Текст книги "Героический эпос народов СССР. Том первый"

Автор книги: Автор Неизвестен

Уселся добрый молодец отдохнуть на его огромную, как сундук, белую грудь и спросил:

– У убитой коровы кровь берут, у богатыря перед смертью слово берут, говори, какое твое последнее желание будет?

– Отец мой – небо, мать моя – земля, войско мое – трава! – закричал вдруг тот, зовя на помощь.

Когда сверху падала молния, Туман-Кыскыл разорвал путы, прибежал к своему хозяину и булатными копытами отбросил молнию, растоптал и раскидал надвигавшиеся травы и чащи лесные.

Мёге Сагаан-Тоолай убил силача Темир-мёге и, чтобы жила в народе память о его победе, поставил каменное изваяние.

Добрый молодец сел на коня, приехал на стойбище хана, откинул плетью войлок у входа в его юрту и грозно спросил:

– Готово ли, хан, то, что ты должен отдать? Крепко ли, хан, то, что ты не хочешь отдать?

Дочь хана успокоила его, преподнеся белый дарственный платок. Она помогла ему сойти с коня, ввела в свой дворец и стала его угощать.

Хан выделил Мёге Сагаан-Тоолаю часть своего скота, имущества, поставил белую юрту.

Ни на одни сутки не остался Мёге Сагаан-Тоолай в аале хана. Он взял с собой Алдын-дангыну, погнал впереди себя скот, навьючил на коня вместе с добром новую юрту и откочевал.

Перевалили они через крутой высокий горный хребет. Скот устал. В одной ложбине заночевали. И вечером и утром увидели много-много разных зверей в том месте.

– Пусть скот отдохнет здесь, – сказал добрый молодец жене, а сам поехал на охоту.

Добыл Мёге Сагаан-Тоолай много всяких зверей и с добычей прямо через скалу вернулся на место стоянки. Но там все было разграблено, только одна коновязь осталась в пустой долине. Привязал богатырь коня к этой коновязи и горько заплакал.

Но сколько же можно плакать? Как-то взглянул он вверх и увидел: на самой верхушке коновязи чернел когержик.

"Зачем он там"? – подумал Мёге Сагаан-Тоолай, достал когержик и, вместо пробки, увидел записку. Развернул – это была записка Алдын-дангыны. Вот что было в ней написано:

"Ты и не думай искать меня. Живи один. Питайся зайцами да рыбой. На некоторое время я тебе приготовила еды и сшила одежду. Они под землей позади того места, где стояла юрта. Стойбище твое разграбил и меня увез чудовище Амырга Кара-Моос. Он намного сильнее тебя, и ты не пытайся искать с ним встречи".

Парень разрыл землю и нашел там еду и одежду.

– Для одного человека, даже едущего в дальнюю дорогу, и то много тут еды. На что мне все это? – ворчал он про себя.

Мёге Сагаан-Тоолай сел верхом на Туман-Кыскыла, чтобы разыскать жену и отомстить Амырга Кара-Моосу. С коня он увидел круглую вмятину на том месте, где сидел Амырга Кара-Моос. Она была больше того места, на котором стояла юрта. След от лежавшей на земле плети великана напоминал глубокий лог, по которому струился большой ручей.

А есть ли у него, Мёге Сагаан-Тоолая, сила? Ударил он плетью по земле – пролегла бурная речка; посмотрел туда, где недавно сам сидел, – след на земле остался не меньше, чем от Амырга Кара-Мооса.

"Не сильнее он меня", – подумал наш молодец и поехал вдогонку за врагом.

Мёге Сагаан-Тоолай перевалил через три горы, переправился через три реки. В одном месте он долго, пристально всматривался в даль. Вдруг увидел: в самой середине густого леса пасется его скот, стоит его юрта ослепительной белизны.

Мёге Сагаан-Тоолай вскочил на коня и вмиг примчался на то стойбище. Он трижды объехал вокруг юрты, ударяя по ней плетью:

– Если ты хороший человек – принимай гостя: попьем вместе чаю, поедим мяса; если ты плохой человек – выходи: померяемся силами!

Алдын-дангына узнала по голосу своего мужа и выбежала из юрты:

– Самого-то нет, уехал охотиться, скоро вернется. Ты отсюда сейчас же уезжай подальше, чтобы голос мой лишь чуть-чуть было слышно. Спрячься там и прислушивайся ко всему. Услышишь мой голос – сразу же приезжай сюда.

Мёге Сагаан-Тоолай повернул коня, отъехал в сторону и привязал его за горой. Сам лег на землю. Всю ночь пролежал – ничего не услышал.

Амырга Кара-Моос с богатой охотничьей добычей, притороченной к седлу, приехал в аал в самый полдень. Черный конь его подошел к коновязи, потом вдруг захрапел и шарахнулся в сторону. Кара-Моос насилу повернул его:

– Мой конь чего-то испугался. Не приехал ли твой старый муж? – спросил он у Алдын-дангыны.

– Давно еще, когда я жила в юрте своих родителей, сшила шубу из непросохших, невыделанных шкурок ягнят. Эту шубу теперь я вытащила и надела. Ее-то и испугался твой конь, – ответила женщина.

– Ладно, – успокоился Амырга Кара-Моос и оставил коня, закинув поводья за переднюю луку седла.

Когда Амырга Кара-Моос сел поесть, Алдын-дангына предложила ему:

– Всегда ты пьешь одно молоко, сегодня я приготовила для тебя араки, не отведаешь ли ее?

– Что это такое "арака"?

Алдын-дангына принесла араки. Кара-Моос попробовал и не стал пить: горькая.

Алдын-дангына взяла обеими руками чашу с аракой и запела. Своей песней она прославляла стойбище Кара-Сюме, которым владел Кара-Моос, воспевала достоинства его черного коня.

Возгордился Амырга Кара-Моос, схватил чашу с аракой и выпил. Алдын-дангына налила ему самой крепкой араки – он и ту выпил до капли.

Алдын-дангына вышла из юрты. Опустились сумерки. Она запела протяжную песню.

Мёге Сагаан-Тоолай услышал ее песню и мигом прискакал.

– Кара-Мооса я свалила, теперь ты справишься с ним, – сказала мужу Алдын-дангына.

"Что же с ним делать? Стрелой вырву у него сердце и легкие", – подумал Мёге Сагаан-Тоолай, натянул до отказа тугой лук и выстрелил. Стрела попала в чудовище, но со скрежетом отлетела от него в сторону, словно от скалы.

Тогда Мёге Сагаан-Тоолай порылся в его сундуке и нашел в нем стальной белый топор с острием в четверть. Но и топор даже маленькой царапины не оставил, а распался от ударов.

Испугался Мёге Сагаан-Тоолай, пошел к своему коню:

– Не могу его убить.

Конь дал совет:

– Достань аркан в шестьдесят сажен длиной, один конец крепко-накрепко привяжи за шею этого чудовища, другой – за мою шею, да так, чтобы я мог достать его и передними и задними ногами.

Мёге Сагаан-Тоолай так и сделал. Туман-Кыскыл вытащил Амырга Кара-Мооса из юрты и помчался, волоча его по густому лесу, по каменистым горам. Лишь на утренней заре конь притащил его обратно, все еще живого.

– Не мучьте меня. В подметке моих идыков есть черный нож с лезвием в четверть – только им убьете меня, – взмолилось чудовище.

Мёге Сагаан-Тоолай убил врага-захватчика тем ножом, забрал весь свой скот, юрту и откочевал вместе с Алдын-дангыной в свое стойбище на реке Ак-Хеме.

Приехали они к берегам родного Ак-Хема. Вспомнил Мёге Сагаан-Тоолай, как грозился Караты-хан расправиться с ним, тогда еще маленьким мальчиком, вспомнил о своих отце и матери, загубленных ханом, и не выдержало его сердце, – оставил он аал и помчался вперед.

Караты-хан жил на прежнем месте. Мёге Сагаан-Тоолай один раз подъехал на своем Туман-Кыскыле и с ходу сорвал дверь его дворца. Другой раз прискакал и крикнул:

– Что ты возьмешь: семь яловых кобылиц или семь скребков для выделки кож?

– Если дашь семь кобылиц, прибавится у меня скота, если дашь семь скребков, прибавится у меня добра, – ответил жадный хан, высовываясь из дворца.

Тут его Мёге Сагаан-Тоолай так ударил плетью, что голова слетела с плеч.

– Эх, поторопился я расправиться с ним! Надо было спросить последнее его желание, – сказал богатырь.

Так Мёге Сагаан-Тоолай расправился с убийцами и захватчиками.

Вскоре он вернулся в аал на Ак-Хеме и стал жить со своей женой мирно и спокойно.

Олонхо
Якутский народный эпос

Нюргун Боотур Стремительный

 
Осьмикрайная,
Об осьми ободах,
Бурями обуянная
Земля – всего живущего мать,
Предназначенно-обетованная,
В отдаленных возникла веках.
И оттуда сказание начинать.
 

* * *

 
Далеко, за дальним хребтом
Давних, незапамятных лет,
Где все дальше уходит грань
Грозных, гибельных бранных лет,
За туманной дальней чертой
Несказанных бедственных лет,
В дни, когда тридцать пять племен
Населяющих Средний Мир,
Тридцать пять улусов земных,
Были неведомы и тому,
Кто ходит на двух ногах,
У кого лицо впереди;
Задолго еще до того,
Как родился Арсан Дуолай,
Злодействами возмутивший миры,
Что отроду был в преисподней своей
В облезлую доху облачен,
Великан с клыками, как остроги;
Задолго еще до того,
Как отродий своих народила ему
Старуха Ала Буурай,
С деревянной колодкою на ногах
Появившаяся на свет...
 
 
Тридцать шесть порожденных ими родов,
Тридцать шесть имен их племен
Еще были неведомы сыновьям
Подсолнечного улуса айыы
С поводьями за спиной,
Поддерживаемые силой небес,
Провидящим будущий день...
 
 
И задолго до тех времен,
Когда великий Улуу Тойон
И гремящая Куохтуйа-Хотун
Еще не жили на хребте
Яростью объятых небес,
Когда еще не породили они
Тридцать девять свирепых племен,
Когда еще не закаляли их
Словами, разящими, словно копье,
Люди из рода айыы
С поводьями за спиной,
В те времена
Была создана
Изначальная мать-земля.
 
 
Прикреплена ли она к полосе
Стремительно-гладких, белых небес -
Это неведомо нам;
Иль от плавно вертящихся в высоте
Трех небесных ключей
Она ступенями низведена -
Это не видно нам.
Иль над гибельной, бурной, яростной бездной
Сгущенным, воздушным смерчем взметена -
Летает на крыльях она?
Или кружится на вертлюге своем
С песней жалобной, словно стон?
Этого не разгадать.
 
 
Но ни края нет, ни конца,
Ни пристанища для пловца
Средь пучины неистово-грозовой
Моря, дышащего бедой,
Кипящего соленой водой,
Моря гибели, моря Одун,
Бушующего в седловине своей.
Плещет в грохоте грозовом,
Дышит яростью, дышит злом
Море грозное Сюнг
С неколебимым дном,
Тучами заваленное кругом,
Кипящее соленой водой,
Мглой закрывающее окоем,
Сонма лютых смертей притон,
Море горечи, море мук,
Убаюканное песнями вьюг,
Берега оковавшее льдом.
 
 
С хрустом, свистом
Взлетает красный песок
Над материковой грядой;
Жароцветами прорастает весной
Желто-глинистая земля
С прослойкою золотой,
Пронизанная осокой густой,
Белоглинистая земля
С оттаявшею корой,
С поперечной балкой столовых гор,
Где вечен солнечный зной,
В широких уступах глинистых гор,
Объятых клубящейся голубизной,
С высоким гребнем утесистых гор,
Перегородивших простор;
С такой твердынею под пятой, -
Нажимай – не колыхнется она!
С такой высоченной хребтиной крутой, -
Наступай – не прогнется она!
С широченной основой такой, -
Ударяй – не шатнется она!
Осьмикрайная, на восьми ободах,
На шести незыблемых обручах,
Убранная в роскошный наряд,
Обильная щедростью золотой,
Гладко-широкая, в ярком цвету,
С восходяще пляшущим солнцем своим,
С деревами, роняющими листву,
С шумом убегающих вод,
Расточающимся изобильем полна,
Возрождающимся изобильем полна,
Бурями обуянная,
Зародилась она,
Появилась она -
В незапамятные времена -
Изначальная мать-Земля.
 

 
А потом исполины-айыы,
Решили жизнь основать
В Срединном Мире земном,
Навсегда устроить его
Немеркнущую судьбу.
 
 
В жертву отданная до сих пор
Жителям преисподних бездн -
Беззащитна эта страна!
Так говорили они.
 
 
Неужель всемогущие мы,
Всезнающие,
Всевидящие,
Не устроим жизнь по воле своей
В этом Среднем Мире земном?
Выбрав из трех
Первозданных родов,
Надобно поселить
Навеки на этой земле
Быстроногих, чья кровь горяча,
Подпоясывающих свой стан,
Тридцать пять племен Уранхай-Саха
С поводьями за спиной,
С немеркнущей судьбой,
С продолговатым носом людей,
У которых лицо впереди,
У которых на шее легко
Поворачивается голова,
Чьи суставы легки, связки крепки,
Чье дыханье – словно туман,
В чьих жилах – живая кровь!
 
 
Так устроить жизнь на земле
Приняли решенье они.
 

 
Прародителями людей
На обетованной земле
Из Улуса Солнца,
Из рода айыы
Были взяты Саха Саарын-Тойон
И Сабыйа Баай-хотун.
Боги их поселили там,
Где на Восток опускается край
Пешеходно-слоистых светлых небес
Ниже высоких гор;
Где, как одежды ровдужной край,
Полосами пестрыми окаймлен -
До земли опускается небосклон;
Там где влажно-росистый угол земли
Загибается вверх, как носы
Свилевато широких лыж.
 
 
В светозарной той стороне
Осьмикрайная, на восьми ободах,
Белая равнина блестит.
Там не увядающая никогда,
Не знающая изморози ледяной,
Зелень буйная шелестит.
Там высокое солнце горит светло,
Никогда не падает снег,
Никогда не бывает зимы.
Лето благодатное там
Вечное изливает тепло.
 
 
Опереньем ярким блестя,
Турухтаны порхают там.
Молодые утки с озер,
Табунами взлетают там,
Голуби не умолкают там.
Неиссякаемая благодать
Изобильем вздымается там,
Вечный пир кумысный кипит, бурлит,
Девять длинных веревок волосяных
Между коновязей натянуты там.
И поставлен кругами зеленый чэчир
Вокруг цветущих полян,
Словно густоветвистый лес.
Как глубокое озеро, выставлен там
Заповедный кумысный чан.
Синим маревом курится даль,
Жаворонками звенит,
Красуется, светом напоена,
Привольная эта страна,
 
 
Где броды по дну широких рек,
Как натянутая тетива,
Где на пастбищах волнами ходит трава,
В средоточии той страны,
Гладко-широкой,
Ясно-высокой
Средней Земли матерой,
 
 
На медном, возвышенном месте ее,
На серебряной середине ее,
Над которою никогда
Не веяла никакая беда,
На блистающем пупе земли,
Где ласков полуденный зной,
На высокой хребтине ее,
На вздымающейся груди земляной,
На вздувающемся загривке ее,
На широком затылке ее,
Сотворенно построен был
Тридцатистенный дом...
Сверкая кровлею золотой,
На девяносто сажен в длину
Раскинулся этот дом,
На расстоянье дневного пути
Видимый отовсюду кругом;
Чтобы вольно вливался в него поток
Девяноста лучами дарящего свет
Лучезарно-белого солнца дня,
Девяносто окон больших прорублено в доме
Равного которому нет.
 

 
Если слово узлом вязать,
Если все доподлинно рассказать -
Вышло много высоких, черных людей
Выше лиственниц,
Черней их теней.
Люди – тени пришли,
Из тьмы принесли
Оружие и доспех боевой;
Хватило бы оружья того
На долгую тревожную жизнь
Трех могучих богатырей.
Пред Нюргун Боотуром они,
Положили доспехи горой,
Говоря: "Выбирай!
Все испробуй и осмотри,
Что по нраву, то и бери.
Все примерь,
Наилучший из всех, -
По плечу избери доспех.
Все кольчуги перетряси -
Ту, что выберешь, и носи!"
 
 
Богатырь не мог
В седле усидеть,
Прянул он с коня,
Ухватил рукою один доспех,
Мол, не годен ли для меня?
Только на ноги доспех натянул,
Только ноги в коленях согнул -
Разлетелся доспех на куски,
Рассыпался по земле.
Стал второй доспех примерять,
Руки вдел в кольчужные рукава;
Только голову всунул в шейный прорез,
Только на плечи натянул,
Да как плечами повел,
Весь доспех железный
Треснул по швам,
Посыпался к богатырским ногам.
 
 
Третий доспех
Лежал как гора;
Он с надеждой его схватил,
Проворно надел на себя
Просторный, грузный доспех.
Будто латы кузнец для него ковал,
Будто швом стальным для него сшивал,
Ладно стан исполину
Доспех облек.
Потянулся Нюргун, сколько мог,
Выгнул спину,
Плечами повел, -
Трехслойная кольчуга на нем
Не треснула, не разошлась;
Ни единая бляха с него
Булатная не сорвалась.
Чем круче он спину сгибал
Тем крепче ратный доспех
Тело ему облегал.
Упругая, при повороте любом,
Кольчуга растягивалась на нем
И стягивалась опять.
Не тесня, красовался на богатыре,
Как литой,
Доспех боевой.
 
 
Меч он выбрал -
Длинный, прямой,
Наилучший среди мечей,
Было меча лезвие
Чарами напоено
Восьмидесяти восьми грозовых
Мчащихся облаков.
У девяноста и девяти
Клювастых илбисов,
Отбив
Железных клювов концы,
Сбили их в одно лезвие
Заклинатели-кузнецы.
 
 
Сваривали лезвие меча
На крови из печени льва,
Потом закалили его
В желчи зубастых рыб.
Стал таким блестящим булат меча,
Что за три перехода дневных
Видеть зоркий юноша мог,
Словно в зеркале, в этом мече
Отраженье губ своих и зубов.
Было сорок четыре
Чары в клинке,
Тридцать девять
Коварств колдовских...
Жажда мести
К нему приросла,
Смерть сама
В булате жила.
Илбисы – духи войны
Клубились вокруг него,
Садились на жало его.
Кровь горячая
Пищей мечу была.
Переливался кровавый закал
На широком его лезвие.
Он, как вызов на бой, сверкал -
Грозен и горделив.
Выбрал Нюргун Боотур копье
С разукрашенным древком цветным.
На рогатине длинной его,
На блистающем его острие,
Как огонь, метался,
Бился илбис.
Кровью черной питалось копье;
Глядя на его лезвие,
Брови и ресницы свои
Девушка могла б издали,
Словно в зеркале увидать.
 
 
Красной крови горячей просило копье,
Вкруг рогатины роем илбисы вились,
Вопили, в битву рвались.
Выбрал Нюргун Боотур
Для охот и потех боевых
Исполинский лук костяной,
Непомерно тугой на сгиб.
Этот лук в необъятный простор
Стрелы гремящие,
Стрелы разящие
Без промаха посылал.
Этот лук был велик,
Словно длинный изогнутый мыс,
Опоясывающий широкий алаас.
Этот лук был велик,
Как излука большой реки.
Были склеены пластины его
Черной желчью
Зубастых рыб,
Красной кровью
Из печени льва.
Из сухожилий и жил,
Вытянутых из брюха льва,
Скручена была тетива.
Обтянут берестой тугой
Заоблачных синих стран,
Грозным оружьем был этот лук.
Были стрелы для лука припасены
Огромные, бьющие наповал,
Острые, словно рыбья кость,
Были стрелы оперены
Маховыми перьями
Из крыла
Хотоя-айыы орла,
Разящего клювом кривым,
Оглашающего простор
Клекотом громовым.
Наконечники стрел пылали огнем;
Было так много стрел,
Что в колчане
Рядами торчали они,
Как могучий кедровый лес.
 
 
С пронзительным воем любая стрела,
Пущенная с тетивы,
Долететь мгновенно могла
До верхних бурных небес.
Колотушка – палица там была
Из цельного дерева
С толстым комлем
В девяносто девять пудов.
Этой палицей
Было сподручно разить
По макушкам свирепых абаасы,
Адьяраев толстые черепа,
Железные скулы их
Вдребезги разбивать.
Выбрал Нюргун Боотур
Эту палицу,
Этот лук;
 
 
Выбрал, воющий при взмахе, как вихрь,
Пылающий огнем,
Боевой закаленный меч -
Весом в пятьдесят пять пудов,
Самый грозный из всех мечей;
По руке ему пришлась рукоять,
Сам просился огромный меч
Доспехи тяжелые рассекать,
Бить врага,
Как прорубь рубить,
Ратоборцев грозных разить,
В оба бока
Пришлых лупить.
 
 
Поглядим – каков был собою он.
Кто для подвигов был рожден,
Тот, о ком далеко молва разнеслась,
Прославленный в трех мирах
С высоким именем исполин,
Славнейший среди людей
Светлого рода айыы,
Самый отважный среди людей
Солнечных племен.
 
 
Если снизу вверх поглядеть
На этого богатыря -
Огромен он, как утес,
Грозен лик у него,
Лоб его крут и упрям;
Кровь у него горяча,
Глаза у него горят,
Как два блестящих луча.
 
 
Лес из лиственниц молодых
До пояса не доходит ему,
А темя его головы
Касается верхних ветвей
Могучих лиственниц вековых,
Телом кряжист,
В плечах непомерно широк.
Наконец он в силу вошел -
Этот лучший среди людей.
Бедра могучие у него
В три взмаха рук длиной,
Стан огромный богатыря
В пять взмахов рук длиной.
Крепкие, мощные мышцы его -
Словно корни лиственниц вековых.
Болени прямые его -
Как толстых два бревна
Из очищенных лиственниц молодых.
Локоть согнутый – как рычаг,
Как средний могучий сук
Изогнутой кедровой сосны.
Широкие ладони его -
Как две лопаты больших,
Вытесанные из цельных колод.
Остры, зорки его глаза,
Черные неподвижны зрачки.
А вокруг зрачков сверкают белки,
Как в уздечке серебряной два кольца, -
Так они круглы и светлы.
Черные длинные брови его
У переносья сошлись,
Будто сшиблись рогами
Два черных быка.
Величавый вид у него,
Богатырская стать,
Огромный рост;
Непомерная сила в нем.
Схожа верхняя часть его
С грозной рогатиной боевой.
Схожа нижняя часть его
С многозубою острогой.
Строен станом, словно копье,
Стремителен, как стрела,
Был он лучшим среди людей.
Сильнейшим среди людей,
Красивейшим среди людей,
Храбрейшим среди людей.
Не было равных ему
В мире богатырей.
Когда вставал во весь рост -
Полнеба загораживал он;
Если плечи приподымал,
Солнце и луну закрывал.
Вот каков он был – аарт-татай.
 
 
Наконец-то день наступил,
Наконец исполнился срок,
Когда величайший из богатырей,
Этот воин, взращенный, чтоб защитить
Обитаемый Средний Мир,
Этот богатырь удалой,
Этот выкормыш озорной
Небесной Айыы Умсур,
Стремительный Нюргун Боотур
Оружие в руки взял,
Броню боевую надел,
Ловко сел он в седло -
Плотно он сел верхом
На летающем, как громовая стрела,
Вороном блестящем коне.
 

 
Стремительный Нюргун Боотур
Повод скрученный натянул,
Послушного коня своего
В сторону западную повернул.
Крикнул, гикнул, -
Всклубился прах,
Воздух зашумел, загудел
От полета в его ушах.
Словно лодка летящая в быстрине,
Длинный огненный хвост коня
Со свистом распластывался в вышине
В семь маховых саженей.
Черная грива коня,
Будто семь илбисов клубились в ней,
Черным вихрем летела, шипя
Вспышками серных огней;
Черная челка коня,
Летящая, как копье,
Задевала небесный свод.
Всколебалось лоно земли,
Взбаламутился Верхний Мир,
Зашумела вьюга, ударил град.
Черный западный край небес,
С громом, кружась,
Опустился к земле.
Девять вихрей неистово завились,
Завыли во тьме грозовой.
Обезумевшая Илбис-кыыса,
В дикой радости рукоплеща,
В яростной пляске кружась,
Отстала от полета коня.
Ревущий Осол Уола,
Разевая железный клюв,
Отстал от полета коня.
Так отчаянно мчался конь,
Что возбаламутился Нижний Мир;
Так бешено мчался конь,
Что взревел грохочущий Верхний Мир.
На девятидневном пути
Ливень с крупным градом хлестал,
На восьмидневном пути
Ветер яростно налетал.
А на семидневном пути
Зашумела, завыла пурга,
Понесла седые снега,
Тучи призраков понесла.
 
 
Вот свирепую песню свою
Затянули боги войны;
Отозвалась песня в костном мозгу,
Дух несчастья заголосил...
Словно туча, вскипел туман,
Полетели сонмы теней,
Головы девяти журавлей
Оторвались от серых шей,
Отломились длинные их носы...
 
 
Тут Срединного Мира боец
С матерью изначальной Землей
Расставаться, прощаться стал,
В дебри дикие въехал он.
От солнечных улусов своих
Во тьму удаляться стал.
Светлые поляны его,
Как пластины из серебра
На шапке из трех соболей,
Перед ним блеснули в последний раз.
Он туманы тундровые всклубил,
По владениям смерти
Погнал коня.
Там, где край земли,
На крутой перевал,
На высокий горный хребет
Бесстрашно поднялся он.
И увидел с той высоты
Море мглистое...
Кружится водоворот,
Рушится море в провал...
Поглядел Нюргун Боотур
И сказал:
"Это – в логово смерти вход!
Это там он вырос и заматерел,
Повелитель Нижнего Мира,
Владыка бездонного моря
Исполин Уот Усутаакы...
Там его погибельное жилье
О тридцати западнях,
Наверно, я отыщу.
Только он, проклятый, не спит,
Он ждет,
Он уверен, что мне глаза отведет
Черное его колдовство.
Восьмьюдесятью восемью
Обманами ускользает он.
Девяносто девять личин -
Оборотень -
Меняет он.
Ратоборец тоже великий он,
Бедственной бездны
Владыка он.
 
 
Если я в своем виде туда войду -
Обреку себя на беду,
Сам к нему в западню попаду.
И поэтому должен я
Восьмьюдесятью восемью
Чарами обладать,
Девяносто девять личин
Во мгновенье ока менять".
Так решил
И сошел с коня -
Предназначенного от начала времен
Послушного скакуна -
Нюргун Боотур удалой,
Защитник Средней Земли.
Вороного он повернул
В сторону владений айыы,
Хлопнул по крупу ладонью его,
К Верхнему Миру направил коня,
Как пушинку, сдунул его.
Брянулся об земь Нюргун Боотур,
Кубарем покатился он;
В трехгранное
Стальное копье
Вмиг превратился он;
И, сверкая, блистая,
Звеня,
Полетел в бездонный провал.