Текст книги "Пасынок империи (Записки Артура Вальдо-Бронте) (СИ)"

Автор книги: Наталья Точильникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)

Планы на будущее

Я пошел в направлении невидимого забора. Никаких дурацких мыслей по его поводу у меня разумеется не возникло, просто в парке был народ, а мне не хотелось ни с кем общаться, целью моей прогулки было какое-нибудь уединенное место, где можно спокойно полазить по Сети.

На вопросы Шадрина я выделил полчаса – успею! И поставил таймер на половину пятого.

Забор обнаружился метров через двести. Он был кованым, как тессианские балкончики, и довольно красивым. В высоту достигал пары метров. Действительно перелезть ничего не стоит. Почти вплотную к забору стояла лавочка, что было просто идеально. Я опустился на нее.

Народное Собрание продолжало обсуждать моего отца. Я зашел в предварительное голосование: число сторонников казни со вчерашнего дня выросло и плавно подбиралось к шестидесяти процентам.

Я, было, подумал, что Хазаровский только навредил своим выступлением, но все же посмотрел графики. До выступления за исполнение приговора было почти семьдесят процентов. После, кривая резко упала до пятидесяти пяти, а потом снова пошла вверх. Я мысленно извинился перед Леонидом Аркадьевичем, но в итоге ему удалось сбросить всего десять процентов.

Не все же безвылазно торчат на портале НС. Вчера народ вернулся с работы и вечером начал голосовать. Вот и семьдесят процентов. А кто-то узнал о выступлении моего отца еще позже и добрался до портала только сегодня утром, и кривая снова пошла вверх.

Я посмотрел распределение по весовым коэффициентам. Ну, конечно! Люди с высокими интеллектуальными и экспертными коэффициентами были куда милосерднее и в основном голосовали за прощение или замену наказания более легким. Последних было больше, но, если бы весовых коэффициентов не существовало, моего отца приговорили бы вне всякого сомнения. Без учета коэффициентов за казнь было процентов восемьдесят.

Я залез на страницу Старицына. Интеллектуальный весовой коэффициент 1,4. Экспертные коэффициенты: психокоррекция: 35, юриспруденция: 24. Позиция по делу Анри Вальдо: публичная. Мнение: полное прощение.

Страница Ройтмана. Интеллектуальный весовой коэффициент 1,42. Экспертные коэффициенты: психокоррекция: 50, юриспруденция: 30. Позиция по делу Анри Вальдо: публичная. Мнение: полное прощение.

Страница Хазаровского… Я сначала несколько удивился, увидев на НС страницу императора, но, с другой стороны, почему бы ему не иметь права голоса. Имеет же он право здесь высказываться. Интеллектуальный весовой коэффициент 1,5 – утверждалось на странице. Экспертные коэффициенты: экономика и финансы – 100, юриспруденция: 50, психокоррекция: 10. Позиция по делу Анри Вальдо: публичная. Мнение: смертный приговор отменить, в остальном сохранить статус кво.

То есть голос Леонида Аркадьевича по вопросам экономики и финансов был равен сотне голосов людей без специального образования в этой области, а по вопросам юриспруденции – пятидесяти. Я подумал, что, если бы у меня было право голоса, я бы уже голосовал с весовым коэффициентом по правовым вопросам: с двойкой. Я же первые три курса окончил. И, наверное, по психокоррекции тоже был коэффициент: полтора. А окончу универ – будет экспертный коэффициент пять по юриспруденции. С опытом работы он растет, но, все равно людей с коэффициентом больше десяти довольно мало.

Свой IQ я не знал, как-то не было случая его протестировать. Если бы я залез на НС, имея право голоса, система бы запросила моды и рассчитала значение. Например, при IQ 120, у меня бы был интеллектуальный весовой коэффициент (IWQ) 1,2. То есть мой голос был бы равен 1,2 голосов людей с IQ 100. А потом это значение надо было бы умножить на экспертный коэффициент по обсуждаемому вопросу. Если вопрос имеет отношение к нескольким областям и по всем есть экспертные коэффициенты, то эти значения складываются. Например, голос Леонида Аркадьевича по вопросу прощения для моего отца равен… пятьдесят плюс десять. Шестьдесят на умножаем полтора. Девяносто.

Я подумал о том, может ли образованный класс забить остальных интеллектуальными и экспертными коэффициентами. Влегкую! Людей с высшим образованием – это примерно две трети населения. Например, голосуют сто человек, из которых шестьдесят с высшим образованием. Ну, сколько из них имеют экспертные коэффициенты в данной области? По-разному, конечно, от законопроекта зависит. Средний IWQобразованного класса где-то 1,15. Получается шестьдесят девять голосов против сорока. Шестьдесят три процента. Вроде бы и небольшой перевес, но есть еще экспертные коэффициенты. А если учесть, что IWQ может быть и меньше единицы, получится, что люди без образования и с низкими IQ у нас вообще ничего не решают.

Я задумался о том, правильно ли это. У них же наверняка есть какие-то свои интересы.

Однако доля желающих убить моего отца все равно приближалась к шестидесяти процентам. Хотя это желание было явно обратно пропорционально экспертному коэффициенту по психокоррекции.

Я хотел было зайти на страничку Нагорного, но система сама напомнила о нем в топовых новостях темы. Там всплыла новая строка: «Выступление Александра Нагорного».

«Дорогие мои, – начал Нагорный, – я все понимаю. Я тоже был шокирован известием о том, как именно и с какой целью Анри Вальдо взорвал корабль "Анастасия". Я не знал. Но после того, что он совершил в последней войне против махдийцев, выступать за исполнение смертного приговора – полное свинство.

Есть еще один момент. Я консультировался у военных экспертов, и мнение одного из них здесь выложено в разделе "экспертные мнения". Все же выстрел был с императорского линкора, и этого никто никогда не отрицал: ни суд, ни мсье Вальдо. Я спросил, насколько точный прицел у иглы Тракля. "Прицел точный, до миллиметров, – сказали мне, – но есть расхождение пучка и есть запаздывание: импульс распространяется не мгновенно. Так что стрелять так, как они стреляли было крайне опасно".

Они могли не стрелять, а просто дать Анри уйти. Они же знали, что "Анастасия" заминирована! И люди бы не погибли. Но поймать или убить террористов для них оказалось важнее, чем спасти людей.

И что мы видим? Анри Вальдо был приговорен к смерти, получил отсрочку по ходатайству психологов, прошел курс психокоррекции, девять с половиной лет провел в Закрытом Психологическом Центре и сейчас готов взвалить на себя всю вину. На суде двенадцать лет назад он говорил иначе. Посмотрите этот ролик. Он говорит в последнем слове, что это императорские войска виновны в смерти мирных жителей, а на него пытаются повесить собственные грехи. Не совсем правда, конечно. Но и абсолютной ложью не назовешь.

Мсье Вальдо виновен, конечно. Конечно, он виновен! Но он стоит перед нами в Народном Собрании, отвечает на наши вопросы и готов принять любое наше решение, а тому, кто отдал приказ стрелять, не было предъявлено обвинение не то, что в убийстве с косвенным умыслом, не то, что в причинении смерти по неосторожности, но даже в халатности. Он был свидетелем на суде!

Анри не должен был нести ответственность один. По крайней мере, он не единственный виновник гибели пассажиров "Анастасии".

Поэтому убивать его – свинство.

Но выступать за его прощение – свинство по отношению к его жертвам.

Я считаю, что смертный приговор должен быть безусловно отменен, но заменен более легким наказанием. Мы не должны его убивать, это было бы вопиющей несправедливостью. Но мы имеем полное право не видеть его в своих рядах и отказать ему в гражданских правах. Тюремное заключение конечно бессмысленно, если нет необходимости в психокорррекции, но в нашей истории есть и другие наказания. В данном случае мне кажется очень адекватной ссылка к границам освоенной части Кратоса. Такое наказание давно не применялось, но в кодексах сохранилось, поэтому не может считаться жестоким и необычным, а потому законно».

Я зашел к нему на страницу.

Нагорный Александр Анатольевич. Интеллектуальный коэффициент 1,45. Экспертные коэффициенты: юриспруденция: 50, экономика и финансы: 25, психокоррекция: 15. Позиция по делу Анри Вальдо: публичная. Мнение: заменить наказание более легким (ссылка).

Мой взгляд упал на графики предварительного голосования. Кривая сторонников исполнения приговора, достигнув пика перед выступлением Нагорного, резко упала вниз и продолжала падать, зато резко выросло число сторонников замены наказания более легким.

Я подумал, что мне, наверное, надо сказать ему: «Спасибо!» Заглянул в графики с учетом весовых коэффициентов. На Александра Анатольевича в основном реагировала образованная публика. А значит и голосовала с коэффициентами. За пять минут число сторонников казни упало процентов на пятнадцать, и уже было ниже пятидесяти. И ведь не сказал ничего особенного. Выступление-то было на десять минут!

Я успел увидеть информацию о том, что на завтра назначено окончательное голосование и вздрогнул от холодной капли, упавшей мне на руку. Поднял голову. В небе над соснами клубились серые тучи.

Зазвенел таймер на кольце. Половина пятого. Надо было отключаться от Сети, смотреть вопросы и возвращаться в корпус.

Из Сети я вышел, файл с вопросами открыл, но совсем не мог сосредоточиться. Все мысли были заняты выступлением Нагорного и предстоящим голосованием.

В моей комнате уже сидел за столом Старицын.

– Нагорный – монстр! – воскликнул я с порога.

– Кто бы сомневался, – заметил Олег Яковлевич. – Садитесь сюда, за стол, Артур. Сейчас Глеб подойдет. Вопросы смотрели?

– Да.

– Ответы записали?

Я вздохнул. Там была преамбула, которая действительно настоятельно рекомендовала записать ответы.

– Я сейчас запишу, – сказал я, – время ведь еще есть.

– Артур, по-хорошему, вас сейчас надо запереть в комнате и отобрать кольцо. Не делаю этого только потому, что понимаю, как для вас важно то, что сейчас происходит в Народном Собрании. Но курс реабилитации не менее важен. Для вас даже более. Так что давайте, записывайте.

Первый пункт рекомендовал мне подумать, чего я хочу добиться в жизни, причем просил ни в коем случае ничем себя не ограничивать. По максимуму. Это напомнило мне вопрос, которым взрослые мучают детей дошкольного возраста: «Кем ты хочешь стать?» А действительно, кем я хочу стать… Юристом? Я сомневался, что хочу стать юристом. Адвокатом? Судьей? Прокурором? Нет, пожалуй. То есть может быть, но только на некотором этапе. Это точно не максимум, может быть, этапы пути.

Хочу книги писать? Наверное. Даже точно. Но и это не максимум. Возможно, только этап.

Глеб Алексеевич был немного моложе Старицына, худее и ниже ростом. Он вошел, Олег Яковлевич его представил, он кивнул и сел к столу.

– Артур, написали ответы? – спросил он.

– Нет, – честно сказал я. – Я не знаю.

– Ну, давайте зайдем с другой стороны, – сказал он. – Чего вы хотите для себя вы не знаете. А чего вы хотите для других?

– Набор банальностей, – сказал я. – Счастья, справедливости, свободы, мира, самореализации, правды, богатства, успеха, любви, душевного комфорта.

– Кем надо быть, чтобы дать это людям?

– Богом, наверное, – сказал я.

– Хороший максимум, – заметил Старицын. – Только недостижимый. Давайте спустимся с небес на землю и придумаем что-нибудь пореалистичнее.

Я пожал плечами.

– Тогда императором. Всего сделать, правда, не получиться, но в некотором приближении, наверное, можно создать условия. Только я не потяну.

– «Потяну», «не протяну» – нас сейчас не интересуют, – сказал Глеб. – Это совершенно отдельная история.

– К тому же я у вас был. Думаю, это закрывает для меня некоторые пути.

– Да, ладно! – улыбнулся Старицын. – Хазаровский тоже у нас был. Причем в Закрытом Центре, что хуже.

– Но он был невиновен.

– Не все в это верят. А вас общество не осуждает, наоборот. Да и не преступление это, а небольшой проступок. И курс психокорррекции вы у нас прошли. Так что совершенно не помешает.

– И у меня отец… все же знают, кто он.

– Анри Вальдо еще сможет реабилитироваться, – сказал Глеб, – я уверен. Между прочим, мы сейчас вообще не обсуждаем, насколько цель достижима. Мы просто пытаемся ее поставить. Артур, вы хотите стать императором Кратоса?

– Да, – сказал я.

И понял, что это действительно так. Хочу.

– Вы готовы для этого работать? – спросил Глеб.

– Да.

– Ну, вот и отлично.

Он встал с места, подошел к стене между шкафом и окном, оперся на нее ладонью, и стена засветилась. В верхней части экрана была надпись: «Цель: стать императором Кратоса».

– Нервы у вас железные, Глеб Алексеевич, – заметил я.

Он пожал плечами.

– Мы же заговор не составляем. Все совершенно легально. И методы будут легальными. Какая предыдущая цель перед этой?

– Малое кольцо, очевидно, – сказал я. – Стать Принцем Империи.

И на экране высветилось то, что я сказал.

– Я вам потом скину на устройство связи, – сказал Шадрин. – Пока нам надо, чтобы было все наглядно и большими яркими буквами.

– Психологический эффект? – спросил я.

– Именно.

Потом мы выяснили, что перед тем, как стать принцем, надо бы поработать министром. В какой-нибудь серьезной области: юстиции, экономики, обороны. А лучше в нескольких, чтобы набраться опыта.

Ситуация меня забавляла. Ну, как можно это обсуждать на полном серьезе? Но и развлекала. Словно я уже и министр, и принц, и император.

– А кроме опыта нужен еще авторитет в народе, – заметил Глеб. – Вы неплохо начали. Некоторая известность смельчака и правдоискателя у вас уже есть.

– Для императора – несерьезно, – сказал я.

– Конечно, – кивнул Старицын. – Но для восемнадцати лет очень неплохо. Но больше не грешите, к нам, чтоб больше ни ногой. Только на посткоррекционку.

– Ни в коем случае, – сказал я.

Мои психологи, по-моему, сами увлеклись.

И мы начали расписывать, какое образование мне необходимо. Одного юридического оказалось мало. Добавили в план экономическое.

– Психологическое нужно? – спросил я.

– Ну, Нагорный зачем-то получал, – сказал Старицын. – Нужно, наверное.

И мы добавили психологическое.

– Вы спросите у Леонида Аркадьевича, каких знаний ему не хватает, – посоветовал Шадрин. – Возможно, мы добавим что-то еще.

– Дипломатическое нужно явно, – сказал Олег Яковлевич. – И военное.

– Что пять? – я взвыл.

– Передумали? – с некоторым удивлением спросил Глеб. – На самом деле все не так страшно. С современными методиками это занимает не так много времени. Ну, пять лет юридическое вместе с практикой. Это базовое. Причем три курса у вас уже есть. Остальные по два года максимум. Всего десять лет. Нормально.

Я понял, что в ближайшие десять лет о студенческих вечеринках придется забыть напрочь.

– Ни в коем случае, – сказал Глеб Алексеевич, – вам же надо общаться, учиться вести за собой, собирать команду. Кстати, по-моему, интроверсии многовато. Да, Олег Яковлевич?

Старицын кивнул.

– Подкорректировать надо. Хотя это уже явный дизайн личности. Но в рамках курса реабилитации можно провести. С оплатой постфактум.

– И надо почаще заходить на НС, – сказал Глеб. – И не только читать, но и писать, подавать идеи, принимать участие в обсуждениях. В общем, завоевывать авторитет.

Я кивнул.

– Уже хожу.

Таблица на стене была густо расписана разными цветами, снабжена стрелочками и жирными точками с датами. Вот к этому моменту надо сделать это, а к этому то.

– Нет возражений? – спросил Глеб Алексеевич.

– Нет, – сказал я.

– Отнеситесь серьезно, Артур. Это не развлечение. Программу придется выполнять. Сегодня ночью будет работать биопрограммер, и мы вас настроим на ее выполнение. Отступить будет сложно. Хотя возможно, конечно. Если будет очень трудно или вы передумаете, или поймете, что поставили не ту цель, осуществления которой действительно хотите, связывайтесь со мной или с Олегом Яковлевичем. Мы вас пригласим на посткоррекционное отделение, только не сюда, в Открытый центр, и подкорректируем программу. Но, сами понимаете, всегда эффективнее сразу выбрать правильное направление, чем раз за разом возвращаться назад и начинать все сначала.

Я кивнул.

– У меня нет возражений.

– Отлично, – сказал Глеб. – Программа сложная, очень трудоемкая. Так что, Артур… какой у вас IQ?

– Не знаю.

– Тогда сейчас померяем. Нейронная карта у вас составлена, так что ложитесь под БП, и он проанализирует сигналы с модов. Проведет анализ нейронной карты, проходимости и скорости сигналов, эффективности механизмов памяти и ассоциативных связей. Вот сюда выведем значение.

И Глеб отчертил красным верхний правый угол таблицы.

Я лег под БП. Чувствовал себя как на экзамене. Хотя от моих действий не зависело ровным счетом ничего. И покосился на красную рамку.

– Глаза закройте, – сказал Старицын. – Потом посмотрите.

Результат появился минут через десять.

– Есть, – сказал Глеб Алексеевич. – Можно смотреть.

В рамке краснело число 131.

– Ну, все, – сказал я. – Мои амбиции не соответствуют моим возможностям.

– Гораздо выше среднего, – заметил Старицын. – Логика очень высокая, если по параметрам развернуть.

И под красной рамкой развернулась табличка с графами: «логическое мышление», «математический интеллект», «пространственный интеллект», «вербальный интеллект», «память», «скорость нейронной передачи», «эмоциональный интеллект», «социальный интеллект».

Логика действительно была почти на максимуме, был пик на эмоциональном интеллекте и неплохая скорость, зато остальные параметры отставали радикально.

– Я некоторое время работал в «B», там такого даже близко не бывает, – попытался успокоить Глеб. – Это очень много.

– Угу! – хмыкнул я. – Для «B»!

– Да и для «C» много, – сказал Старицын. – Даже для «A» вполне прилично.

– Ну, что вы мне говорите! – вздохнул я. – У Хазаровского 150, и у Нагорного 145. Так что мне остается заткнуться и смириться с какой-нибудь более скромной должностью.

– У Страдина был 125, говорят, – вспомнил Олег Яковлевич. – Поэтому он не держал страничку на НС. И вообще Народное Собрание при нем ничего не решало.

– Ну, я же не хочу быть таким императором, как Страдин, Олег Яковлевич!

– Ладно, разгоним, – сказал Старицын. – Уговорили. Аккуратненько, чтобы шизофрению не спровоцировать. Не заленитесь к нам пару месяцев походить раз в неделю?

– Не заленюсь.

– Включим в счет. Вообще-то дорогое удовольствие.

– Может быть, Леонид Аркадьевич оплатит, – предположил Глеб. – Полезное же дело.

– Уж гораздо полезнее, чем тратиться на дорогого адвоката, чтобы увильнуть от психокорррекции зачем-то, – сказал Старицын.

– Если можно это в курс реабилитации включить, я сам оплачу, – сказал я.

– Ладно, – кивнул Шадрин, – когда станете императором.

– Если разгоните до ста пятидесяти, думаю, что значительно раньше, – заметил я.

– Сто тридцать явно есть, – улыбнулся Старицын. – Кстати, как насчет того, что мы делали для психокоррекции? Помните, чтобы вы были подисциплинированнее?

– Помню. ПДП.

– Убираем или оставляем?

– Оставляем, – вздохнул я.

Последний день

Ужинали мы все вместе на посткоррекционке. Я взял картофельные оладьи с мясом и чай с крекерами. Здесь было гораздо приятнее, чем на «А3» и даже, чем в Открытом Центре. Окна столовой были открыты настежь и выходили в парк, освещенный вечерним солнцем. Пахло свежескошенной травой.

– Кайф, – сказал я. – Вообще ничего депрессивного.

– В посткоррекционное отделение и должно хотеться приезжать, – заметил Старицын. – Вы все равно обязаны это делать. Курс психокоррекции здесь у всех пройден, так что наказывать и создавать депрессивную атмосферу совершенно не за что. Просто плановые осмотры. Совершенно ничего страшного.

– А если есть психологические проблемы, то гораздо лучше, если человек приедет к нам, и мы профессионально с ними разберемся, чем он будет сам пытаться их решить и решит не лучшим образом, – сказал Глеб.

– На самом деле все проблемы психологические, – подхватил Олег Яковлевич. – Финансовые проблемы – тоже психологические. Проблемы в университете – психологические. На службе, на работе, в делах – все психологические.

– Так что к вам? – спросил я.

– К нам конечно, – кивнул Старицын. – Только не надо этой дурацкой позиции «я – мужик, я сам справлюсь, не нужна мне никакая психологическая помощь». Может быть, и справитесь, но с нашей помощью это будет быстрее и эффективнее.

– Кстати в Открытом Центре свое посткоррекционное отделение, – сказал Шадрин. – Вам надо будет приезжать туда. Там тоже неплохо. Мы покажем завтра. Так что, если проблемы – любые, хоть грусть-тоска – связываетесь либо со мной, либо с Олегом Яковлевичем.

– И не ломайте голову, по чьей части проблема: по моей, или Глеба Алексеевича. Смело дергайте любого из нас – мы сами разберемся.

– «Не тяну программу реабилитации» – это видимо к вам, Глеб Алексеевич, а «жить не хочется» – это к Олегу Яковлевичу, – предположил я.

– В принципе, да, – сказал Старицын, – но все взаимосвязано. Если все в порядке с программой реабилитации, жить, обычно, хочется.

Оладьи съелись, я перешел к чаю с крекерами. За окном поднялся ветер, на переднем плане качались ветви яблонь, сосны шумели вдали.

– Меня Ромеева спрашивала, что такие умные, образованные люди, как вы, делают в Психологических Центрах, – сказал я. – Действительно, Олег Яковлевич, Глеб Алексеевич, зачем вы здесь работаете? Есть же более приятные варианты: частная практика, психотерапия, дизайн личности, коучинг.

– Ну, это же кайф людей вытаскивать, – улыбнулся Старицын.

– Здесь настоящее дело, понимаете, Артур, – добавил Глеб. – А частную практику никто не отменял.

После ужина со мной связался Леонид Аркадьевич и сказал, что оплатит мне увеличение IQ. Тон был довольный.

– Можно было включить это в программу реабилитации и сделать все за счет государства, точнее с отсрочкой платежа на несколько лет, но мы же и без этого можем расплатиться, – сказал он. – А финансирование оставим для тех, у кого нет такой возможности.

– Спасибо, – сказал я.

– Я посмотрел то, что вы набросали с Глебом Алексеевичем, мне очень понравилось. Малое кольцо я, правда, пока собираюсь передать другому человеку, но тебе все равно еще рано. Эта программа лет на двадцать-тридцать. Кстати, я обещал Олегу Яковлевичу и Глебу Алексеевичу проследить за ее исполнением.

– Спасибо, – повторил я. – Леонид Аркадьевич, между прочим, я на посткоррекционке, и здесь гораздо приятнее, чем в Открытом Центре.

– Я прекрасно знаю, где ты. И очень хорошо знаю, что такое посткоррекционное отделение. Отдыхай. Все. Молодец. До завтра. Старицын обещал тебя после обеда отпустить.

В комнате на посткоррекционке меня ждали мои вещи, о которых я признаться забыл, когда Олег Яковлевич увозил меня в Закрытый Центр.

Все было на месте, а то, что осталось разбросанным по столу и кровати в моей келье в Открытом Центре, аккуратно сложено в полиэтиленовые пакеты.

Без десяти одиннадцать со мной связался Старицын и напомнил, что ночью еще будет работать биопрограммер и чтобы я не забыл лечь спать как обычно и снять кольцо.

Я не забыл.

Не знаю, чем там занимался БП, но утром я чувствовал себя отлично. Может быть, из-за перспективы скорого возвращения домой. Завтракал я один. Народ в столовой был, но на полдня не хотелось ни с кем знакомиться.

В десять я снова был у себя и ждал Олега Яковлевича. Надо было составить итоговое ПЗ.

Это заняло в два раза меньше времени, чем две недели назад.

– Мы уже почти все знаем, – сказал Старицын. – Нейронная карта есть, и биопрограммер девять дней анализировал ситуацию, так что сегодня только последние штрихи.

Действия БП я почти не почувствовал: голова не кружилась, хотя некоторая слабость была. Ну, психологический опрос, как психологический опрос.

– Все, – сказал Олег Яковлевич после двухчасового разговора. – До обеда погуляйте, а я пока составлю заключение. Хотя уже ясно, что все отлично.

За обедом к нам присоединился Ройтман.

– Артур, я посмотрел ПЗ. Очень хорошо. Но его запросили еще три человека.

– Кто? – спросил я.

– Во-первых, Хазаровский, – сказал Евгений Львович. – Ну, мы не имеем права ему отказать. Он ваш опекун, и он император.

– Я и не возражаю, – кивнул я. – Кто еще?

– Нагорный Александр Анатольевич.

– Не имею ничего против, – сказал я.

– А мы ему тоже отказать не можем, – заметил Ройтман.

– А третий?

– А третьего мы даже назвать не можем, не то, что отказать.

– Я догадываюсь.

– Вы, наверное, правильно догадываетесь, но все равно не можем, – сказал Евгений Львович.

– Артур, субъективно, чувствуете какие-то изменения в себе? – спросил Старицын.

– Знаете, я вспоминаю себя две недели назад. Мне было страшно. Я очень к вам не хотел. Я теперь не понимаю, чего я боялся.

– Стандартный эффект, – заметил Олег Яковлевич.

– Угу! – кивнул Ройтман. – Особенно ярко проявляется, когда наши бывшие пациенты согласия на психокоррекцию подписывают. Не думая, вообще.

– А потом девяносто процентов отрицательных ПЗ, – добавил Старицын.

– Девяносто девять, – уточнил Ройтман.

– А как так получается? – спросил я.

– Ну, очень просто, – начал объяснять Евгений Львович. – Если человек у нас был, он очень хорошо знает, что такое психокоррекция, и не боится. При этом после курса психокоррекции повышается уровень критичности к себе и своим поступкам, то есть человек более склонен размышлять на тему «правильно или не правильно» и приходить к последнему выводу. А если он неправ, то ему надо к нам, и он подмахивает согласие. На автомате. Он к нам приезжает, мы проводим опрос, и оказывается, что была либо самооборона, либо ошибка, либо какой-то мелкий проступок, за который надо максимум на посткоррекционку дня на три.

– А вы им не подсуживаете? – спросил я.

– Боже упаси! – сказал Старицын. – Это же очень опасно, когда человек после курса психокоррекции снова совершает преступление. Это либо мы напортачили, либо у него так мозг устроен, что настройки слетают.

– А бывает такое?

– В моей практике не было. Было пару раз, когда мы отлавливали проблемы в последний момент во время планового осмотра. Но отлавливали.

– В литературе описано несколько случаев, – сказал Ройтман. – Но все старые, последний пятнадцатилетней давности. Думаю, просто методики были несовершенны, и препаратов таких не было. И мы теперь смотрим, насколько человек в группе риска и возможна такая ситуация. Если есть вероятность, просто чаще назначаем плановые осмотры. Пока работает.

– А я в группе риска? – спросил я.

– Нет, конечно, – сказал Старицын. – Хотя через полгода посмотрим. А вдруг?

– Обычно это с плохой памятью коррелируется, – заметил Ройтман. – При IQ сто тридцать один исключено практически. Кстати, у нас недавно был случай, когда мы, было, решили, что действительно рецидив. Причем по близкому блоку. Парень был у нас на «D». Разбой, убийство, два года Закрытого Центра, потом Реабилитационный Центр на Сосновом – все очень серьезно. Имя его я называть не буду – пусть Паша. Он от нас вышел, уехал на север, к границе обитаемой земли, занялся строительством, сам построился, женился, трое детей, с Центром начал расплачиваться – в общем, мы были за него очень рады. Прошел несколько плановых осмотров – тоже все хорошо. Только одна деталь. Дело в том, что в этих краях без оружия нельзя. Там достаточно опасная фауна. Пять лет после психокоррекции ему железно не давали разрешения. Но ему же надо было защищать себя и свою семью. И на шестой год разрешение дали.

И вот где-то через год после очередного осмотра и лет через семь после психокоррекции звонит мне Паша часов этак в восемь утра: «Евгений Львович, у меня проблемы». «Что случилось?» – спрашиваю. «Я человека убил». «К нам немедленно!» – говорю. «Я сейчас в полиции, но я согласие подписал». «Давно подписал?» «Только что». «А убил?» «Ночью. Точнее утром. Я его надеялся до больницы довезти, наверное, зря сам повез, надо было скорую вызывать». «Не довез?» «Довез, в больнице врачи сказали, когда я там сидел ждал». «Врачи полицию вызвали?» «Да». «Были обязаны», – говорю. «Я знаю, они приехали, спрашивают: «Кто в вашего друга стрелял?». Я говорю: «Я стрелял и никакой он мне не друг». Они: «Тогда поедем с нами». Ну, и поехали».

«Паша, – говорю, – а теперь все по порядку, пожалуйста. С чего все началось?» И оказывается, что ночью к нему в дом ворвались трое молодых парней, вооруженных буквально до зубов. Кто-то им сказал, что у хозяина полно денег. «А у меня нет ничего, – рассказывает мне Паша, – все в дело вложено. А они меня подняли, стволами тычут, говорят, мы сейчас тебе номер скинем, а ты на него деньги переведешь. Жена, видно услышала и карабин мне принесла. Кинула мне, я поймал и к ней. Закрыл ее собой, а им говорю: «Убирайтесь подобру-поздорову!» Они смеются только: «Что ты со своим ружьишком против нас сделаешь!» И стреляют мне под ноги. Жена вскрикнула, ну, и я не выдержал. С оружием-то тоже надо обращаться уметь. А они видно и не стреляли никогда.

В общем, я выстрелил. Евгений Львович, я очень не хотел убить. Я же понимаю, что девять лет назад был таким же идиотом, как эти. Я по ногам стрелял. Но они сами обосрались и упали на пол. Одного я ранил в ногу, того, который умер, – в живот, а третий сбежал. И жена у меня ранена. Но легко, врачи говорят, все в порядке будет». «Дети с кем?» – спрашиваю. «Жена соседку просила посидеть». «Понятно, – говорю, – ну, дай мне полицейского, который тебя задерживал».

– Ага! – улыбнулся Старицын. – Полицейского на психокоррекцию.

– Именно, – кивнул Ройтман. – Разговариваю с полицейским. «Какого черта, – говорю, – парня задержали? Чистая самооборона. У него трое детей дома с соседкой и жена в больнице». «Господин Ройтман, – говорит, – ваш парень проходил психокорррекцию на "D" в Закрытом Центре. На "D"! Он в полицейском архиве Кратоса». «Знаю, – говорю, – я его вел. Но сейчас чистая самооборона. Вы же видите! Вы его под БП допросили?» «Нет, – отвечает. – Он сказал, что он виноват и подпишет согласие. Ну, мы и скинули ему форму». «Совсем обленились, – говорю. – Мало ли, что он сказал. Делайте свою работу. Согласие мне, Павла под биопрограммер. Потом домой. Браслет ему наденьте, если вам так спокойнее». И Паше: «Тебя сейчас допросят. Адвокат у тебя есть?» «Нет». «Соглашайся на государственного, сейчас это не принципиально. Потом тебя отпустят домой. Возможно с браслетом, но это ненадолго. И, когда у тебя жена из больницы выйдет, звони мне. Надо будет приехать к нам на посткоррекционку». «На посткоррекционку? – с удивлением так. – А надолго?» «Дней на пять, – говорю. – ПЗ составим на всякий случай. И ПТСР надо снять». ПЗ было отрицательное естественно.

– Вот так получаются отрицательные ПЗ, – подытожил Старицын. – Но вообще для самообороны БПшник ручной надо иметь. Теперь можно получить разрешение. Убить им нельзя, зато отключает на несколько часов. И выстрелить психологически проще.