой,
Насладимся вином и айраном!"
 
 
Но Саргал, великий душой,
Опечаленным был и расстроенным.
Он сказал Гэсэровым воинам:
"Вы хотите вернуться, чтобы
Враг разрушил наш мир и покой?
Есть предел у небесной злобы,
Нет предела у злобы людской!"
 
 
Так Саргал говорил в печали.
Но бойцы Гэсэра не вняли
Речи твердой, речи прямой
И коней повернули домой.
В золотые вступили ворота,
Прискакали к Алма-Мэргэн,
Говорят ей: "Ушла забота,
И веселье пришло взамен!
Удалились жестокие ханы,
Убежали в испуге вспять,
Убоялись они воевать.
Спрячем стрелы свои в колчаны
И начнем опять пировать!"
 
 
И тогда Гэсэра супруга
Стала с севера, стала с юга
Люд-народ на пир созывать.
Гору мяса и гору масла
Перед всеми ставит она,
Чтобы радость в сердцах не гасла.
Разливает озера вина.
Восемь дней веселие длится,
Длится пир девять дней и ночей.
Покраснели желтые лица
Тридцати и трех силачей.
И от хмеля и от курения
Богатырского табака
Ослабели до одурения
Эти тридцать и три смельчака.
 
 
Буйный пир Саргала тревожит.
Говорит: "Сыновья-сыны,
Будьте бдительны, будьте умны!"
Но бойцов успокоить не может.
Говорит он: "Дочери-снохи,
Полно пить, будут дни ваши плохи,
Хватит хмеля и табака,
Станьте снова бодрыми-бодрыми!"
Но не слушают старика,
Пьют вино они ведрами-ведрами
И в беспамятстве валятся-валятся -
Над собою сами не сжалятся!
 
 
И подумал Саргал: "Не к добру
То, что вижу я на пиру!"
В чутком сердце взметнулась тревога,
Посмотрел он печально и строго,
И увидел старик, что не пьян
Юный воин, Эрхэ-Манзан,
Богатырь пятнадцатилетний.
Подозвал храбреца Саргал,
На разведку его послал -
Не стоят ли враги наготове?
 
 
На коне, что краснее крови,
Юный воин пустился в путь,
Чтоб на видимое взглянуть.
На песчаную выехал гору -
И предстали острому взору
Из чужих, далеких краев
Густо движущиеся дружины
Трех властителей Желтой долины -
Муравейники муравьев
В мураве под горой песчаной!
Стало чаще, стало сильней
Биться сердце Эрхэ-Манзана.
Скакуна, что крови красней,
Он ударил, боец сильнорукий,
И стрелу из бухарского лука
Он направил в гущу врагов.
Десять сотен убил он стрелков,
Уложил десять сотен коней,
А потом повернул назад,
Чтобы весть доставить скорей
О врагах, что смертью грозят.
В быстро скачущего верхового
В это время вперил глаза
Предводитель войска чужого,
И стрелкам приказал Бируза:
"Эй, вдогон! Это что там за пьяница?
Пусть он вам немедля достанется,
Или смерть ему – или плен!"
Два стрелка – Зургалдай-Мэргэн
И Бухэ-Саган-Маньялай -
Погнались за Эрхэ-Манзаном,
Поднялись по скатам песчаным,
С храбрецом на вершине столкнулись.
Сабли острые перехлестнулись,
С белым стременем встретилось стремя.
Закричали оба стрелка:
"Чей ты сын? Где твой род и племя?
Для того ли издалека
Прискакал ты, разбойное семя,
Чтобы в нашу вторгнуться рать,
Чтобы грабить нас, разорять,
Отнимать у отцов-матерей
Их богатство – богатырей?"
 
 
Супостатам Эрхэ-Манзан,
Богатырь пятнадцати лет,
Говорит с издевкой в ответ:
"Видно, вашим богатырям
Всем на радость отцам-матерям
Надо битву затеять кровавую,
Чтобы с нашей покончить державою,
Чтоб отнять у нас государство?"
 
 
Тут Бухэ-Санган-Маньялай
В ход пускает обман-коварство:
"Не мели языком, не болтай.
Если есть в тебе гордость мужчины,
Докажи, что отвагой богат.
Видишь, вороны в небе летят?
Если к ним взметнешься с вершины,
То навряд ли вернешься назад!"
 
 
Был доверчив Эрхэ-Манзан,
Разгадать не сумел обман.
Он скосил в ту сторону взгляд,
И стреле Зургалдай-Мэргэна
Две подмышки его насквозь
Прострелить тогда удалось.
Не оглядываясь, мгновенно
Унеслись, от горы отпрянув,
Два стрелка трех свирепых ханов.
 
 
А воитель юный схватил
Ту стрелу из последних сил
И сказал: "Плохо дело мое,
Ранен я нежданно-нечаянно.
Наконечник ли, острие -
Не узнает стрела хозяина!".
Он морщины на лбу разгладил,
Ту стрелу к тетиве своей,
Заговаривая, приладил:
"Полети – и врага не жалей,
Зургалдаю не дай вздохнуть,
Прострели его черную грудь!"
Полетела стрела – и, сраженный
Той стрелою заговоренной,
Зургалдай свалился с коня
И простился со светом дня,
Кровью собственной обагренный.
 
 
Что же делать Эрхэ-Манзану?
С жеребенка величиной,
Поднял камень в пыли степной
И закупорил правую рану.
Что же дальше делать бойцу?
Наклонился всадник к кургану,
Поднял камень размером с овцу
И закупорил левую рану.
Крепко-накрепко перевязав
Раны шелковым кушаком,
Посреди запылившихся трав
Он поехал тихим шажком.
Кровь его запеклась на седле,
И скакун его – крови красней.
Сколько надо ночей и дней
По пустынной скакать земле!
 
 
Повстречался в степи широкой
Богатырь с полосатой сорокой.
Продвигаясь едва-едва,
Говорит ей свои слова:
"Ждут известья Гэсэровы воины -
Удалые тридцать и два, -
Ждут известья, обеспокоены,
Триста храбрых знатных вождей
И три тысячи ратных людей.
 
 
Принеси им черную весть:
Три властителя Шарайдай
Вторглись в наш благодатный край.
Их коней и бойцов не счесть.
Попирая волю и честь,
Поднимаются для боев
Муравейники муравьев
На песчаную нашу гору.
 
 
Приготовиться надо к отпору,
Уничтожить врага пришедшего!
Ваш соратник Эрхэ-Манзан
Поступил в бою опрометчиво,
И теперь по степной стороне,
Где пылится чахлая зелень,
Чуть дыша, полужив, на коне
Он плетется, насквозь прострелен.
Он товарища просит в подмогу:
Чтоб его спасти, пусть в дорогу
Снарядится Нэхур-Нэмшэн..."
 
 
Слышит воин в ответ от сороки:
"Полететь не могу я туда.
Яйца класть наступили сроки,
Ветки надобны мне для гнезда".
Так сказала и улетела,
А Эрхэ-Манзан – полужив,
Ослабели душа и тело,
И упал он, глаза смежив,
А земля – сухая и жаркая,
Ни души на глухой равнине...
Вдруг, в беспамятстве, слышит он: каркая,
Ворон кружится черно-синий.
И зажегся в уме расстроенном
Свет сознанья едва-едва,
И услышал ворон слова:
 
 
"Полети к Гэсэровым воинам
И печальную весть передай:
Три властителя Шарайдай;
Три злодея из Желтой долины,
Привели для битвы дружины,
Поднимаются для боев
Муравейники муравьев
На песчаную нашу гору.
Приготовиться надо к отпору.
А в степи угасает от ран
Ваш соратник Эрхэ-Манзан".
 
 
Ворон каркает черно-синий:
"Я в полет отправился ныне,
Чтоб детишкам найти ночлег,
Но коль просит меня человек,
Надо просьбу исполнить сперва!"
И, прокаркав эти слова,
Он поднялся в небесную ширь.
Посмотрел ему вслед бедняга,
Тяжко раненный богатырь,
Пожелал ему счастья и блага:
"Если с трех ты увидишь курганов,
С тридцати кругозоров прянув,
Каплю крови не больше наперстка,
Или мяса покажется горстка,
Пусть твоими будут вовек -
Так желает тебе человек!"
 
 
Черный ворон летел всю ночь,
Он спешил, чтоб Манзану помочь,
Торопил он время полета.
Засверкал перед ним наконец
Златоглавый Гэсэров дворец.
Ворон сел на его ворота,
Прокричал, поднимая шум,
Он воззвал к тридцати и двум:
 
 
"Наказал мне Эрхэ-Манзан,
Чтобы вы услыхали речь его!
Он в бою поступил опрометчиво
И теперь страдает от ран.
Он прострелен насквозь, полужив,
И лежит он, глаза смежив,
Тот, чья верность была совершенна.
Вы пошлите Нэхур-Нэмшэна,
Чтобы вашего друга спасти...
Он велел передать, что в пути -
Войско ханов Желтой долины,
Что спешат на битву дружины,
Муравейники муравьев
Поднимаются для боев
На песчаную вашу гору.
Приготовиться надо к отпору,
Надо встретить войну войной,
Уничтожить надо злодеев,
Их разбойное войско развеяв
На дорогах шири земной.
Надо встать железной стеной,
Надо край защитить родной!"
Так сказав, от ворот твердыни
Удалился гонец черно-синий.
 

Воительница Алма-Мэргэн принимает облик Гэсэра

 
Услыхали эти слова
Сильнорукие тридцать и два,
И три сотни знатных вождей,
И три тысячи ратных людей.
Им готовиться надо к отпору,
Но они были пьяны в ту пору,
По два, по три в обнимку сидели,
Ослабев от пиров и безделья,
Одурев от вина и похмелья.
 
 
Услыхав, что вражьи полки
По зеленому скачут простору, -
Разом, разуму вопреки,
Понеслись на песчаную гору
Без рассудка и без порядка,
Без доспехов и снаряженья.
Началась кровавая схватка.
Распахнулись ворота сраженья.
 
 
На горе, где песчаные склоны
Обливал жидкий жир зловонный,
Разрастался холм из костей,
Возвышался из мяса курган.
Кровь текла – за ручьем ручей,
Низко стлался черный туман,
Пыль взметнулась в разные стороны.
Прилетевшие с юга вороны
На ночь мясо уносят далёко.
Войско трех владык Шарайдай,
Разбежавшееся широко,
Утопает в красной крови,
Задыхается в гуще потока,
И плывут к голове голова.
А Гэсэровы тридцать и два,
И три сотни знатных вождей,
И три тысячи ратных людей
От вина, что лилось в изобилии,
Стали страшной томиться жаждой -
Каждый крови напился в бессилии,
И упал в бессилии каждый.
 
 
В это время войско трех ханов,
Вновь на ратном поле воспрянув -
Муравейники муравьев, -
Окружило со всех краев
И дома и дворцы Гэсэра.
Горе вам, храбрецы Гэсэра!
Но Гэсэра третья жена,
Что была для битв рождена, -
Принимает Алма-Мэргэн
Облик мужа, облик Гэсэра,
Не желает сдаваться в плен,
Во врагов направляет стрелы.
Видит вражий стан оробелый:
Где взвилась за стрелой стрела,
Там в траве дорога прошла,
Где стрела за стрелой взлетела, -
Там земля навек опустела!
 
 
Три владыки, лишенные чести,
Завопили будто от боли:
"О Гэсэре мы слышали вести:
«Он на дальнем охотится поле...»
Обманули нас вестники, что ли,
Иль Гэсэр возвратился домой?
Что случилось? Нам непонятно!"
Войско ханов дорогой степной
Повернуло в смятенье обратно,
Порешило покончить с войной.
 
 
Лишь узнал об этом угрюмый,
Криводушный Хара-Зутан -
Вспыхнул, злобою обуян,
Всполошились черные думы,
Сел на синего скакуна,
Поскакал вдогонку владыкам -
К трем врагам, чья совесть черна,
И нагнал их с воплем и криком, -
Этим трем проехать мешая.
 
 
У Бухэ-Саган-Маньялая
Дыбом встала тогда седина.
Заскрипели белые зубы:
"Твой обман мы увидели грубый,
Воздадим за это сполна!
Ты сказал, что Гэсэр на охоте,
Посреди далеких раздолий...
Он вернулся негаданно, что ли?
Все вы так, предатели, врете!
Ты решил погубить нашу рать,
Потому и замыслил соврать!"
 
 
Рассердился стрелок буйноокий,
Раздувая упругие щеки,
За подмышку схватил Зутана,
Сердце-легкие хочет выдавить.
Кто бы стал Зутану завидовать?
Закричал он истошным криком,
Перед воином грозноликим
Низко ползая в душной пыли:
"Почему вы назад ушли?
Промах вы совершили ныне!
Здесь Гэсэра нет и в помине,
Приняла его облик жена.
Иль Алма-Мэргэн вам страшна?
 
 
Вас обманывают обманом,
Одурманивают дурманом!
Если дикая кобылица
Вдруг отстанет от табуна,
Опечалится, убоится,
Растеряет стрелы жена
И с мужской расстанется славою,
Снова станет женщиной слабого!"
 
 
Злобных три шарагольских хана,
Вновь поверив словам Зутана,
Чья душа черна и низка,
Вновь на бой повели войска,
С трех сторон повернув обратно.
Эта рать – грозна, необъятна -
Ставку славной Алма-Мэргэн
Окружила вновь троекратно.
Вновь, рожденная сильной и статной,
Облик мужа Алма-Мэргэн
Приняла для работы ратной.
 
 
Где взвивалась ее стрела,
Там дорога в траве прошла,
Где стрела за стрелой летела,
Там земля навек опустела.
 
 
Так, воюя упорно и смело,
Разметала войско врага, -
Будто сена летят вороха,
Будто стебли дрожат камыша,
Пригибаясь и робко шурша!
Но кончаются стрелы в колчане
У бесстрашной Алма-Мэргэн.
Иль настало время страданий,
Время быть захваченной в плен?
Нет, была у женщины сила -
Тридцать чар, двадцать три волшебства.
Их по пальцам пустила сперва,
А потом по ладони пустила -
И дворец раздвинула с тыла,
Скрылась, быстрая, из дворца
И направилась в глубь океана
В дом царя морского Лусана,
Чтоб найти приют у отца.
 
 
Не сумели с женщиной справиться
Три бахвала, три злобных хана,
И, покинув низины Хатана,
Вверх решили они отправиться,
Чтоб Урмай-Гохон захватить,
Чтобы им досталась красавица -
Та, которой мир озарен!
Но ждала их Урмай-Гохон
На пороге, расписанном златом,
С обнаженным мечом-булатом.
Вот булата раздался звон,
Вот послышался хруст костей,
Посмотрите: Урмай-Гохон
Так встречает незваных гостей,
Обладая сноровкой и хваткой:
Если враг на порог ступит пяткой,
Голова его сразу скатится,
Если ступит враг на порог,
Головой за это поплатится...
 
 
Трех властителей войско редело.
И Эрхэ, сын Саган-Гэрэла,
Засучив за локоть сперва
Два широких своих рукава,
За блестящий заткнув кушак
Два подола, шелком расшитых,
По телам, по крови убитых
К ней направил с бесстрашием шаг.
 
 
Но Гэсэра жена вторая
Меч держала, красой сверкая,
Домом-родиной дорожа,
И как только Эрхэ-тайжа
Попытался просунуть ногу -
Рассекла она его шею,
Только пятку приблизил к порогу -
Головой поплатился своею!
 
 
Вражью рать эта смерть потрясла.
Оглянулись ханы, подавленны,
А кругом лежат без числа
Их соратники, обезглавленны.
Для сражения силы не стало,
Нет решимости воевать.
Опозорились три бахвала
И свою поредевшую рать
Повернули, унылые, вспять.
 

Голова Саргала возносится на небо

 
Вслед за войском, скакавшим с уныньем,
Поспешил на коне своем синем
Криводушный Хара-Зутан.
Он увидел, что ханы в тревоге,
И тогда поперек дороги
Пред вождем – Бирузой-нойоном -
Он со словом предстал и поклоном:
 
 
"Неразумные, где же ваш разум?
Не дождавшись победы обещанной,
Почему повернули вы разом,
Побежденные слабой женщиной?
Если дикая кобылица
Вдруг отстанет от табуна, -
Сразу женщина убоится,
Растеряется, смущена...
Разве так ведется война?
Вы поймите: вам хитрость нужна.
Если скопом в сражение хлынете,
Понесете вы тяжкий урон.
Если войско обдуманно двинете,
Если с двух пойдете сторон -
Победите Урмай-Гохон".
 
 
Властелины Желтой долины
С одобреньем услышали то,
Что сказал им язык змеиный,
И повел их предатель презренный
По дороге своей измены.
Так исполнилось наконец
То, что он посулил им раньше:
Он привел их в родной дворец,
Он привел их к прекрасной ханше.
Окружили Урмай-Гохон,
Окружили, взяли в полон.
 
 
Все три хана повеселели:
Наконец-то достигли цели,
Завершили победой борьбу!
А красавицу подхватили,
Взяли под руки, посадили
На серебряную арбу,
Запряженную иноходцами,
И враги, совершив разбой,
Возглавляемые полководцами,
Повернули к себе домой.
 
 
В это время затрепетала
У Хара-Зутана душа.
Вскрикнул он, тяжело дыша, -
Он боялся брата Саргала
И Гэсэровых богатырей.
Он воззвал: "Три могучих хана.
Помогите мне поскорей -
Вы уходите слишком рано!
Взяли то, что хотели взять,
Повернули дружины вспять,
Видно, вам, глупцам, невдомек:
День победы еще далек.
Слишком рано ликуете вы,
И напрасно рать успокоена:
Не мертвы еще, не мертвы
Тридцать три Гэсэровых воина!
 
 
Иль не знаете вы, что, доколе
Будет жить Саргал на земле,
Не подвластны на ратном поле
Тридцать три мечу и стреле:
Если вечером будут убиты
Храбрецы, что славой покрыты,
Оживут они утром опять,
Чтобы с хитрым врагом воевать
В камышах у озера белого
Ныне прячется старый Саргал.
Вы отправьте воителя смелого,
Чтобы, крадучись, отыскал
И сразил его наповал!"
 
 
Так изменник упрашивал ханов
Ядом зависти напоен.
На него с пониманьем глянув,
Приказал Бируза-нойон:
"Эй, Бухэ-Саган-Маньялай,
Ты немедля приказ выполняй!
В камышах у озера белого
Ты Саргала, дядю Гэсэра,
От годов и трудов поседелого,
Обезглавь проворной стрелой,
Привяжи к коню его голову,
Как велит обычай седой,
Привязав, привези с собой,
Отруби две руки до плеча,
Преврати две руки в два бича!"
 
 
Изготовил воитель свой лук
И пробрался в те камыши,
Где Саргал от позора и мук
Притаился в озерной тиши.
Сиял он голову старца с плеча
И, лишив его крепких рук,
Две руки превратил в два бича,
И с добычею боевой -
С той отрубленной головой -
Он вернулся, предстал пред главой
Непотребной, разбойной рати.
 
 
Словно солнышко на закате,
Покидающее небосклон,
Зарыдала Урмай-Гохон,
Обратилась к свирепым ханам:
"Криводушным Хара-Зутаном
Вам я выдана на позор.
Нет мне радости с этих пор.
Край родной покидаю ныне,
Чтоб в неволе жить на чужбине,
В ненавистной мне стороне,
Но, прошу, подарите мне,
Полонянке вашей, рабыне,
Эту голову дяди Саргала!"
Так она к трем ханам взывала.
 
 
Младший хан сказал: «Отдадим!»
Средний хан сказал: «Не хотим!»
Старший хан прохрипел слова:
"Превратилась та голова
В жалкий вьюк, в беспомощный вьюк.
От нее нам какая беда?
Убежит от нас? Но куда?"
 
 
И красавице, что сверкала,
Словно утренняя заря,
Дали голову дяди Саргала,
Многомудрого богатыря.
 
 
По тропинке сошла крутой
Та, что славилась красотой,
С этой мертвою головою
И омыла ее живою
Девятиродниковой водой,
А потом умастила жиром
Неприступных скал девяти
И сказала ей: "Полети
К той, что правит заоблачным миром,
К нашей бабке Манзан-Гурмэ,
Опустись на ее на колени!"
И ее закинула ввысь.
 
 
Устремилась к небесной сени
Голова, что была седой,
Голова, целебной водой
Девяти родников освященная,
Жиром скал девяти умащенная, -
Хороша и светла, как разум,
Поднялась она к облакам.
Обратились три хана с приказом
К самым метким своим стрелкам,
Чтобы стрелы в нее метнули,
Чтоб на землю ее вернули.
За стрелой засвистела стрела,
Ни одна догнать не могла:
Голова Саргала седая,
Метких стрел быстрее взлетая,
Облаков пробила покров
И оставила за собою
Поднебесных тринадцать миров,
Голубой покатилась тропою
К мудрой бабке Манзан-Гурмэ,
К той, что радость дарует и милость, -
На колени ее опустилась.
 

Гэсэр возвращает жизнь богатырям, превращенным в каменные изваяния

 
В небе Западном восседая
С чашей разума и добра,
Сотворенной из серебра,
Удивилась бабка седая,
Как на эту голову глянула:
Что за горе на землю нагрянуло?
Стукнув левой рукой по коленям,
Бабка вскрикнула с изумленьем,
Властной правой своей рукой
Материнскую книгу раскрыла
И прочла строку за строкой
Многослезного повествованья -
От вершины до основанья,
И открыла ей книга святая:
 
 
"На просторах могучего края,
Где река Мунхэ, закипая,
По долине Морэн течет,
Где раскинулась величаво
Ранних жаворонков держава,
У песчаных горных высот,
Где клубится горячая сера, -
Тридцать три храбреца Гэсэра,
Человеческие сыны,
В изваянья превращены,
В изваянья из каменной плоти!
А Гэсэр – далеко на охоте,
И, открыв ворота войны
И пойдя дорогой обмана,
Злобных три шарагольских хана
Захватили Урмай-Гохон,
Что подобна заре беззакатной,
И умчались дорогой обратной".
 
 
Многомудрая бабка к Гэсэру
Трех послала его сестер -
На земной опустила простор.
Облик приняли соловьиный
Три сестры, волшебством владея.
Озирая хребты и долины,
Там, где десять лесов Хухэя,
Над деревьями пролетая,
Там, где двадцать холмов Алтая,
Повстречали брата Гэсэра,
И поведали брату рассказ -
От вершины до самых корней:
 
 
"Тридцать три твоих друга сейчас
Стали грудой безгласных камней.
Там, где серный поток зловонный
Обливает песчаные склоны,
Триста знатных твоих вождей
И три тысячи ратных людей
В изваянья превращены.
Властелины Желтой страны
Распахнули ворота войны.
Окружили Урмай-Гохон,
Озаряющую небосклон,
Окружили и взяли в плен.
Одолели Алма-Мэргэн,
Что врагов уложила немало,
И она к отцу убежала.
А Бухэ-Саган-Маньялай
Обезглавил дядю Саргала:
Эту голову в жалкий вьюк
Превратил его черный лук...
 
 
Брат Гэсэр! А другой твой дядя,
Криводушный Хара-Зутан,
Как слуга на врагов твоих глядя,
Выбрал подлость, измену, обман.
Вражьей силе помог он ратной,
И стране твоей благодатной
Много зла враги принесли,
Чтоб ее уничтожить навеки.
На просторах твоей земли
Красной кровью наполнили реки,
Возвели холмы из костей,
Твой народ, несчастных людей
Всей державы многострадальной,
Заразили болезнью повальной,
А твои стада-табуны
Ныне язвой-чумой больны".
 
 
Опечалив брата известьем,
Три его непорочных сестры
Удалились к верхним созвездьям.
Встал Гэсэр на вершине горы,
Глянул вправо – заплакал в голос,
Глянул влево – душа раскололась.
И когда из правого ока
Уронил богатырь слезу -
Та слеза разлилась широко,
И Байкал засинел внизу.
А слеза из левого ока
Стала нашей рекой драгоценной -
Нам сверкающей издалёка,
Полноводной, широкой Леной.
 
 
И Гэсэр, в тяжелой броне,
На Бэльгэне – гнедом коне,
Крепкокостный и крепкотелый,
Поскакал в родные пределы.
 
 
Широко разлился Байкал,
Высоки вершины Алтая, -
Он спешил, как стрела взлетая,
И на родину прискакал.
Тихо-тихо грустной тропою
Он приблизился к водопою.
Опечалился он, увидев
Край родной, врагами раздавленный,
Опечалился он, увидев
Свой народ, бедой окровавленный.
Становилось добычей тлена
Все, что прежде цвело кругом...
Взял он в спутники Сэнгэлэна
И с отцом помчался вдвоем
На свою песчаную гору.
Что ж предстало тоскливому взору?
Там, где буйная, словно пламень,
Вырывалась кипящая сера,
Превратились в безгласный камень
Тридцать три храбреца Гэсэра,
И три сотни знатных вождей,
И три тысячи ратных людей,
Каменея в своем бессилье,
Изваяниями застыли.
 
 
Дрогнул сердцем Гэсэр могучий,
Опечален печалью жгучей.
Глянул вправо – заплакал в голос,
Глянул влево – душа раскололась.
Чтоб вдохнуть в них пламя деяния,
Вольный дух отцов-матерей,
Обнимать он стал изваяния
Неподвижных богатырей.
На раздавленной, ядом отравленной,
На земле своей молодой
Он упал, богатырь прославленный,
Окровавленный горем-бедой.
 
 
Охватил Сэнгэлэна испуг.
Он в тоске оглянулся вокруг.
Как помочь несчастному сыну?
Как развеять его кручину
И кручины этой причину?
Он, владея чарами смолоду,
Светло-синюю выдернул бороду
И в огне освятил ее, сжег, -
Так воителю-сыну помог.
 
 
Сердцем светел, обличьем строг,
Встал Гэсэр, озаренный сознанием,
Тридцати и трем изваяниям
Счастье жизни вернул он вновь,
Вновь забилась в их жилах кровь.
Оживил чародейной силой
И три сотни знатных вождей,
И три тысячи ратных людей, -
Стала жизнь желанной и милой,
И на мир он взглянул веселей.
И оживших богатырей
Обласкал он, довольный снова
Многотрудной своей судьбой.
Их Гэсэр повел за собой,
И достиг он дома родного,
Где, в сиянии полной луны,
Отогнав на время печали,
Две прекрасные ханши-жены
На пороге его встречали.
 
 
Гэсэр наказывает Хара-Зутана
Вновь ожившие богатыри
Поскакали – тридцать и три, -
И три сотни знатных вождей,
И три тысячи ратных людей,
Чтобы правой подвергнуть мести,
За измену и за бесчестье,
Криводушного Хара-Зутана.
И предатель, полный обмана,
Понял, выведал: быть беде!
Но, спасенья не видя нигде,
Убоявшись прежних собратьев,
Ловкость-хитрость в страхе утратив,
Прибежал к Гэсэру с мольбой:
 
 
"Виноват я, Гэсэр, пред тобой,
Но я старец слабый и хилый,
Ты укрой меня, пожалей,
Защити мою кожу и жилы
От возмездья богатырей!"
 
 
Минул день. После жаркой погони
Прискакали к Гэсэру воины.
Притомились быстрые кони,
А бойцы неудачей расстроены.
Говорят они, с гневом глядя:
"Где, ответствуй, твой подлый дядя?
Где сокрылся изменника след?
Нет вблизи, в отдалении нет,
Ни в лесу, ни в селении нет,
Нет его у озер-прудов.
Не жалели мы сил и трудов,
Не поймали на этот раз.
Уж не ты ли изменника спас?
Если этот предатель старый,
С кем связали вас племя и род,
У тебя укрытье найдет
От возмездья, от правой кары,
То запомни, Гэсэр, наперед,
Что готовиться надо к бою:
Будем стрелами биться с тобою!"
 
 
И Гэсэр тридцати и трем,
Воевавшим с отвагой и славою,
Протянул свою руку правую,
И увидели смельчаки,
Что в мизинце правой руки
Притаился Хара-Зутан.
Был он темен, как тень, как туман,
Был он черен, как ночь, и невесел.
Губы свесил и нос повесил,
Он в мизинце правой руки
Плакал-каялся, полон тоски,
Бегал-кланялся, в страхе немея.
И Гэсэровы богатыри
Удалились, прокляв злодея,
Но отрезать палец не смея:
Не исполнилась правая месть...
 
 
Длится время, разносится весть,
Что скончался Хара-Зутан,
Чьи дела – навет и обман.
"Он мне дядя, – подумал Гэсэр, -
В путь последний его провожу,
Где положено – положу:
Я свой долг нарушать не стану".
 
 
Прискакал он к Хара-Зутану
II вошел, никем не встречаем.
Поднимался пахучий пар
Над недопитым крепким чаем,
А над трубкою недокуренной
Поднимался душистый дым...
И, свой глаз не закрыв прищуренный
И не видя глазом другим,
С правой вывернутой ногою,
С левой вытянутой рукою,
Бездыханный, лежал у стены
Криводушный Хара-Зутан.
Поглядишь с любой стороны -
Из одной состоит кривизны!
 
 
Но, в его проникая обман,
Так промолвил Абай-Гэсэр,
На безгласного старца глядя:
"Некрасиво умер мой дядя!
Если глаз один не закрыт,
Значит, надо ждать вероломства,
Надо ждать беды для потомства.
Но потомству я помогу,
Этот глаз я золой закрою!"
 
 
Он направился к очагу,
Возвратился назад с золою,
Но в испуге Хара-Зутан
Черный глаз прикрывает разом
И моргает закрытым глазом.
Продолжает Абай-Гэсэр:
"Если с вытянутой рукою,
Если с вывернутой ногою
Возлежит мертвец у стены,
То навеки внуки-потомки
Будут светлого дня лишены.
Он отцу моему был братом,
Но я должен подрезать булатом
Сухожилья руки и ноги,
Чтоб не радовались враги".
 
 
Но как только Абай-Гэсэр
Вынул меч, причиняющий муку, -
Лжемертвец, хитрец, лицемер
Сразу выпрямил ногу и руку!
Тут воскликнул Гэсэр: "Наконец
Так, как должно, лежит мертвец!
В путь последний его провожу,
Где положено – положу!"
 
 
Соболями-бобрами укрыли
Опочившего хитреца.
Путь один у него – к могиле!
Синецветного жеребца
Запрягли в арбу погребальную
И пустились в тайгу чужедальнюю.
 
 
Вырвал с корнем Гэсэр деревья,
Их собрал посреди корчевья,
Возле трупа Хара-Зутана,
И поджег с четырех сторон.
Тут вскочил покойник нежданно,
Крикнул: "Больно мне от огня,
Помогите, спасите меня!"
 
 
Но схватил обманщика злого
И сказал Гэсэр свое слово:
"Если подлый воскреснет снова,
То не ждать отчизне добра", -
И низверг его в пламя костра.
Стал гореть, исполненный злобы,
Криводушный Хара-Зутан
Посреди таежной чащобы.
С криком: «Жжет! Спасите меня!» -
Снова вырвался он из огня,
Но Гэсэр схватил его снова
И сказал: "Пусть запомнит каждый,
Что беда для всего живого -
Враг людей, воскресающий дважды!
И в. огонь его бросил опять.
Стал злодей гореть и кричать:
 
 
"Я навеки отныне твой данник,
Делать зло я не буду впредь.
Пожалей ты меня, племянник,
Я не в силах больше терпеть!"
Справедливый Абай-Гэсэр
Так ответил Хара-Зутану:
"Если клятву-слово даешь,
Что отверг ты подлость и ложь,
То казнить я тебя не стану".
 
 
И лжеца с душою преступной
Отпустил Гэсэр, говорят.
А деревья и ныне горят
Посреди тайги неприступной.