Текст книги "Пасынок империи (Записки Артура Вальдо-Бронте) (СИ)"

Автор книги: Наталья Точильникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Страсть к общению

Второй сеанс под КТА разительно отличался от первого. Главным образом темпом. Проигрывались десятки ситуаций, в основном связанных с агрессией и реакцией на агрессию, и каждая сопровождалась дофаминовой наградой, если я выбирал правильный алгоритм поведения, и наказанием в противном случае. Иногда было откровенно больно. Но боль вспыхивала и проходила практически мгновенно. Как ожог.

Мне словно записывали в мозг инструкции на все случая жизни, связанные с насилием. Впрочем, почему словно? Именно этим и занимался Олег Яковлевич.

– Это и есть выставление планки? – спросил я, когда где-то в середине сеанса он дал мне передышку на несколько минут.

– Да. Я знаю, что больно, но с этим ничего не поделаешь. Все анестетики блокируют нервные импульсы. Нам этого делать нельзя. Потому что эти нервные импульсы нам и нужны. Мозг – это около ста миллиардов нервных клеток. Мы в принципе знаем, в какой зоне нужно достраивать нейронную сеть. Но и в этой зоне сотни миллионов нейронов. И у каждого по десять тысяч синапсов. Поэтому мы проигрываем ситуацию, проходит нервный импульс, моды его фиксируют и достраивают синапсы именно там, где проходит импульс. Вы сами нам показываете точное место. Но чтобы его увидеть, надо, чтобы импульс прошел, и, если его заблокировать – все теряет смысл. Так что боль убрать нельзя.

– Да терпимо, в общем-то, – сказал я.

– Ну, и хорошо. Нам достаточно импульса довольно слабого и кратковременного. Моды зафиксировали? Поняли, что им делать? Все! Наша задача выполнена. Сам же процесс достраивания синапсов совершенно безболезненный. Так что надеюсь, что терпимо. Но, когда нейронный контур кнута активизируется по-настоящему, в реальной обстановке, терпимо не будет. Это как прививка. Ощущения во время психокоррекции так же отличаются от ее последствий, как прививка от оспы от самой болезни.

– Это опасно, когда ваш механизм начинает работать в реальной обстановке?

– Для жизни, в общем, нет. Для психического здоровья опасно. Если вы нарушили наш запрет, то железно надо к нам, вы и сами это поймете. Но я таких случаев не знаю. Все останавливаются на подступах. Разве что нарушение не в зоне риска. Мы же не можем с вами весь уголовный кодекс проработать. А благие пожелания типа «не нарушай закон», «не убий», «не укради», «не бери взяток» работают хуже. Хотя тоже работают. У вас зона риска довольно узкая. Мы ею сейчас и занимаемся. Но всякими экономическими моментами тоже займемся, но на уровне тех самых благих пожеланий. Совершенно не зона риска. Если вы когда-нибудь попадете к нам в блок «А» я очень удивлюсь. В этой области у вас и так все выстроено, все нейронные контуры есть. Усилим чуть-чуть на всякий случай.

Он промучил меня еще около часа.

Наконец сказал:

– Ну, все, идите, пообедайте.

Я с трудом поднялся и сел на кровати. Чувствовал себя совершенно разбитым.

– Хорошо пообедайте, – добавил он. – Бульон возьмите.

– И в три опять сюда?

– Конечно. В три сюда.

Пожалуй, после второго сеанса под КТА я чувствовал себя хуже, чем после первого. Вроде и голова не кружилась, а шел с трудом, как в первые дни в больнице после ранения.

В столовой было много народа. Я потянулся за рекомендованным бульоном. Тарелка покачнулась, так что я чудом не обжегся. Чья-то рука подхватила ее и поставила мне на поднос.

– Спасибо, – сказал я и поднял голову.

Предо мной стоял парень примерно одних со мной лет или чуть старше, и примерно одного со мной роста, но немного шире в плечах.

– После КТА? – спросил он.

– Ох! Настолько заметно?

– Еще бы! В меня, наверное, цистерну его влили. Так что и по стеночке ходил, и чай разливал, и все тридцать три удовольствия: и голова, как чугунная, и тошнота, как с похмелья.

– Давно здесь? – спросил я.

– Два дня.

– За два дня цистерну точно не влили, – заметил я.

– Так я до того в ПЦ был.

– Ого!

– И по сравнению с ПЦ здесь халява полная! Санаторий.

– Как сказал один мой здешний знакомый «пансионат для грешников».

– Во, точно! Красиво завернул.

– И где в ПЦ? – осторожно поинтересовался я. – В каком блоке?

– С1.

– Хулиганство?

– Нет. Подрался я.

– А, понятно.

– Но, ей-богу, все живы, – уточнил он.

– Не сомневаюсь. Если бы были не все живы, то было бы С3.

– Да и С1 – не сахар.

Как-то само собой мы оказались за одним столом.

– Меня Вовой зовут, – представился он, садясь, и протянул мне руку.

Широкую и большую.

– Артур, – сказал я, пожимая ее.

Имя было ему явно незнакомо. Конечно, в ПЦ не до того, чтобы смотреть в Сети дурацкие новости. А до истории с покушением на Александра Анатольевича я не был столь знаменит.

Мой новый знакомый принадлежал к другому кругу. Не знаю, насколько там принято смотреть новости.

– Ты с Тессы? – спросил он.

Я отметил про себя, что мы не договаривались отдельно переходить на «ты», и не выпили на брудершафт даже апельсинового сока, но возражать не стал.

– Неужели акцент? – спросил я.

– Ну, немного картавишь. И Имя. «Артур»!

– С Тессы. Но уже два с лишним года на Кратосе.

– Учишься здесь?

– Да, в Универе.

– Круто! А родители на Тессе остались?

– Нет. Мама умерла, а отец здесь. В Лагранже.

– Ну, там все ваши и живут. А у меня мама жива, а отца нет. Я тоже здесь учусь, в военном училище. Причем я, кажется, даже не вылетел. Когда меня осудили, думал – все – накрылась учеба медным тазом. Ну, месяц я там отсидел, в ПЦ, и Андреев – это мой психолог – мне и говорит: «Знаете, Володя, я основные моменты подкорректировал, так что не вижу смысла вас здесь держать». И отпустил сдавать экзамены. Честно говоря, я вовсе не был уверен, что я их сдам. Мне всегда это так трудно было. Нет, бежать, ползти, стрелять – это у меня всегда хорошо получалось. А эта теория дурацкая – мука смертная. А тут просто все на ура прошло. Я даже не напрягался особо. На меня преподы смотрели глазами по семь копеек. Был троечник – стал отличник. Ну, звоню я Андрееву хвастаться, а он и говорит: «Мы вам, Володя, мозги разогнали немножко. А то вы очень плохо умели просчитывать последствия своих поступков, а это опасно для общества, которое мы должны защищать. То, что вы после этого экзамены с полпинка сдаете – это просто побочный эффект». Это я тебе сейчас все эти словесные выкрутасы слово в слово рассказываю, а до того не запомнил бы ни за что.

– Здорово, – искренне восхитился я. – Может, мне тоже мозги разгонят?

– Ну, куда тебе мозги разгонять, если ты и так в Универе?

– Пределы совершенствования бесконечны, – заметил я.

– Ну, как вы, аристократы, так умеете слова заплетать косичками? «Пределы совершенствования бесконечны»!

– У меня, что на лбу написано, что я аристократ?

– Еще бы! Буквами по семь метров. Хотя здесь по одежде-то не поймешь. Так что, если бы я сразу понял, может, и не полез бы знакомиться. Но быстро понял.

– Хорошо, что полез, – улыбнулся я. – Все совершенно замечательно.

Этот проштрафившийся богатырь мне положительно нравился.

– И в ПЦ все спокойно друг с другом знакомятся, – продолжил он. – И не обижается никто.

– И правильно, – кивнул я. – Правда, я там не был.

– Сразу сюда? Ну, значит, ерунда какая-то.

– Ерунда. За пощечину.

– Бабу что ли не поделили?

– Нет.

– Спьяну?

– Два глотка сливянки.

– Обозвал тебя как-нибудь?

– Не меня. Моего опекуна.

– У тебя есть опекун?

– Да. Это долгая история. Мама разошлась с отцом, когда мне было шесть лет, а потом вышла замуж на Кратос. И мы сюда переехали. У меня появился отчим. Он умер во время эпидемии и завещал позаботиться обо мне моему теперешнему опекуну. Потом умерла мама.

– Твой опекун – хороший человек?

– Да. Хотя между нами нет той душевной близости, которой бы мне, наверное, хотелось. Но я его очень уважаю.

– И раздаешь за него оплеухи.

– Было дело. Знаешь, очень вранья не люблю. Он его не только оскорбил этот гад, он оболгал.

– Я тоже вранья не люблю, – сказал мой новый знакомый. – А виноват-то ты чем? Прав, по-моему.

– Ну, на слово умей ответить словом.

– И сколько за это?

– Две недели.

– Вроде, ерунда. Но я вот месяц отсидел в ПЦ, а кажется лет десять.

– Точно. Я здесь второй день, а кажется год уже. Словно время течет по-другому.

– Знаешь, и меняешься, как за десять лет. Когда я экзамены сдал, мы в общаге отмечали конец учебы, и мне поставили водки. А мне не хотелось совсем. Даже притрагиваться. Отвращение вызывает даже запах. Ну, я и говорю, мол, мне в Центре пить запретили, извините, ребята, хотя понимаю, что не совсем правда, отмазка это. Они на меня посмотрели с жалостью, как на раненого. Но ничего, сбегали, кваса налили. И я с ними остался. Они болтают между собой, я тоже пытаюсь встревать, говорю что-то, а мне скучно. И не потому что они пьяные, а я трезвый, и не потому, что я поумнел, а они, как были, так и остались. Просто, я чувствую себя старше лет на десять, а они – молодняк. Меня Андреев предупреждал, что мне может стать неинтересно со старыми друзьями, что придется менять круг общения: «Будут психологические проблемы, Володя, вы мне сразу звоните». Да я не очень расстроился. Понятно же, что я приобрел от этого, а не потерял, хотя не заслужил этого совершенно. И по поводу пития я его спросил, почему не хочется. Ну, я же спьяну тогда подрался-то. Ну, они и «выставили планку», как они говорят. Можно за раз бокал сухого вина или кружку пива. Крепкое вообще нельзя. Так что я и не соврал почти курсантам-то. И мне Андреев говорит: «Пока, Володя, лучше совсем не надо. После ОПЦ будет немного можно». Потом он мне разрешил мать навестить. Она у меня в Синьозере живет, там у нас ферма.

Я тут же поискал в Сети, и нарыл, что Синьозеро – это небольшое село километрах в семистах к северу от Кириополя.

– Ну, мать мне тоже поставила, – продолжил Володя. – А я отказался, мол, Андреев запретил. На следующий день вся деревня знала, что я не пью. Жалели очень.

– Не жалей! – улыбнулся я. – Невелика потеря.

– Не потеря вообще. Переживу. Слушай, а как у тебя при живом отце опекун?

– Мой отец… понимаешь… он не правоспособен.

– Сумасшедший что ли?

– Да нет. Он был осужден, провел несколько лет в ПЦ, потом его условно освободили, но не восстановили в правах.

– Несколько лет в ПЦ? Круто! Он, что убил кого-нибудь?

– Да.

Я чувствовал себя котом, забавляющимся с мышкой. Ну, когда же он догадается? Тепло, очень тепло, жарко! Иногда мышка, сама того не зная, убегала в не очень приятные места, и игра теряла привлекательность. Я бы предпочел быть разоблаченным в качестве воспитанника императора, а не сына убийцы.

– Ты общаешься с отцом?

– Да. Он мне даже нашел адвоката. Дорогого и знаменитого. Но помогло мало. Сколько попросил психолог – столько и влепили. Так только, моральная поддержка.

– Он богат?

– Пожалуй, нет. Хотя у него дом в Лагранже, но он государственный. Адвоката оплачивал опекун. Мне тут же попеняли, что я его деньги транжирю.

– Он тоже не очень богат?

– Он достаточно богат, просто во всех тратах отчитывается.

– А, большой чиновник?

– В общем, да.

– И тебя не отмазал?

– Нет.

– Не мог?

– Принципиально не стал. Понимаешь, мой отчим завещал ему меня воспитывать, он и воспитывает. Совершенно честно. Но иногда жестко получается.

И тут я услышал сигнал с кольца. Оно проиграло половину четвертого.

Как же я не услышал предыдущие напоминалки? Должно было дернуть меня без десяти три, потом прозвонить в три ровно. Да, кажется, что-то звучало, но я тут же забыл, увлекшись разговором.

Наверное, я побледнел.

– Что с тобой? – спросил Володя.

– Я жутко накосячил. Половина четвертого, а мне надо было в три быть у себя. Все, я до конца недели без кольца. Если конечно в ПЦ не отправят.

– Это я виноват, заговорил тебе зубы. Давай я пойду с тобой и все объясню.

– Да, ладно, сам должен был быть внимательнее. Тебе-то во сколько?

– Неважно, все равно пойдем.

– В три, да? – спросил я уже на ходу.

Он молчал, и отделаться от него не удалось.

Дошли мы минут за пять.

Я открыл дверь.

Старицын сидел у кровати, обернулся, вопросительно посмотрел на меня.

– Простите, ради Бога, Олег Яковлевич, заболтался, – сказал я.

И начал снимать кольцо.

– Это я виноват, – сказал Володя. – Я ему зубы заговорил.

– Кольцо оставьте пока, Артур, – сказал Старицын. – С вами император хотел поговорить.

Я чуть не взвыл.

– Олег Яковлевич, ну зачем же так сразу!

– Вы его воспитанник, и Леонид Аркадьевич имеет право знать, как вы себя ведете.

Я покорно вызвал его по кольцу. Сам.

– Артур, – сказал он. – Это уже второй раз.

– Государь, я…

– Только давай не оправдываться. И меня совершенно не волнует, правду ты мне скажешь или выдумаешь. Думаю, тебе уже много наговорили про то, как круто тебя наказывают. Да, возможно строже любого другого. Но никто из моей семьи не вправе вести себя так, чтобы это вызвало хоть малейшие нарекания. Так что сейчас ты отдашь кольцо Старицыну, и он вернет его тебе тогда, когда сочтет нужным. А если будет хоть еще одно нарушение – любое – ты поедешь в ПЦ. Сам поедешь. К Ройтману. И не надейся, что во мне хоть что-то дрогнет.

– Ну, что сказал император? – поинтересовался Старицын, когда я отключился.

Я снял кольцо и отдал ему.

– Вернете, когда сочтете нужным, – сказал я.

– Понятно. Что еще?

– Еще одно нарушение, и я должен буду поехать в ПЦ.

– Угу. Ладно, мы это с ним обсудим.

Я перевел взгляд на Володю.

Он так и стоял у входа в совершенном шоке.

– Вов, извини, тебе тоже надо идти, – сказал я.

– Я дурак, – сказал он. – Подставил тебя… вас по полной программе.

– Да мы вроде на «ты» перешли…

– Володя, вы идите, – сказал Старицын. – Нам с Артуром надо поработать.

– Извините, – кивнул он.

И вышел.

– Артур, как вы себя чувствуете? – спросил Олег Яковлевич.

– Дерьмово, – честно сказал я.

– В плане моральном, понятно. Но я имею в виду физический.

– Нормально. После сеанса было плохо, но разговор с Володей совершенно все исправил.

– Ну, хорошо. Тогда продолжим.

Сеанс ничем принципиально не отличался от утреннего, но закончился раньше, около шести.

– Пойдите, погуляйте, – сказал Старицын. – Нейроны устали, им нужен кислород. И постарайтесь лечь спать пораньше. Хотя бы на полчаса. Все равно кольца нет. И хорошо, что нет. А то с вашей страстью к общению, вы у меня нервное истощение заработаете.

Часов до семи я отсиживался во дворе на лавочке. Как раз часа мне хватило, чтобы прийти в себя. Потом учил Вову играть в пинг-понг. Сразу заметил, что он тоже без кольца.

– Ничего, я привычный, – сказал он. – В ПЦ вообще разрешают два раза в неделю с родственниками говорить. Зато общаюсь с воспитанником императора. Сказали бы мне об этом полгода назад – ни за что бы не поверил.

– То, что я воспитанник императора не делает меня каким-то особенным, – заметил я.

– Ну, да! Чтоб лично император отчитывал меня за то, что я к психологу опоздал на полчаса!

– Я бы без этого обошелся. Знаешь, когда император тебя отчитывает, чувствуешь себя много хуже, чем, когда тебя отчитывает психолог. Хотя, вроде бы, как сыну Анри Вальдо, мне это должно быть все равно. Теоретически. Не-а, не все равно. Хотя он сказал десять предложений. Но он и одну фразу может так сказать, что мало не покажется.

– Ну, ничего, я прослежу, чтобы ты больше не опаздывал. А то очень не хочется, чтобы ты уехал в ПЦ.

– Давай, – сказал я. – Только сам не прошляпь.

Во время ужина моя страсть к общению получила новое удовлетворение.

К нам с Володей подсел Илья Махлин. Я их представил.

– Ну как? – спросил я Илью.

– Пока никак. Ну, не идти же санитаром. Я полностью потеряю квалификацию за пару лет. Ну, я же хирург! Я все понимаю. Я понимаю, что лицензия сгорела. Но хотя бы ассистентом…

– А психолог что говорит?

– Что надо пытаться еще. Бить в одну точку. Он меня спрашивал, когда мы составляли план реабилитации, хочу ли я остаться в профессии. Я спросил, возможно ли это. Он сказал: «Да, но сложнее». И я решил попробовать. Но все-таки он заставил меня проработать запасной вариант, на случай, если с медициной не получится. И не скажу, что он проще. Дольше точно. Все заново. Все сначала. Новое образование, новый опыт. Я выбрал близкую область – медицинскую журналистику, но все равно большая часть того, что я знаю и умею, коту под хвост.

Я перевел разговор на другую тему. Рассказал об истории моего опознания Володей и его шоке, когда я говорил с Леонидом Аркадьевичем.

– Вов, это не все, – сказал Илья. – Он еще с Нагорным дружит. Они вместе в больнице лежали. Были вместе ранены на ступенях суда.

– Я, кажется, что-то слышал, – сказал Володя.

– Угу! Новости надо читать хотя бы иногда, – наставительно сказал Илья.

– Так что есть еще один воспитатель по мою душу, – заметил я. – Сначала он упрекал меня за то, что я подал апелляцию и отнимаю драгоценное время уважаемых судей на собственное осуждение вместо того, чтобы сразу ехать в Центр. Потом, что трачу императорские деньги на адвоката. Теперь меня видимо ждут упреки за то, что я транжирю госсредства на то, что меня здесь кормят.

– Компенсировать можно, – сказал Илья. – Они потом счет выставляют, сколько на тебя потратили. Считается хорошим тоном оплатить.

– Серьезно? – спросил я. – Не знал. А если не оплатишь?

– Санкций не будет, насколько я понимаю, но это все висит в открытом доступе, так что каждый может посмотреть, оплатил ты или нет.

– Ага! – сказал Володя. – Мне ПЦ уже выставил счет.

– Сколько, если не секрет? – спросил я.

– Восемьсот гео – еда, пять тысяч гео – психолог и лекарства, четыре тысячи гео – охрана и тысяча гео – постой и обслуживание, типа прачечной, а также техническое обслуживание типа контрольного браслета, мониторинга разговоров и видеонаблюдения. Десять восемьсот.

– Обалдеть! – сказал я. – Выгоднее в круиз съездить вокруг внутреннего моря с заходом на все пляжные курорты в высокий сезон.

– Правда, почти три тысячи мне скинули за хорошее поведение, – уточнил Володя. – Так что осталось восемь тысяч.

– Ну, это мне не грозит, – вздохнул я.

– Психолог дорогой, – философски заметил Илья.

– А охрану что тоже сам оплачиваешь? – подивился я. – То есть тебя охраняют, чтобы ты не сбежал, а ты за это платишь из своего кармана.

– А как же! – усмехнулся Илья. – Ты натворил дел, а налогоплательщики должны за тебя отдуваться? Спасибо, что судью оплатили.

– Ну, нам-то легче, – заметил я. – У нас один охранник на входе. Думаю, если раскидать на всю публику, получиться пренебрежимо малая величина. Минус четыре тысячи. Шесть восемьсот. У меня пополам: три четыреста. Тоже не сахар конечно, но подъемно. Нет, не хочу в Закрытый Центр. У меня таких денег нет.

– А они не торопят, – сказал Володя. – Мне Андреев сказал, за десять лет расплатишься – будет хорошо, за пять – совсем хорошо.

– Ты собираешься расплачиваться? – спросил я.

– А как же! Только пока нечем.

– Восемьдесят процентов расплачиваются. По статистике, – заметил Илья.

– Ну, сроки, в основном, маленькие, – сказал я. – А репутация дороже стоит. Ох! Сколько же моему отцу насчитали? Два психолога, шестеро охранников. Там как считают? Четыре тысячи – это сколько тюремщиков?

– Двое, – сказал Володя.

– Понятно. И на девять с половиной лет. Почти три миллиона. Десять тысяч за погибшего. Знаете, по-божески. Интересно, а услуги по организации смертной казни за госсчет? Сбор зрителей, зал, последний ужин, услуги священника, оплата электроэнергии на работу биопрограммера…

– У тебя черный юмор, Артур, – сказал Илья.

– А какой тут еще может быть юмор?

Тессианская кухня

Вечером, ровно в половине девятого, Володя действительно проводил меня до моей комнаты. С одной стороны, ситуация меня смешила, с другой, уехать в Закрытый Центр совсем не хотелось, так что я был ему благодарен.

– Вов, интересно, а я должен оплатить тебе услуги охранника? – спросил я на прощание.

– Смеешься? Кстати, если тебе надо, я бы не отказался.

– Мне вроде нет, а вот Нагорному могу рекомендовать, кроме шуток. Только в него реально постреливают.

– Рекомендуй, буду благодарен.

В среду оберегать меня от возможного отъезда в ПЦ взялся сам Старицын.

Завтракали мы вместе.

– Мы тут с ребятами вчера обсуждали стоимость услуг Психологических Центров, – сказал я. – Интересно, а сопровождение меня на завтрак входит в основной пакет или это за отдельную плату?

Олег Яковлевич рассмеялся.

– Это моя личная инициатива. За мой счет. Просто вам в Закрытом Центре явно делать нечего, а загреметь вполне можете, Хазаровский ведь если сказал, от своего слова не отступится.

– Понятно. А действительно многие потом оплачивают ваши услуги?

– Большинство. Хотя наши услуги оплачивает государство. Вы потом можете только компенсировать государству расходы. Но нам это не безразлично. Премию могут заплатить. Так что, если человек благодарен, скорее всего, заплатит.

– И бывают благодарные?

– Вы просто не поняли, Артур. Поймете. У нас же стратегия «выигрыш-выигрыш». Выиграть от нашей работы должно, прежде всего, общество, но в большинстве случаев выигрывает и наш подопечный. Не потому, что мы такие добрые. Просто эта стратегия наиболее эффективна. Простейший случай, когда мы лечим зависимости: от алкоголя, от наркотиков. Без этого вообще нельзя делать психокоррекцию. Опять-таки не потому что мы такие добрые, просто без этого дальнейшая работа невозможна. Для пациента это благо, и обычно он это понимает. Не всегда сразу.

– И поднимаете IQ…

– Володя сказал? Бывает. Если слишком низкий коэффициент интеллекта является фактором риска. Дело в том, что большинство преступлений совершают люди с коэффициентами интеллекта от 80 до 90. Так что, если к нам попадает человек с таким IQ, мы выводим его из зоны риска. Поднимаем до девяносто пяти – ста.

– То есть огромному большинству тех, кто сюда попадает?

– Да.

– А мне можно?

– Артур! Ну, у вас и так больше сотни. По крайней мере. Даже моды запрашивать не надо, видно невооруженным взглядом!

– Олег Яковлевич, а антикорреляции нет между IQи склонностью к правонарушениям?

– Ну, есть, конечно.

– Значит, поднимать IQна любом уровне полезно и эффективно?

– Для вас это платная услуга.

– Дорого?

– Дорого. И вообще с этим осторожнее. Могут измениться приоритеты. Ко мне на частный прием многие с этим приходят: у меня 120, сделайте мне 140. И я всегда предупреждаю: да, сделаю, конечно, но вы должны быть готовы к тому, что все, чем вы сейчас занимаетесь, может перестать вас интересовать, и вы удалитесь в горный скит доказывать теорему Тракля. Так что десять раз подумайте. У вас с этим и так все в порядке.

– Подумаю.

– А еще мы никогда не мешаем завершить образование, а иногда и помогаем его получить. И на работу помогаем устроиться. Причем на такую, с которой пациент не сбежит сразу, как только мы отвернулись. Хотя он попал к нам потому, что поступал далеко не лучшим образом. Несправедливо? Конечно. Но всегда приходится выбирать между справедливостью и эффективностью. Мы выбираем последнюю.

Была пятница. Около двух.

– На сегодня все, – сказал Старицын.

После сеанса психокоррекции голова была как всегда тяжелой. Я сел на кровати.

– Вы у нас пообедаете или дома? – спросил Олег Яковлевич.

Я даже не сразу понял, о чем он. Я, конечно, надеялся, что на выходные меня все-таки отпустят, но обреченно настроился торчать тут до вечера.

– Дома, – быстро ответил я.

– Хорошо. Руку давайте.

Он достал свой стандартный набор: резиновые перчатки и дезинфицирующее средство. Вынул у меня из вены иглу с металлическим шариком на конце, которая всю неделю работала антенной для связи с биопрограммером, и дезинфицировал место, где она стояла.

– Браслет пока останется, – сказал он. – В воскресенье вечером, к семи, к нам. Приходите сразу в свою комнату. Не опаздывайте. Кольцо берите.

И он вернул мне кольцо, без которого я прожил три дня.

– Спасибо, – глупо сказал я, надевая кольцо и наконец, чувствуя Сеть.

– Не хотите взглянуть на результат нашей работы? – спросил он. – Есть микрофотографии нейронной сети. Можете посмотреть в узловых точках, где наибольшие изменения. Я объясню, что к чему. Скинуть?

– Да, только я потом сам посмотрю. Разберусь, я же все это сдавал.

Честно говоря, смотреть на то, как они меня переделали, было жутковато, так что я отложил это на неопределенное время.

– Ну, как хотите, – сказал Старицын. – Будут вопросы – спрашивайте.

Я кивнул.

– Олег Яковлевич, а мне можно на море съездить?

– Можно. А в какое место?

– В Нептуно.

– Хорошо. Я отметил. Только, Артур, зная ваш характер, я должен вас предупредить. Система контрольных браслетов устроена таким образом, чтобы в случае чего полиции вас долго не искать. Поэтому я не могу задать слишком большой регион, где вам можно находиться. Сейчас у меня проставлено: Кириополь, Нептуно и дорога туда и обратно. Но вы должны помнить, что Нептуно – это Нептуно, а не, скажем, Белый Риф.

– А если я яхту возьму?

– Угу. Хорошо. Нептуно плюс десять километров от берега. Хватит?

– Конечно.

– И все же. На всякий случай, чтобы вам не уехать в ПЦ из-за ерунды. Если вдруг вы летите не в Нептуно, а куда-нибудь еще, связываетесь со мной и говорите, куда. Минутное дело сменить настройки. Договорились?

– Договорились.

– Ну, вот и хорошо. Вас в вестибюле ждет Марина Леонидовна. Мне ее пригласить?

– Да, – чуть не закричал я, но взглянул на свою тюремную одежду, ее пару раз успели сменить за это время, но от этого она не стала изящнее. – Только переоденусь и соберу вещи.

– Переодевайтесь, а вещи собирать незачем. До воскресенья не пропадут.

Переоделся я с какой-то космической скоростью и вылетел в коридор. Марина уже подходила к двери. Я сгреб ее в охапку и прижал к себе. Она была на голову меня ниже и раза в два уже в кости, хотя я вроде бы тоже не Илья Муромец.

Я взял ее на руки.

– Ой, – сказала она.

И обняла меня за шею.

И я понял, что больше ее не отпущу, только еще пять дней в ОПЦ. И все. Больше никогда.

Маринка была легкой, и я донес ее почти до выхода. В десяти метрах от будки охранника она сказала:

– Поставь!

И дальше мы шли, взявшись за руки.

У выхода нас подкараулили журналисты. Так что я уже не сомневался, что фото, где мы с Маринкой держимся за руки, обойдет всю Сеть. Причем ее рука в моей крупным планом.

– Вас освободили совсем, господин Вальдо? – спрашивали меня.

– Нет, отпустили на выходные.

– Собираетесь возвращаться?

– Конечно.

– Как вам Открытый Центр?

– Неприятно, но не смертельно.

– Как ваш отец относится к вашим отношениям с Артуром? – это Маринке.

– Я совершеннолетняя.

– То есть негативно?

– Он не вправе мне указывать.

Мы пробились через толпу и уже надеялись, что оторвались, но тут-то нас и ждало самое интересное.

На стоянке минипланов, опершись на одну из машин, стояла Ромеева собственной персоной. На ней был темно-зеленый бархатный пиджак поверх белой блузы с невероятной пышности жабо и темно-зеленые бархатные же брюки: помесь модерна с барокко.

Рядом с нею возвышался телерепортер, выше ее, по крайней мере, головы на две.

– Добрый день, Артур. С освобождением. Здравствуйте, Марина.

Кажется, мы пересекались на каком-то фуршете, но, по-моему, не так близко, чтобы это давало ей право на фамильярность. Впрочем, она в возрасте Нагорного, то есть годится мне в матери. Я на минуту представил, что она моя мама, и мне стало не по себе.

Видимо, она представила то же самое.

– Артур, вы обедали? – спросила она.

– Нет, Юлия Львовна. Но мы дома пообедаем.

– Зачем же? Здесь рядом замечательный маленький ресторанчик. Буквально в двух шагах. Заодно и поговорим.

– Юлия Львовна, вы немилосердны, – сказал я.

– Почему? Отличный ресторанчик тессианской кухни, повар из Версай-нуво, лучший в Кириополе томатный суп с крутонами. Вы ведь давно не ели томатного супа, Артур? По крайней мере, неделю, да? Или для вас в ОПЦ отдельное меню?

– В ОПЦ нормальное меню. И одинаковое для всех. Сырный суп был.

– Но шашлыки на шпаге точно не подают. Ох, какой у месье Дидье шашлык на шпаге!

Она взяла меня под руку и потянула в направлении шашлыка. Не то, чтобы я сильно сопротивлялся. Но Маринка посмотрела на нее волком. Ага! А как на Нагорного смотрела! Ромеева взяла Марину под другую руку, и движение в сторону тессианской кухни стало еще успешнее. Если до ресторанчика действительно было два шага, половину дороги мы уже прошли.

– Артур, поешь, правда, – сдалась Маринка.

– И обстановка очень спокойная, – продолжала агитировать Ромеева. – Тихая музыка, никакого шума-гама, вам сейчас именно это и нужно.

До ресторанчика было точно не два шага. Шагов этак сто.

– И зачем я вам сдался, Юлия Львовна? – спросил я у входа. – Эти пустобрехи понятно. Они готовы считать, сколько раз мы с Мариной поцеловались, но вы-то серьезный человек.

– А у нас и будет серьезный разговор, – сказала Ромеева.

В ожидании томатного супа, мы с Мариной сели по одну сторону стола, и я взял в ладони ее руку. Марина положила мне голову на плечо, темные волосы коснулись моей щеки, и я не закрыл глаза, как кот на коленях у хозяйки, только потому, что напротив села Ромеева с фотооператором.

Мы были на террасе с крышей из переплетения виноградных лоз и клематисов, которую поддерживали деревянные колонны. И сквозь нее проглядывало солнце, рассыпаясь по скатерти горячими бликами. В центре террасы бил фонтан.

– Вы, по-моему, повзрослели, Артур, – заметила Ромеева.

С чего это она взяла?

– Один день за один год, – улыбнулся я. – Двадцать три. Интересно, меня до срока признают совершеннолетним?

– Так тяжело?

– Не то, чтобы тяжело, но меняет очень сильно. Хотя и тяжело, конечно. Я не жалуюсь, ни в коей мере, но факт.

– Условия тяжелые?

– Нет, условия нормальные. Как в недорогой гостинице. Психокоррекция гораздо тяжелее. Там заставляют переодеваться в форменную одежду. Сначала мне это было очень неприятно, но как только начались полноценные сеансы, я просто перестал это замечать.

– Что значит «полноценные»?

– Под психоактивными препаратами. Начинают с душеспасительных бесед, ты уже думаешь, что это и есть психокоррекция, расслабляешься, и тут-то тебя и начинают пичкать лекарствами, и тогда понимаешь, почем фунт лиха.

– Вам давали препараты?

– Конечно. Как всем.

– И почем он, фунт лиха?

– Не стоит. Цены завышены.

– И в чем это выражается? Как это?

– Иногда плохо на душе. Черная меланхолия, нижняя точка депрессии. Иногда просто больно. Почти физически.

– Это можно назвать пытками?

– Да, нет. Ну, из меня же никаких сведений не вытрясали, не добивались ничего. Это просто методика. Как говорит мой психолог Старицын, это как прививка. Ну, неприятно, конечно.

– Старицын – известный психолог, кажется?

– Весьма. Автор многих книг.

– Меня всегда удивляло, что такие люди соглашаются работать тюремщиками, – заметила Ромеева.

– А они так себя не воспринимают. Самовосприятие совершенно медицинское. Вплоть до того, что они так и называют свою область деятельности: «медицина». Правда, медицина бывает экстренная, а бывает плановая. У них, в отличие от врачей, в основном плановая, но тоже всякое бывает. А уж назвать заключенного «пациентом» – это вообще через слово.