Текст книги "Пасынок империи (Записки Артура Вальдо-Бронте) (СИ)"

Автор книги: Наталья Точильникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

Психологический центр

У кабинета Старицына я был на пятнадцать минут раньше времени. Сел на знакомый диван, поставил сумку на пол.

Сердце бешено колотилось. Я успокаивал себя: ну, пара мелких багов, ничего страшного, но исправить надо. Из-за чего вообще мандраж?

Олег Яковлевич появился в конце коридора где-то минут через пять.

– Добрый вечер, Артур.

Я встал навстречу.

– Добрый вечер, Олег Яковлевич. Ничего, что я раньше?

– Ничего.

Подошел к кабинету. Открыл.

– Заходите. Сумку пока поставьте. Садитесь к столу. Как ваши экзамены?

Я сел. За спиной щелкнул дверной замок.

– Экзамены отлично, – сказал я. – Я психокоррекцию сдал.

– О! Ну, у меня еще не было такого подкованного пациента. Теперь будут практические занятия. Руку дайте, пожалуйста. Левую. Ладонью вверх.

Вот так! Вообще без предисловий.

Я подчинился. Он достал из ящика стола свой стандартный набор: короткую булавку с маленьким шариком на конце, упакованную в пластиковый пакетик, резиновые перчатки и дезинфицирующее средство.

– Сейчас может быть немного больно.

Игла вошла в вену.

Я поморщился. Действительно больнее, чем в первый раз.

– Это стационарная антенна, – объяснил он. – Ставим на несколько дней. Руку можно сгибать – никуда не денется. Только не резко. И можно мыться в душе.

– Артур, теперь правую. Также.

– Зачем?

– Совсем безболезненная процедура.

Он достал еще один пластиковый пакетик с маленькой белой капсулой внутри. Вынул капсулу, и я смог прочитать на ней красную надпись очень мелкими буквами: «Артур Вальдо».

Коснулся концом капсулы вены на моей руке. Я действительно ничего не почувствовал, но на месте касания осталась маленькая красная точка. Инъектор!

– Что вы мне ввели?

– Артур, все хорошо, – сказал Старицын. – Берите сумку, пойдемте.

Я вспомнил, что у меня написано первым пунктом в плане психокоррекции, и меня словно обдало холодным душем, стало трудно дышать, похолодели кончики пальцев, и защемило сердце.

– Артур не бледнейте, – улыбнулся Олег Яковлевич, – повода нет. Это коррекционный препарат. Ваш, персональный. Вы его не почувствуете. Он медленно действует. Все, что сейчас с вами происходит, – исключительно следствие вашего восприятия. Он так не работает. Успокойтесь.

– Редактирование генома, да? – спросил я.

Он кивнул.

– Да. У вас проблема с дофаминовыми рецепторами. Наследственная, конечно. Судя по нейронной карте вашего отца, которую мне переслал Ройтман.

– И что там?

– Количество рецепторов D2 ниже нормы. У Анри Вальдо так было до Центра. Сейчас норма, конечно. И вам надо будет довести до нормы, иначе могут быть неприятности. Недостаток дофаминовых рецепторов приводит к импульсивному поведению, чрезмерной склонности к риску и употреблению наркотиков и стимуляторов, например, кокаина.

Я не понимал, где иду, не замечал дороги. Если бы мне пришлось возвращаться одному, наверняка бы не вспомнил. Кажется, какая-то коричневая плитка на полу, светлые стены, раздвижные окна до потолка, вазоны с чем-то хвойным. Можжевельником? Туей? Застекленный мост, видимо, в другой корпус, и вечернее солнце кажется призраком, словно в зазеркалье.

Глухие двери, рядом табличка: «Коррекционное отделение».

Вошли, поднялись еще на один этаж.

Дышать было по-прежнему трудно.

– Артур, все, глубокий вдох, успокоились, взяли себя в руки, ничего страшного не случилось, – сказал Старицын. – Да узнаете вы завтра себя в зеркале.

Я заставил себя улыбнуться.

– Я понимаю.

– Ну и все. Коррекция минимальная.

Он открыл передо мной дверь с номером С-32. За ней узкий коридорчик, длиной метра полтора. Слева еще одна дверка.

– Здесь душ и туалет, – пояснил Старицын.

Коридорчик открывался в комнатку примерно 3 на 4 метра или даже немного меньше, нечто среднее между больничной палатой и дешевой гостиницей: узкая кровать с никелированными дугами-бортами и биопрограммером под потолком, круглый металлический стул, такой же, как в кабинете Старицына, светлая деревянная тумбочка у кровати, двухстворчатый встроенный шкаф из такого же дерева, стол с рабочим креслом у окна во внутренний двор. Плотная клетчатая шторка открыта и собрана гармошкой у стены. Я вспомнил, как в больнице меня порадовал тот факт, что окно не выходит на улицу. Здесь он не радовал. Живо вспоминался рассказ отца о блоке «F».

– Келья, – сказал я. – Распятия в изголовье не хватает.

– Вы католик? – серьезно спросил Старицын. – Если хотите распятие – повесим. Я не против.

– Нет, я скорее равнодушен.

– Здесь все может изменится.

– Пока не надо, – усмехнулся я.

– Артур, вы очень остро реагируете… вам объяснять, что с вами будет происходить? Знаете, люди разные: кого-то это успокаивает, кого-то, наоборот, пугает, говорят: «У меня мурашки по коже от ваших лекций!» Кто-то, особенно люди верующие, предпочитают свой взгляд на вещи: «Меня совершенно не интересует, какой нейромедиатор выделяется в синаптическую щель, какая киназа, где синтезируется, и какой ген включается, а какой выключается – у меня свои отношения с Богом». Вам интересно, Артур, что делает какой белок?

– Да, – сказал я, – интересно, рассказывайте.

– Хорошо. Если надоест – говорите. Я замолкну. В конце концов, для нас важен результат. Если пациенту угодно трактовать его по-своему – да ради бога. Пусть трактует, как хочет.

Старицын открыл шкаф. Там висела упакованная в полиэтиленовый пакет хлопчатобумажная одежда светло-песочного цвета.

– Это ваше, – сказал он. – Надо будет переодеться.

– Это обязательно?

– Артур, если я говорю надо, значит обязательно.

– Понятно.

– Разбирайте сумку, располагайтесь, переодевайтесь. Пятнадцати минут хватит?

– Да.

– В таком случае я вас пока оставлю. Потом расскажу все остальное.

Он вышел. Щелкнул замок.

Я был заперт.

Паниковать из-за пятнадцати минут явно не стоило, но было неприятно.

Я разобрал сумку, оккупировав четыре полки в шкафу, снял с вешалки тюремный наряд и разорвал полиэтилен. Ничего особенно страшного в этом наряде не было, хотя я привык к одежде подороже. Хлопчатобумажная рубашка с короткими рукавами, хлопчатобумажные брюки на резинке: не слишком красиво, но и не полосатый шутовской наряд заключенных древних веков.

Но облачаться в это почему-то крайне не хотелось.

В общем-то, я никогда не был привязан к вещам, и к одежде скорее равнодушен, но здесь все имело особый смысл. Это была не одежда, это был символ моего заключения.

Я сделал над собой усилие и начал переодеваться.

Где-то на середине процесса меня вызвали по кольцу.

– Привет, Артур, – сказал Нагорный. – Ты где?

– Как где? В ОПЦ естественно. Переодеваюсь в тюремную робу.

– Ой! Какая трагедия!

– Александр Анатольевич, вы, наверное, никогда не были в Психологическом Центре.

– Да ну, наверное, не был я в Психологическом Центре! По работе многократно: и в открытом, и в закрытом. Правда, в качестве пациента – да, не довелось.

– Думаю, со стороны невозможно оценить всю гамму ощущений.

– Ладно, не буду отвлекать от душеполезных занятий. У меня есть новости по делу господина Кривина, но не сейчас. Потом заходи ко мне. Когда освободишься, – последняя фраза прозвучала крайне двусмысленно. – Где генпрокуратура знаешь?

– Найду.

– Лови на всякий случай адрес. Все, сейчас выброси это из головы. На ближайшие две недели для тебя не это главное.

– Александр Анатольевич, не отключайтесь, – быстро сказал я.

– Да?

– Мне ввели препарат для редактирования генома.

– Это нормально. Не волнуйся. Почти всем делают. Олег мне говорил, что коррекция очень незначительная. Все, до встречи.

Только генпрокурор попрощался, меня снова вызвали по кольцу. На это раз Старицын.

– Артур, вы готовы?

– Олег Яковлевич, еще буквально пять минут.

– Хорошо.

«Интересно, а он ко мне постучится», – думал я, застегивая последние пуговицы на тюремной рубашке.

В камере раздался звонок. Я даже несколько растерялся.

Прошло еще минуты три, Старицын не заходил. Наконец, связался по кольцу.

– Артур, дверь открывается, как самая обыкновенная дверь, по сигналу с кольца. С вашего. С моего естественно тоже, но я не хотел бы пользоваться этим без крайней необходимости. Откройте мне, пожалуйста.

Дверь действительно отыскалась в меню кольца, и я мысленно приказал ей открыться.

И она открылась.

На пороге, опираясь рукой на дверной косяк, стоял Старицын и улыбался.

– Значит, я не был заперт? – спросил я.

– У вас был ключ. Пойдемте, я покажу вам внутренний двор и столовую.

– Олег Яковлевич, – сказал я, когда мы спускались вниз, – это и есть зона «С»?

– Угу.

– «С-ноль»?

– Не только. Те, кому проведена психокоррекция в Закрытом Центре, попадают сюда в крыло с той же литерой, как назывался их блок. Мы дорабатываем тонкие моменты и занимаемся реабилитацией.

– Значит, здесь могут быть убийцы?

– Могут. Но только после жесткой психокоррекции, никак иначе. И не самые тяжелые случаи. До «С3», максимум «С4». Начиная с «С5» сюда обычно не отправляют. Для них есть отдельные реабилитационные центры, например, на острове Сосновый.

– Понятно, – кивнул я.

– Артур, не бойтесь, все будет хорошо.

– Я не боюсь.

Внутренний двор выглядел весьма прилично: несколько сосен, газон, столы для пинг-понга. Человека четыре в такой же форменной одежде, как у меня, и с контрольными браслетами на запястьях увлеченно гоняли шарики.

Близился закат: двор в тени, золотые вершины сосен, ритмичный стук шарика – эта вроде бы мирная картина наводила на меня тоску.

– Сейчас свободное время, но в восемь ужин, так что пойдемте я вам покажу столовую.

Мы вернулись в корпус и пошли к лифтам.

– Расписание у нас такое, – рассказывал Старицын, – завтрак в девять утра, в десять начинаем работать, так что надо быть в своей комнате. С двух до трех обед, в три – у себя, не опаздывайте, работаем часов до семи. Потом – свободное время, в восемь – ужин, в одиннадцать – в своей комнате: кольцо снимаете и ложитесь спать. Не забудьте, это важно. Спать без кольца. На тумбочку положите – никуда не денется. Никто не войдет.

Мы поднялись на второй этаж и вышли в коридор.

– Олег Яковлевич, могу я спросить…

– Да, конечно.

– А почему спать без кольца?

– Чтобы оно не мешало работе биопрограммера. Ловите, кстати расписание.

Текст упал мне на кольцо.

Столовая принципиально не отличалась от кафе в диагностическом корпусе, куда мы со Старицыным ходили во время перерыва, когда я приехал сюда в первый раз. Та же аскетическая обстановка, те же простые столы светло-голубого цвета, металлические стулья с оранжевыми сиденьями, натюрморты на стенах, большие окна в тот же внутренний двор, стойка с тарелками с едой, куда самому надо ходить с подносом.

– Берите, – сказал Старицын.

И тоже взял светло-песочный поднос с черной надписью «ОПЦ» в углу.

– Минимальный набор бесплатный, – пояснил Старицын. – На красных тарелках и вон в красных кружках чай. Все, что сверх того, за свой счет. Есть у вас деньги на счету?

– Конечно, – сказал я.

Но кроме минимального набора: риса с мясом и чая позволил себе только апельсиновый сок.

Старицын взял тоже самое, но без сока.

– Для вас тоже бесплатно? – спросил я.

– Нет. Для нас за деньги. Но недорого.

Когда я отодвигал стул, чтобы сесть, он показался мне слишком легким. Никакой это не металл, понял я, – крашенный металликом пластик.

Бесплатный рис оказался вполне сносным, но есть все равно не хотелось. Я лениво тыкал в него вилкой.

– Артур, две недели, – сказал Олег Яковлевич. – Успокойтесь.

«Легко сказать», – подумал я.

– Ничего. Все нормально, – сказал я вслух.

Старицын покачал головой.

Мой ужин свелся к апельсиновому соку.

– Долго так не продержитесь, – заметил Старицын.

После ужина я вернулся в свою комнату, хотя, в общем-то, меня никто не заставлял это делать. Наверное, не хотелось встретить убийц.

Около девяти со мной связался император.

– Артур, как дела?

– Мне ввели коррекционный препарат для редактирования генома.

– Угу, я знаю.

– Вас Старицын предупредил?

– Конечно. Это штатная процедура. Не волнуйся, все нормально.

– Постараюсь.

– Ну, удачи.

После него меня вызвала Марина.

– Артур, ну ты как?

– Сижу в своей келье метров этак в пять, – ну, здесь я преуменьшил, – на жесткой тюремной кровати непосредственно под биопрограммером. Старицын рекомендует повесить сюда распятие, – ну, здесь я преувеличил.

Марина вздохнула очень сочувственно.

– Да ладно, не смертельно, – сказал я. – Даже кормят прилично.

– Тебе там вообще делать нечего, – заметила она.

– Твой самый умный папа считает, что мне есть, что здесь делать.

– Он считает, что ни у кого, в том числе у членов его семьи, не должно быть привилегий.

– Да, все понятно. И поэтому я здесь.

– Ты так здорово пел на дне рождения у Лены. Хочешь послушать баллады Кратоса? Я их много знаю.

Она читала стихи первопроходцев: мужественные, красивые, целые поэмы, наполненные образами, с замороченным сюжетом. Откуда только брала такие? Я половины никогда не слышал.

Потом пришел мой черед.

– Ничего, если это будут песни РАТ?

– Республиканской армии Тессы? Та, что ты пел у Лены, мне очень понравилась.

– Они жестче, не такие красивые и, как правило, без сюжета. Хотя…

И я вспомнил одну с сюжетом. Они есть, конечно, в Сети, но эту помнил мой отец. И еще две или три. «То, что мне оставили, – говорил он, – то, что не стерли».

Думаю, оставили самые безобидные, но Марине понравились все равно.

Только время было неумолимо, и неминуемо приближалось одиннадцать.

Остановиться мы не могли. А сказать Марине, что скоро мне надо снимать кольцо, язык не поворачивался. Я не хотел, чтобы прекращался разговор. Напротив, пусть длится и длится: до полуночи, до двух, до пяти часов утра.

В одиннадцать мне вдруг резко захотелось спать. Язык чуть не заплетался. Но нет! Отключаться я не хотел никак.

В одиннадцать часов десять минут в камере раздался звонок. Старицын, конечно. Пришел отобрать кольцо. Не буду я ему открывать.

Он подождал для приличия еще минут пять и открыл сам.

– Марин, ко мне тут Старицын, – успел шепнуть я.

– Ну, пока.

– Пока.

– Артур, с кем разговаривали? – с порога спросил Олег Яковлевич.

– Неважно, – сказал я.

– Так, Артур, все звонки наших пациентов фиксируются центром связи ОПЦ. Мне запрос туда сделать или сами скажете?

– С Мариной, – сказал я. – С Мариной Хазаровской.

– Понятно. Контакт сами скинете или запрашивать?

Я молчал.

– Есть еще вариант связаться с Леонидом Аркадьевичем, – заметил он.

– Да ловите, – сказал я.

Он говорил нарочно вслух.

– Марина Леонидовна? Это Старицын. Вы знаете, что Артуру разрешено пользоваться кольцом только до одиннадцати вечера? Он не сказал? Так вот я вам говорю. То, что случилось только что для него серьезное нарушение. После двух таких эпизодов отсюда уезжают в Закрытый Центр. Уж, не говоря о том, что ни о каких выходных дома уже речи быть не может. Вы его увидеть хотите в субботу и воскресенье? Да? Ну, на вас одна надежда. Я пока отбираю у него кольцо. До свидания, Марина Леонидовна.

– Артур, – обратился он ко мне, – судя по началу нашего с вами общения я, было, решил, что все пройдет без проблем. Не создавайте их, пожалуйста.

– Извините, – сказал я.

– Кольцо давайте!

Я снял кольцо связи, оно легло на узкую ладонь Старицына.

– Ну, все, – сказал он. – Раздевайтесь и спать.

И вышел.

Спать хотелось так, что я еле разделся, просто упал на кровать и тут же заснул.

Утром голова была тяжелой как после вечерней попойки. А хуже всего, что я не знал, сколько времени. За окном светло, но летом светает рано. Может, и шесть утра, может и одиннадцать.

Я дополз до душа и включил воду. Помогло. Под теплыми струями голова перестала претворяться груженным строительным камнем катером.

Белая плитка на стенах. Белый потолок со встроенными круглыми лампочками. Общая площадь комнаты вместе с унитазом (в том же помещении) и маленькой раковинкой: метра два квадратных. Взгляд упирается в стену. Прямоугольное, без всяких украшений зеркало над раковиной с минималисткой плоской лампой над ним иллюзорно расширяет пространство, но от клаустрофобии не спасает.

Чем ночью занимался биопрограммер?

Понятно, что работал.

Очевидных результатов два. Во-первых, я выспался так, что дальше некуда. Во-вторых, уровень адреналина в крови явно снизился. Я на порядок спокойнее, чем накануне. Даже отсутствие кольца и выхода в Сеть не вызывает паники, и предстоящее начало психокоррекции почти перестало пугать.

Оба результата мне скорее нравились, но я подозревал, что есть и не очевидные. Усыпить и снизить уровень адреналина биопрограммер мог за две минуты. Для этого не надо работать всю ночь.

Что мне снилось? Тщетно. Полная тьма. Словно вечером меня выключили, а утром включили снова.

Я вышел из душа с полотенцем на плечах.

Стоит ли вообще выходить из комнаты? Вдруг уже десять? Старицын не застанет меня и запишет очередной косяк.

Над дверью сияло синими цифрами маленькое табло. Часы! Если привык узнавать время по кольцу связи, на такие объекты не обращаешь внимания. На часах было восемь тридцать пять.

Отлично. Даже волосы высохнуть успеют.

Только как же я ее открою без кольца?

Я надавил на ручку, слегка подтолкнул – работает! Дверь не заперта.

Новый знакомый

В столовой не очень многолюдно. Я взял кофе (он оказался бесплатным), круассан и пару кусков ветчины. Последняя за деньги. И тут я вспомнил, что у меня нет кольца: я не могу расплатиться. Пришлось вернуть обратно.

Есть хотелось. Кофе ничего, бывает и хуже, круассан вполне себе. В общем, жить можно. О ветчине осталось только повздыхать.

– Артур Вальдо, если не ошибаюсь?

– Да.

Рядом с моим столом стоял молодой человек лет тридцати и держал поднос.

– У вас свободно? – спросил он.

– Да, садитесь. С кем имею честь?

– Илья Махлин.

– Очень приятно, – сказал я.

Он сел напротив.

– Ну, как вам наш пансионат для грешников?

– Терпимо.

– На сколько вас сюда?

– Две недели.

– Немного, – сказал он. – Мне мой психолог сказал минимум полгода.

– А по приговору сколько?

– А у меня нет приговора. Я согласие подписал.

– До суда? – спросил я.

– На второй день следствия. Я признал вину.

– А что с вами случилось? – спрашивать «за что?» казалось нетактичным.

– Я врач, – ответил он. – У меня пациент умер.

Ну, вот и первый убийца. Правда, по неосторожности. В кодексе это не называется убийством, потому что убийство по определению умышленное. Есть более мягкая формулировка.

– Причинение смерти по неосторожности, – пояснил Илья.

– Я понял. Знаете, я же юрист, хоть и не доучившийся. Насколько я понимаю, от этой статьи можно отбрехиваться до последнего и подавать кассации до посинения, потому что очень трудно доказать, что это ваша вина, а не просто несчастный случай или несовершенство науки.

– Да можно. Легко. Я им сам на допросе под биопрограммером все и выложил: и что я должен был сделать, и чего не сделал. Я-то понимаю. Ну, следователь мне и говорит: «Куда едем в тюрьму или в Психологический центр?» «В Психологический центр, конечно».

– Вы были в Закрытом Центре?

– Нет, в ПЦ не был. Все-таки неумышленное преступление. Сразу отправили сюда. Правда, под охраной. Хотя я бы и сам доехал.

– Он преувеличил, мягко говоря, ваш следователь, – сказал я. – Это не арестная статья. Вообще не имели права ни в какую тюрьму отправлять. И под охрану брать не имели права. Максимум контрольный браслет.

– Ну, я же не знал, – сказал он. – Потом меня просветили.

– Кто?

– Мой психолог. Но он сказал, что ничего страшного не произошло, что, если бы я не подписал согласие, и был суд, я бы все равно поехал сюда и на столько же, только двумя месяцами позже. ПЗ положительное, значит, все правильно.

– А бывают отрицательные?

– Говорят, да. Ошибки следователей, судебные ошибки. Редко, но бывает.

– Илья, вы помните фамилию следователя?

– Конечно. Жеребков.

– Угу, я запомнил. Нагорному скажу. Или Леониду Аркадьевичу. Или обоим.

– Да, не надо. Я не в обиде, в общем.

– Причем тут вы? Дело в других. Он сейчас лжет, а потом что будет? Дела начнет фабриковать?

– Это у них методика допроса, по-моему…

– Илья, я по методикам допроса экзамен сдавал. Нет там вранья в качестве методики. Я понимаю, что до эпохи биопрограммеров это еще можно было как-то оправдать. Но сейчас! Нет в этом никакой необходимости. И в вашем случае не было. Он просто себе работу облегчил: никого больше не допрашивать, не делать экспертиз, не писать обвинительное заключение.

– Не хотите ему залепить пощечину? – улыбнулся Махлин.

– Хочу. Но не буду. Пусть Александр Анатольевич разбирается. По закону.

– Угу. Артур, интересно, а что вы здесь делаете?

Я пожал плечами.

– Вы о чем? Вообще-то завтракаю.

Я вспомнил про кофе и обнаружил, что он остыл. Круассан постигла та же участь.

– В Центре я имею в виду, – пояснил Махлин. – Тут при Центре есть церквушка православная, а там иконостас. Вот там вам, по-моему, самое и место.

– В церкви? Я не верующий.

– На иконостасе.

Я хмыкнул.

– У меня ПЗ положительное.

– А кто писал?

– Старицын.

– Старицын – это круто. Как это он так?

– Ладно, – вздохнул я. – Видимо, не так уж у меня лучезарно со святостью. Вы сколько здесь?

– Три месяца.

Я кивнул и все-таки принялся за круассан.

– Вы без кольца? – спросил Илья.

– Угу. Вчера Старицын отобрал. Заговорился с девушкой позже одиннадцати.

– Не переживайте. Он вас еще денек повоспитывает и вернет. Здесь кто только на это не нарывался. Я сам неделю проходил без кольца. И на минимальном рационе. Вам, кстати, что-нибудь взять из платного набора? Как только будет кольцо, деньги вернете.

– Ветчины, – сказал я.

Она оказалась не самой дорогой, но свежей. И была очень в кайф. Все-таки зря я ужинал апельсиновым соком.

– Илья, а сколько времени? – спросил я, доедая последний кусок.

– А вон часы.

Небольшое табло располагалось над дверью в столовую и показывало без десяти десять.

– Старицын меня убьет, – сказал я.

– Да здесь за пять минут можно дойти.

– Ну, все равно пойдемте. Спасибо вам!

Я вернулся в комнату и сел на кровать. Без пяти десять. Звонок раздался ровно в десять ноль-ноль. Я нехотя встал, прошел узким коридорчиком мимо душевой и открыл. Это напоминало то ли религиозный обряд, то ли куртуазный танец: Старицын звонит в дверь, от которой у него есть ключ, а я ее открываю.

– Доброе утро, Артур, – сказал Олег Яковлевич.

– Доброе утро. Мне на кровать?

– Угу, ложитесь.

Я подчинился.

Старицын взял стул, сел рядом с кроватью.

– Артур, как спалось?

– Как в склепе, – честно сказал я. – Ничего не помню. И голова утром как кирпич.

– Сейчас не болит?

– Нет.

– Ну, и отлично.

– Олег Яковлевич, биопрограммер работал всю ночь, да?

– Конечно.

– А что он делал?

– Ничего особенного. Просто подготовка к психокоррекции. Чтобы вас не трясло перед каждым сеансом.

Объяснение было реалистичным. Меня действительно не трясло. Ни в малейшей степени.

– А сейчас он работает? – спросил я.

– Работает, конечно.

– Странно, я вообще ничего не чувствую.

– Ну, он же не только растормаживать умеет.

Растормаживал он, видимо, все равно. Голова не кружилась, но была слабость во всем теле и спокойная безучастность в душе: вот лежу я здесь – и прекрасно, и комфортно, и не надо больше ничего.

– Давайте вот, с чего начнем, – сказал Олег Яковлевич. – Вы все еще считаете себя правым в этой истории?

Я задумался. Как бы это поточнее сформулировать?

– Со времени кассации ничего не изменилось, – сказал я. – Я и сейчас считаю, что в принципе прав, но, видимо, надо было сдержаться. Кривин погиб, и когда я увидел его мертвым, никаких недобрых чувств, никакой обиды на него у меня не осталось. Он был лжец, но за клевету же не казнят.

– А вы бы могли сдержаться? Насколько это сильнее вас?

– Думаю, что мог. Не сильнее.

– А почему не получилось?

– Если честно, не стремился.

– Вам хочется походить на отца?

– Хотелось. Но перед тем как приехать к вам, я летал к нему в Лагранж…

И я выложил все подробности нашего разговора вплоть до истории с неслучайным выстрелом. И даже не задумался, что говорить стоит не все. Голова почти не кружилась, но тормоза все равно не работали.

– Так что, думаю, больше не хочется.

– Точно?

– Походить на его идеальный образ, наверное, хочется до сих пор, если отвлечься от некоторых деталей того дня, когда погибли пассажиры. Быть отважным, независимым, верным себе и своим принципам. Но я же на другой стороне.

– И вам очень хочется показать всем, что вы на другой стороне, да?

– Да.

– И все средства тут хороши…

– Не все. Но одна лживая физиономия вполне может потерпеть…

– То есть истинной целью было доказать преданность императору, одновременно продемонстрировав независимость, отвагу и верность принципам.

– Да, – сказал я.

Хотя понял, что это действительно так, секунды две назад.

– Угу, – кивнул Старицын. – Теперь, сформулируйте мне, пожалуйста, в чем ошибка.

Я даже не усомнился, что ошибка действительно есть.

– Это не метод доказательства преданности, – сказал я. – Да и всего остального.

– Отлично. Мне здесь вообще делать нечего, – улыбнулся Старицын. – А что метод?

– Ну, например, то, что я до сюда доехал.

– Ну, например. Кстати, я ни минуты не сомневался, что доедете.

Мы проговорили до обеда. Под конец разговора голова начала здорово кружиться. Я уже ожидал кофеиновой инъекции, но, видимо, Старицын просто выключил биопрограммер, и все тут же пришло в норму.

– Все, делаем перерыв, – сказал он. – Ну, я доволен. Все хорошо. Кольцо берите.

И он отдал мне кольцо.

– Так, Артур, контрольный вопрос: как вы сегодня будете доказывать, что вы на другой стороне?

– Вернусь сюда ровно в три, а вечером сниму кольцо без пяти одиннадцать.

– Пятерка. Еще кофе себе обязательно закажите. Марину я просил вам во время обеда не звонить, а то вы у меня голодным останетесь.

– Только мне кажется, что этого недостаточно: приехать сюда, слушаться вас. Этого мало для того, чтобы доказать, что я на правильной стороне. Слишком просто.

– Вчера вечером это оказалось для вас совсем не просто.

– Больше не повторится, – сказал я.

– И еще, Артур, преступления вашего отца никакого отношения к вам не имеют, вам не надо их искупать. Если вам хочется что-либо доказать – это только ваш выбор. Хотя ничего плохого в этом выборе я не вижу.

Войдя в столовую, я стал искать глазами Илью: ему надо было отдать деньги.

Он сам помахал мне рукой, и я подошел к его столу.

– Илья, мне кольцо вернули, – сходу сказал я, – давайте я с вами расплачусь.

– Да, бросьте! Копейки!

– Если бы я знал, что мне не удастся вернуть долг, я бы лучше обошелся без ветчины.

– Все равно не возьму, – улыбнулся он.

Я сел напротив.

– Знаете, у меня сегодня в жизни произошло важное событие, – сказал я, – давайте отметим.

– Здесь шампанского не подают.

– Ну, что-то ведь подают…

Я обернулся к стойке с едой.

– Кажется там пирожные какие-то. Угощаю.

– Только из уважения к вашей щепетильности.

Я взял сырный суп с крутонами (был очень рад этому элементу тессианской кухни), кусочки курицы с овощами, рекомендованный Старицыным кофе и два пирожных.

– Так что у вас в жизни за событие? – поинтересовался Илья, когда я сел за стол.

– Начало психокоррекции, – невозмутимо ответил я.

Он даже не рассмеялся.

– А-а… первый сеанс…

– Угу.

– Ну, и как?

– Легче, чем опрос. И полезно совершенно явно.

– Во как! После первого сеанса. Старицын – монстр!

– А у других не так?

– Да, так. Ну, может быть не после первого. Знаете, как говорят? Если вы после второго сеанса еще не уверовали, что психокоррекция для вас полезна – то вы закоренелый преступник, если не уверовали после третьего – то у вас плохой психолог.

– Старицын, видимо, хороший.

– Лучший.

– Да я знаю, что у него семь книг. Я их даже частично прочитал.

– Ну, вот. По блату, явно.

– Все, – сказал я, – каюк! Нагорный назначит антикоррупционное расследование.

– Да народ болтает, что он сам Старицына и попросил. Говорит: хороший мальчик, вместе были ранены коррупционерскими выстрелами, вместе в больнице лежали. Ну, бывает… ты уж сделай все, как следует.

– Значит, антикоррупционное расследование назначит СБК. Против обоих.

– А по другой версии, Старицына попросил лично император: «Олег Яковлевич, позаботьтесь о моем воспитаннике, я хочу, чтобы психокоррекция была сделана на высочайшем профессиональном уровне».

– Ага! Значит, антикоррупционное расследование назначит все же Нагорный. Против Леонида Аркадьевича. Нагорному по фигу.

– Еще говорят, что Старицын сам очень хотел: интересный случай.

– Ага. Это он мне говорил. Интересовался, нет ли у меня шизофрении от того, что я сын государственного преступника, пасынок одного императора и воспитанник другого.

– И как?

– Теперь точно нет. Возможно, начиналась. Вы за какую версию?

– Наиболее реалистичной мне кажется просьба императора.

– Нет, я за последнюю. Иначе столько хороших людей поедет в ПЦ за коррупцию, а мне сменят психолога.

К себе я вернулся без пяти три. Было душно. Я подошел к окну. Оно преспокойно открылось, но стало только хуже. Конец июня. Самая жара. Во внутреннем дворе ни одного человека.

Раздался звонок. Я привычно открыл дверь сигналом с кольца.

– Артур, что вы здесь устроили? – с порога спросил Олег Яковлевич. – Закройте окно.

– Душно.

– Ну, сделайте на два градуса ниже. Вы в каком веке живете?

Я поискал строчку «кондиционер» в меню кольца «комната». Присутствовала. Скинул два градуса и закрыл окно. Не подходя к нему, с кольца.

– Ну, вот, – сказал Старицын. – Вы что считаете, что вас заперли в подземелье средневекового замка? Или кому-то надо, чтобы вы разучились жить в обществе? Все, как дома.

– Мне отец рассказывал, как он читал книги на планшете…

– Угу, старая репрессивная система. Нет этого давно. Даже в ПЦ внутренняя Сеть со своими кольцами, и все работает, как здесь. Только каждый день домой звонить нельзя. Два-три раза в неделю. И то, по-моему, лишнее мучительство. Почему нельзя? Разговоры можно автоматически мониторить.

Олег Яковлевич подошел к столику у моей кровати и поставил на него полиэтиленовую упаковку с маленькой пластиковой бутылочкой, заполненной некой жидкостью.

– Все, Артур, идите сюда, садитесь.

Я сел на кровать.

– Мы сегодня немного поможем биопрограммеру, – сказал он и открыл упаковку.

Я все понял, у меня мурашки побежали по коже.

– Артур, вы по какому поводу бледнеете? – поинтересовался он.

И поставил на стол бутылочку и положил упакованную в белый пластик таблетку, которую я сначала не заметил.

– Какой это препарат из списка? – тихо спросил я.

Список психоактивных препаратов, применяемых в психокоррекции, в одной из книг Старицына занимал страниц пять. Все я их не помнил. Только самые ходовые.

– Это КТА, – сказал Старицын.

– Катехол-триптамин-активатор, – вздохнул я.

– Ну, замечательно. Вы все знаете. Вашу генетическую карту в больнице мы запросили. Я посмотрел. Ни аллергии, ни гиперчувствительности к КТА у вас быть не может, так что берите таблетку, в бутылочке вода обыкновенная артезианская – запить.