Текст книги "Пасынок империи (Записки Артура Вальдо-Бронте) (СИ)"

Автор книги: Наталья Точильникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

Больница

Я открыл глаза и увидел белый потолок, лазурный квадрат окна с зеленой бахромой деревьев по нижнему краю, квадратный солнечный блик на белой же стене и над кроватью квадратную лампу биопрограммера. Я не сразу понял, что биопрограммер медицинский. Мне отец рассказывал, что в Психологических центрах такие же стоят.

Плечо болело. Не радикально, но чувствительно.

Потрогал больное место – повязка.

Попытался сесть на кровати, и плечо резануло как каленым железом.

Застонал я, или мои моды передали врачам сигнал о моем состоянии, однако дверь открылась, и вошел господин средних лет в светло-зеленом халате.

– Лошарь Игорь Николаевич, – представился он, – ваш лечащий врач.

И я не сразу осознал, что «лечащий врач» означает в данном случае именно лечащий врач, а не психолог Центра.

– Очень приятно, – сказал я, изобразив вымученную улыбку.

– Больно? – спросил он.

– Немного.

Видимо, он послал сигнал на биопрограммер, потому что боль начала отступать.

– Что с Александром Анатольевичем? – спросил я. – Он жив?

– Сейчас да.

Я не смог оценить специфический медицинский юмор и взглянул на врача с некоторым удивлением.

– У него была остановка сердца, клиническая смерть, – пояснил Игорь Николаевич. – Он сейчас в реанимации. Его орден спас. «За заслуги перед отечеством». Алмазная звезда отразила луч импульсного деструктора, а так бы мы его не откачали. Вас и задело отраженным лучом.

– У меня тоже была клиническая смерть?

– Нет, но с рукой пришлось повозиться. Кость задета. Так что поосторожнее, без резких движений, пусть моды делают свою работу.

– Спасибо, вам. Все остальные живы?

– Погиб его телохранитель, Олег. Он вас бросил на тротуар и накрыл собой. Тут уж мы ничего не смогли сделать, его просто сожгли. И есть несколько легко раненых в толпе журналистов. Там же местные красоты отражают все: и ступени белые с вмонтированными фонарями, и плитка тоже белая. Луч и гулял туда-сюда несколько секунд.

Я даже не знал, что у Нагорного был телохранитель, не замечал как-то.

– А стреляли откуда?

– Говорят с гравиплана. С расстояния в километр, где-то. СБК разбирается.

– В Александра Анатольевича целились?

– Ну, естественно.

На следующий день доктор Лошарь навестил меня в куда лучшем настроении.

Да и мне было лучше. Я уже сидел на кровати и не выл от боли при каждом резком движении. Только изредка с опаской посматривал в заоконную лазурь на предмет болтающихся там вооруженных до зубов гравипланов. Но небо было чисто.

– Вам не скучно здесь одному? – спросил Игорь Николаевич.

– Вообще, скучно, – признался я. – Даже Сеть не спасает.

– Не хотите в другую палату переехать? К Александру Анатольевичу?

– К Нагорному? Ему лучше?

– Настолько лучше, что ему уже понадобился собеседник.

– Хочу переехать! Конечно, хочу!

Палата Нагорного располагалась с противоположной стороны коридора, и окна ее выходили во внутренний двор, что честно говоря, меня порадовало. Вместо чреватой гравипланами голубизны только окна противоположного корпуса.

Меня перевезли прямо на больничной кровати.

– Привет с того света, – встретил меня Нагорный. – И подмигнул.

Выглядел он, прямо скажем, хреново: впалые щеки и землистый цвет лица.

Я даже не нашелся, что ответить, и отчаянно пытался придумать что-нибудь остроумное.

– Не мучайся, – сказал он. – Я знаю, что выгляжу, как покойник. Ничего, что я на «ты»?

– Абсолютно нормально. И как там, на том свете? – наконец, выдавил я.

– Да, сносно, в общем. По крайней мере, спокойнее, чем здесь. Да, чуть не забыл, ангелы просили тебя больше не грешить.

– Хорошо, – сказал я.

Он рассмеялся, закашлялся, подавил стон. В палату влетел врач, посмотрел на меня как на главного подручного Малюты Скуратова. Шепнул: «У него легкие выжжены».

– Ты уж меня пока не смеши до такой степени, Артур, – сказал Нагорный. – По крайней мере, пока моды пытаются залатать мои легкие и соорудить заплатку на сердце. У меня ведь куска сердца тоже не хватает, да, Игорь Николаевич? – обратился он к врачу.

– Да, – кивнул тот, – повреждена сердечная мышца. – Хорошо, что по касательной прошло.

– Угу! Всевышний, – он показал на потолок с видом Иоанна Крестителя, с той лишь разницей, что при этом лежал пластом, – господь, видимо, тоже ворья не любит, так что решил выкинуть меня обратно в сей грешный мир.

– Я очень рад, – сказал я.

– Честно говоря, я тоже. Господин Лошарь, покажите Артуру мою спасительницу. Она жутковато выглядит, но кто же ее упрекнет за это после всего. Право, и другой не надо.

Игорь Николаевич нагнулся и извлек из тумбочки матерчатый пакетик. Открыл, над блюдцем на прикроватном столике, и по белому больничному фарфору зазвенели и засверкали мелкие бриллианты и кусочки оплавленного золота.

– Вот так и буду теперь носить, – сказал Нагорный. – В пакетике.

Врач ушел, мы остались одни с Александром Анатольевичем.

– Ты прессу смотрел? – спросил он. – Там сегодня джихад на тему, кто нас с тобой заказал.

– Вас, – сказал я.

– Ну, да, наверное. Тех, кто мог меня заказать, можно вывешивать в Сети длинными списками. Знаешь, в древнем Китае книги писали на шелке? Сворачивали в свитки, складывали в ящички, грузили на телеги. И вот представь себе океанский корабль груженый исключительно такими телегами. И в свитках одни фамилии.

– Вы считаете, что те, кто прошел через Психологические центры, на это способны?

– Да вряд ли конечно. Скорее это те, в направлении кого я рыл, но не дорылся. Превентивная мера. Артур, ты, кстати, апелляцию собираешься подавать?

– Я еще не решил. Что вы об этом думаете?

– Все, что я об этом думаю, я тебе уже сказал до того, как нас подпалили импульсным деструктором. От пребывания на том свете мое мнение не изменилось.

Я задумался, но ответить не успел. В комнату вошел врач.

– Александр Анатольевич, – сказал он, – к вам император.

Хазаровский вошел сразу за ним, знаком приказал всем лежать и не дергаться. Игорь Николаевич пододвинул ему стул.

Леонид Аркадьевич кивнул мне:

– Здравствуй, Артур.

И подсел к Нагорному:

– Саша, как ты себя чувствуешь?

– Ну-у, – протянул он, – чтобы не лгать императору…

– Вопрос чисто практический. У меня к тебе серьезный разговор, ты в состоянии сейчас обсуждать что-то серьезное?

– Вполне… если будет не очень холодно.

– Не очень, – улыбнулся Хазаровский.

– Мне выйти? – встрял я.

Император окинул меня оценивающим взглядом и махнул рукой.

– Да, нет, оставайся, Артур, ты все равно обременен лишними знаниями.

Они говорили довольно тихо, но не настолько, чтобы я мог отключить восприятие.

– Саша, я вчера жестко поговорил с директором СБК, – сказал император. – И знаешь, что они мне сказали? Оказывается, ты им не предоставлял информацию о том, с чем работаешь, в результате они не могли предположить, откуда в тебя выстрелят.

– Оправдываются, – тихо сказал Нагорный.

– Конечно, оправдываются. Если они запросили у тебя информацию, и ты им не дал, должны были в ту же секунду поставить меня в известность. Саш, запрашивали?

– Да.

– Ты им дал материалы?

– Нет.

– А что я тебе приказывал?

– Да не люблю я этих гадов с ледяными глазами.

– Ты что девушка на святках: люблю не люблю?

– Да они все мои трансакции отслеживали за два года, как выяснилось. И совершенно без всякого согласия с моей стороны.

– Твои трансакции они отслеживали, потому что я сказал им отслеживать твои трансакции. И отследить их легко – они все в Сети. А в твои тайные архивы под грифом они не влезут без твоего позволения.

– Я думал, вы мне доверяете…

– Саш, это демагогия. Я проверяю. Пока результаты проверок меня радовали, так что мне совершенно не нужен твой хладный труп.

– Спасибо. А знаете, почему они вам не доложили?

– Интересно…

– А они меня боятся. Стибрили наверное, что-нибудь, или распилили.

– Саша, не делай голословных утверждений. У тебя есть на них материал?

– Пока нет, но будет.

– Вот тогда и поговорим на эту тему. Сейчас у нас другая серьезная тема: твоя жизнь. То, что ты ходишь под охраной – это не эффективно. Да, парень погиб, тебя спас. Плюс случайность. Но отслеживать возможности, предугадывать опасность, вести оперативную работу гораздо эффективнее. Поэтому сейчас сюда войдет директор СБК, и ты ему все выложишь, по крайней мере, основные направления.

Император кивнул мне:

– Артур, пойдем. Разговор конфиденциальный. Встать можешь?

Идти оказалось метров пять до дивана в холле. Голова здорово кружилась, но дошел.

Леонид Аркадьевич кивнул высокому подтянутому господину, ждавшему у двери.

Тот прошел в палату.

По моим воспоминаниям, еще пару дней назад СБК возглавлял другой человек.

Император опустился на диван рядом со мной.

– Знаешь, в том, что случилось, и моя вина, – сказал Хазаровский. – Я позаботился о том, чтобы Александра Анатольевича не подкупили, и недостаточно о том, чтобы не убили.

– По-моему, второе легче, – заметил я.

– Но не лучше, – улыбнулся император. – Ты как себя чувствуешь?

– Голова кружится, а так почти нормально.

– Мне господин Лошарь говорил, что все идет почти замечательно, и дней через десять ты сможешь вернуться домой.

– В Психологический Центр, – уточнил я. – И даже не через десять дней, а через восемь.

– В Открытый Центр. Апелляцию не собираешься подавать?

– А вы бы мне что посоветовали?

– Я здесь не советчик, Артур, это дело твоей совести.

– А как вы оцениваете решение судьи, Леонид Аркадьевич?

– В общем, высоко. Конечно, надо у психологов спрашивать: клевета это или добросовестное заблуждение. Прецедент опасный, может напугать честных представителей его профессии. В конце концов, у них есть право на ошибку. Пусть лучше ошибаются, чем молчат. Долг журналиста указать на проблему. На то, чтобы с ней разбираться есть другие ведомства.

– А относительно меня?

– Артур, для того, чтобы справляться даже с очень редкостной сволочью существует закон, а не кулаки.

– Понятно. Ладно, не буду я ничего подавать.

– Я этого не слышал, – сказал он. – Сам решишь.

Дверь нашей палаты открылась, и на пороге возник тот самый высокий господин.

Хазаровский обернулся к нему.

– Все в порядке, Георгий Петрович?

– Более чем, – ответил тот.

– Ну, слава богу, Нагорный жить хочет.

Император положил мне руку на плечо, и повторил еще раз:

– Решай сам.

– И все-таки я не люблю этих гадов с ледяными глазами, – сказал Нагорный, когда я вернулся в палату и сел на кровать. – Еще посмотрим, что они там смогут.

– Александр Анатольевич, а вы давно смотрели на себя в зеркало? Причем прямо в глаза?

– Ледяные, да?

– Бывает.

– Ничего не поделаешь, профессия накладывает отпечаток. Вот уйду в отставку лет через двадцать, глядишь, и глаза потеплеют. Если раньше не убьют, конечно. Как сказал император: «За свою голову отвечаешь головой». И поспорить с этим трудно. Много ты услышал из императорской нотации?

– Много, – честно сказал я. – По-моему, все очень адекватно, взвешенно и разумно.

– Сволочь мстительная, – беззлобно прокомментировал Нагорный.

– И, по-моему, нарушение приказа императора тянет на Психологический Центр.

– Тянет, конечно. Но так он мне и дал отдохнуть пару недель в Психологическом Центре!

– Начальника СБК вообще снял…

– Меня не снимет. Где он еще такого дурака найдет!

– Александр Анатольевич, можно серьезный вопрос?

– Валяй!

– У меня, видимо, срок подачи апелляции кончится раньше, чем лечение здесь. Меня могут прямо отсюда вызвать в Центр?

– Ну, кто тебя из лазарета туда потащит? Они же не садисты. Сделают запрос нашему врачу Игорю Лошарю. Он им ответит, что ты еще слаб, еле ходишь, и не стоит подвергать опасности твое нежное здоровье. На что они автоматом отложат обследование и вежливо замолчат до следующего запроса. Ты даже не узнаешь.

– И что со всеми так или только в моем нежном случае?

– Со всеми, со всеми. Даже в случае весьма приличных сроков. По экономике-то уж точно.

– А кто отслеживает трансакции местного медперсонала?

– Молодец, Артур, смотришь в корень. Я отслеживаю. Мое ведомство. Так что можешь не надеяться, что задержишься здесь навечно.

После обеда к Нагорному пришла жена. Села рядом, взглянула на него заплаканными глазами.

– Сашенька…

Я оперативно слез с кровати и смылся в коридор.

Успел услышать за спиной отчаянный шепот:

– Сашенька, брось все это, у тебя дети.

– У всех дети, у всех семья. Это же не повод, чтобы ничего не делать. Светка! Ты же всегда меня поддерживала…

И разговор затих и превратился в невнятный шепот.

Я разлегся на диване и вылез в Сеть на предмет изучения разрекламированного Нагорным джихада.

Но к океанскому лайнеру, груженому телегами с подписями ненавистников, прессе явно прибавить было нечего. По поводу того, что стреляли в Нагорного, и по поручению недоизловленного им ворья, никакого джихада не было, а напротив царил полный консенсус. Джихад начинался, когда речь заходила о конкретных фамилиях. И выкладывали их, действительно здоровыми списками.

Вечером меня навестила Марина. Она села у кровати, я взял ее руку в свои, стал целовать пальцы.

– Ну, я уж никак вас одних оставить не могу, – вмешался Нагорный.

– Извините, Александр Анатольевич, – сказал я и встал с кровати.

Мы с Мариной сбежали с глаз Нагорного в холл на тот же желтый диван, где со мной беседовал император.

– Артур, в университете тебя все поддерживают. Все за тебя.

– Спасибо им. Подписи еще не собирают?

– Как это не собирают? Уже две сотни собрали.

Я уже закончил с мизинчиком ее правой руки и перешел на левую.

– Марин, то, что я случайно попал под импульсный деструктор, нацеленный на Нагорного, не делает меня героем.

– Ты не случайно попал. Вы шли с ним бок о бок. Этот ролик всю Сеть обошел. Вы спускаетесь с ним по ступеням суда, о чем-то беседуете, и тут начинается стрельба.

Я перевернул ее руку и поцеловал в ладошку, то самое место, где скрещивались две линии, одну из них кажется раньше называли «линией удачи», а другую «линией сердца».

И уже не стал уточнять, о чем мы беседовали с Нагорным.

– И в суде вы были бок о бок и на одной стороне.

Я подумал, что в отблеске славы Нагорного, который случайно упал на меня вкупе со смертоносным лучом, есть своя прелесть. Но высказывать это вслух не стал.

– Артур, мы подадим подписи, и папа тебя простит.

– Твой папа считает, что решение суда правильное. Я с ним советовался, подавать ли апелляцию.

– Артур, подавай ради бога, мы отправим подписи в суд.

– Нагорный тоже считает, что не надо.

– Вышинский! – бросила она. – Ему бы побольше людей посадить.

Я подивился тому, как быстро славный герой Нагорный превращается в Вышинского, но промолчал.

Эти влажные глаза в тени невероятных ресниц интересовали меня куда больше всех Нагорных вместе взятых вкупе с Вышинскими.

И я коснулся губами уголка этого темного карего озера.

– Господа, мне кажется, здесь не совсем место, – услышал я голос доктора Лошаря где-то за спиной.

И Маринкины щеки налились краской.

– И Артур еще очень слаб, – добавил врач.

С последним утверждением в некотором смысле я бы совершенно не согласился.

– И в десять часов больница закрывается для посещения. Извините, Марина Леонидовна, но правила общие для всех.

Я, наверное, посмотрел на него, как на врага. Но делать было нечего, и мы с Мариной попрощались до завтра.

Утром ко мне пришел отец.

– Привет Артур! Доброе утро, господин генпрокурор.

Нагорный полусидел на кровати, но это было единственное его достижение. Подняться не пытался, да и не давали врачи.

Отец встал у окна и сложил на груди руки. По сравнению с несколько брутальным генпрокурором он смотрелся вольным художником, а не адмиралом.

– Прошу меня простить, но я, к сожалению, не могу вас покинуть, – сказал Нагорный.

– Вы нам не помешаете, господин генпрокурор, – ответил отец. – Артур, со мной связался твой адвокат. Он говорит, что ты отказываешься подавать апелляцию, хотя шансы неплохие.

Нагорный закинул руки за голову, поморщился от боли, но позы не поменял.

– Мы с Артуром решили, что он как честный и законопослушный человек, как только выздоровеет, поедет в Центр, и не будет заниматься лишним словоблудием.

– Артур, – повторил отец, полностью проигнорировав тираду Александра Анатольевича, – тебя что теперь господин Нагорный консультирует?

– В какой-то степени, – сказал я.

– А тебе не кажется не слишком разумным брать прокурора в качестве адвоката?

– Ты считаешь, что надо подавать?

– Безусловно. Во всем надо идти до конца.

– Угу, – вмешался Нагорный, – даже если ты не прав?

– Даже если не прав, – сказал отец, – чтобы не отучиться бороться в остальных случаях.

– Не досидели, мсье Вальдо, – заметил Александр Анатольевич. – Еще бы полгодика. Для ровного счета: не девять с половиной, а десять. Надо Ройтману поставить на вид: недоработка!

И глаза Александра Анатольевича приобрели тот самый службистский льдисто-стальной цвет.

– Евгений Львович вам не подчиняется, – сказал отец. – И у него на этот счет другое мнение. Вы, кстати, собираетесь идти до конца?

– Я прав.

– Несмотря на жертвы? Сколько человек пострадало три дня назад?

– Я прав, – повторил Нагорный.

– Не всегда.

– Я извинился. Если бы я шел до конца, мы бы с вами здесь не разговаривали. Как только я понял, что не прав, я остановился.

– Там дальше идти было некуда. Стенка! Все допрошены, все невиновны.

Нагорный вздохнул.

– Между прочим, у них новая методика, – заметил отец. – Они теперь вводят иглу в вену. Вроде антенны для связи с биомодераторами, насколько я понял. Так что ты морально готовься, Артур.

– Какое дело! Игла в вену! – усмехнулся Нагорный. – Совершенно не больно, как катетер. Уж, Артур, думаю не из тех, кого можно напугать булавочным уколом.

– Не в этом дело, – сказал отец. – Эффективная весьма методика. Тормозов не остается вообще. Выпотрашивает на раз. Чувствуешь себя этакой биомассой абсолютно без воли к сопротивлению.

– Спасибо за высокую оценку, – усмехнулся Нагорный, – работаем. Знаете, господа, что меня больше всего поражает в этом деле? Дело ведь плевое, возможный курс совершенно плевый: не десять лет, не год – максимум месяц в Открытом Центре! И три здоровых мужика – вы, мсье Вальдо, я и император – три дня обсуждают, подавать ли апелляцию нашему замечательному мальчику. Студенты подписи собирают! Не рыпаться, подчиниться, сделать, что сказано – и не гневить бога!

И мне стало откровенно стыдно, что я отнимаю драгоценное время «трех здоровых мужиков» на всякую ерунду.

– Не рыпаться его еще научат, – сказал отец. – В его возрасте положено «рыпаться». И нет в восемнадцать лет ничего «плевого». Артур, ты-то уверен в своей правоте?

– Нет, – сказал я. – Три дня назад был уверен.

– У тебя нет внутреннего стержня, Артур, – заметил отец. – Колеблешься, как тростник на ветру. Надо вырабатывать.

Апелляция

На следующий день я подал апелляцию.

После занятий ко мне пришла Марина. Врач разрешил мне выйти на воздух, во внутренний двор. Там была площадка для мини-гольфа, очень приличная: искусственные маленькие скалы, водопады, ручьи, модель парусника на боку, цветущий жасмин и клематисы. И восемнадцать лунок.

Рука еще болела, но я чувствовал себя вполне в состоянии составить партию. А Марина обязалась бегать за мячиком. Последнее условие казалось мне не совсем правильным, но доктор Лошарь настоял.

Нагорный увязался за нами.

– Ребята, сто лет не играл в гольф! Я вам не слишком помешаю, если поболею?

Его фото на поле для гольфа, причем большом, я видел последний раз где-то за неделю до покушения. Но сказать «слишком» раненому герою язык не повернулся. Я очень надеялся, что Игорь Николаевич ему запретит, но тот горячо поддержал идею: больному нужен свежий воздух. И чуть не на себе дотащил его до скамейки у первой лунки. Ходил господин генпрокурор еще откровенно паршиво, как древний старик. И я только сейчас заметил, что со дня суда в его волосах здорово прибавилось седины.

И тут же простил ему назойливость.

– Давайте я поведу счет, – предложил он.

Мы согласились, во время игры не хочется отвлекаться.

Первая дорожка была простая с выступом и поворотом. Пар¹ был два. И у меня был пар. Марина забила с третьего раза.

Нагорный честно считал и сбрасывал результаты нам на кольца связи.

– А в Психологическом Центре гольф есть? – весело спросил я.

– Ты удивишься, Артур, есть, – сказал генпрокурор. – Я Закрытый Центр имею в виду. При Страдине не было. А теперь построили, жестоко же лишать людей привычной игры. Правда, не большое поле, а мини-гольф, как здесь, только поскромнее.

И все шло как по маслу, правда, Марина чуть-чуть выигрывала. И так до седьмой лунки. Знаю я эту дорожку! Хуже только в бочку попадать. Мячик надо загнать под искусственную скалу, внутренняя поверхность которой сделана в виде мертвой петли, и оттуда он должен упасть в широкую вазу с песком.

Марина била один раз, второй, третий, и мячик все не долетал и скатывался обратно.

– Ну, кто же так бьет! – сокрушался Нагорный. – Марина, да бейте вы сильнее.

Мячик опять не долетел и упрямо скатился обратно. Марина обреченно остановила его клюшкой.

– Ах, Марина, – прокомментировал Навальный. – Не расстраивайтесь. Вы бьете так красиво, что право уже неважно, куда.

Она ударила в пятый раз и, видимо, сильно. Описав положенную ему по законам физики параболическую траекторию, хитрый мяч угодил прямо в ручей у подножия скалы.

– Да за что ж вы его купаете! – прокомментировал Нагорный.

Следующие две попытки снова закончились недолетами.

– Семь, – сказал Нагорный. – Лунка проиграна.

И бестрепетно вписал Маринке восьмерку.

– Ну, давай, герой, покажи класс, – сказал он мне.

Я взял клюшку и ударил как следует. Мячик приземлился на соседнюю дорожку.

– Двоечник! – прокомментировал Нагорный. – Чему вас только в Университете учат?

В следующий раз проклятый мяч угодил в тот же ручей, причем, по-моему, на то же место.

– Артур, – сказал генпрокурор, – ты силушку-то рассчитывай молодецкую.

Я попробовал, было, рассчитать, и получил недолет.

– Три, – сказал Нагорный.

Четвертый раз оказался не лучше третьего, а в пятый мяч пролетел от вазы буквально в двух сантиметрах.

– Мазила, – прокомментировал генпрокурор.

В шестой он упал откуда-то с верхней точки мертвой петли и прикатился к моим ногам.

– Хоть сам вставай, – сказал Нагорный.

Седьмая попытка окончилась для мяча купанием.

– Семь, – сказал генпрокурор. – Лунка проиграна.

И влепил мне законную восьмерку.

– Александр Анатольевич, лунка трудная, – сказал я.

– Нечего на лунку пенять, коли руки кривы. Помоги-ка мне.

Я подошел, подал ему руку, он тяжело встал, но доковылял до проклятой дорожки.

– Клюшку давай.

Он взял ее совершенно профессионально, так что я четко понял, что только так и никак иначе и стоит держать клюшку для гольфа.

– Мячик положи, – приказал он.

Я положил мячик перед клюшкой.

Он ударил резко, но не слишком сильно. Мяч вкатился на внутреннюю поверхность мертвой петли, и изящно спикировал вниз прямо в песок в недостижимой вазе.

Это было какое-то чудо. Наверное, мы с Мариной одновременно открыли рты.

– Вот так! – сказал Нагорный.

И тихо мне:

– Зря ты меня не послушал. Большой катастрофы не случилось, конечно. Но не красиво это, не по-мужски.

Я не сразу понял, что это он об апелляции.

Я взглянул на Марину, и лучше бы я этого не делал, потому что она смотрела на Нагорного так, что ей впору было напомнить, что у него жена, двое детей и вообще он ей в отцы годится.

И уж было собирался что-нибудь ляпнуть по этому поводу, но Нагорный закашлялся тем самым жутким кашлем, как в первый день нашего совместного больничного существования.

И я отвел его к скамейке.

Во двор выбежал Игорь Николаевич и велел ему возвращаться в палату. Мне показалось неправильным бросать его в таком состоянии, да и ему понадобилось мое плечо.

Так что партия осталась незаконченной. По результатам первых семи лунок выиграла Марина.

Вечером мне сообщили, что кассационное разбирательство назначено через неделю.

– Кто будет рассматривать дело уже известно? – спросил Нагорный.

Он лежал под капельницей, но это не делало его менее разговорчивым.

– Осипенко, какая-то.

– Осипенко не какая-то, а Карина Юрьевна, – с уважением заметил Нагорный. – Очень грамотный юрист.

Я уже знал, что высокая оценка судьи Нагорным не сулит мне ничего хорошего.

– Я понимаю, почему твой адвокат так оптимистичен, – сказал он. – Руткевич, ведь, да?

Я кивнул.

– Ты ранен, – продолжил Нагорный, – валяешься в больнице на соседней кровати со мной. Еще два года назад, до реформ Хазаровского-Ройтмана, действовала система смягчающих и отягчающих обстоятельств. И суд давал срок с их учетом. Сейчас все эти обстоятельства никого не волнуют. Если только не меняют категорию преступления. То есть, например, если ты просто кого-то убил – тебя отправят в блок «С», а если еще и ограбил – то в блок «D». Но на продолжительность психокоррекции даже это не влияет. Она зависит исключительно от твоего внутреннего состояния и либо нужна, либо нет. И делать ее будут ровно столько, сколько необходимо психологам, чтобы нормализовать ситуацию.

– Руткевич не знает современной практики?

– Да знает. Просто есть корреляция между наличием «смягчающих обстоятельств» и продолжительностью лечения. И сейчас есть. Но это корреляция, а не причинно-следственная связь. Положительные моменты – не причина сокращения курса, а проявление лучшей психологической ситуации, которую нужно меньше корректировать. Но твое ранение не может быть таким симптомом. Просто случайность. Увы!

– То есть шансов по-прежнему нет? – спросил я.

– Никаких, – беспощадно повторил Нагорный.

За неделю я научился попадать в недостижимый песок, а Нагорный еще пару раз показывал нам «класс»: попав с первого раза в бочку, которую мы с Мариной благополучно проиграли, и, проведя мячик узким проходом на горке.

В последнем случае он даже не закашлялся и обошелся без капельницы.

Вечером, за день до предполагаемого кассационного разбирательства, к нам в палату зашел Игорь Николаевич.

– Артур, был запрос из суда о том, можете ли участвовать в судебном заседании. Я сказал, что нет.

Честно говоря, я не понимал, почему я не могу участвовать в заседании, если каждый день играю в гольф.

– Это почему? – спросил Нагорный.

– Александр Анатольевич, Артур, конечно, сможет участвовать в заседании, но после этого велика вероятность, что ему придется ехать в ОПЦ, а это рано, пусть окрепнет.

– Ну, ладно, – сказал генпрокурор. – Специалисту виднее.

– Заседание отложили на десять дней, – сказал врач. – Этого нам хватит.

– И через десять дней, чтоб был там, как штык, – сказал Нагорный.

– Да, куда ж я денусь, – заметил я. – Если я там не буду, как штык, император меня заживо сварит в кипящем жидком азоте.

Вечером пришла еще одна новость.

– Артур, а ты знаешь, что Кривин не подал апелляцию? – спросил Александр Анатольевич. – Сегодня был последний срок. Признаться, я удивлен. Думал, уж эта сволочь подаст немедленно.

– Так может, он невиновен, – заметил я.

– Может. Но тогда зачем было выжидать десять дней? В ОПЦ можно было пойти сразу. Уже бы все было ясно, он бы был дома, и душа у него не болела, что нужно идти на психологический опрос. Ну, ладно. Посмотрим, что завтра будет.

Утром события развивались.

– Сейчас около одиннадцати, – заметил Нагорный. – В десять утра наш общий знакомый Кривин должен был явиться в Центр. И не явился.

– Как это?

Мысль о том, что туда можно вот так взять и не явиться, просто не приходила мне в голову.

– Она и не должна приходить в голову законопослушному человеку, – сказал Александр Анатольевич.

– И что теперь?

– Хуже всего, что психолог не может с ним связаться. Чтобы доехать до Центра, надо сделать над собой некоторое усилие. Не у всех получается. Тогда психолог свяжется, напомнит, может и домой заехать. Может и с полицией. И доставят в Центр. Если только клиент не болтается в петле. Вешаться из-за этого конечно глупость несусветная, но у меня был один такой случай. Единственный раз, когда я пожалел, что мы не взяли человека под стражу. Можно было. Там курс был больше раз в двадцать, чем может случиться у нашего журналиста. Но что-то непохоже на Кривина в петле болтаться.

– За ним сейчас поедут?

– Уже. Минут через пятнадцать узнаем, что там.

Через пятнадцать минут выяснилось, что дом Сергея Кривина пуст и, видимо, покинут несколько дней назад.

– М-да, – сказал Нагорный, – чтобы человек ударился в бега перед психологическим опросом – это первый случай в моей практике. Даже, если виновен. Ну, месяц психокоррекции максимум!

В палату вошел Игорь Николаевич.

– Господа, к вам император, – сказал он.

Хазаровский вошел, как всегда, движением ладони приказал нам не вставать, кивнул мне и подсел к Нагорному.

По-моему, генпрокурор морально приготовился к очередной головомойке. По крайней мере, вид у него был настороженный.

– Саша, как ты себя чувствуешь? – традиционно начал Леонид Аркадьевич.

– Почти отлично. Уже работаю.

– Я заметил.

Когда человек выходит в Сеть через кольцо связи, мысленно разговаривает по нему, записывает на него, внешний наблюдатель может вообще ничего не заметить. Разве что тот факт, что сосед твой отключается от реальности и почти перестает реагировать на окружающее.

Да, в последнее время, Александр Анатольевич действительно стал молчаливее и часто лежал на кровати, полузакрыв глаза. Я думал, что он просто плохо себя чувствует и старался не мешать.

А если его работу заметил Хазаровский, значит и результат был.

– Что ты думаешь о бегстве Сергея Кривина? – спросил император.

– Мне выйти? – спросил я.

– Нет, нет, Артур. Это и тебя касается, – сказал Хазаровский. – Ты же его знаешь, ты с ним судился.

– Я в полном недоумении, если честно, – ответил Нагорный. – Не бывает! Глупо! Он же честно заработал себе еще одну статью, которая гораздо тяжелее клеветы.

– Угу! Неисполнение судебного решения.

– Да. Тянет месяца на три.

– Саша, у меня есть свои соображения, я даже предпринял некоторые действия, но я хочу услышать твое мнение как профессионала. Что могло случиться?

– Либо он мертв, либо знает что-то такое, что ни в коем случае не хочет ложиться под биопрограммер в ОПЦ. Его же так еще не допрашивали.

– Вот именно, – сказал император. – Я уже подключил СБК.

– Ну, честно говоря, найти человека по кольцу связи – не теорема Тракля. Оно же сигналит.

– Знать бы еще, где сигналит. Он за десять дней далеко мог уйти. Где искать? На Кратосе? На Тессе? На Дарте? Или еще дальше?

– Я сейчас буду оправдываться, – вздохнул Нагорный.

– Не за что тебе оправдываться. Его по закону не могли арестовать. За клевету нельзя взять под стражу.

– Мои ребята его уже ищут, к вечеру, думаю, найдут. По крайней мере, если он не покинул пределы Империи.

– Будем надеяться, – сказал Хазаровский.