Текст книги "Пасынок империи (Записки Артура Вальдо-Бронте) (СИ)"

Автор книги: Наталья Точильникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

Стажировка

Лето подходило к концу. Близилось время бурь и штормов. Мы с Маринкой еще ездили на море или в горы. Я действительно успел отдохнуть, как и обещал Старицын, но не в такой степени, как бы хотелось. Приходилось регулярно ходить к нему на сеансы для увеличения IQ и в ОЦ на тренинги. Некоторые из занятий мне казались даже полезными, некоторые занимательными, но лета было жалко.

Тренеры пожимали руки всем слушателям, а преподаватель «Мирного разрешения конфликтов» еще и повадился использовать меня в качестве учебного пособия: «Вот нам Артур сейчас покажет».

Я заполнил анкету на портале Генпрокуратуры как претендент на работу стажера. Кроме стандартных вопросов там был развернутый психологический тест, и я думал, что на нем точно срежусь. Но мое резюме отобрали, а за тест поставили почти высший балл. И пригласили на собеседование.

В кадровой комиссии было две женщины и трое мужчин. На портале я успел прочитать, что стандартная комиссия состоит из двух психологов, следователя, юриста и специалиста по кадрам.

Собеседование проходило в здании Генпрокуратуры в небольшой комнате с таким же окном во всю стену. Комиссия сидела за подковообразным столом, выпуклой частью к окну. Мне предложили место с другой стороны, в самом центре.

Разговор начал мужчина в середине.

– Меня зовут Валентин Яковлевич, я возглавляю кадровую комиссию. У нас пока есть только номер вашего резюме. Как нам к вам обращаться? Назовите имя, фамилию пока не надо.

– Артур, – сказал я.

Неужели не узнали? Насколько я вообще медиа-персона?

– Прежде всего, к вам есть вопросы у психолога, – он кивнул женщине справа.

Она чем-то напомнила мне жену Старицына: круглое лицо, пухлые руки и внимательный взгляд.

– Артур, меня зовут Анна Анатольевна, – сказала она. – У меня вопросы по вашему психологическому тесту.

Честно говоря, сердце у меня екнуло, но я заставил себя улыбнуться.

– Какие красивые имена у всех на Кратосе!

Анна Анатольевна заулыбалась.

– Вы с Тессы?

– Да. Все никак не избавлюсь от акцента. Это может помешать?

– Ни в коей мере, – сказал Валентин Яковлевич. – Мы бы хотели видеть сигнал с ваших модов во время разговора. Вы нам дадите пароль доступа?

Мне хотелось ехидно поинтересоваться: «А, может быть, сразу под биопрограммер?» Но на тренинге по собеседованиям нас строго настрого предостерегали от таких вопросов. Хотя о подобных проверках предупреждали. Моды передают физические и биохимические параметры: давление, температуру тела, интенсивность потоотделения, пульс, уровень адреналина, серотонина и всего остального. Не так мощно, как биопрограммер, но, если человек врет, боится или волнуется – видно сразу.

– Да, конечно, – сказал я и роздал им пароль.

– У вас очень странный психологический тест, – начала Анна Анатольевна.

И, наверное, у меня скакнуло давление или поднялся уровень адреналина, или и то, и другое, потому что лицо психолога стало очень заинтересованным.

– Честно говоря, обрадовался 95 баллам из 100, – сказал я. – И решил, что все в порядке. А в чем странность? 95 – это разве плохо?

– Артур, это очень хорошо. Слишком. По некоторым параметрам просто идеально. Например, по умению держать себя в руках. Так не бывает. Тест не естественный. И я вижу, что вы знаете причину.

– Не знаю, – сказал я. – Предполагаю. Вы раньше не видели подобных тестов?

На тренинге нас очень убеждали не отвечать вопросом на вопрос, но было любопытно.

– Видела. У меня естественно есть предположение, но я хочу услышать от вас.

– Я прошел курс психокоррекции в ОПЦ, – вздохнул я.

Она кивнула.

– Я так и думала. Сколько месяцев вы там провели?

– Десять дней.

По-моему, она удивилась.

– Вообще, мне сказали две недели, – уточнил я, – но на выходные меня отпустили домой, так что чистого времени десять дней. Ну, и месяц где-то перед Центром я ходил с браслетом, а на тренинги туда хожу до сих пор.

– До ста хотят довести, – усмехнулась Анна Анатольевна. – А кто делал?

– Старицын Олег Яковлевич, – сказал я.

– Ну, он известный перфекционист, – заметил мужчина справа от меня.

– А в каком вы были блоке? – спросила Анна Анатольевна.

– «С».

– Понятно, – кивнул мужчина справа. – Меня зовут Кирилл Юрьевич. Я коллега Анны Анатольевны, тоже психолог.

Кирилл Юрьевич был относительно молод, примерно, как Старицын, но как-то жестче. По крайней мере, по тону.

– «С» – это насильственные преступления, – сказал он, – а в нашем ведомстве люди, задержанные и арестованные, будут полностью в вашей власти. Как вы это себе представляете?

– Кирилл Юрьевич, во-первых, за преступления в Открытый Центр не попадают. В ОЦ попадают за проступки. У нас же три основных уровня ответственности. За правонарушение вообще не назначают психокоррекцию, возможен только штраф; за проступок назначают психокоррекцию в Открытом Центре; а за преступления – в Закрытом Центре.

– За знание азов юриспруденции пятерка, но вы не ответили на вопрос.

– Я только начал отвечать. Во-вторых, стажер такой властью не обладает, решать, по крайней мере, на первом этапе буду не я. И наконец, ваша коллега только что сказала, что у меня почти идеальный тест. Почему вы считаете, что доверить мне людей менее разумно, чем тем, кто не проходил курс психокоррекции?

– У вас были проблемы, и они могут повториться.

– Да, были. И, наверное, до курса психокоррекции мне и не стоило доверять людей. Но какое это имеет отношение к тому, что есть сейчас? Вы что человека, который когда-то переболел гриппом, собираетесь на всю жизнь изолировать от общества?

– Они могут повториться.

– Могут ли они повториться, написано в моем итоговом Психологичском Заключении. Оно у меня есть, и я могу его вам скинуть. Или его можно запросить в ОПЦ. Правда, там мое имя на первой странице. С фамилией.

– Думаю, для нас это не будет новостью, все прессу читают, – заметила Анна Анатольевна, – Так что давайте.

И я переслал им ИПЗ.

– Там в конце есть пункт «вероятность рецидива», – сказал я.

– Мы в курсе, – хмыкнул Кирилл Юрьевич.

Вероятность рецидива у меня была 0,0015 %.

– В пределах статистической погрешности, – прокомментировала Анна Анатольевна.

– Олег Яковлевич говорил мне, что средняя вероятность совершить проступок или преступление для человека, не прошедшего курс психокоррекции в разы выше.

– Ну, не в разы… – заметил Кирилл Юрьевич. – Но выше.

– Почему тогда вы считаете недостатком тот факт, что я прошел курс психокоррекции?

– А вы считаете это достоинством?

– По крайней мере, большим плюсом.

– Есть еще один момент, – вздохнул Кирилл Юрьевич. – У нас вы станете причастны к отправке людей в Психологические Центры. Насколько это для вас психологически приемлемо?

Я пожал плечами.

– Ну, я же знаю, что это необходимо. Совершенно приемлемо.

– Жалеть их не будете? – спросила Анна Анатольевна.

– Буду, – сказал я. – Буду подбадривать и морально готовить. Саша делал то же самое, когда меня приговорили: «Да не смертельно совершенно, да ничего страшного, но, если курс психокоррекции назначен – пройти надо обязательно». Буду брать пример с него.

– Саша?

– Ну, Александр Анатольевич. Нагорный.

– Курс реабилитации у вас не закончен? – спросила Анна Анатольевна.

– Нет пока. Еще где-то месяц.

– А кто в реабилитационной коллегии?

– Леонид Аркадьевич, Марина, Нагорный, мой отец, Старицын и Шадрин, реабилитационный психолог.

– И с Леонидом Аркадьевичем вы поссорились…

– Не совсем, он мне пишет. Просто я уехал. Причину сказать не могу, я давал подписку в СБК. Но Александр Анатольевич знает.

– И живете в студии, предоставленной УПЦ…

– Да. Меня вполне устраивает.

У психологов вопросов не осталось, и слово перешло к юристу. Звали его Марк Захарович.

У него были даже скорее не вопросы, а задачки по юриспруденции. Конечно, по теории спрашивать бессмысленно, можно запросить Сеть и мгновенно получить ответ. А вот применять знания в конкретных ситуациях уже сложнее.

Задачки были простые.

Марк Захарович упорно накручивал сложность, и это было даже увлекательно. Но я замялся только один раз, в самом конце.

– Ладно, – сказал юрист, – у вас опыта не хватает.

Потом спрашивал следователь. Вопросы тоже имели отношение к юриспруденции, но несколько с другой стороны и касались собственно следствия.

Объявить решение мне обещали спустя неделю.

Но в тот же вечер со мной связался Нагорный.

– Артур, в общем-то, тебя можно поздравить, ты им очень понравился.

– Они меня узнали, естественно. Это никак не связано?

– Понимаешь, у тебя на каждый плюс по минусу. Да, пасынок одного императора и воспитанник другого. Зато сын Анри Вальдо, что стоит двух первых пунктов. Да, мы лично знакомы. Зато ты поругался с Хазаровским. Да, у тебя такая коллегия по реабилитации, что, если бы тебя брали на работу за связи и знакомства, можно было бы больше ни о чем не спрашивать. Но реабилитация бывает после психокоррекции вообще-то. Так что кадровой комиссии ничего не осталось, кроме как судить по профессиональным качествам. И потом это моя комиссия. Если бы они судили иначе – я бы их разогнал к чертовой матери. А как у тебя впечатление от комиссии?

– Трехчасовой допрос с пристрастием. С анализом сигналов с модов. У них, что у всех программы расшифровки стоят?

– Конечно.

– А мне можно такую, я хочу в этом разобраться.

– Нужно. Лови! Первый допрос всегда снимают таким образом. Под БП кладут только, если первый допрос показывает, что человек врет или недоговаривает. Или, чтобы уточнить какие-то моменты. Или по его личной просьбе.

– И не имеют права отказать.

– Совершенно точно.

– А почему моего отца под БП допрашивали, когда была история с Реми Роше?

– Потому что они, покрывая друг друга, наврали с три короба. Да и обвинение было очень серьезным. Я перед ними извинился, но, честно говоря, врать надо меньше.

Через неделю мне официально сообщили, что я принят, и в тот же день позвонили с посткоррекционного отделения ОПЦ и попросили выступить на семинаре «Как вести себя на собеседовании». Это была традиция. Каждый, кому удалось устроиться на работу, должен был рассказать другим, как это у него получилось.

После моего рассказа мне задали традиционный вопрос:

– Артур, а вам не кажется, что ваш опыт для нас бесполезен, поскольку не у всех же такие родственники?

– Анри Вальдо вы имеете в виду? – поинтересовался я.

В понедельник с утра я отправился на работу. Кабинет следователя, к которому меня направили на стажировку, был на тридцать четвертом этаже.

Хозяин открыл дверь и пожал мне руку. Он мне скорее понравился: высокий, поджарый с тонким носом и усами с проседью. Его возраст я определил для себя, как где-то за шестьдесят. Хотя здесь легко ошибиться. Звали следователя Руслан Каримович Салаватов.

– Проходите, Артур, теперь это и ваши владения.

«Владения» состояли из двух столов, четырех стульев и БП с креслом под ним, напоминающим зубоврачебное.

От вида биопрограмера мне стало не по себе.

По-моему, Руслан Каримович заметил мою реакцию.

– В Открытом Центре я десять дней провалялся под такой штукой, – объяснил я.

– Не под такой. Это не психокоррекционный биопрограммер, он нейронные сети строить не может. Это следственный БП, для допросов. Но, на самом деле, мы его не так уж часто применяем, только если человек уж совсем заврался. Это Александр Анатольевич свято верит в технику, а мы все больше по старинке, разговорами. На самом деле достаточно того, что он здесь стоит. И потом опасная для здоровья штука. Не всякий врач не всякого обвиняемого разрешит так допрашивать.

– Опасная? Я слышал, что только давление может упасть.

– Вот именно. Так что, если у клиента проблемы с сердцем, лучше не рисковать. Нам за это по шапке дают.

Он сел за стол и указал мне место за соседним.

– Теперь это ваше рабочее место.

Справа от меня из такого же огромного окна, как у Нагорного открывался вид на Кириополь. Окна на север, и само здание Генпрокуратуры на севере города, и вдали, почти у горизонта, я рассмотрел корпуса Закрытого Психологического Центра.

– Тоже для психологического эффекта? – спросил я, кивнув на корпуса.

– Не специально, просто так построили. Да и вид у него нестрашный.

– А окно открывается?

– Нет. И не разбивается. Во избежание эксцессов. Артур, у нас сейчас в работе очень сложное экономическое дело, так что не ознакомившись с ним, вам нет смысла участвовать в следственных действиях, тем более, что сейчас ничего интересного у нас не планируется. Давайте я вам сброшу материалы, а вы дома почитаете. Да и последний месяц лета, на море съездите, с девушкой погуляйте, чем в офисе под кондиционером торчать. Я же все понимаю. Сам был студентом.

– Спасибо, – сказал я, – и на устройство связи мне упал весьма объемистый файл.

Вечером, сидя на песке у кромки прибоя и обнимая Маринку, я делился впечатлениями с Нагорным.

– Гулять отпустил, значит, – проговорил Александр Анатольевич, – а к какому сроку надо прочитать материалы дела сказал?

– Нет. Я так понял, что он не хочет отнимать у меня последние летние деньки.

– Скорее думает, что ты блатной императорский отпрыск, и тебя к нему устроили балду гонять, а он потом просто подпишет, что ты прошел стажировку.

– Он ошибается, – сказал я.

– Надеюсь. Ты начал читать?

– Конечно. Валяясь на пляже и обсуждая с Мариной прочитанное. Ничего, что я с Маринкой обсуждаю?

– Ничего, если Марина не будет об этом кричать на каждом углу.

– Не будет. Так вот, Александр Анатольевич…

– Саша, – поправил Нагорный.

– Саша, – кивнул я, – дело очень странное.

– Много прочитал?

– Страниц двести из полутора тысяч…

– И что тебя удивило?

– Так, по пунктам. Дело коррупционное о краже денег из бюджета. Сумма двенадцать миллионов гео.

– Не слабо, – заметил Нагорный.

– А обвиняемый один.

– Странно, но вообще-то бывают умельцы.

– Причем этот обвиняемый проработал главой фирмы, на которую перевели деньги, ровно две недели.

– Подозрительно, но тоже бывает. Дорвался до нужного места человек.

– Дальше, там материалы его первого допроса: протокол, коды сигналов с модов плюс расшифровка. Я пока не научился в этом толком разбираться, так что посмотрел только выводы. Там утверждается, что человек лжет. Причем вины он не признает.

– Глупо, но бывает. Надо под БП допрашивать.

– Вот именно. И дальше там лежит медицинская справка, что в связи с плохой кардиограммой допрос под БП не рекомендуется.

– Тоже бывает. А дальше?

– А дальше ему надевают браслет и отпускают домой.

– Совершенно нормально для А3. Даже для А4 вполне приемлемо. А дальше?

– А дальше я еще не прочитал.

– Так, Артур, дочитывай и связывайся сразу со мной, а с Русланом Каримовичем подожди пока. Понимаешь, по отдельности все эти ситуации возможны, но то, что они в одном деле несколько противоречит теории вероятности. Может, там и впереди ждут чудеса. Мне пока скинь материалы допросов с кодами и выводами. Я посмотрю.

«Чудеса» ждали. Причем процесс вылавливания «чудес» оказался настолько увлекательным, что я читал всю ночь, а потом еще полдня.

С Нагорным связался в среду утром, но он был занят, так что разговор состоялся только около двенадцати.

– Ну, как насчет «чудес»? – спросил он.

– Полная кунсткамера. Итак, что было дальше. Обвиняемый, зовут его, кстати, Федор Геннадиевич Привозин, честно просидев дома три дня, вдруг сорвался с места и был пойман в провинции в пятистах километрах от Кириополя. Часто так бывает?

– Не часто. Но бывает. Семейные обстоятельства, скорее всего: мама заболела, жена сбежала, дочка пропала. Вообще-то, хороший следователь должен разрешение на поездку дать в таком случае. Этот Привозин не просил Руслана Каримовича его отпустить по семейным обстоятельствам туда-то и настолько-то?

– В деле нет.

– Ладно. А что есть?

– Решение суда об аресте.

– А материалы суда есть?

– Нет, только решение.

– Это вообще незаконно. Хотя то, что его закрыли вполне понятно.

– Защита подавала апелляцию, но ее отклонили.

– Бывает. Он до сих пор под арестом?

– Да. Уже почти три месяца.

– Круто! По А3?

– Квалифицировали как А4.

– Имели право, бюджет же пострадал.

– И теперь самое интересное, – сказал я. – Буквально на следующий день после ареста Федор Геннадиевич признал вину.

– Тоже бывает, тюрьма бьет по мозгам не хуже биопрограммера.

– Дальше. Ему предложили подписать согласие на психокоррекцию и поехать в Центр. Так вот, в деле лежит его отказ.

– Эксклюзивное дело, прямо скажем. Допрос, на котором он признается, что он виноват, с кодами модов в деле есть?

– Да.

– Скинь, пожалуйста. Я первый допрос посмотрел, скажем так, есть вопросы.

Я послал файл.

– И приезжай ко мне, – сказал он. – Будет интересно.

– На работу?

– Естественно.

Допрос

В Генпрокуратуре я был около трех.

В кабинете Нагорного дверь слева у окна, которую я запомнил еще в прошлый раз, была открыта.

– Нам туда, – сказал Александр Анатольевич.

За дверью была комната очень похожая на кабинет Салаватова: с такими же столами, стульями и биопрограммером. За столом сидел врач в светло-зеленом халате.

– Дмитрий Николаевич, – представил Нагорный и кивнул в мою сторону, – это Артур Вальдо.

– Я узнал, – улыбнулся врач.

– Ты садись, – сказал Александр Анатольевич, – сейчас твоего Привозина привезут. Допросим.

– Честно говоря, я думаю, что допрашивать здесь надо Салаватова, – заметил я.

– Руслан Каримович от нас никуда не денется. Он уже два дня под наружкой. С того самого момента, как ты мне высказал свои первые подозрения. Так что, Дима, – он обернулся к врачу, – это по милости Артура у нас сегодня сверхурочные, и нас будут распекать наши жены.

Врач пожал плечами.

– Я уже позвонил домой.

– Артур, кстати, Марине позвонил? У нас надолго мероприятие. До полуночи точно.

Я вздохнул и предупредил Марину.

– Что думаешь о твоем Привозине Федоре Геннадиевиче? – спросил Нагорный.

– Думаю, что он невиновен.

Нагорный покачал головой.

– В деле несомненные ляпы и нарушения. Но отсюда еще не следует, что Федор Геннадиевич невиновен. Возможно, простое головотяпство, разгильдяйство или желание облегчить себе жизнь.

– Салаватов тридцать лет работает, – заметил Дмитрий Николаевич, – вряд ли здесь разгильдяйство.

– Угу, – усмехнулся Нагорный, – страдинской закалки человек.

– А вы его допрашивать не хотите, – вздохнул я.

– Почему не хотим? Всему свое время. Но начнем мы с Привозина, потому что, если он действительно невиновен, каждый его час в тюрьме – это преступление. Наше преступление.

– Саша, а тебе не кажется, что наш Внутренний Контрольный Комитет мышей не ловит? – спросил врач. – Человек два с половиной месяца в тюрьме по экономическому делу, признал вину, а согласие на психокоррекцию почему-то не подписал. Только два этих факта должны были заинтересовать.

– Не то слово! – сказал Нагорный. – Посмотрим, усидит ли Артемьев на своем месте после этого дела. Это начальник ВКК на данный момент, – пояснил для меня Александр Анатольевич.

– А ты Венгера поставь, – сказал Дмитрий Николаевич. – Совершенно честный парень. Просто никогда и ничего, даже по мелочи.

– Я думал об этом, но там может быть конфликт интересов, – заметил Нагорный. – У него брат работает в ЗПЦ психологом.

– Он на «B» работает, а все подопечные ВКК проходят по «Е».

– Венгер сейчас на «А», – сказал я. – Мне Ройтман о нем очень хорошо отзывался.

– А вот это уже конфликт интересов, – сказал Дима. – Один брат по «А» расследует, а другой занимается психокоррекцией тоже по «А». Надо нашего Венгера с «А» убрать как раз в ВКК самое оно. А Ройтмана попроси брата Венгера на «Е» не ставить.

– Ладно, подумаю, – кивнул Александр Анатольевич. – Но все равно, мне видимо придется время от времени работать контрольным комитетом для контрольного комитета, и пусть Хазаровский сколько хочет распекает меня за управление в ручном режиме.

– Император будет за это распекать? – удивился я.

– Конечно, – сказал Дима. – Система должна быть выстроена таким образом, чтобы она могла сама исправлять свои ошибки.

– И в принципе это правильно, – кивнул Нагорный, – но не всегда получается, и тогда лучше подкорректировать в ручном режиме.

– Это он заранее оправдания придумывает на случай головомойки, – прокомментировал врач.

– Так, – сказал Александр Анатольевич, – к делу. Я вам сейчас раздам пароль от модов господина Привозина. И Дмитрий Николаевич посмотрит физическое состояние, а Артур загрузит ту программку, которую я ему скинул три дня назад.

– Детектор лжи?

– Да. Так, Артур, краткая инструкция для чайников. Если ты видишь пик, по какому-то параметру, значит, наш подопечный либо боится, либо волнуется. Это еще не значит, что лжет, но стоит обратить внимание. Запись беседы ведется синхронно с записью сигналов с модов и переводится в текст и ментальный код, так что потом это можно будет послушать, посмотреть и проанализировать не один раз. И есть так называемая «спокойная запись». Грубо говоря, запись сигналов с модов, когда с обвиняемым говорили о погоде или еще каких-то совершенно нейтральных вещах. Она у нас, правда, от Салаватова, которому я не очень верю, но другой нет.

– Да вряд ли кто-то будет фоновую запись подделывать, – заметил Дмитрий Николаевич.

– Будем надеяться. Сейчас мы все равно спокойную запись не сделаем, в кабинете генпрокурора спокойные записи не получаются. Так что ловите эту.

И мне на УС пришел очередной файл.

– Артур, программу загрузил?

– Да.

– Открывай файл. У тебя будет картинка с графиком и бледно-зеленой заливкой под ним.

– Вижу, – кивнул я, – написано «фон».

– Угу, и по этому фону и пойдет новый график. Обращай внимание на те пики, которые выше фона. Там сначала графики по параметрам. Видишь?

– «Адреналин», «серотонин», «артериальное давление», «температура кожи»…

– Да, но ты у нас человек неопытный, так что по параметрам потом посмотришь, там есть свои сложности, например, по серотонину надо не пики, а провалы смотреть. Спустись вниз по странице, там последний график «Сводные данные по эмоциональному фону». Пока его смотри.

– Даже я в реальном времени смотрю в основном на СДЭФ, – заметил врач.

– Более того, даже я в реальном времени смотрю в основном на СДЭФ, – улыбнулся Нагорный. – И, Артур, когда будешь задавать вопросы, помни об этих данных.

– Я смогу задавать вопросы?

– Ну, конечно, не зря же я тебя позвал. Историю сигналов можешь посмотреть в любой момент, там можно текст наложить, уменьшить, увеличить и отследить эмоциональные пики не только по фразам, но даже по отдельным словам.

– Даже по отдельным звукам, – уточнил Дима.

– Да, – кивнул Нагорный, – только это обычно не информативно. А справа у тебя картинка, она пока серая.

– Изображение мозга…

– Угу.

– Детектор фиксирует возбуждение в различных зонах. Увидишь потом цветные пятна. Чем ближе к красной части спектра – тем сильнее. По тому, в какой зоне возбуждение, мы можем судить о том, что человек чувствует, и даже с некоторой вероятностью, о чем думает. Там будут пояснения. Потом это все можно будет увеличить, детализировать и уточнить выводы.

– Разберусь, – сказал я. – А откуда везут Привозина?

Нагорный указал пальцем на потолок.

– У нас на последнем этаже тюрьма, как в СБК.

– Через Тессу, видимо, везут, – предположил я.

– Просто ждали адвоката. Привезли давно.

Дверь открылась, и на пороге появились четверо. Первый был невысок ростом, черноволос, немного грузен. Прямые волосы зачесаны на косой пробор, прямой нос, темные усталые глаза смотрят из-под слишком высоких бровей, придающем лицу удивленное выражение, на руках такие же белые пластиковые браслеты, как у моего отца. Браслет на правой руке жестко присоединен к браслету на руке полицейского. За спиной – еще один полицейский. И слева – адвокат: длинный, худой и одетый с иголочки, хотя, пожалуй, победнее Руткевича.

– Добрый день, Федор Геннадиевич, – сказал Нагорный, – садитесь, пожалуйста.

Он опустился на стул напротив нас, а рука, по-прежнему, прикованная к руке полицейского, повисла в воздухе.

– Отсоедините, – приказал Александр Анатольевич.

Полицейский послушался, но кивнул на браслеты.

– Замкнуть?

– Он у вас что по «F» проходит? – поинтересовался Нагорный. – Маньяк, убийца, людоед, террорист? Или в тюрьме безобразничал, буянил, бросался на охрану, кусал тюремщиков?

Привозин печально улыбнулся.

– В деле нет, – заметил я.

– Да что вы, ей-богу! Ничего не надо замыкать естественно, – подытожил Александр Анатольевич.

И обратился к адвокату:

– Роберт Наумович, вы тоже садитесь, конечно.

И адвокат сел рядом с клиентом.

А Нагорный махнул полицейским.

– Вы пока свободны, ребята. Подождите в соседней комнате, там диван, располагайтесь.

И мы остались впятером.

– Федор Геннадиевич, наденьте пожалуйста, – сказал Нагорный и выложил на стол кольцо темного металла, похожее на те, что выдают в Закрытом Центре.

– Детектор? – спросил Привозин.

– Конечно.

– Я не очень в это верю.

– Это не икона, чтобы верить. Очень хорошая техника.

– Она меня уже подводила. Я ни разу не соврал на первом допросе, а Руслан Каримович сказал, что все неправда.

– В частности, о Руслане Каримовиче и поговорим. Надевайте, надевайте, у нас все будет в порядке.

Привозин послушался и надел кольцо вместо устройства связи, которое у него отобрали, видимо, еще при аресте.

Александр Анатольевич внимательно смотрел на него, думаю, изучал эмоциональный фон. Я тоже взглянул на графики. Федор Геннадиевич сильно волновался. Но что это за волнение? «Эффект близости генпрокурора»? Я взглянул на другие графики. Серотонин выше адреналина, то есть человек скорее рад, чем боится. Хотя и страх есть. Справа на изображении мозга вспыхнуло зеленое пятно. Программа услужливо выдала подсказку: «Эмоциональная картина свидетельствует о надежде на благополучный исход дела и доверии к собеседнику».

– Любопытно взглянуть на человека, которому у нас нравится настолько, что он даже, признав вину, никак не хочет нас покидать и ехать в ПЦ, – наконец сказал Нагорный.

– Вы просто смотрели СДЭФ, – улыбнулся Привозин.

– Ну, смотрел, конечно, – кивнул Александр Анатольевич. – В общем и целом неплохо. Так почему, Федор Геннадиевич, вы рады мне, как родному?

– Потому что у вас репутация честного человека.

– Очень хорошо. Лестно. Тогда давайте сразу о главном. Федор Геннадиевич, виновны?

– Нет.

– Замечательно. Второй раз меняете показания, – заметил Нагорный.

– Я знаю, – сказал обвиняемый.

Он был совершенно спокоен, графики практически на уровне фона. Вероятность того, что он говорит правду, программа оценила в 92 %.

– Тогда давайте вы нам просто расскажете по порядку, как все было на самом деле, – предложил Александр Анатольевич.

– Я архитектор, – сказал Привозин, – и сначала работал с частными заказами: спроектировать, построить, перестроить. А год назад меня позвал в свою фирму один мой бывший однокурсник Эдик, сказал, что ему очень нравятся мои проекты. Я согласился, поскольку фирма была немаленькая и занималась госзаказами. Министерство просвещения совместно с министерством электронных коммуникаций объявили конкурс на проект научно-учебного центра в Кириополе: там была математическая школа, физико-химическая, химико-биологическая, медицинская школа, бизнес школа, музей истории науки, технологический университет. Я проект сделал, он понравился, и мы выиграли и получили госфинансирование.

– Федор Геннадиевич, одно уточнение, – прервал Нагорный, – когда это было?

– Десять месяцев назад.

– Угу, продолжайте.

– В принципе, это все есть, я говорил на первом допросе.

– Не все, продолжайте. Я молчу.

– И сначала все шло хорошо, – продолжил Привозин, – мы начали строить. Котлован вырыли, фундамент начали, сразу под пять корпусов. Но месяца четыре назад начались проблемы с поставками, и строительство практически остановилось. А мой бывший сокурсник говорит: «Федор, спасай, у меня в другой фирме еще большие проблемы, я отсюда уволюсь, а займусь ею. А тебе мы предлагаем место генерального директора». Мне было очень лестно, но в то же время, я, во-первых, боялся брать на себя ответственность в тот момент, когда дела явно пошли под откос. И, во-вторых, я же архитектор, а не финансист, и считал, что для управления мне не хватит опыта. Но Эдик сказал: «Все будет нормально, тебе придет очередной транш от государства: двенадцать миллионов. Поставщиков мы сменили, договорились с новыми, так что ты им под договоры деньги перечисли». И он скинул мне на УС список новых поставщиков с подписанными договорами. Я тогда согласился. Деньги действительно пришли, и я их перечислил, куда мне сказали. Я их даже в руках не держал, Александр Анатольевич! Они никогда не были на моем личном счету.

– А потом они оказались на Анкапистане, – заметил Нагорный.

– Да, – кивнул Привозин, – но об этом я узнал уже от Салаватова.

– Артур, – обратился ко мне генпрокурор, – следишь за графиками?

– Очень внимательно, – сказал я.

– И как?

– Я в шоке.

Дело в том, что текст допроса практически совпадал со снятым Салаватовым сразу после задержания Привозина два с половиной месяца назад. Зато графики сигналов с модов отличались разительно. Сейчас программа оценивала правдивость нашего собеседника в 80 %-90 %, тогда: в 10–15 %.

Привозин вопросительно посмотрел на меня.

– Рассказывайте, рассказывайте, – вмешался Нагорный, – мы сейчас до этого дойдем.

– А потом снова не было поставок. Все сроки были нарушены. Я пытался с ними связаться, но они либо не отвечали вообще, либо оказывалось, что абонент не существует, либо отвечала секретарша, обещала передать начальству, и потом мне никто не перезванивал. А потом и эти номера перестали отвечать.

– И вы написали заявление в полицию?

– Да, но не успел отправить. Честно говоря, все надеялся на благополучный исход. Эдик же друг мне, понимаете?

– Угу, – кивнул Нагорный, – этого заявления нет в архиве вашего устройства связи. Сняли же архив, он в базе генпрокуратуры лежит.

– Мне и Салаватов говорил, что его там нет, но я не знаю, как так получилось. Я его не стирал.

– Ладно, – вздохнул Александр Анатольевич, – дальше.

В его голосе появились жесткие нотки. Я не понимал, почему. Программа по-прежнему оценивала правдивость Федора Геннадиевича под 90 %.

– Вы мне не верите? – спросил Привозин.

– Да верю я вам, – возразил Нагорный, – не в том дело. Рассказывайте дальше, я потом объясню.

– А потом была госкомиссия, они увидели, что у нас кроме котлована ничего нет, и написали на меня заявление.

– Понятно, и вас задержали…

– Меня вызвали к следователю, к Салаватову, я честно приехал. Рассказал все тоже самое, что и вам. Он сначала нормально отнесся. Но это была просто беседа, без адвоката и без детектора.

– Ох! – сказал Нагорный. – Просто беседа! Ну, дальше…

– Потом он куда-то вышел, мне сказал подождать его возвращения. Я ждал где-то час. Уже даже хотел уйти, но полицейский меня остановил, сказал, что уходить нельзя. Я послушался.